Ирина Марченко

Соревнование: Пушкин, Дельвиг, Туманский -------------------------------------------------------------- Мы точно не знаем, когда они замыслили это соревнование. Но знаем участников, каждый из которых оставил по восьмистишию. Пушкин, Дельвиг, Туманский. Кто такой Фёдор Антонович Туманский? Главное – не перепутать его с двоюродным братом, Туманским Василием, которого Пушкин с доброй иронией вспоминал в «Путешествии Онегина»: Одессу звучными стихами Наш друг Туманский описал, Но он пристрастными глазами В то время на нее взирал. Этот Василий Иванович частенько писал и публиковал стихи – вполне почтенные, на уровне (уж простите за неуместные ранжиры!) хорошего третьего ряда пушкинской плеяды. А, кроме того, был политиком, заметным даже из европейского монокля и попечителем Полтавской гимназии. По словам мемуариста, «имел вид не вполне праздный». Все Туманские – малороссийские аристократы, многие стали крупными дипломатами Российской империи. А Фёдор Антонович был русским консулом в Яссах, а позже – в Белграде. Пока служил в Яссах – частенько наведывался в Кишинёв, где жил ссыльный Пушкин. Приятельствовал Туманский и с Дельвигом. Сохранилось меньше десяти стихотворений Фёдора Туманского. Он был истинным «высоким дилетантом», литературного честолюбия не имел. А взлёты случались. По-видимому, он тяготился службой, уставал от интриг, от суеты – и свои поэтические увлечение оберегал от схожих тягот. По немногим сохранившимся строкам Туманского видна душа искренно, даже простодушно верующего человека. Без надменности, без светского холодка. Ну, а теперь – о главном. «Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в Светлое Воскресение выпускать на волю птичку? вот вам стихи на это», – писал Пушкин Гнедичу из Кишинёва, посылая ему новые стихи. Традиция эта не везде была связана именно со Светлым и в наше время если возрождается, то не повсеместно. Более распространён другой повод из церковного календаря, вошедший в поговорку: «Благовещенье— птиц на волю отпущенье». Это и сегодня привычно. Благовещенье – предчувствие пасхального воскресенья. Из-за этого возникла путаница, многие относят стихи о птичке к Благовещенью. Но в Петербурге было заведено отпускать птиц именно на Пасху: «В Страстную неделю и в неделю Светлого Воскресения разносят птичек в клетках, как-то: жаворонков, синиц, подорожников и продают их, с условием на выпуск», – пишет Терещенко, исследователь русских народных традиций. И Пушкину «на чужбине» припомнилась именно петербургская Пасха. Быть может, тогда, в 1823-м году, ему и в Кишинёве удалось выпустить из клетки какую-нибудь канарейку? Поверим поэту на слово. Кто предложил устроить это замечательное соревнование – теперь уж неизвестно. Об этом поэтическом турнире мы узнаём из краткого рассказа Льва Сергеевича Пушкина – понятно, чьего брата. Лев Пушкин дружил с Фёдором Туманским. Это было весной 1823 года – незадолго до Светлой. Неизвестно, в какой день они ударили по рукам и когда каждый из них написал своё восьмистишие: датировка (в особенности в случае с Туманским) вызывает споры. Три стихотворца – Дельвиг, Пушкин и Туманский – задумали соревнование. Написать экспромтом по восьмистишию на заданную тему. Приближалась Пасха – и припомнился тот самый обычай. Задали и размер – четырёхстопный ямб. Когда-то Ломоносов, Сумароков и Тредиаковский поспорили – кто лучше переложит 143-й давидов псалом. Переводы были изданы анонимно, в одной книге. Каждый боролся за благосклонность читателей. Но они враждовали, всерьёз боролись за первенство в русской словесности, а Пушкин с приятелями зла друг на дружку не держали. У Дельвига, по обыкновению, получилось нечто, издалека напоминающее перевод из античной классики. И за рифмой он следил недостаточно усердно: Во имя Делии прекрасной, Во имя пламенной любви, Тебе, летунье сладкогласной, Дарю свободу я. — Лети! И я равно счастливой долей От милой наделен моей: Как ей обязана ты волей, Так я неволею своей. Туманский писал проще, без античных красот. И – человечнее: Вчера я растворил темницу Воздушной пленницы моей: Я рощам возвратил певицу, Я возвратил свободу ей. Она исчезла, утопая В сияньи голубого дня, И так запела, улетая, Как бы молилась за меня. В 1864-м К.Д.Ушинский включил это стихотворение Туманского в своё «Родное слово» – и с тех пор полвека без него не обходилась ни одна хрестоматия. Туманского прославляли как автора одного, но гениального стихотворения. Признавали, что он одержал верх над Пушкиным. В его «Птичке» нет заданности, но многие замечали в ней чистоту и восторг искренней молитвы. Особенно во второй – ключевой – строфе. Всего-то четыре строчки, а характер автора ощущается. Это и восхищало добродушных читателей старинных хрестоматий. «Птичка» Туманского стала известной детской песней. Его многократно и небезуспешно перелагали на музыку. Выходит, в состязании победил Туманский? И в словарях крылатых выражений появилась: «Я рощам возвратил певицу…». У Пушкина находили личностный, слишком злободневный мотив, намёки на ссылку, на несвободу: В чужбине свято наблюдаю Родной обычай старины: На волю птичку выпускаю При светлом празднике весны. Я стал доступен утешенью; За что на Бога мне роптать, Когда хоть одному творенью Я мог свободу даровать! Это запоминалось, будоражило воображение, но и воспринималась как низкая «злоба дня», от которой отрешился Туманский в своём чистейшем восторге. Считалось, что Пушкин отвлекает цензуру пасхальными ассоциациями, а сам хочет пожаловаться на несвободу. Но – в ХХ веке пушкинская «Птичка» взлетела высоко. Нет, Туманского продолжали публиковать, в том числе и в хрестоматиях, но Пушкина выучили наизусть. И, по меньшей мере, одна его строка стала крылатой – «На волю птичку выпускаю». Три восьмистишия того шутливого турнира и впрямь похожи. И не столь важно, что нет точной датировки их написания. Главное, что они (особенно – стихотворения Пушкина и Туманского) – лучшее, что написано о Пасхе русскими поэтами. Два стихотворения по восемь строк летят, как птицы, в пасхальном небе.