Предыдущая публикация
ПАУЧИХА
Книга 1 " Вера " (+18)Автор : Татьяна Фильченкова
(4)
#паучихаубелки
В магазине Исгар указал на отдел, свободный от покупателей. В углу появился стол, на котором лежали двадцать бумажных кульков с надписью "Сахар". Кассир торжественно провозгласил на весь зал:
– В отделе бакалеи сахар без карточек.
Толпа тёток бросила очереди и устремилась к столу. Кульков на всех не хватило. Кто-то успел сцапать два. Началась потасовка. Женщины ругались и выдирали друг у друга ценный продукт.
Веру забавляла эта мелкая делёжка. Вдруг стали различимы красно-багровые всполохи гнева, окутывающие покупательниц.
Демон одобрительно улыбнулся:
– Молодец. Вечером приглашаю тебя в ресторан. Посмотришь ещё одну категорию страстей человеческих.
Вере никогда не была в ресторане. Не желая выглядеть деревенщиной, она заглянула парикмахерскую. Мысленно похвалила себя, что на всякий случай положила в чемодан то голубое платье, которое купил для неё муж в прошлую поездку.
Стоило переступить порог гостиничного номера, как к Вере кинулась соседка Ира и тут же затараторила:
– Ой, Вера, наконец-то. Я уже заждалась. Ах, причёска! Чудо, как хороша! В парикмахерской была? Что ж мне не сказала? Я бы тоже сделала. Собираемся? Куда пойдём?
Вера совсем забыла, что обещала соседке прогулку по городу. Ира впервые приехала в Ленинград.
– Ириш, ты извини, но сегодня не получится. У меня встреча с одним знакомым.
– Ты уже с кем-то познакомилась?! Он ленинградец?
– Нет, мы познакомились давно. В Саратове.
– Куда пойдёте?
– В ресторан.
– Ой, Вера, Вера, можно, я с вами?
Вера опешила от такой непосредственности.
– Н-нет...
– Верочка, ну пожа-алуйста... Неужели ты думаешь, что я у подруги мужика стану отбивать?
– Что-о? Ир, не говори глупостей! Он не мой мужик! Где тут утюг? Мне собраться надо.
Вытащив из чемодана платье, Вера выбежала из номера. Только этого не хватало! Теперь соседка будет считать, что у неё роман. И с кем?!
Ира пришла в гладилку.
– Вер, что такого, если я с вами пойду? Уже три дня в Ленинграде, а ещё не была нигде. Не знаю тут ничего, да и неудобно одной.
– Нам предстоит важный разговор. Ты будешь лишней. Ир, давай в другой раз. Я обещаю, что погуляю с тобой. Но с Исгаром встречусь без тебя.
– Исгар? Он что, татарин?
– Почему татарин?
– Не знаю. Имя странное. Симпатичный?
Вера начинала закипать:
– Понятия не имею. Если не отстанешь – приложу тебя утюгом.
К назначенному часу к гостинице подъехало такси. Исгар вышел из машины. Ира, наблюдавшая в окно, взвизгнула и захлопала в ладоши:
– Верка, это он? Какой хорошенький! У вас с ним правда ничего? Познакомь нас!
Вера, уже готовая была ответить что-нибудь резкое, вдруг застыла с открытым ртом: от Ирки исходили язычки розового свечения.
– Так познакомишь?
– Нет! – Вера выбежала, хлопнув дверью.
Исгар усадил Веру в машину. С усмешкой заметил:
– Твоя соседка размазалась по стеклу.
– Тебя рассматривает. Познакомиться хочет.
– Это мы позже устроим.
Он сел рядом. Вера смотрела с изумлением:
– Тебя интересуют женщины?
– Меня привлекают лишь истинные девственницы. Но любая влюблённая женщина – это источник энергии и эмоций. А после расставания можно долго поглощать её тоску.
– Ты что, собираешься влюбить в себя Ирку?
– Нет. Она сама готова вылить чувства на первого встречного. Какое свечение от неё исходило?
– Розовое.
Демон одобрительно кивнул.
Ресторан "Фонтанка" в начале вечера был почти пуст. На некоторых столиках виднелись таблички «Занято». Исгар выбрал место в дальнем углу, откуда просматривался весь зал.
Не заглядывая в меню, демон сделал заказ.
– Осмотрись, до появления нашего наглядного пособия около часа. Изучи посетителей. Попробуй понять, кто есть кто. Кстати, за столиком у входа устроилась интересная личность.
Исгар сидел спиной к залу. Вера повернулась к указанному столику. В одиночестве за ним расположилась девушка лет двадцати. Восторженный и наивный взгляд, на губах – улыбка. Чему она так радовалась? Скромное платье подчёркивало прелесть юности. Вера всмотрелась в свечение: вокруг девушки мерцало фиолетовое облако танцующих
искорок.
Демон пояснил:
– Она ждёт мужчину, который соблазнится её неопытностью, накормит и напоит в надежде на продолжение знакомства после ресторана. Она будет поощрять его ухаживания, но улизнёт незадолго до окончания вечера.
Вера пыталась найти следы порока в лице юной мошенницы:
– Зачем она это делает? Голодная?
– Нет. Это игра. Риск и азарт. Она в начале пути, забавы её чисты и невинны.
– Невинны? Это же аморально!
Исгар рассмеялся:
– Верочка, ты мыслишь однобокими понятиями человеческой морали. Причём советской. Посмотри на свечение: она светла, наполнена детской искристостью. Сама того не ведая, девчушка раскачивает маятник, воспитывая мужчин.
– В чём же заключается воспитание?
– Сбивает с них спесь. Учит щедрости. Позже она почувствует презрение к тем, кого обманывает, и ощутит выгоду от игры. Вот тогда необходимо будет остановиться, иначе последует предупреждение, а следом и наказание.
Принесли заказ. Исгар наполнил бокал Веры вином:
– Выпей, ты слишком зажата. Для предстоящего зрелища надо расслабиться.
– Кого мы ждём?
– Примагниченную. Вспомни тех женщин в гастрономе: жажда получить желаемое была для них краткосрочным магнитным действием. Испытав жадность и гнев, дамы совершили после добрые поступки, чтобы привести душу в равновесие.
– Маятник совершил движение из одной точки в противоположную?
– Именно. Это и есть здоровая работа души: колебания в одинаковом диапазоне. Но иногда действие магнита слишком затягивается. Покажу на твоём примере с антимагнитом. После изнасилования ты закрыла в себе сексуальность, твой маятник обходил ту область, будто отталкивался от неё. Даже твой организм ответил прекращением месячных на изоляцию полового сегмента. Новое потрясение заставило задуматься, и ты стала снимать запреты с сексуальности. А чувства к Павлу довершили работу.
Вера покраснела: демон знал о ней всё:
– Мог бы и не углубляться в мою физиологию.
– Верочка, я видел женщин не только без кожи, но и вывернутых наизнанку. Дело не в моей бестактности, а в твоём страхе, который пережил самого насильника.
– Яшка умер?
– Да. Но сперва сполна получил за содеянное. В течение двух лет он сам подвергался постоянному насилию, затем попал в штрафную роту. Дезертировал. Его поймали. Оскопили и сожгли заживо.
– Фашисты?
– Нет. Его же сослуживцы. Надо постараться, чтоб заслужить такую смерть. Впрочем, довольно об этом мерзавце…
– Подожди, ещё вопрос. А Ольга?
– Погибла.
– Как?! Она не могла. Её дело…
– Из-за него она и погибла. Ирию не нужен препарат, который бы дал людям бессмертие. Они перестанут работать над собой.
– Это несправедливо. Вместо того, чтобы помочь людям стать совершеннее, вы убираете лучших из них.
– Как ты предлагаешь совершенствовать их? Залить море драгоценной жидкости в стакан с трещиной? Никакие знания не помогут, пока человек не расширит свою душу.
– Так научите нас.
