Немногие знают, что история создания знаменитой баллады связана с Сочи, вернее, с поездом Сочи - Москва. Несколько слов об авторе песни. Александр Сергеевич Кочетков родился 12 мая 1900 года. Окончил гимназию в 1917 году, поступил на филфак МГУ. Был мобилизован в Красную армию. В 1930-х годах стал профессиональным переводчиком. Переводил с многих европейских и восточных языков. Современники вспоминают о нем как о чудаке-бессребренике.

Об истории появления "Баллады" рассказывает жена поэта Нина Григорьевна Прозрителева в оставшихся после ее смерти и до сих пор не опубликованных записках: "Лето 1932 года мы проводили в Ставрополе у моего отца. Осенью Александр Сергеевич уезжал раньше, я должна была приехать в Москву позднее. Билет был уже куплен - Ставропольская ветка до станции Кавказской, там на прямой поезд Сочи - Москва. Расставаться было трудно, и мы оттягивали как могли. Накануне отъезда мы решили продать билет и хоть на три дня отсрочить отъезд. Эти же дни - подарок судьбы - переживать как сплошной праздник. Кончилась отсрочка, ехать было необходимо. Опять куплен билет, и Александр Сергеевич уехал. Письмо от него со станции Кавказской иллюстрирует настроение, в каком он ехал. (В этом письме есть выражение "полугрущу, полусплю". В стихотворении - "полуплакал, полуспал".)Ушедший без Нины и Александра поезд Сочи - Москва потерпел крушение на подходе к столице, на станции Москва-Товарная. Многие пассажиры погибли. Друзья, знавшие о приезде Кочеткова этим поездом, сочли его погибшим и были потрясены, когда он объявился в Москве через три дня.

Лев Озеров: В Москве, у друзей, которых он извещал о первом дне приезда, его появление было принято как чудо воскрешения, так как его считали погибшим в страшном крушении, которое произошло с сочинским поездом на станции Москва-товарная. Погибли знакомые, возвращавшиеся из сочинского санатория. Александр Сергеевич избежал гибели потому, что продал билет на этот поезд и задержался в Ставрополе. В первом же письме, которое я получила от Александра Сергеевича из Москвы, было стихотворение "Вагон" ("Баллада о прокуренном вагоне")..." Убереженный судьбой от происшедшего накануне крушения поезда, поэт не мог не думать над природой случайности в жизни человека, над смыслом встречи и разлуки, над судьбой двух любящих друг друга существ. Так мы узнаем дату написания - 1932 год - и исполненную драматизма историю стихотворения, которое было напечатано спустя тридцать четыре года. Но и ненапечатанное, оно в изустной версии, передаваемое от одного человека к другому, получило огромную огласку. Я услышал его в дни войны, и мне (и многим моим знакомым) оно казалось написанным на фронте. Это стихотворение стало моим достоянием - я с ним не расставался. Оно вошло в число любимых. Первым, кто рассказал мне историю бытования "Баллады о прокуренном вагоне", был друг А. С. Кочеткова, ныне покойный писатель Виктор Станиславович Виткович. Зимой 1942 года в Ташкент приехал участник обороны Севастополя писатель Леонид Соловьев, автор прекрасной книги о Ходже Насреддине "Возмутитель спокойствия". В ту пору в Ташкенте Яковом Протазановым снимался фильм "Насреддин в Бухаре" - по сценарию Соловьева и Витковича. Виткович привел Соловьева к жившему тогда в Ташкенте Кочеткову. Тогда-то Соловьев и услышал из уст автора "Балладу о прокуренном вагоне". Она ему очень понравилась. Более того, он фанатически полюбил это стихотворение и текст его увез с собой. Казалось оно только что написанным. Так его воспринимали все окружающие (а Соловьев - в ту пору корреспондент "Красного флота" - читал стихотворение всем встречным-поперечным). И оно не только увлекало слушателей - оно стало для них необходимостью. Его переписывали и посылали в письмах как весть, утешение, мольбу. В списках, различнейших вариантах (вплоть до изуродованных), оно ходило по фронтам часто без имени автора, как народное.

Впервые "Баллада о прокуренном вагоне" была опубликована мною (со вступительной заметкой о поэте) в сборнике "День поэзии" (1966). Затем "Баллада" вошла в антологию "Песнь любви" (1967), печаталась в "Московском комсомольце" и с тех пор все чаще и охотнее включается в различного рода сборники и антологии. Строфы "Баллады" берутся авторами в качестве эпиграфов: строка из "Баллады" стала названием пьесы А. Володина "С любимыми не расставайтесь", чтецы включают "Балладу" в свой репертуар. Она вошла и в фильм Эльдара Рязанова "Ирония судьбы..." Можно сказать уверенно: стала хрестоматийной. Александр Кочетков до самой смерти (1953) упоенно работал над стихом. Он казался мне одним из последних выучеников какой-то старой живописной школы, хранителем ее секретов, готовым передать эти секреты другим. Но секретами этими мало кто интересовался, как искусством инкрустации, изготовления крылаток, цилиндров и фаэтонов. Звездочет, он обожал Коперника. Меломан, он воссоздал образ оглохшего Бетховена. Живописец словом, он обратился к опыту великого нищего Рембрандта. За сочинениями Кочеткова возникает их творец - человек большой доброты и честности. Он обладал даром сострадания к чужой беде. Постоянно опекал старух и кошек. "Чудак этакий!" - скажут иные. Но он был художником во всем. Деньги у него не водились, а если и появлялись, то немедленно перекочевывали под подушки больных, в пустые кошельки нуждающихся. Он был беспомощен в отношении устройства судьбы своих сочинений. Стеснялся относить их в редакцию. А если и относил, то стеснялся приходить за ответом. Боялся грубости и бестактности. До сих пор мы в большом долгу перед памятью Александра Кочеткова. Он полностью не показан еще читающей публике. Надо надеяться, что это будет сделано в ближайшие годы.

