Васильева Л. Н.  Кремлёвские жёны Женщина революции, или Легенда о Ларисе (отрывки) Легенда возникла сразу после Октябрьского переворота. Разные люди рассказывали ее примерно одинаково: в ночь взятия Зимнего дворца большевиками на крейсер «Аврора», в сопровождении группы красных моряков, взошла женщина невероятной, нечеловеческой красоты, огромного роста, с косами вокруг головы. Лицо бледное, ни кровинки. Словно ожившая статуя. Она-то и распорядилась дать залп. — Знаменитый залп «Авроры», возвестивший Октябрьский переворот?! — Да. — Женщина на корабле — плохая примета. Ходили слухи, что Лариса Рейснер, дочь профессора, еще до революции имела политические связи с моряками, с Кронштадтом и вела среди моряков революционную пропаганду... Ее называли Женщиной Революции. Лариса — по-гречески значит «чайка» — сильная, смелая, быстрая, хищная птица. Она полностью соответствовала своему имени. Фамилия Рейснер, как всякая иностранная, звучала загадочно для русского уха. Родилась в Петербурге в 1895 году. Надежда Крупская в это время уже страстно работала на ленинскую идею борьбы за освобождение рабочего класса. Ушла из жизни в 1926 году. Кометой промелькнула Лариса на пылающем небе революции и сгорела, оставив за собой след, похожий на восклицательный знак. Во всяком случае, таким этот след казался поначалу. Среди множества воспоминаний о ней не было ни одного, где бы не говорилось о ее красоте. «Стройная, высокая, в скромном сером костюме английского покроя, в светлой блузке с галстуком, повязанным по-мужски. Плотные темноволосые косы тугим венчиком лежали вокруг ее головы. В правильных, словно точеных, чертах ее лица было что-то нерусское и надменно-холодноватое, а в глазах острое и чуть насмешливое».

Всеволод Рождественский, поэт. «Темные волосы, закрученные раковинами на ушах… серо-зеленые глаза, белые прозрачные руки, легкие, белыми бабочками взлетавшие к волосам, когда она поправляла свою тугую прическу, сияние молодости, окружавшее ее, — все это было действительно необычайным. Когда она проходила по улицам, казалось, что она несет свою красоту, как факел, и даже самые грубые предметы при ее приближении приобретают неожиданную нежность и мягкость… Не было ни одного мужчины, который прошел бы мимо, не заметив ее, и каждый третий — статистика, точно мной установленная, — врывался в землю столбом и смотрел вслед, пока мы не исчезали в толпе. Однако на улице никто не осмеливался подойти к ней: гордость, сквозившая в каждом ее движении, в каждом повороте головы, защищала ее каменной, нерушимой стеной». Вадим Андреев, сын писателя Леонида Андреева. «Необычайная красота ее, необычайная потому, что в ней начистo отсутствовала какая бы то ни было анемичность, изнеженность, — это была не то античная богиня, не то валькирия древненемецких саг…» Юрий Либединский, писатель. «Я совсем не был готов, входя в купе, к красоте Ларисы Рейснер, от которой дух захватывало, и еще менее был подготовлен к чарующему каскаду ее веселой речи, полету ее мысли, прозрачной прелести ее литературного языка». Эндрю Ротштейн, английский журналист. Даже женщины не могли не признавать эту красоту. Весьма скептически относившаяся к Ларисе Надежда Мандельштам, жена поэта, писала о Рейснер: «Она была красива тяжелой и эффектной германской красотой». Вокруг Ларисы всегда ходили легенды. Вот и германская красота не случайно возникла — вроде бы предки ее были рейнские бароны. Художник Василий Шухаев изобразил Ларису в виде Джоконды. Это дало пищу слухам: возможно, в ней была итальянская кровь? И все отмечали прирожденную гордость Ларисы. Те, кто любил эту семью, утверждали: гордость идет Рейснерам, как