— Ты на диете, когда мы платим за пиццу. Но съедаешь больше нас!

Коллега на диете никогда не скидывается на пиццу, но съедает ее большую часть

— Никаких углеводов после двенадцати! — провозгласила Кира, хлёстко ставя на стол литровую бутылку с густой зелёной жидкостью. — Только белок, клетчатка и дисциплина.

Запах томатов и моцареллы уже полз по нашему небольшому офису, будто насмешливый кот, который знает, что его всё равно погладят. Пиццерийный курьер хлопнул дверью, Игорь Алексеевич, наш директор, торжественно выложил на кухонный стол пять огромных коробок, а мы сгрудились вокруг, как дети на дне рождения.

Я, Лера, на ходу отделяла салфетки, Соня расставляла тарелки, бухгалтер Марат вёл точный учёт долей: кто скинулся и сколько, кто предпочитает «Четыре сыра», а кто — «Пепперони».

Кира с демонстративно равнодушным видом опёрлась о холодильник, подняла свою бутылку на уровень глаз и закатила их, будто собиралась увидеть через пластик собственное будущее.

— Кстати, — протянула она, — мой нутрициолог говорит, что важно соблюдать «окно». До полудня — медленные углеводы, после — исключить. И тогда обмен веществ…

— Кира, мы спрашивали, будешь ли скидываться, — мягко напомнила Соня. — Ты сказала «нет».

— Разумеется, — Кира состроила невинное лицо. — Мучное — это отёки, воспаление и минус два размера блузок. Я в ремиссии. Пицца — это прямо рецидив.

Мы пожали плечами. Никто не собирался убеждать её нарушать диету. Но когда коробки раскрылись, а сыр тягучими нитями потянулся к воздуху, Кира вдруг придвинулась ближе — бесшумно, почти магически.

— Дайте кусочек? Просто крошечный, — её голос стал тихим, как шёпот заговорщика. — Это же моцарелла. Моцарелла — белок. А тесто тонкое, как рисовая бумага.

— Это пицца, — выдохнула я. — Самая обычная.

— Ничего обычного, — Кира уже держала первый треугольник, — это итальянская гастрономическая традиция. В Италии, между прочим, очень стройные люди.

Марат не успел зафиксировать факт правонарушения, как первый кусок исчез. Второй «крошечный» оказался не меньше. Потом Кира задумалась над «Маргаритой», нащупала в ней «ликопин», в «Грибной» обнаружила «адаптогены», а в «Пепперони» — «жиры для гормонального фона».

— Просто попробую, чтобы различить нюансы, — говорила она, никому конкретно не обращаясь. — Огурчик в роллах же тоже можно. Тут, считайте, томат.

— Но ты же… — начинала Соня.

— Только органолептика, — отрезала Кира.

Я чувствовала, как где-то в груди надувается тонкий шарик раздражения. Не из-за куска моцареллы, разумеется. Из-за привычного сценария: она не платит, она ест, она объясняет так, что самые уверенные теряют дар речи. И все делают вид, что ничего страшного.


Наша компания занималась юридическими и бухгалтерскими услугами. Коллектив был маленький: мы знали, кто какую кружку предпочитает, кто где сядет в переговорке, кто как шутит. Мы часто ели вместе. Иногда приносили из дома: гречку, запеканки, салаты в судочках. Иногда скидывались: пицца, роллы, осетинские пироги.

Кира появилась весной — легкомысленная, как апрельская ветка. В первый же день она объявила, что сидит на строгом рационе: «белок, клетчатка, антиоксиданты». Я кивнула — её тело, её правила. Но быстро обнаружилось: еда в её контейнере — это фотогеничный смузи и два ломтика огурца. Голодающие ангелы, если бы они занимались бухгалтерией, питались бы примерно так.

— Девчонки, — как-то сказала она, заглянув в мой контейнер с курицей терияки, — у тебя тут сахар. Прямо в соусе. Это воспаление и старение. Дай попробую, я скажу точно.

— В смысле «дай попробую»? — я отодвинула вилку. — Это мой обед.

— Мне грамм, чтобы понять сладость. О, вижу рис. Рис — это крахмал. Но если немного…

Она «немного» отщипнула от курицы, потом «немного» от огурцов, «немного» от моего риса. Потом будто между прочим взяла у Сони две фрикадельки «на анализ». И так почти каждый день. На пиццы она не скидывалась, на роллы — тоже. Но ела. Всегда «чуть-чуть», всегда с научной миной.