Хочу самым беглым образом обрисовать его внешность. У него были длинные, зачесанные назад волосы. Он был легок в движениях, сами движения эти выдавали характер человека, действия которого направлялись внутренней пластикой. У него была походка, какую сейчас редко встретишь: мелодична, предупредительна, в ней чувствовалось что-то очень давнее. У него была трость, и носил он ее галантно, по-светски, чувствовался прошлый век, да и сама трость, казалось, была давняя, времен Грибоедова. Продолжатель классических традиций русского стиха, Александр Кочетков казался некоторым поэтам и критикам тридцатых - сороковых годов этаким архаистом. Добротное и основательное принималось за отсталое и заскорузлое. Но он не был ни копиистом, ни реставратором. Он работал в тени и на глубине. Близкие по духу люди ценили его. Это относится, в первую очередь, к Сергею Шервинскому, Павлу Антокольскому, Арсению Тарковскому, Владимиру Державину, Виктору Витковичу, Льву Горнунгу, Нине Збруевой, Ксении Некрасовой и некоторым другим. Он был замечен и отмечен Вячеславом Ивановым. Более того: это была дружба двух русских поэтов - старшего поколения и молодого поколения. С интересом и дружеским вниманием относилась к Кочеткову Анна Ахматова. Впервые я увидел и услышал Александра Сергеевича Кочеткова в Хоромном тупике в квартире Веры Звягинцевой. Помнится, тогда были с нами Клара Арсенева, Мария Петровых, Владимир Любин. Мы услышали стихи, которые мягко, душевно читал автор, необычайно мне понравившийся. В тот вечер он услышал в свой адрес много добрых слов, но вид у него был такой, будто все это говорилось не о нем, а о каком-то другом поэте, заслужившем похвалу в большей степени, чем он сам. Он был приветлив и дружелюбен. Каким бы он ни был печальным или усталым, его собеседник этого не чувствовал. Собеседник видел перед собой, рядом с собой милого, душевного, чуткого человека. Даже в состоянии недуга, недосыпа, нужды, даже в пору законной обиды на невнимание редакций и издательств Александр Сергеевич делал все для того, чтобы его собеседнику или спутнику это состояние не передавалось, чтобы ему было легко. Именно с такой идущей от души легкостью он однажды обернулся ко мне и, мягко стукнув тростью по асфальту, сказал: - У меня имеется одно сочинение, представьте себе - драма в стихах. Не составит ли для вас труда познакомиться - хотя бы бегло - с этим сочинением? Не к спеху, когда скажете и если сможете... Так, году в 1950-м, ко мне попала драматическая поэма "Николай Коперник". Начав с истории одного стихотворения ("Баллада о прокуренном вагоне"), я обратился к его автору и его истории. Они совпадают, эти истории. Судьба автора и судьбы его произведений накладываются друг на друга. И из этих историй, из этих судеб внимательный читатель создает образ поэта и размышляет о времени, в которое он жил. От одного стихотворения тянется нить к другим произведениям, к личности поэта, так ему полюбившегося и ставшего для него близким другом и собеседником. * * * Глубокая страсть не похожа на юные муки: Она не умеет стонать и заламывать руки, Но молча стоит, ожидая последнего слова, К блаженству и к гибели с равным смиреньем готова, Чтоб веки сомкнуть и спокойно взойти, если надо, Тропой осужденных на облачный гребень Левкада. * * * И снежинки, влетевшие в столб чужого огня, К человеческой нежности возвращают меня. И в ручье, вечно плещущем непостижно куда, Человеческой нежности раскололась звезда. И в туман убегающим молодым голосам С человеческой нежностью откликаюсь я сам. Не мечту ль, уходящую с каждым смеркнувшим днем, Человеческой нежностью безрассудно зовем? * * * Мгновенья нет, есть память. Слух полночный Сквозь вздох крови и благовест цветочный Вдруг различит тоскливый некий звук Невидимых орбит (так майский жук Поет под яблоней). Душа людская, Каким поющим воплем истекая, В какую бездыханность темноты На крыльях памяти несешься ты?.. * * * Так, молодости нет уж и в помине, От сердца страсть, как песня, далека, И жизнь суха, как пыльный жгут полыни, И, как полынь, горька. Но почему ж, когда руки любимой Порой коснусь безжизненной рукой, Вдруг сдавит грудь такой неодолимой, Такой сияющей тоской? И почему, когда с тупым бесстрастьем Брожу в толпе, бессмысленно спеша, Вдруг изойдет таким поющим счастьем Глухая, скорбная душа? И этот взгляд, голодный и усталый, Сквозь города туманное кольцо, Зачем я возвожу на вечер алый, Как на прекрасное лицо?

Все смолкнет: страсть, тоска, утрата... О дне томящем не жалей! Всех позже смолкнет - соловей, Всех слаще песни - у заката. Александр Кочетков.