плащ и шпага мушкетерам Дюма. Говорили также, что род главы семьи Рейснеров ведет начало от крестоносцев. Недоброжелатели этой семьи уверяли, что предок хозяина дома крещеный еврей. В семье было четверо: профессор Михаил Андреевич Рейснер, его жена Екатерина Александровна, по всем отзывам современников, женщина талантливая, замечательно добрая и благородная, очень элегантного происхождения: урожденная Хитрово, находившаяся в родстве с Храповицкими и Сухомлиными, и двое детей — Игорь и Лариса. Жили интересно. Отец, революционно настроенный, читал лекции для рабочих — они имели огромный успех, в особенности лекция о «Машине времени» Уэллса, где использовались применительно к России утопические идеи знаменитого англичанина. В 1914 году М.А.Рейснер вместе с Ларисой выпустил несколько номеров литературного журнала «Рудин». Название журнала в честь героя романа Тургенева, окончившего жизнь на баррикадах, говорило о направлении. Короткий век, отпущенный Ларисе Рейснер (1895—1926), пришелся на мировую войну, революцию, Гражданскую войну. Но вначале были стихи. По форме они соответствовали понятиям декадентской поэзии. Палитру золотит густой, прозрачный лак. Но утолить не может новой жажды: Мечты бегут, не повторяясь дважды. И бешено рука сжимается в кулак. Апрельское тепло не смея расточать, Изнеможденный день идет на убыль, А на стене все так же мертвый Врубель Ломает ужаса застывшую печать. Но есть предел желаний и труда, Смеется на холсте лицо Горгоны, Смеется гибельно, превозмогая стоны, Как под ударами гремящая руда! Столь витиевато и узорно описывала Лариса Рейснер состояние художника, неспособного вырваться из плена своей эстетики. Думая о себе. И вырывалась, вырывалась — вырвалась. Песня красных кровяных шариков Мы принесли, кровеносные пчелы, из потаенных глубин на розоватый простор альвеолы жаждущих соков рубин. Вечно гонимый ударом предсердий наш беззаботный народ из океана вдыхаемой тверди солнечный пьет кислород. Но, как посол, торопливый и стойкий, радости долгой лишен, мы убегали на пурпурной тройке, алый надев капюшон. Там, где устали работать волокна, наш окрыленный прыжок бросит, как ветер, в открытые окна свой исступленный ожог.

Высокомерный царь поэтов Александр Блок, всегда относившийся к поэзии женщин, мягко говоря, с плохо скрываемым равнодушием, однажды, ведя вечер, в котором участвовала Лариса Рейснер, талантливо сумел сказать о ней много добрых слов. И ни слова о ее поэзии. Стихи были похожи на нее — красивые и холодные, однако в этом холоде жила огромная энергия жажды самовыражения, которая и позднее вела ее перо, создавая цветистые очерки о фронте и об Афганистане, где были сравнения: «колеса — это катушки, на которые намотано пространство»; где было много птиц, в особенности лебедей — Лариса обожала их; где угадывалась красивая рука талантливой словесной вышивальщицы. Своеобразие ее характера состояло в сочетании горделивого себялюбия со страстной любовью к жизни. Революция высветила эти черты. Она ведет революционных матросов в бой. Она стоит на капитанском мостике во время страшной баталии, не уступая, а порой и превосходя силой духа и выносливостью самых крепких мужчин. Образ, хоть и вобрал в себя разных женщин, прежде всего списывался с Ларисы Михайловны Рейснер. Начало этому положил Всеволод Вишневский своей «Оптимистической трагедией», где вывел Ларису как женщину-комиссара, ибо был на корабле, команду которого своими речами вдохновляла Рейснер. В жизни, однако, все выглядело иначе. Ни один документ ни с одной стороны не подтверждает того факта, что Лариса Рейснер распоряжалась действиями крейсера «Аврора» в ту октябрьскую