– У вас есть все средства для этого. Вы сами пренебрегаете ими. Хватит отвлекаться. Вернёмся к цели нашего визита. Скоро ты увидишь обратный твоему пример. Мы ждём соломенную вдову. До войны она была заурядной девушкой, достаточно красивой, умной и доброй. Любила и была любима. Однако замуж выйти не успела, его призвали на фронт. Прощаясь, она отдала любимому свою невинность. Он выжил, но к ней не вернулся: у него появилась другая. Нанесённая обида зацепила маятник в одном подвешенном положении. А это, в отличие от твоего случая, остановка, следовательно, смерть.
– Как это проявляется?
– Она зациклена на потребности быть желанной. На счету мстительницы с десяток разрушенных семей. Но стоит мужчине отказаться от жены и выбрать обольстительницу, как она теряет к нему интерес. Её цель – причинить боль. Чтобы и мужчина, и женщина испытали такие же страдания, которые выпали ей самой. Находясь долго вблизи магнита, маятник сам приобретает его свойства, начинает воздействовать на душу. В организме женщины также произошла перестройка. Её сексуальность гипертрофировалась до невероятных величин. Приготовься, сейчас она появится.
В зал вошли две молодые женщины. Вере не пришлось гадать, которая из них «примагниченная»: сияние полыхало неестественно яркими, даже ядовитыми цветами. Преобладал розовый с сегментами жёлто-зелёного и чёрного. Хотелось прикрыть глаза от этих жгучих красок.
– Попробуй определить, каким чувствам соответствуют цвета.
Розовый Вера уже определила как цвет вожделения. Потянулась к зелёному. Он отдавал жаждой, потребностью.
– Жадность?
– Не совсем. Проникай глубже.
Испытывая чуть не омерзение, она дотянулась незримыми щупальцами ощущений до зелёного. И передёрнулась, поняв.
– Зависть.
Демон кивнул:
– Чёрный?
Вкрапления чёрного цвета Вера замечала и раньше у некоторых людей. Но те выглядели как точки или горошины. Здесь же чёрный смотрелся кляксами на розовом и зелёном.
– Презрение.
– Умница. Очень опасное чувство, даже в малых количествах. Люди практически не замечают его. Оно не доставляет дискомфорта как гнев или обида, от которых хочется побыстрее избавиться, пережить и нейтрализовать. Презрение точит души незаметно, медленно, но верно.
Тем временем женщины расположились за столиком рядом с оркестром. Вера рассматривала подруг обычным зрением. Примагниченная оказалась стройной шатенкой примерно тридцати лет, в бледно-голубой блузке и узкой серой юбке. Наряд больше деловой, чем вечерний. Её подруга выглядела более броско: рыжие волосы, пёстрое платье, красивое лицо. Но взгляд на ней отчего-то не задерживался.Вера всмотрелась в свечение: цвета располагались довольно гармонично, но были будто выгоревшими или с налётом пыли.
– Что преобладает у второй? – Исгар знал обо всём.
– Не знаю. Какая-то серость.
– Серость! Это подчинение, зависимость от сильного. Ничего удивительного: такое часто встречается в парах.
Женщины осматривали зал: две семейных четы, одинокая девушка, трое мужчин солидного возраста, увлечённые серьёзным разговором. Никого, достойного их внимания.
Вошли два новых посетителя: мужчины лет тридцати пяти - сорока. Первый светился нервными вспышками розовых, коричневых, зеленоватых и красных цветов. Свечение второго было спокойным, светлым, с жёлтыми змейками любопытства.
– Опиши мне их, не упоминая цветов. Можешь использовать свой человеческий опыт и наблюдательность.
– Первый с бегающими глазками. Не знаю, как точнее охарактеризовать. Порочный?
Исгар кивнул:
– Продолжай.
– Ему трудно сдерживаться. Он хочет выпить больше, чем следует, найти женщину, двигаться, вылить недовольство, конфликтовать. В нём чувствуется нетерпение. И... раздражение на товарища.
– Хорошо. Переходи ко второму.
– Он уравновешен. Вижу стеснение и любопытство. Пожалуй, они приезжие. Но ему не нравится напористость… друга? Нет, они не друзья. Скорее, коллеги. Он не хочет выходить за рамки приличия. Какой-то запрет…
Вера сосредоточенно смотрела на мужчину. В свечении, близко к груди, расположились три светлых и тёплых огонька. Он был связан с ними.
– Его удерживает любовь. У него семья.
– Что наша подопечная? Кого выбрала?
Вера перевела взгляд на женщин. Примагниченная засветилась сильнее. Розовые струйки потянулись от неё ко второму мужчине.
– Второго. Странно. Ведь первый сам ищет знакомства.
– Вспомни, что я говорил о ней. Для неё интересен момент предательства мужчиной любимой женщины. Первый удовлетворит только сексуальные желания, но не даст пищи зависти и презрению.
Мужчины расположились за столиком. Похотливый заметил подруг. Его товарищ не проявил к ним интереса. Оркестр заиграл танго. Женщины поднялись и вышли на танцплощадку.
Вера наблюдала за танцем. Примагниченная каждым движением передавала вожделение, изгибаясь всем телом под облегающей одеждой.
«На ней нет белья!»
Скромный мужчина почувствовал страсть соблазнительницы. Вокруг него заплясали несмелые розовые вспышки. Он пытался совладать с собой, но приятель подначивал, подогревал робкие желания алкоголем.
Вера досадовала, что мужчина так легко сдаётся.
– А её нельзя снять с магнита?
– Грубое вмешательство может привести к сумасшествию, а то и к смерти. К тому же это нарушение закона. Но можно подтолкнуть её к тому, чтобы она «отцепилась» сама.
– Как?
– Потрясением. Настолько сильным, что затмило бы её доминантные чувства.
– Что же для этого должно произойти? Мне даже представить страшно.
Оркестр смолк. Женщины вернулись за свой столик. Сексуальная дама бросала на краснеющего от своих преступных мыслей мужчину короткие призывные взгляды.
– Знаешь, что сдерживает её от активных действий?
– Стыд?
– Нет. Знай она, что никто её не осудит, не изображала бы сейчас скромницу. Её останавливают рамки морали, принятые в обществе. Переступи их – и спугнёшь добычу.
Демон подлил Вере вина и продолжил:
– Знаю одно племя в Африке. Дикари. Живут земледелием, охотой и войной с соседями. Частые сражения сказываются на численности мужчин. Женщин в племени подавляющее большинство. А нужны воины. Поэтому девочек с раннего возраста учат соблазнению. Европеец ужаснулся бы их развращённым нравам: разгуливают с открытыми гениталиями и совокупляются на глазах у всех. Однако дикарям неведом стыд, им важнее потомство.
Исгар сделал паузу.
– Так вот. Сейчас я заменю для нашей красотки принятые нормы на принцип выживания женщин того племени.
Вера посмотрела на женщину. Той будто стало жарко: она водила ладонью по шее и груди. Затем направилась к мужчине, на ходу снимая блузку, срывая пуговицы. Встала перед ним, обнажённая по пояс, задрала юбку, под которой не оказалось белья, расставила ноги и призывно закрутила тазом, опускаясь на колени сгорающему от стыда избраннику.
Представление длилось недолго: мужчина вылетел из зала, а к распутнице бежали швейцары и милиционер.
– Вернём её в рамки советской морали, – улыбался демон.
Женщина вдруг осела, пытаясь прикрыться и пряча лицо за волосами. От неё к Исгару потянулись прозрачные струйки.
– Что ты делаешь? Поглощаешь её эмоции?
– Нет, энергию. Без эмоций она не усвоит урок. Опозориться в общественном месте – мощное потрясение. И вместе с тем безобидное. Заодно укрепились и моральные устои мужчины.
Нарушительницу увела милиция. Ресторан понемногу заполнялся. Посетители какое-то время обсуждали случившееся, но вскоре переключились на еду и танцы.
– Нам пора. Завтра тебе надо встать пораньше. Покажу тебе ещё одно интересное место, – сказал Исгар, поднимаясь.