— Кира, — просил Марат, — давай как-то честно: либо в кассу, либо без дегустаций.

— Маратик, ну ты же мальчик цифр, — смеялась она, — разве грамм здесь, грамм там — это вообще цифры? Это шум. Статистическая погрешность.

Соня тихо вздыхала и делилась. Я — какое-то время — тоже. Ощущение было странным: вроде мелочь, а ощущение несправедливости зудит, как этикетка в свитере.

Днём, когда мы заказали роллы, всё снова пошло по одному и тому же кругу. Кира клятвенно обещала «не прикасаться», но когда аромат тёплого риса и нори пошёл по офису, она взмолилась:

— Одну роллку. Девочки, ну одну. Там же огурец. Огурец — это вода и клетчатка. Это почти как ничего.

— В одной — лосось, в другой — сливочный сыр, — сказала Соня. — Это калории.

— Сыр — кальций, — Кира улыбнулась. — Лосось — омега-3. Я вообще-то за здоровье.

— Но ты не скидывалась, — упрямо повторила я.

— Я на лечебной диете, — глазами она просила понимания. — У меня «окно». Понимаете? У кого-нибудь аллергия — вы же уважаете, что он не ест орехи. Вот и у меня показания. Если я уйду сейчас в сладкую яму, у меня будет откат.

— Какая сладкая яма в огурце? — не выдержал Марат.

— Психологическая, — Кира мягко коснулась крышки коробки. — Один кусок — и всё. А так я попробую, успокою рецепторы и… Ну, пожалуйста. Я потом принесу яблоки.

— Ты никогда не приносишь, — хмуро сказала я.

— Не обобщай, — Кира обиделась. — В прошлый вторник принесла. Грушу. Большую.

— Одну, — напомнил Марат.

— Но какая была груша! — воскликнула она. — Сочная. Вы просто не цените микровклад.

Она съела «одну роллку». Потом «вторую для сравнения текстур». Потом «третий кусочек» для анализа свежести васаби. По итогам «микровклада» исчезла треть заказа.

Вечером мы с Соней задержались в кухне.

— Я устала, — призналась она, сложив тарелки. — Мне неприятно. Но я не умею говорить «нет», когда человек смотрит так, будто я лишаю его кислорода.

— Я тоже, — сказала я. — И всё же это не кислород. Это чужой обед.

— Может, поговорить с ней спокойно? — Соня пожала плечами. — Объяснить правила.

— Мы уже объясняли. Ей комфортно. Нам — нет.

В пятницу шеф предложил «комбо» — пять осетинских пирогов: сырный, картофельный, с капустой, с мясом и сладкий с вишней. Мы скинулись, чётко отбив в таблице Марата доли. Кира, как обычно, отказалась:

— Тесто — белая смерть. Я после пяти не ем даже яблоко. Чищу рецепторы водой с лимоном.

Когда коробки приехали, Кира материализовалась в кухне с точностью швейцарских часов. Она посмотрела на пироги так, как кошка смотрит на тёплую подоконную щель.

— Ох, что это пахнет? — спросила, хотя прекрасно знала.

— Пироги, — ответила я.

— Важный вопрос, — Кира подняла палец. — Если это тесто на кефире, там другая ферментация. Это легче. Дайте узенький треугольничек, я определю.

— Ты не платишь, — сказал Марат, прикрывая коробку ладонью.

— Я не плачу — потому что я не ем, — Кира состроила непонимающую мину. — Но чтобы не сорваться, мне нужно попробовать. Иначе мозг будет требовать. Я же говорю, лечебная тактика.

— Кира, — произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — это не лечебная тактика. Это тактика за чужой счёт.

— Вера, ты что? — удивилась она, снова перепутав моё имя. — Я ведь у тебя почти не беру. По кусочку. И главное, с уважением к здоровью.

— По кусочку в каждом приёме, — сказала Соня. — И из каждой коробки.

— И систематически, — добавил Марат.

— Подождите, — Кира всплеснула руками. — Вы меня атакуете? За что? Я лишь прошу человеческого участия. Мы же коллектив. И вообще, мне ваши углеводы не нужны! Я просто… нюанс вкуса. Микро-кусочек! Ладно, всё, я ничего не ем.

Мы разошлись — неловко, со скомканной в воздухе щекоткой раздражения. Но через пятнадцать минут я вернулась на кухню за чайником и застала Киру, стоящую над коробкой с сырным пирогом. Она быстро отломила кусок, облизала пальцы и кинула салфетку в ведро.

