После разговора с Владимиром Костровым кажется, что ты долго сидел где-нибудь у излучины Оки, вглядываясь в осененные закатным солнцем купола далекой церквушки. И тем удивительней вспоминать его стихи, часто полные самой искренней боли. Тиражи книг поэта превышают миллион экземпляров. Костров - автор слов более двухсот песен. Когда-то их пела вся страна. Сейчас это другая страна и у нее другие песни... Кстати, он много сотрудничал с композиторами Вано Мурадели, Александрой Пахмутовой, Лорой Квинт. Песни на его стихи исполняли Валентина Толкунова, Анатолий Папанов, Иосиф Кобзон, Валерий Леонтьев и другие артисты. Сейчас артист и композитор Николай Романов положил на музыку поэтические тексты Кострова для сериалов «Прощальное эхо», «Юнкера» и «Белый ковчег»... ------------------------------------------------------------- В берёзовой серебряной купели Ты отбелила волосы свои. Ужели наши соловьи отпели И нам остались только журавли? Гляди: они сплотились у излуки, Со всех болот их ветром намело. И с криком искупленья и разлуки, Гляди: они ложатся на крыло. Гляди, гляди. Загадывай желанья, Но времени вослед не прекословь. Ах, эта горечь разочарованья Ещё острей, чем первая любовь. Клинком навылет через сердце прямо И к Гелиосу, к жёлтому венцу... Банальная больная мелодрама Подходит к неизбежному концу. Гляди вослед размаху крыльев властных, На нас двоих прошедшее деля. И навсегда в зрачках твоих прекрасных Останутся два серых журавля.

Я не знаю, почему одни тексты становятся песнями, а другие - нет. Когда я впервые пришел в общежитие Литинститута, то сразу попал к Новелле Матвеевой. После этого долго ходил и напевал свои стихи. Я люблю подсказывать исполнителям мотивчики. А однажды в "Литературной газете" я обмолвился, что написать "хит" очень просто. Мне позвонили из Министерства культуры и сказали: "Не можете ли вы теперь подтвердить это на практике?" Меня охватил спортивный азарт. И через какое-то время страна запела: "Куба далеко, Куба далеко, Куба рядом..." А с танцплощадок дружно неслось: "Думай, думай, думай..." Я и сегодня часто слышу песни на свои стихи, правда, без упоминания автора. Сейчас почему-то так принято. Наверное, это отражает отношение к поэзии в целом. ------------------------------------------------- Другие мы и в жилах кровь другая. Мир в серебре, а на дворе Покров. Давай-ка, тя, лучины настругаем, Давай побольше наломаем дров. Когда в печи заговорят поленья, Мороз и сырость дачную гоня, Давай откроем летние варенья И с красным чаем сядем у огня. Сольём сердца страдающие наши И отведём заботу от лица. Как хороши, как свежи были сажи На чёрных вьюшках в доме у отца. Как дивно пахли и гудели ульи, И яблоки мерцали в сквозняке. Как молоды и жарки были угли В подтопке на стальном колоснике. Как чисты были облачные глыбы, И как легко несло меня весло По озеру, где всплескивали рыбы На плоскодонке под твоё окно. Как хороши, как свежи были губы, Как звонок и затейлив соловей. Как широко и сладко пели трубы Печные трубы родины моей.

...бывают такие минуты, когда кажется, что ни одной строчки больше не будет. Этот момент нужно просто пережить. Обычно это связано с личными трагедиями, болезнями. Люди не пишут от большого горя или большого счастья. Только пережив, оставив это позади, они находят слова. Я в жизни видел все, в меня стреляли, я умирал... Мне не хотелось бы об этом вспоминать. Почти все это есть в стихах... ----------------------------------- Ни огонька, ни шороха, ни мысли — а только вяжущий самоуют. С какой беды зрачки твои прокисли? Не плачут, не смеются, не поют. А ведь бывало: светом обдавало и дуло дулом, как из двух ветрил. Пивал, бывало, и певал, бывало, в глаза, бывало, правду говорил. Уже и смысл словам не придаётся, как бы по мыльной плоскости скользя. Всё предаётся, что не продаётся, всё ненавистно, что предать нельзя. Мы жизнь, как плёнку, не перемотаем (всего не выпить и всего не съесть), и пьяницей последним промотаем, неужто, веру, молодость и честь. Век короток. А мы играем в жмурки. Мала Земля. Гляди, дружок, гляди. Лишь только эти шмотки, эти шмутки. И ничего святого впереди.