Глава 12. Ведьма
В семь утра демон поджидал Веру у гостиницы. Они отправились на пригородную автостанцию.
– Куда мы едем? – спросила Вера, когда они заняли места в автобусе.
– В церковь.
– В церковь? А-а… это для тебя не вредно?
– Что-о?!
Исгар рассмеялся раскатисто и громко. Из глаз даже слёзы брызнули. Автобус в этот час был почти пустым. Немногочисленные дачники оборачивались в недоумении. Демон, корчась в приступах хохота, дёрнул рукой, и пассажиры как по команде заинтересовались пролетающим за окнами пейзажем.
– Вера, ещё никто не беспокоился, что мне может поплохеть в храме. Обычно людей волновало, не оскверню ли я его своим присутствием. – Демон едва мог говорить сквозь смех.
– Откуда я могла знать? – обиделась Вера. – Я понятия не имею, что ты такое.
– Не обижайся. Если бы знала, то тоже нашла бы такую тревогу обо мне забавной.
– Так расскажи. Или тоже законом запрещено?
– Запрещено, но тебе можно.
– Спасибо за честь! – Вера ещё дулась.
– Это не честь. Но ты не из болтливых. И лучший способ сотрудничества с тобой – честная игра.
Исгар сделался серьёзным:
– Я маргаст. Сказок и легенд о нас хватает. Самая известная, о которой ты знаешь, про Кощея Бессмертного. Бессмертный, потому что морок невозможно убить. В Европе нас причисляют к некромантам. В Молдавии и Румынии называют Карачун. Не могу тебе точно сказать, когда появились первые из маргастов. Живём мы уединённо, родами. Когда род гибнет, вместе с ним исчезают и все летописи.
– А где вы живёте?
– В изломах пространства, на границе видимого людям мира и Ирия. У каждого рода своё гнездо, обитель. Кощеево царство, которое невозможно было найти без магической помощи, довольно точное определение. Как и притча о смерти Кощеевой. Душа маргаста находится вне тела. Этим и вызвана потребность в человеческой энергии и эмоциях.
– Сколько тебе лет?
– Я не такой древний, как ты думаешь. Мне нет и трёхсот.
– Не скучно жить так долго?
– И да, и нет. Сложно ответить. Но я люблю жизнь. В этом мы с тобой схожи.
Вера замолчала, вспоминая, как в последнем кошмаре, когда ей грозила смерть под грудой трупов, она схватилась за спасительную руку, не раздумывая о том, куда её вытащат.
– Исгар, я ведь не крещёная. Отец не разрешал. Мне можно в церковь?
– Можно. Церковь давно утратила своё истинное предназначение. Да и современный обряд крещения носит символический характер. На заре Христианства при погружении в воду крестившегося притапливали. Вот это было честное принятие Христа.
– Жаль, что я ничего об этом не знаю.
Около девяти вышли на остановке. В деревню вела пыльная грунтовка. Справа виднелся сосновый лесок, к которому тянулась широкая тропа.
– Нам туда, – указал направо Исгар.
Войдя под свод сосновых крон, Вера почувствовала, что с ней происходит нечто странное: ощущение собственного тела вознеслось к верхушкам деревьев. Она поймала такт колебаний и закачалась невидимыми ветвями в унисон с соснами. Захотелось закрыть глаза и навсегда врасти здесь в землю, предаться вечному покою и безмятежности.
– Тебя приняли! – крикнул ушедший вперёд демон.
– Куда приняли? – не поняла его Вера.
– Деревья приняли. Удивительные создания. Древние проводники и советники. Когда ты научишься видеть масштабнее, то поймёшь, что свечение человека формой похоже на дерево с его кроной и корнями.
Вера догнала его и решилась спросить о том, что давно не давало ей покоя:
– Исгар, а Бог есть?
– Есть.
– Ты сам это знаешь или, как люди, веришь преданиям?
– Знаю. Но Бог – не старик на облаке, каким рисуют его религия и научный атеизм. Это сложная и мощная структура. Только единицам из подобным тебе дано увидеть тонкое энергетическое свечение, связывающее между собой всё человечество. Эти нити имеют строгую структуру и способны передавать информацию от человека к источнику и обратно. А вот источник не виден и мне.
– Источник? Что он из себя представляет? И какую информацию передаёт?
– Источник и есть Бог. Что представляет – не могу сказать. В Ирие божественные сущности уходят на недосягаемые слои, или, скорее, вершины. Они слишком тонки для восприятия. В библии сказано, что Бог есть любовь. Думаю, это соответствует его сути. Но не спеши радоваться: божественная любовь ревнива и не терпит конкуренции. Всё, что ты полюбишь – потеряешь. Истинная любовь проявляется, когда уничтожается объект, на который направлена человеческая привязанность. Поэтому в мире всегда будут вспыхивать войны, эпидемии и стихийные бедствия.
– Значит, мои родные и Павел… Они все жертвы для божественной любви?
– Можно и так сказать. Но в твоём случае потеря близких, скорее, воспитательный процесс. Не смотри на меня так. Я всего лишь твой наставник. Меня самого воспитывали, отобрав трёх сыновей.
– А Наденька? Мне перестать её любить, чтобы не потерять?
– Конечно, нет. Ты должна изменить вектор любви. У Нади своё предназначение в жизни. Перестань относиться к ней как к плоду вашей с Павлом любви. Вы с мужем были инструментами, а не творцами.
– Поэтому ты был так недоволен, что её назвали Надей, а не Лизой?
– Да. Тогда ты отказалась от преодоления, убежала от боли, которая могла защитить девочку.
– Исгар... То, что я должна буду делать... Это грех?
– Когда хищник ради пропитания убивает жертву, это грех?
– Думаю, нет. Такова его природа.
– Именно. Грех не следовать своему предназначению.
– Но ведь религия учит добру, смирению.
– Религия создавалась людьми. Она больше походит на магические ритуалы, чем на истинное служение. Чтобы учить добру, надо разбираться в его природе. Что ты сейчас чувствуешь к Галине?
– Не знаю. После того, как ты сказал, что она отдала за меня жизнь, ненависть ушла. Кажется, я простила её.
– А её страдания не были достаточной причиной для прощения? Она ведь просила тебя навестить её в больнице. Почему ты не пришла?
– Я не могла её видеть. Не знаю, как объяснить. Чувствовала, что она хочет избавиться от мучений, но не раскаивается в том, что натворила.
– Всё верно. Отказ в прощении – не добрый поступок. Но, прости ты её прежде, чем она осознала чудовищность своих деяний, ей пришлось бы отдавать долги после смерти. Не получив прощения, Галина стала работать над собой и чистить душу.
Они вышли из леса. Впереди сверкали на солнце купола церкви. Из ворот потянулся народ.
– Служба закончилась, – пояснил Исгар.
– Мы опоздали?
– Нет. Мы вовремя. Сейчас в храме остались просящие. Они-то нам и интересны.
У ворот демон остановился:
– Женщинам с непокрытой головой нельзя.
В его руках появилось белое кружево.
– Это вологодское. Хотелось преподнести тебе венецианское, но такая вещь вызвала бы лишнее внимание.
Исгар накинул ажурную шаль Вере на голову и отошёл к торговой лавке у входа. Вернулся с десятком восковых свечей:
– Поставишь за упокой своих родных. Им будет приятно.
Вера впервые входила в храм. Её встретил запах, знакомый с детства. Так пахло у бабушки по церковным праздникам. От света свечей предметы и лица людей казались присыпанными золотой пудрой. В воздухе вился дым от курений.
Исгар заговорил вполголоса над ухом;
– В писании сказано: «Просите, и дано вам будет». Люди понимают эту фразу буквально и просят обо всём, что придёт в голову. Они ждут от Бога чудес, путая веру с магией.
– А о чём надо просить?
– Покажу на примере. Посмотри на ту женщину.
Вера повернулась в указанном направлении. Перед иконой стояла старушка. Её свечение, несмотря на небольшие тёмные пятна уныния и обиды, было довольно ровным.