ночь. Но, как говорится, нет дыма без огня. Женщина была. На крейсер не поднималась, но к нему подходила возглавлявшая делегацию, посланную городской Думой Петрограда, известная нам графиня Софья Панина. Делегаты Думы пытались проникнуть в Зимний, в Смольный и на «Аврору», опасаясь, что «правительство может погибнуть под развалинами», но их никуда не пустили. Что же касается Ларисы Рейснер, то она появилась на революционной сцене России несколько позднее, рядом с фигурой Федора Раскольникова. В конце 1918 года на Балтике было тревожно: появились корабли военно-морских сил Великобритании. Троцкий приказал принять решительные меры против англичан, однако Балтийский флот был слаб и к столкновениям не готов. Два миноносца под руководством Раскольникова приняли бой. Неудачно. Раскольников и его команда исчезли. Взволнованная Лариса Рейснер выработала фантастический план спасения своего возлюбленного и написала Троцкому: «Лев Давидович! Когда случается несчастье — ищут виноватого. Я считаю себя виновной в том, что, конечно, сама желала этого невозможного героического похода и всеми силами помогала его скорее осуществить… не знаю почему, но вот не чувствую я их смерти. Быть может, гибель в море, неожиданная, как удар, всегда кажется невероятной. Но, нет, нет, не умерли. Господи, или я огрубела и ничего не чувствую, или мой беспроволочный аппарат слышит где-то биение милой жизни». Стремительная Лариса, решительная и бесповоротная, способна переживать и мучиться из-за любимого, потерянного в волнах, взывать к Господу и рассчитывать на собственную, отнюдь не свойственную революционерам того времени, мистическую настроенность: слышать через моря и расстояния. План спасения не состоялся, но мистика сработала (глагол! — Л.В.): Раскольников был жив, находился в английском плену и вскоре вернулся. Обращение к Троцкому, лишенное подобострастия, свидетельствует о близости Ларисы к самым высоким кругам Кремля. В 1919 году Лариса Рейснер прошла по Волге, Каме и Белой весь путь вместе с военной флотилией, которая помогала Красной Армии отвоевывать города и селения от белогвардейцев и чехословацкого корпуса. И во многом благодаря ее личности поход оказался легендарным. Командующий флотилией — Федор Раскольников. Фигура сильная, многозначная, резкая, чрезвычайно характерная для того периода. Можно сказать — живой монумент революционного энтузиазма. Образ революционной силы. Лишь перед Ларисой смягчался Раскольников. Война счастливо совпала с любовью. Возможности Федора были грандиозны. Красота и смелость Ларисы — необычайны. Все в превосходной степени. Лариса стала не только женой, но и флаг-офицером, адъютантом Раскольникова. Случались в походе благодаря присутствию Ларисы экзотически незабываемые впечатления. По пути следования флотилии на берегах Волги, Камы и Белой было много брошенных помещичьих имений. В некоторых остались нетронутыми мебель, еда, одежда. Лариса облачалась во всевозможные «ничьи» наряды и появлялась на кораблях то в пышных платьях дам, то в легких платьицах девушек. При этом она была проста в обращении с командой, демократична и весела.

Она великолепно сыграла поэтессу, вышивающую слово, разведчицу, пробирающуюся по болотам в стан врага, комиссара, зовущего в бой, журналистку, идущую на труднейшее задание. Она бросала свое красивое тело под снег и град, под обстрелы, пила воду из вонючих луж, лихо сидела в седле рядом с кавалеристами, и наслаждалась, чувствуя, что ежеминутно рискует получить пулю, и наслаждалась, чувствуя, что пуля не берет ее, и наслаждалась, зная, что скоро сменит этот наряд, ибо вот-вот предстоит ей другая, совсем другая роль!