— Это было последнее, — сказала она, встретившись со мной глазами. — Чисто химический тест.

Что-то во мне щёлкнуло.

— Кира, хватит, — сказала я тихо, но так, что гул кулера стих. — Ты не скидываешься — и ешь больше всех. Ты вспарываешь наши контейнеры комментариями и «анализами». Ты каждый раз рассказываешь про нутрициологов, окна, рецепторы — и каждый раз у тебя в руках чужая еда. Это неправильно.

— Вера, ты сейчас агрессивна, — Кира положила ладонь на грудь. — Ты проектируешь. Ты, видимо, сама боишься углеводов.

— Я боюсь несправедливости, — ответила я. — И умею делить на пять. Мы все это видим.

Соня вошла следом и, увидев сцену, неловко остановилась.

— Я поддерживаю Леру, — тихо сказала она. — Это неприятно.

— И я, — добавил Марат из-за её спины. — Мы устали быть твоей «погрешностью».

Кира покраснела.

— Какая мелочность, — выплюнула она. — Какие вы жадные. Я думала, у нас человеческое. У вас баланс — и всё. Плевать на эмпатию.

— Эмпатия — это не бесплатная столовая, — ответил Марат.

Кира сверкнула глазами, схватила свою бутылку с зелёным смузи и вылетела в коридор, оставив за собой сладковатый запах яблока и чего-то ещё — может быть, горечи.

На следующий день Кира взяла отпуск — «на срочную перезагрузку нервной системы». Администратор принесла заявление: две недели. Офис вздохнул, будто кто-то открыл окно.

Мы с Соней сидели в переговорке и пили чай. За стеклом Марат рисовал на доске стрелочки: новый клиент, новая отчетность, новые сроки.

— Я чувствую себя виноватой, — призналась Соня. — Будто мы из-за пирога отправили человека в отпуск.

— Мы просто сказали «нет», — ответила я. — Впервые.

— И всё же… — Соня развела руками. — Вдруг у неё правда тяжело с едой? Вдруг она таким образом… не знаю… держится?

— Если тяжело — можно честно сказать: «Ребята, мне сложно сдерживаться, можно я буду давать в кассу по чуть-чуть и иногда есть?» Мы бы нашли решение. А она выбрала хитрость.

— Хитрость — это когда ты придумываешь слова, чтобы оправдать «я хочу бесплатно», — кивнула Соня. — Ладно. Надо придумать правила.

Мы вынесли тему на короткую «пятиминутку». Игорь Алексеевич удивился, но выслушал.

— Предлагаю так, — сказал Марат. — «Касса кухни». Вся общая еда — только через кассу. Скинуться — поставь галочку. Не скидываешься — не берёшь. Индивидуальные контейнеры — табу. В общую зону не лазим. Если хочется «попробовать» — спрашивай и жди согласия, а не тянущееся «ну я же чуть-чуть».

— И наклейки, — добавила Соня. — Имена на контейнерах. И в правило добавить фразу «уважаем «нет»». Чтобы не было этих расспросов: «А что это? А дай попробую».

— Поддерживаю, — сказала я. — И отдельный пункт: «Здоровая диета — личная ответственность». Никаких «медицинских показаний» для чужих пирогов.

Мы напечатали листок, аккуратно повесили на стену кухни и рядом поставили прозрачную банку — «касса кухни». Внизу баночки мы подложили чек с суммой за вчерашние пироги и списком тех, кто скидывался. Получилось почти красиво.

День прошёл тихо. Мы ели своё, смеялись над мемами в чате, спорили о том, где лучше кофе. Никто ни у кого ничего «не анализировал». В воздухе было ощущение, будто вернули себе утерянную мелкую свободу — доверять, что твой контейнер останется твоим.

Через неделю Кира прислала в общий чат фотографию: море, солнце, коврик для йоги. Под снимком — длинный пост про заботу о себе, про токсичность офисных перекусов и про «границы, которые она учится уважать».

— «Я осознала, что ела, чтобы наполнить пустоту. Но теперь я наполняю себя светом и водой», — прочёл Марат вслух. — «А ещё в офисе слишком много углеводов, это провоцирует слабых. Сильным нужно говорить «нет» слабым». Это нам?

— Пусть будет ей, — ответила Соня. — Я не хочу снова спорить. У нас есть правила.

Кира вернулась в назначенный понедельник — спокойная, загорелая, с новой бутылкой (на этот раз розовой).