– Что с ней не так?
– Она просит, чтобы сына взяли на новую работу и чтобы ему встретилась добрая терпеливая женщина.
– Что в этом плохого?
– Посмотри на сына. Протянись к нему от матери.
Вера нашла у груди женщины тёплый комочек любви, который горел ярче остальных, причиняя страдания. Нащупав ниточку связи, добралась по ней к мужчине. Свечение тёмное, липкое, состоящее из гордыни, обиды, гнева и презрения. Вера отпрянула, передёрнувшись.
– Неприятное зрелище, согласен. Этому мужчине лет тридцать с небольшим. Поздний ребёнок, первый сын после четырёх дочек. Он красив и достаточно умён, но слепое материнское обожание развило в нём пороки. С детства он привык ставить себя выше других. Не выносит критики. Легко впадает в ярость. Жесток и нетерпим. Из-за конфликтов и драк был исключён из института, сменил несколько работ. А теперь хочет устроиться водителем автобуса.
– Я поняла. В гневе этот человек не способен себя контролировать. Если молитва матери будет исполнена и его возьмут на работу, то могут пострадать люди.
– Именно. О чём бы женщине следовало просить у Бога?
– О том, чтобы сын изменился?
– Да. О любви, смирении, мудрости и смягчении сердца. Но мать не видит причины неудач. И готова пойти к ворожее, если молитва останется без ответа. Человек хочет чуда, а не преодоления.
К кануну с распятием подошла молодая женщина. Поставив свечу, она прошептала молитву и трижды перекрестилась.
– Поставила свечку за упокой соперницы.
– За живую?!
– Да.
– Но это же чудовищно!
– К сожалению, это не редкость.
– Исгар, ты можешь вмешаться?
– Нет. Меня об этом не просят. Но в данном случае вмешаются законы саморегулирования.
– Что это значит?
– Жена любовника этой дамы – гармоничная личность. Она не умрёт, только заболеет. Мужу придётся за ней ухаживать, поэтому он не сможет уделять время подруге. Чем вызовет её недовольство и ревность. А это отталкивает. Забота о жене возродит в нём прежние чувства, отношения между супругами наладятся.
– Значит, эта женщина губит себя же?
– Да. А теперь обернись.
В дальнем тёмном углу стоял на коленях старик в лохмотьях. Вверх от него, уходя за своды потолка, исходил светящийся столп, ослепительно белый, с фиолетовыми отблесками.
– Это святой?
– Что ты, это презренный лиходей. В молодости он грабил и убивал. Потом был заключён в тюрьму, где ждал казни. Но вмешалась революция. Большевики по каким-то причинам помиловали его, но оставили в заключении на двадцать пять лет. Даже отсидев своё, старик не надеется на прощение и находит утешение в молитве. Молится он без слов, обращая к Богу любовь и благодарность.
– Как странно.
– Человек изменчив. Не спеши никого судить. А вот этот случай по твоей части. С подобными тебе и придётся работать.
Исгар указал на женщину перед иконой Богородицы. В её свечении преобладали серые краски уныния и усталости.
– Жизнь ей представляется такой же тусклой. Она молится о здоровье дочери. Девочке семь лет, она часто болеет. Женщина родила её без мужа. Блокада, голод, страх и одиночество толкнули на поиск кратковременного тепла. Теперь мать хватается за любую работу, чтобы вырастить плод своей слабости. А девочка чувствует себя виноватой в усталости и печали матери, поэтому болеет. Помочь тут может любовь и внимание к ребёнку.
– Ты можешь её направить?
– Нет. А вот ты можешь. На человеческом уровне. В твоей сумке лежит книга со сказками. Найди нужные слова и сделай подарок.
Вера достала детскую книжку с яркими картинками и направилась к молящейся. Та крестилась и вставала с колен.
– Простите, что вмешиваюсь. У вас болен ребёнок?
– Да. А как вы узнали?
– Богородицу просят о детях.
– Дочка болеет. Сил моих нет уже с этими болячками. Того гляди с работы уволят.
Вера положила руку на плечо женщины.
– Я здесь в командировке. Дома осталась маленькая дочь. С ней подруга нянчится, отец погиб зимой. Очень скучаю и беспокоюсь. Поэтому, когда увидела вас, захотелось чем-то помочь. Вот, возьмите. – Вера протянула книгу. – В детстве мама читала сказки, когда я болела. Мне и правда становилось легче.
Женщина рассматривала книгу:
– Нет, я не могу взять. Она ж дорогущая, рублей тридцать, небось, стоит.
– Поверьте, это не важно. Я чувствую, что должна вам как-то помочь. Тогда и с моей девочкой всё будет хорошо.
Свечение женщины наполнилось теплом и удивлением. Глаза увлажнились.
– Спасибо, – прошептала она и направилась к выходу.
По обратной дороге Вера остановилась под соснами. Её снова окутали покой и защита деревьев.
– Исгар, когда автобус? Мы можем побыть здесь ещё немного?
– Да, у нас есть двадцать минут.
Они сошли с тропинки.
– Я совсем не помню, как пахнет лес. На севере нет таких запахов: то ли воздух слишком разрежен, то ли болота всё поглощают.
– Скоро ты вернёшься в Ленинград.
– Не знаю, хватит ли мне времени ездить за город. Придётся работать и учиться. – Вера вдохнула терпкий аромат хвои и закрыла глаза. – Скажи, дети болеют из-за несовершенства родителей?
– Как правило. Но иногда причина кроется в семейные проклятия. Бывают недуги, в которых родители не виноваты. Они даются индивидуально ребёнку. Не берусь судить об их природе, возможно, причина в перерождении. Как бы там ни было, эти случаи не по нашей части.
– А у меня есть изъяны в свечении?
– Да. Презрение. Тебе следует научиться диагностировать себя. Только не пользуйся при этом зеркалом: оно отражает то, что ты хочешь видеть.
– Что мне делать, чтобы избавиться от презрения?
– Следи за мыслями и чувствами. Не осуждай людей: у каждого были свои причины не достигнуть совершенства. Есть и практики для чистки свечения. Прежде всего – молитва. Но ты не умеешь молиться. Затем боль. И, самое простое, физическая монотонная работа. Лучше не направленная на результат. Один святой проводил свои дни за перекладыванием с места на место поленницы.
– Физической работы в деревне будет с избытком.
– Кстати, вот тебе домашнее задание. Когда вернёшься, разберись, почему деревня – не место для реализации твоих способностей.
Исгар направился в сторону остановки:
– Пора. А вечером давай развлечёмся. Ты любишь театр?
– Театр? Последний раз в детстве там была.
– Прекрасно. Откроешь для себя его заново. И соседку свою пригласи, она будет рада.
В Александрийском давали «Чайку». Исгар взял билету в ложу. Вера ничему уже не удивлялась, а вот Ира повизгивала от восторга и изумления.
Перед выступлением демон прошептал:
– Верочка, обрати внимание на эмоции, изображаемые артистами, и их свечение. Если актёру не хватает мастерства, он вживается в роль, изменяя под неё свою душу.
Год назад они с Павлом читали «Чайку». Тогда пьеса не произвела на Веру особого впечатления, но сейчас, под воздействием актёрской игры, раскрывалась по-новому. Финальный монолог Нины потряс до глубины души.
«Это же про меня. Кто-то свыше увидел и от скуки смял мою судьбу, словно фантик. Оставалось только терпеть, нести свой крест. Но лишь потеряв всё, похоронив в себе наивную девочку, я начинаю играть в жизнь по-настоящему».
Актриса произносила реплики с надрывом, граничащим с безумием. Её свечение при этом оставалось светлым и безмятежным.
После спектакля Вера не могла унять слёз. Ира удивилась:
– Верка, ты что? Там же всё не взаправду!
Исгар сделал свой ход:
– Ирочка, Вера слишком утомилась за день. Давайте отправим её в гостиницу на такси, а сами прогуляемся и посмотрим на разведение мостов.