...Взор Ларисы, упавший после Гражданской войны в поэтическую среду, выхватил самое интересное. «Петербуржцы много злословили в 1920 году по поводу прогулок верхом на вывезенных с фронта лошадях — эти „светские прогулки“ Ларисы Рейснер и Блока, в то время когда люди терпели лишения, были неуместны. Жители островов видели всадницу и всадника — пара ехала верхом и вела долгие беседы», — вспоминает писатель Лев Никулин. О чем они говорили? О революции, о будущем. И уж конечно, о поэзии... «Стихи Лариса не только любила, но еще втайне верила в их значение, — пишет Надежда Мандельштам в своих „Воспоминаниях“, — в первые годы революции среди тех, кто победил, было много любителей поэзии. Как совмещали они эту любовь с готтентотской моралью: если я убью — хорошо, если меня убьют — плохо?» Еще до революции были у Ларисы Рейснер лирические отношения с литературным соперником Александра Блока — Николаем Гумилевым. Литературовед и критик И.Крамов, исследователь творчества Рейснер, написавший о ней в 60-х годах роман «Утренний ветер», привел в романе строки из письма Гумилева к ней: «У Вас красивые, ясные, честные глаза, но Вы слепая; прекрасные, юные, резвые ноги, но нет крыльев; сильный и изящный ум, но с каким-то странным прорывом посередине. Вы — принцесса, превращенная в статую». В сущности, этими словами Гумилев дал точнейшую характеристику поэтической индивидуальности Ларисы Рейснер. Достаточно жестко. Он как бы отказывал ей в силе поэтического чувства. Прав, конечно, однако как человек Лариса была сильным средоточием чувств. Ее поэтическая беда состояла в том, что поэзия для нее, при всем желании состояться как поэту, была, повторяю, одним из красивых нарядов, в которые можно облачиться, но не сутью и смыслом жизни. Гумилев, желая смягчить удар, писал дальше в этом письме: «Но ничего! Я знаю, что на Мадагаскаре все изменится. И я уже чувствую, как в какой-нибудь теплый вечер гудящих жуков и загорающихся звезд, где-нибудь у источника, в чаще красных и палисандровых деревьев, Вы мне расскажете такие чудесные вещи, о которых я только смутно догадывался в мои лучшие минуты. До свидания, Лери, я буду писать вам». Говорили — Ахматова, в то время жена Гумилева, даже ревновала. Сцены закатывала. Могу этому поверить, зная пристрастие молодой Ахматовой ко всякого рода выяснениям отношений. Однако Лариса Рейснер отлично понимала, какой Ахматова поэт. 24 ноября 1921 года, находясь с Раскольниковым в Афганистане, заслоненная чужими горами ото всего, что происходит в России, и не зная еще о казни Гумилева, состоявшейся в августе 1921 года, она пишет Ахматовой: «Дорогая и глубокоуважаемая Анна Андреевна! Газеты, проехав девять тысяч верст, привезли нам известие о смерти Блока. И почему-то только Вам хочется выразить, как это горько и нелепо. Только Вам — точно рядом с Вами упала колонна, что ли, такая же тонкая, белая и лепная, как Вы. Теперь, когда его уже нет, Вашего равного, единственного, духовного брата, еще виднее, что Вы есть, что Вы дышите, мучаетесь, ходите, такая прекрасная, через двор с ямами. (О, эти дворы с ямами! Большевики ли их вырыли? Всегда ли были они? О, эти дворы — когда же мы разровняем их ямы? — Л.В.) Выдаете какие-то книги. (Ахматова в то время служит в библиотеке. — Л.В.) Книги, гораздо хуже Ваших собственных. Милый Вы, нежнейший поэт, пишете ли Вы стихи? Нет ничего выше этого дела. За одну Вашу строчку людям отпустится целый злой, пропащий год. При этом письме посылаю посылку, очень маленькую, «немного хлеба, немного меда». Любопытный вопрос: почему Лариса Михайловна, столь могущественная особа в коридорах новой власти, не спасла Николая Гумилева от расстрела? Разрешается он просто — Лариса в то время была в Афганистане. Позднее она с уверенностью говорила всем, что, будь она в Москве в те дни, смогла бы остановить казнь. Надежда Мандельштам вспоминает, как, находясь с мужем в гостях у Ларисы Михайловны, услышала из уст хозяйки легенду о телеграмме, которую якобы мать отсутствовавшей в Москве Ларисы уговорила Ленина послать в ЧК. Легенда о телеграмме жила долгие годы. В семьдесят девятом году, будучи главным редактором альманаха «День поэзии», я пыталась опубликовать в альманахе стихи Гумилева, обратившись за поддержкой к разным литературным и партийным чиновникам. Это отдельный и длинный рассказ, ему не тут место. Скажу лишь — о телеграмме мне говорили разные люди, уверяя, что она находится в «Деле» Гумилева и запоздала, ибо приговор слишком быстро вынесли и привели в исполнение. Однако Надежда Мандельштам вспоминает другое: как в отсутствие Ларисы бывала в доме ее матери, и та «сокрушалась, говоря, что не придала значения аресту Гумилева и не попробовала обратиться к Ленину — может быть, что бы вышло». Теперь все знают, что телеграммы не было, ни ленинской, ни горьковской, ни рейснеровской — ничьей. «Но какую телеграмму и куда? Погиб он, и не нужна ему никакая телеграмма», — вспоминается мне горько-насмешливый Булгаков. Глубоко затаившая разочарование от несбывшейся мечты стать крупной поэтессой, Лариса Рейснер много и успешно работала в журналистике. Выпускала в свет книги очерков.