— Всем привет, — она обвела нас улыбкой. — Я пересобралась. Теперь всё по-другому.

— Привет, — сказали мы.

Она заглянула в кухню, увидела банку «касса кухни», список, наклейки на контейнерах. Она прочитала правила — губы слегка дрогнули.

— А это что? — спросила.

— Порядок, — ответила я. — Для всех.

— Для всех, — повторила она. — Даже если… медицинские показания?

— Даже если, — кивнул Марат. — Тем более если.

— Поняла, — сказала Кира.

В тот день мы заказали салаты. Кира не скинулась. Она села за стол, положила перед собой розовую бутылку и книгу про гормоны. Мы ели и разговорились, и в какой-то момент Соня спросила:

— Кира, как море?

— Прекрасно, — оживилась она. — Там такие закаты! И я, кстати, нашла кулинарную студию, где учат готовить без сахара и глютена. Я, возможно, запишусь. И да, я подумала. Если вдруг у вас будет что-то «вредное», а у меня срыв — я лучше уйду из кухни. Так честнее.

— Так честнее, — согласилась я.

Она не просила «один кусочек». Не комментировала наши контейнеры. Не заглядывала, не нюхала, не объясняла нас научно. На следующий день она принесла в прозрачном контейнере запечённую индейку с брокколи и, по-настоящему неловко улыбаясь, поставила на стол блюдце с яблоками.

— Это без намёков, — сказала она. — Просто яблоки. Если хотите — угощайтесь. Если нет — всё заберу домой.

— Спасибо, — ответила Соня.

Яблоки оказались кисло-сладкими, хрустящими. Мы взяли по дольке — не из-за яблок, а из-за того, что в помещении вдруг стало ещё легче.

…Иногда в нас живут маленькие жуки — привычки, которые съедают чужие кусочки. Мы не замечаем, как берём «чуть-чуть», как вытягиваем нитки из чужих свитеров, как запираем неудобные «нет» в шкафчик с толстыми справочниками. Легко списать это на «нутрициологов» и «окна», на «эмпатию» и «мой организм чувствительный». А на самом деле всё упирается в простые слова, которые мы боимся произносить: «честно», «справедливо», «мой», «твой», «да», «нет».

В тот день я, как обычно, пришла к кофемашине. Кира стояла рядом и взбивала пену. Она кивнула мне и тихо спросила:

— Лер, можно вопрос?

— Конечно.

— Если я вдруг захочу пиццу… — она вздохнула. — Скажи, в кассу до или после?

— До, — улыбнулась я. — А лучше — вместе с выбором начинки.

— Договорились, — сказала она.

И в её голосе не было липкой сладости оправданий. Только нормальная, человеческая просьба — и нормальная, человеческая готовность соблюдать общие правила.

Мы все работали дальше. Писали письма, собирали отчёты, спорили о запятых, смеялись над котами из чата. В обед в кухне висел наш листок. Иногда я ловила себя на том, что взгляд невольно проверяет: стоит ли банка кассы, видно ли списки. Стоит. Видно. Мы не перестали быть добрыми. Мы просто перестали быть удобными.

…А пицца, кстати, снова была через неделю. «Четыре сыра», «Грибная», «Маргарита», «Ветчина и грибы», «Диавола». Кира молча подошла к банке, положила купюру и поставила галочку напротив своей фамилии. Потом повернулась к нам:

— Можно мне «Маргариту»? Один кусок. Настоящий. Без оговорок.

— Конечно, — ответила Соня. — Возьми два.

— Один, — твёрдо сказала Кира. — Я учусь держать баланс.

— Как скажешь, — улыбнулась я и подала ей ровный треугольник, на котором блестели масло и счастье.

Кира села рядом и съела свой кусок медленно — без лекций, без нутрициологов, без слов «органолептика». Мы болтали о фильмах, спорили о том, какие роллы лучше, смеялись над тем, как Марат пытается строго вести «кассу кухни», а сам каждый раз забывает забрать сдачу. День был обычным и от этого — хорошим.

И я вдруг поняла: история не про пиццу, не про диеты и не про кусочки.

История — про границы, которые можно поставить без крика, и про людей, которые способны их услышать, если им не подсовывать оправдания.

И про офис, в котором пицца пахнет томатами, а не чувством вины. И про маленькую победу — не на весах, а в нашем общем холодильнике, где теперь каждая коробочка — знак уважения.

История подписчика. Свои истории присылайте на почту: mistikaist@yandex.ru
https://ok.ru/group/70000004738027