«Хитрый лис», – улыбнулась сквозь слёзы Вера.
В семь утра демон поджидал Веру у гостиницы. Они отправились на пригородную автостанцию.
– Куда мы едем? – спросила Вера, когда они заняли места в автобусе.
– В церковь.
– В церковь? А-а… это для тебя не вредно?
– Что-о?!
Исгар рассмеялся раскатисто и громко. Из глаз даже слёзы брызнули. Автобус в этот час был почти пустым. Немногочисленные дачники оборачивались в недоумении. Демон, корчась в приступах хохота, дёрнул рукой, и пассажиры как по команде заинтересовались пролетающим за окнами пейзажем.
– Вера, ещё никто не беспокоился, что мне может поплохеть в храме. Обычно людей волновало, не оскверню ли я его своим присутствием. – Демон едва мог говорить сквозь смех.
– Откуда я могла знать? – обиделась Вера. – Я понятия не имею, что ты такое.
– Не обижайся. Если бы знала, то тоже нашла бы такую тревогу обо мне забавной.
– Так расскажи. Или тоже законом запрещено?
– Запрещено, но тебе можно.
– Спасибо за честь! – Вера ещё дулась.
– Это не честь. Но ты не из болтливых. И лучший способ сотрудничества с тобой – честная игра.
Исгар сделался серьёзным:
– Я маргаст. Сказок и легенд о нас хватает. Самая известная, о которой ты знаешь, про Кощея Бессмертного. Бессмертный, потому что морок невозможно убить. В Европе нас причисляют к некромантам. В Молдавии и Румынии называют Карачун. Не могу тебе точно сказать, когда появились первые из маргастов. Живём мы уединённо, родами. Когда род гибнет, вместе с ним исчезают и все летописи.
– А где вы живёте?
– В изломах пространства, на границе видимого людям мира и Ирия. У каждого рода своё гнездо, обитель. Кощеево царство, которое невозможно было найти без магической помощи, довольно точное определение. Как и притча о смерти Кощеевой. Душа маргаста находится вне тела. Этим и вызвана потребность в человеческой энергии и эмоциях.
– Сколько тебе лет?
– Я не такой древний, как ты думаешь. Мне нет и трёхсот.
– Не скучно жить так долго?
– И да, и нет. Сложно ответить. Но я люблю жизнь. В этом мы с тобой схожи.
Вера замолчала, вспоминая, как в последнем кошмаре, когда ей грозила смерть под грудой трупов, она схватилась за спасительную руку, не раздумывая о том, куда её вытащат.
– Исгар, я ведь не крещёная. Отец не разрешал. Мне можно в церковь?
– Можно. Церковь давно утратила своё истинное предназначение. Да и современный обряд крещения носит символический характер. На заре Христианства при погружении в воду крестившегося притапливали. Вот это было честное принятие Христа.
– Жаль, что я ничего об этом не знаю.
Около девяти вышли на остановке. В деревню вела пыльная грунтовка. Справа виднелся сосновый лесок, к которому тянулась широкая тропа.
– Нам туда, – указал направо Исгар.
Войдя под свод сосновых крон, Вера почувствовала, что с ней происходит нечто странное: ощущение собственного тела вознеслось к верхушкам деревьев. Она поймала такт колебаний и закачалась невидимыми ветвями в унисон с соснами. Захотелось закрыть глаза и навсегда врасти здесь в землю, предаться вечному покою и безмятежности.
– Тебя приняли! – крикнул ушедший вперёд демон.
– Куда приняли? – не поняла его Вера.
– Деревья приняли. Удивительные создания. Древние проводники и советники. Когда ты научишься видеть масштабнее, то поймёшь, что свечение человека формой похоже на дерево с его кроной и корнями.
Вера догнала его и решилась спросить о том, что давно не давало ей покоя:
– Исгар, а Бог есть?
– Есть.
– Ты сам это знаешь или, как люди, веришь преданиям?
– Знаю. Но Бог – не старик на облаке, каким рисуют его религия и научный атеизм. Это сложная и мощная структура. Только единицам из подобным тебе дано увидеть тонкое энергетическое свечение, связывающее между собой всё человечество. Эти нити имеют строгую структуру и способны передавать информацию от человека к источнику и обратно. А вот источник не виден и мне.
– Источник? Что он из себя представляет? И какую информацию передаёт?
– Источник и есть Бог. Что представляет – не могу сказать. В Ирие божественные сущности уходят на недосягаемые слои, или, скорее, вершины. Они слишком тонки для восприятия. В библии сказано, что Бог есть любовь. Думаю, это соответствует его сути. Но не спеши радоваться: божественная любовь ревнива и не терпит конкуренции. Всё, что ты полюбишь – потеряешь. Истинная любовь проявляется, когда уничтожается объект, на который направлена человеческая привязанность. Поэтому в мире всегда будут вспыхивать войны, эпидемии и стихийные бедствия.
– Значит, мои родные и Павел… Они все жертвы для божественной любви?
– Можно и так сказать. Но в твоём случае потеря близких, скорее, воспитательный процесс. Не смотри на меня так. Я всего лишь твой наставник. Меня самого воспитывали, отобрав трёх сыновей.
– А Наденька? Мне перестать её любить, чтобы не потерять?
– Конечно, нет. Ты должна изменить вектор любви. У Нади своё предназначение в жизни. Перестань относиться к ней как к плоду вашей с Павлом любви. Вы с мужем были инструментами, а не творцами.
– Поэтому ты был так недоволен, что её назвали Надей, а не Лизой?
– Да. Тогда ты отказалась от преодоления, убежала от боли, которая могла защитить девочку.
– Исгар... То, что я должна буду делать... Это грех?
– Когда хищник ради пропитания убивает жертву, это грех?
– Думаю, нет. Такова его природа.
– Именно. Грех не следовать своему предназначению.
– Но ведь религия учит добру, смирению.
– Религия создавалась людьми. Она больше походит на магические ритуалы, чем на истинное служение. Чтобы учить добру, надо разбираться в его природе. Что ты сейчас чувствуешь к Галине?
– Не знаю. После того, как ты сказал, что она отдала за меня жизнь, ненависть ушла. Кажется, я простила её.
– А её страдания не были достаточной причиной для прощения? Она ведь просила тебя навестить её в больнице. Почему ты не пришла?
– Я не могла её видеть. Не знаю, как объяснить. Чувствовала, что она хочет избавиться от мучений, но не раскаивается в том, что натворила.
– Всё верно. Отказ в прощении – не добрый поступок. Но, прости ты её прежде, чем она осознала чудовищность своих деяний, ей пришлось бы отдавать долги после смерти. Не получив прощения, Галина стала работать над собой и чистить душу.
Они вышли из леса. Впереди сверкали на солнце купола церкви. Из ворот потянулся народ.
– Служба закончилась, – пояснил Исгар.
– Мы опоздали?
– Нет. Мы вовремя. Сейчас в храме остались просящие. Они-то нам и интересны.
У ворот демон остановился:
– Женщинам с непокрытой головой нельзя.
В его руках появилось белое кружево.
– Это вологодское. Хотелось преподнести тебе венецианское, но такая вещь вызвала бы лишнее внимание.
Исгар накинул ажурную шаль Вере на голову и отошёл к торговой лавке у входа. Вернулся с десятком восковых свечей:
– Поставишь за упокой своих родных. Им будет приятно.
Вера впервые входила в храм. Её встретил запах, знакомый с детства. Так пахло у бабушки по церковным праздникам. От света свечей предметы и лица людей казались присыпанными золотой пудрой. В воздухе вился дым от курений.
Исгар заговорил вполголоса над ухом;
– В писании сказано: «Просите, и дано вам будет». Люди понимают эту фразу буквально и просят обо всём, что придёт в голову. Они ждут от Бога чудес, путая веру с магией.
– А о чём надо просить?
– Покажу на примере. Посмотри на ту женщину.
Вера повернулась в указанном направлении. Перед иконой стояла старушка. Её свечение, несмотря на небольшие тёмные пятна уныния и обиды, было довольно ровным.