Где-то у Сент-Экзюпери есть слова о том, что нет ничего страшнее человеческой глины, которая высохла. Я все-таки принадлежу к людям, которые не стремятся превратиться в некий застывший кристалл, а хотят все то хорошее, что в них есть, растворить в людях. Я могу уйти в свой народ и остаться в нем строчками, песнями, стихами. Пусть даже безымянными... ------------------------------------------------------------ Не полюбить Так горько, как бывало, Но снова каждый миг Неповторим. Пора пришла. И осень запылала, Леса горят, Давай и мы сгорим. Давай взойдём и бросимся С обрыва На острые метёлки камыша. Горит река. Горит на леске рыба. Так, может быть, Займётся и душа. Огнём займётся, Соловьём зальётся, Зажжётся от ликующих ракит. Осенней уткой Из осок взовьётся И полетит. Дымят мои туманные угодья, Мои хоромы... И на колосник Просыпались весёлые уголья Коч клюквенных И боровых брусник. Ах, всё пылай, Что плакать не умеет, Ах, всё иди к весёлому концу! Давай сгорим, И ветер нас развеет, как семена, Как память, как пыльцу. ------------------------------------

Я родился в глухой костромской деревне. Деревня наша пряталась в болотах, мхах, реках. Мне повезло. С пяти лет читал, играл в шахматы. А еще был частым гостем наших библиотек – и деревенской, и той, что располагалась в райцентре. Там хранилась в основном классика, причем кое-что оставалось, по-моему, еще с царских времен. В результате к 12 годам я многое знал наизусть из Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тютчева. Чуть позднее открыл для себя Блока. Первое стихотворение сочинил в четвертом классе. Товарищам и учителю оно понравилось. А когда в 1953 году поступил на химфак МГУ, почти все мои сверстники стремились к стихотворному выражению своих чувств и мыслей. Я стал участником литобъединения, которое вел Николай Константинович Старшинов. Он показал мои стихи в журнале «Юность», где и состоялась в 1958 году первая моя публикация. А потом в «Новом мире» появилась статья, что из меня получится, ну, так скажем, приличный стихотворец... ----------------------------------------- Померкнет свет за косяком. Уйди из дома босиком по крупной голубой росе дорожкой лунной и погрузись в глубокий лес, чтоб дух воистину воскрес и стала горькая судьба как прежде юной. Иди и слушай, и дыши, войди в глухие камыши, протри озёрное окно туманной ватой, пусть сердце бедное болит и любит, и прощать велит, и бьётся, рвётся из груди, и дышит мятой. Вновь опустились небеса на поле спелого овса и кони, словно острова, и ветер - в губы. Хохочет филин, как злодей, и слышится: бери, владей, и льётся женский смех грудной на голос грубый, и хочется любить, прощать и ничего не обещать, и плакать, и опять любить. И в копны падать, перемешать и даль, и грусть, желанье тайное и Русь. О, господи, когда ты есть, оставь мне память!

Тут не помогут слова и рыдания. Просто тебе говорю: «До свидания!» Чёрное горе подступит... Да ну его! Жизнь продолжается, смерть неминуема. Вместе космической пылью засветимся. Мы ещё встретимся. Мы ещё встретимся! Туче прощаю, что тихо закапала. Это ведь ты надо мною заплакала. Ветру прощаю шалости, вольности. Это ведь ты мне погладила волосы. Люди, что было меж нами, не знающие, снова глядят на меня осуждающе. И, никогда не любившие, мелкие, ищут слова они, злые и меткие. Если могла бы ты стать над могилою, ты, как при жизни, меня защитила бы. Мы не разъехались в разные стороны. Мы ещё встретимся поздно ли, скоро ли. Эти стихи и цветы запоздалые ты мне прости, как при жизни прощала мне!

Вот женщина с седыми волосами с простого фото смотрит на меня. Тем чаще вспоминаю я о маме, чем старше становлюсь день ото дня. Глухое костромское захолустье и влажные ветлужские леса наполнили и добротой и грустью твои большие синие глаза. А светлые ветлужские излуки и чистая лучистая вода такою лаской одарили руки, что их не позабудешь никогда. Благодарю тебя за первый свет, за первый след, за крик гусей в разливах, благодарю тебя за первый снег, за столько лет, тревожных и счастливых. Я стал грузнеть, и у меня семья, житейского поднакопилось хлама. Всё чаще о тебе тоскую, мама. Старею я.

"Срастутся кости. Кровь вскипит, стекаясь, Я снова стану хрупок и раним. И стану на колени и раскаюсь, Но только там. Но только перед Ним"