В манере ее письма сначала было много от поэтического языка: сравнения, метафоры, нарочитая красота, которую принято называть красивостью. Она писала природу, видя ее глазами поэта: «Зеленые леса открылись посередине, как книга. И чтобы она не захлопнулась, между двух листов положена синяя закладка, ясная, веселая уральская речка Косьма». Однако где-то с 1923 года Лариса Михайловна решительно изменила стиль, как писательница совершенно «переоделась». Знакомые с ее творчеством люди отмечали зрелость, строгость, освобождение от излишних красивостей. Многие знали, что за литературной трансформацией стиля журналистки Ларисы Рейснер стоит неординарная фигура мужчины. Карл Радек-Собельсон — один из семи членов Политбюро ЦК большевиков, действовавших после кончины Ленина. Плодовитый публицист. Остроумный и циничный. Сочинитель многочисленных сомнительных с точки зрения большевистской благонадежности анекдотов. Далеко не романтической внешности. Блуждали в журналистских кругах две строчки перефразированного Пушкина: Лариса Карла чуть живого В котомку за седло кладет. Их порой называли карикатурой на Пушкина и Наталью Николаевну. Чем Радек победил Ларису? Он стал заинтересованным и терпеливым советчиком в литературных поисках и находках Ларисы последних лет ее жизни. Это оказалось необходимо ей для нового самоутверждения. Быть в тени Лариса не умела. Любя поэтический мир, не став в нем первой, она медленно отходила от поэзии к прозе, от прозы — к очерку. Вместе с Радеком ездила в Гамбург, писала о баррикадах. Внезапно заболела… Поэт Варлам Шаламов смолоду, не приближаясь, обожал ее. Он оставил воспоминания о похоронах Ларисы: «Молодая женщина, надежда литературы, красавица, героиня Гражданской войны, тридцати лет от роду умерла от брюшного тифа. Бред какой-то. Никто не верил. Но Рейснер умерла. Я видел ее несколько раз в редакциях журналов, на улицах, на литературных диспутах она не бывала… Гроб стоял в Доме печати на Никитском бульваре. Двор был весь забит народом — военными, дипломатами, писателями. Вынесли гроб, и в последний раз мелькнули каштановые волосы, кольцами уложенные вокруг головы. За гробом вели под руки Карла Радека… Последняя фраза Шаламова ошеломила меня. Я вдруг увидела, как тот же Карл Радек спустя одиннадцать лет так же беспомощно и жалко, так же публично будет переживать результат своего многолетнего падения: поддержка Троцкого, измена Троцкому, панегирики Сталину, страх перед возможной тюрьмой, ложные показания на многих и многих соратников, лишь бы спастись. Бедный человек! Хорошо, что Лариса ушла, не зная, как обоих ее ближайших друзей — и Радека, и Раскольникова — давила машина, на которую работали они вместе с Ларисой со всей страстью неугомонных натур. Можно представить, где оказалась бы Лариса Михайловна, доживи она до 1937 года, хотя бы за связь с этими двумя «врагами народа». Впрочем, одиннадцать лет, отделявшие Ларисину смерть от года сталинской инквизиции, могли по-разному развернуть жизнь. Непредсказуемость Ларисы Рейснер предполагала самые неожиданные повороты судьбы. Как бы то ни было, она хотела создать тип женщины русской революции по аналогии с женщинами французской революции, и она создала его не пером своим, а своей жизнью. Для этого старалась быть и казаться. И не зря, и недаром была воплощена в прозаическом, драматургическом и поэтическом слове самыми разными творцами искусств.