– Что с ней не так?
– Она просит, чтобы сына взяли на новую работу и чтобы ему встретилась добрая терпеливая женщина.
– Что в этом плохого?
– Посмотри на сына. Протянись к нему от матери.
Вера нашла у груди женщины тёплый комочек любви, который горел ярче остальных, причиняя страдания. Нащупав ниточку связи, добралась по ней к мужчине. Свечение тёмное, липкое, состоящее из гордыни, обиды, гнева и презрения. Вера отпрянула, передёрнувшись.
– Неприятное зрелище, согласен. Этому мужчине лет тридцать с небольшим. Поздний ребёнок, первый сын после четырёх дочек. Он красив и достаточно умён, но слепое материнское обожание развило в нём пороки. С детства он привык ставить себя выше других. Не выносит критики. Легко впадает в ярость. Жесток и нетерпим. Из-за конфликтов и драк был исключён из института, сменил несколько работ. А теперь хочет устроиться водителем автобуса.
– Я поняла. В гневе этот человек не способен себя контролировать. Если молитва матери будет исполнена и его возьмут на работу, то могут пострадать люди.
– Именно. О чём бы женщине следовало просить у Бога?
– О том, чтобы сын изменился?
– Да. О любви, смирении, мудрости и смягчении сердца. Но мать не видит причины неудач. И готова пойти к ворожее, если молитва останется без ответа. Человек хочет чуда, а не преодоления.
К кануну с распятием подошла молодая женщина. Поставив свечу, она прошептала молитву и трижды перекрестилась.
– Поставила свечку за упокой соперницы.
– За живую?!
– Да.
– Но это же чудовищно!
– К сожалению, это не редкость.
– Исгар, ты можешь вмешаться?
– Нет. Меня об этом не просят. Но в данном случае вмешаются законы саморегулирования.
– Что это значит?
– Жена любовника этой дамы – гармоничная личность. Она не умрёт, только заболеет. Мужу придётся за ней ухаживать, поэтому он не сможет уделять время подруге. Чем вызовет её недовольство и ревность. А это отталкивает. Забота о жене возродит в нём прежние чувства, отношения между супругами наладятся.
– Значит, эта женщина губит себя же?
– Да. А теперь обернись.
В дальнем тёмном углу стоял на коленях старик в лохмотьях. Вверх от него, уходя за своды потолка, исходил светящийся столп, ослепительно белый, с фиолетовыми отблесками.
– Это святой?
– Что ты, это презренный лиходей. В молодости он грабил и убивал. Потом был заключён в тюрьму, где ждал казни. Но вмешалась революция. Большевики по каким-то причинам помиловали его, но оставили в заключении на двадцать пять лет. Даже отсидев своё, старик не надеется на прощение и находит утешение в молитве. Молится он без слов, обращая к Богу любовь и благодарность.
– Как странно.
– Человек изменчив. Не спеши никого судить. А вот этот случай по твоей части. С подобными тебе и придётся работать.
Исгар указал на женщину перед иконой Богородицы. В её свечении преобладали серые краски уныния и усталости.
– Жизнь ей представляется такой же тусклой. Она молится о здоровье дочери. Девочке семь лет, она часто болеет. Женщина родила её без мужа. Блокада, голод, страх и одиночество толкнули на поиск кратковременного тепла. Теперь мать хватается за любую работу, чтобы вырастить плод своей слабости. А девочка чувствует себя виноватой в усталости и печали матери, поэтому болеет. Помочь тут может любовь и внимание к ребёнку.
– Ты можешь её направить?
– Нет. А вот ты можешь. На человеческом уровне. В твоей сумке лежит книга со сказками. Найди нужные слова и сделай подарок.
Вера достала детскую книжку с яркими картинками и направилась к молящейся. Та крестилась и вставала с колен.
– Простите, что вмешиваюсь. У вас болен ребёнок?
– Да. А как вы узнали?
– Богородицу просят о детях.
– Дочка болеет. Сил моих нет уже с этими болячками. Того гляди с работы уволят.
Вера положила руку на плечо женщины.
– Я здесь в командировке. Дома осталась маленькая дочь. С ней подруга нянчится, отец погиб зимой. Очень скучаю и беспокоюсь. Поэтому, когда увидела вас, захотелось чем-то помочь. Вот, возьмите. – Вера протянула книгу. – В детстве мама читала сказки, когда я болела. Мне и правда становилось легче.
Женщина рассматривала книгу:
– Нет, я не могу взять. Она ж дорогущая, рублей тридцать, небось, стоит.
– Поверьте, это не важно. Я чувствую, что должна вам как-то помочь. Тогда и с моей девочкой всё будет хорошо.
Свечение женщины наполнилось теплом и удивлением. Глаза увлажнились.
– Спасибо, – прошептала она и направилась к выходу.
По обратной дороге Вера остановилась под соснами. Её снова окутали покой и защита деревьев.
– Исгар, когда автобус? Мы можем побыть здесь ещё немного?
– Да, у нас есть двадцать минут.
Они сошли с тропинки.
– Я совсем не помню, как пахнет лес. На севере нет таких запахов: то ли воздух слишком разрежен, то ли болота всё поглощают.
– Скоро ты вернёшься в Ленинград.
– Не знаю, хватит ли мне времени ездить за город. Придётся работать и учиться. – Вера вдохнула терпкий аромат хвои и закрыла глаза. – Скажи, дети болеют из-за несовершенства родителей?
– Как правило. Но иногда причина кроется в семейные проклятия. Бывают недуги, в которых родители не виноваты. Они даются индивидуально ребёнку. Не берусь судить об их природе, возможно, причина в перерождении. Как бы там ни было, эти случаи не по нашей части.
– А у меня есть изъяны в свечении?
– Да. Презрение. Тебе следует научиться диагностировать себя. Только не пользуйся при этом зеркалом: оно отражает то, что ты хочешь видеть.
– Что мне делать, чтобы избавиться от презрения?
– Следи за мыслями и чувствами. Не осуждай людей: у каждого были свои причины не достигнуть совершенства. Есть и практики для чистки свечения. Прежде всего – молитва. Но ты не умеешь молиться. Затем боль. И, самое простое, физическая монотонная работа. Лучше не направленная на результат. Один святой проводил свои дни за перекладыванием с места на место поленницы.
– Физической работы в деревне будет с избытком.
– Кстати, вот тебе домашнее задание. Когда вернёшься, разберись, почему деревня – не место для реализации твоих способностей.
Исгар направился в сторону остановки:
– Пора. А вечером давай развлечёмся. Ты любишь театр?
– Театр? Последний раз в детстве там была.
– Прекрасно. Откроешь для себя его заново. И соседку свою пригласи, она будет рада.
В Александрийском давали «Чайку». Исгар взял билету в ложу. Вера ничему уже не удивлялась, а вот Ира повизгивала от восторга и изумления.
Перед выступлением демон прошептал:
– Верочка, обрати внимание на эмоции, изображаемые артистами, и их свечение. Если актёру не хватает мастерства, он вживается в роль, изменяя под неё свою душу.
Год назад они с Павлом читали «Чайку». Тогда пьеса не произвела на Веру особого впечатления, но сейчас, под воздействием актёрской игры, раскрывалась по-новому. Финальный монолог Нины потряс до глубины души.
«Это же про меня. Кто-то свыше увидел и от скуки смял мою судьбу, словно фантик. Оставалось только терпеть, нести свой крест. Но лишь потеряв всё, похоронив в себе наивную девочку, я начинаю играть в жизнь по-настоящему».
Актриса произносила реплики с надрывом, граничащим с безумием. Её свечение при этом оставалось светлым и безмятежным.
После спектакля Вера не могла унять слёз. Ира удивилась:
– Верка, ты что? Там же всё не взаправду!
Исгар сделал свой ход:
– Ирочка, Вера слишком утомилась за день. Давайте отправим её в гостиницу на такси, а сами прогуляемся и посмотрим на разведение мостов.
«Хитрый лис», – улыбнулась сквозь слёзы Вера.
Глава 13. Прощание
Вернувшись в Новый Бор, Вера присматривалась к односельчанам. На первый взгляд казалось, что своим свечением они мало отличаются от ленинградцев: те же вспышки агрессии, жадности, презрения. Но понаблюдав, она заметила, как быстро стирается всё плохое. Маленький мир посёлка создал идеальные условия для сохранения равновесия. Здесь было невозможно утаить свои чувства. Нередко случались конфликты. Выплеснув злобу, ненавистники быстро мирились, потому как жить с обидой было невыносимо. Маятники жителей села тикали исправно.
По мере того как Вера проникалась пониманием к соседям, из её свечения уходили пятна презрения. На мрачные мысли не осталось ни времени, ни сил: без Павла все заботы по хозяйству легли на её плечи. С приходом зимы огород и заготовки сменились на учебники. Да и Наденька требовала внимания. Помня о женщине в церкви, Вера старалась свободные минуты проводить с дочерью.
К следующему лету Вера получила аттестат о среднем образовании. Первый шаг к обучению в ВУЗе был преодолён. У неё оставался год, чтобы подготовиться к поступлению.
Павел больше не появлялся. Серьёзных операций, правда, не случалось. Или его душа обрела наконец покой? Вера старалась не думать об этом, чтобы не сформировать просьбу, за которую придётся расплачиваться.
В конце лета сорок девятого в больницу пришли немцы. За четыре года жизни в селе Вера впервые столкнулась с ними так близко. За помощью те обращались в крайнем случае, а Раиса старалась оградить фронтовичку от встреч с недавним врагом. Но на этот раз потребовалось Верино умение: молодой немец повредил руку на лесопилке. Таких ран не доводилось видеть с войны: диск пилы взрезал ткани предплечья до кости, из-под лоскутов кожи торчали обрывки мышц и сухожилий.
– Раиса, тут врач нужен. Что я могу? Зашить – зашью, но подвижность может не вернуться. Отправляй в Усть-Цильму.
– Вера, нельзя им в Усть-Цильму без конвоя.
– Да куда ему бежать? С такой кровопотерей...
– Вер, ты не понимаешь?
Действительно, в Усть-Цильме хватало и фронтовиков, и семей, потерявших близких на войне. К немцам же там не привыкли. Парня разорвут на подступах к больнице.
Вера пыталась справиться с волнением и всматривалась в лицо пациента. Молодой, лет двадцати пяти. На войну попал совсем мальчишкой. В свечении смирение, боль и страх, никакой агрессии. Тёплое пятнышко любви. Мать? Невеста, оставленная в Германии?
– Переведите ему, что я могу не спасти руку.
Старший из немцев передал её слова. Парень кивнул.
– Рай, подготовь его к операции. Дай мне минут десять собраться.
Пугала не столько сама операция, а помощь недавнему врагу. Есть ли у врагов срок давности? Скольких успел убить этот мальчишка, прежде чем попал в плен?
Переодевшись, Вера вошла в операционную и почувствовала тепло на плечах. Павел пришёл снова.
Вера не помнила, как прошла операция. Муж управлял её руками, а сама она млела в его тепле.
«Паш, если я выучусь на хирурга, ты будешь со мной в Ленинграде?»
«Нет. Мне нельзя здесь долго».
«Но ты ещё придёшь?»
«Не знаю. Не грусти. У тебя есть Наденька».
«А ты?»
«А я был. И ни о чём не жалею».
Вера старалась впитать тепло мужа. Время сделалось ощутимым и вязким. Каждая минута приближала расставание.
Павел ушёл не прощаясь. Вот у виска чувствовалось тепло его губ, а теперь – холодок. Операция закончилась.
Вера закрылась в сестринской, присела на табурет и провела в оцепенении несколько часов. Казалось, что от малейшего движения исчезнут крохи последнего тепла любимого.
В дверь постучала Раиса:
– Вер, ты там живая?
– Да, Рай.
– Я отлучусь на пару часов. Присмотришь за немцем? У него температура поднимается. Сделай пенициллин через час.
– Хорошо.
Немец то ли спал, то ли бредил. Худое бледное лицо в капельках пота. Больничная пижама мокрая на груди. Он был один в палате, да и в больнице тоже.
Вера присела на соседнюю койку, пытаясь вернуть ощущение присутствия Павла. Она не сразу заметила светлый силуэт в дверях на фоне тёмного коридора. Вскрикнула от неожиданности. Привидение вошло в палату:
– Вера Алексеевна, не пугайтесь, это я, Лара.
– Что случилось? Ты заболела? – Лара была дочерью ссыльных, родилась уже здесь. Сколько ей? Лет восемнадцать? Вера посмотрела свечение девушки: страх, обида, мучение. А в груди – любовь. И ещё сияние внизу живота. Чистое и светлое. Беременность?
Лара присела перед Верой:
– Я здорова. Можно мне побыть с Дитрихом?
– Ты?.. Ты с ним? Это его ребёнок?!
Девушка вспыхнула:
– Да! Я люблю его!
– Лара, он фашист!
– Вы ничего не знаете! Он не хотел воевать. И не стал бы. Его в плен взяли прежде, чем он на фронт попал.
– Это он так сказал?
– Я ему верю. Вера Алексеевна, пожалуйста! Мне нельзя домой. Я своим всё рассказала, пусть успокоятся. Я помогу вам. Хотите, полы помою?
– Ладно, оставайся. Через полчаса ему укол сделаю и за дочкой пойду. Хуже станет – зови. Скоро Раиса придёт.
Утром в больницу прибежала мать Лары. Дитрих пришёл в себя. Женщина на чём свет стоит крыла немчуру, но потребовала жениться, как только он сможет подняться.
Через две недели Веру пригласили на свадьбу. Дитрих с рукой на перевязи ещё пошатывался от слабости. Но при этом сиял от счастья.
Подбежала радостная Лара:
– Вера Алексеевна, вы не представляете, как я вам благодарна за Дитриха. Мы уже решили, как ребёнок вырастет, отправим его на хирурга учиться.
«Вот и смена Павлу зреет», – подумала грустно.
В марте пятидесятого Лара родила здорового мальчика. Вера собирала приданное малышу: перестирала и перегладила Наденькины пелёнки, распашонки, собрала соски и бутылочки. Посмотрела на детскую кроватку. Перед рождением дочки Павел заказал её у краснодеревщика. Погладила бортик, где тонкая резьба из листьев, цветов и птиц складывалась в замысловатый узор. Надюшка выросла, люлька стала для неё тесной, но расстаться с памятью о муже было тяжело. В Ленинград с собой не повезёшь, придётся оставить. Лучше сейчас отдать Ларе, которой кроватка необходима.
Вера остро ощутила близость расставания с Новым Бором. Пять лет она с нетерпением ждала этого момента, но теперь вместо радости испытала тоску. Жители села стали ей родными. Ленинград же встретит неизвестностью и одиночеством.
Вместе с люлькой придётся оставить другие тяжёлые вещи. Дорога на пароходе и в поезде с трёхлетним ребёнком и без лишнего груза предстоит нелёгкая. И наконец надо раздать одежду Павла.
Вера вспомнила, как односельчане помогали им обустроиться.
«Дитриху нечего и надеяться на такое участие. На него ещё долго будут смотреть как на врага. Может, и права Лара, не успел он никого убить. Мальчишку не спрашивали, когда в диктаторской стране призвали на войну. Они с Павлом одного роста, одежда придётся впору».
Из того, что принадлежало мужу, оставила себе награды, блокнот с записями, две военных фотографии и часы. Вещи поместились в коробке из-под конфет. Туда же отправилась перьевая ручка бабушки.
Впервые не делались заготовки на зиму. Пошла морошка, за ней – грибы. Вера ходила на сбор вместе с Зиной, но больше затем, чтобы попрощаться с лесом и болотами.
Накануне отъезда в гости пришло чуть не всё село. Дом не вместил всех. Стол поставили во дворе, на пустом огороде. Вера испугалась, что приготовленного угощения не хватит, но с пустыми руками никто не являлся.
Под конец посиделок Зина прослезилась:
– Верка, ну что тебе там одной? Оставалась бы. В Ленинграде даже остановиться негде. Квартиру не сразу ж дадут.
– Сниму пока комнату, а там видно будет. Надо ехать. Мне учиться нужно, время то идёт, двадцать семь на днях.
Об истинной причине переезда Вера сказать не могла.
Утром в последний раз навестили могилу Павла и сели на пароход. Вера стояла на палубе и смотрела на тундру, стараясь надёжнее сохранить в памяти северный пейзаж, в котором уже пестрели краски ранней заполярной осени. Вспомнилось, каким унылым показался этот край пять лет назад.
За поворотом реки открылось место, где погиб Павел. На берегу махал рукой светящийся силуэт. Вера подхватила дочь на руки:
– Надюша, смотри, там папа! Помаши ему!
– Где? Я не вижу.
– Не важно. Всё равно помаши.
Глава 14. Ленинград
Сдав вещи в камеру хранения на вокзале, Вера отправилась в жилищную комиссию, где пять лет назад Павел встал в очередь на получение жилья.
Дама средних лет долго перекладывала документы и справки, копалась в своих папках, задумчиво проговаривая по слогам: «Го-рю-нов... Го-рю-нов...» Затем попросила Веру подождать в коридоре, а сама отправилась в архив. Вернулась минут через двадцать, открыла кабинет и резким жестом велела Вере войти:
– Почему вы не сказали, что муж погиб не на рабочем месте?
– Так он же оленевода спасать поехал.
– Оленевод прописан в Ненецком автономном округе. Его спасение не входило в обязанности хирурга больницы села Новый Бор Усть-Цилемского района Коми АССР.
– Вы думаете, о чём говорите? Это крайний север. Новоборская больница – ближайшая от стойбища. Если бы Павел не поехал, человек бы умер!
– Но в результате умер ваш муж. – Дама зачитала: – Причина смерти – несоблюдение правил безопасности в условиях пониженных температур и ограниченной видимости в районе Крайнего севера. Смерть наступила в нерабочее время и по обстоятельствам, не связанными с выполнением должностных обязанностей. Решение комиссии: отказать в предоставлении фондового жилья.
– Что?.. Как отказать? Я же отработала положенный срок...
– Вы, гражданка, медсестра. Поехали по собственной инициативе. Договор заключался с вашим мужем, хирургом. Ничем не могу помочь.
– И куда я теперь, с ребёнком?! – Голос дрожал от слёз. Вера до боли прикусила губы, чтобы не разрыдаться.
– Что же вы все в Ленинград едете? Устройтесь в области, там с жильём попроще.
– Мне в институт поступать надо! Почему я, коренная ленинградка, должна ехать в область?! – Вера сорвалась на крик.
Ожидавшая в коридоре Наденька, услышав голос матери, приоткрыла дверь.
– Подождите! – крикнула женщина, но увидав детское испуганное личико, вдруг осеклась. Помолчала, порылась в ящике стола и
заговорила полушёпотом: – Сделайте вот что. Это адрес старушки, она сдаёт комнату приезжим. Остановитесь пока у неё. А здесь адрес больницы. Там требуется ночная медсестра. Предоставляют комнату в общежитии. В институтское с ребёнком всё равно не поселят. Хоть какой-то выход.
Вера спешно поблагодарила, вытерла слёзы, подхватила Надюшу и отправилась по указанному адресу.
С устройством на работу, как и обещала дама, проблем не возникло. На ставку ночной дежурной медсестры детской травматологии желающих не было. Через неделю выдали ордер на комнату. Вера побежала смотреть новое жильё.
Общежитие размещалось в полуподвальном этаже жилого дома. Похоже, раньше в подвале были кладовки, но проблема с расселением рабочих кадров заставила отнять ненужную роскошь.
Комната в девять квадратов пахла холодной сыростью. Из обстановки: кровать-полуторка, шкаф, печка и стол под окном, что выходило во двор-колодец. По стенам ползли разводы плесени.
В конце августа Вера сдавала зачёты для поступления на третий курс медицинского. Надю приходилось оставлять одну в общежитии: мест в детских садах не было, очередь выстроилась на год вперёд.
Комната приобретала жилой вид. Стены пришлось обработать от плесени хлоркой и покрасить. На полу появился яркий коврик, над столом – Наденькины рисунки. Не хватало только дневного света. Солнце никогда не касалось дна колодца. Оконце под потолком комнаты со стороны двора было вровень с асфальтом. Надя развлекалась тем, что наблюдала за изредка проходящими мимо ноги.
Не было спасения и от подвальной сырости. Приходилось и летом топить печку, чтобы просушить комнату.
Вера брала дочь с собой в больницу. Иногда Надя спала на пустующей кровати в палате с другими детьми, но чаще Вера стелила ей на кушетке в сестринской.
Работа оказалась хлопотной. Маленькие пациенты детской травматологии требовали постоянного внимания. Нянечек и сестёр не хватало. Хоть руководство отделения не приветствовало присутствия родителей, в особо тяжёлых случаях допускало их для помощи в уходе.
В середине сентября небо затянуло тучами и полил дождь. Вера вышла из учебного корпуса и, прикрывая голову папкой с конспектами, поспешила к остановке. Вдруг над ней раскрылся зонт. Она подняла глаза:
– Исгар?
Они не виделись два года. После месяца ленинградского одиночества демон казался родным.
–Ты пришёл спасти меня от дождя?
– И от дождя тоже. Но мне не до шуток. Надя в опасности.
Внутренности сжало холодом.
– Что с ней?!
– Не кричи. Она в порядке. Сидит за столом в вашей каморке и рисует неведомого зверя.
Они остановились посреди тротуара, где на них то и дело натыкались бегущие от дождя прохожие. Демон взял Веру под руку:
– Пойдём, объясню по дороге. Твой долг создал в Ирие энергетическую брешь, которая требует уплаты или подкормки для отсрочки. После смерти мужа ты сама неплохо снабжала её эмоциями. Но в течение последнего года не можешь удовлетворить аппетиты дыры.
– Мне продолжать скорбеть?
– Не говори ерунды. Ты не расплатишься за жизнь слезами. Через месяц-другой потребуется незамедлительная уплата, а в таких случаях забирается жизнь кого-то из близких.
– Жизнь Наденьки… Исгар, что я должна сделать?
– Поставлять эмоции Ирию. Ты работаешь с маленькими калеками?
– Да. То есть… Это дети, больные дети!
– Это детали, не меняющие сути. Ты видишь их матерей?
– Некоторых постоянно. Но их немного, родители приходят днём, а я работаю по ночам.
– Нам и этого хватит. Ты должна заставить близких платить за избавление любимого чада от боли.
– Как?
– За облегчение страданий мать или отец должны совершить преодоление. Это могут быть страх или стыд. Не надо жертв, всего лишь сильные чувства.
– И как я заставлю совершить родителей что-то нелепое? Да меня примут за сумасшедшую!
– Придумаешь. Я пока объясню, как должен проходить ритуал передачи энергии.
Вернувшись в Новый Бор, Вера присматривалась к односельчанам. На первый взгляд казалось, что своим свечением они мало отличаются от ленинградцев: те же вспышки агрессии, жадности, презрения. Но понаблюдав, она заметила, как быстро стирается всё плохое. Маленький мир посёлка создал идеальные условия для сохранения равновесия. Здесь было невозможно утаить свои чувства. Нередко случались конфликты. Выплеснув злобу, ненавистники быстро мирились, потому как жить с обидой было невыносимо. Маятники жителей села тикали исправно.
По мере того как Вера проникалась пониманием к соседям, из её свечения уходили пятна презрения. На мрачные мысли не осталось ни времени, ни сил: без Павла все заботы по хозяйству легли на её плечи. С приходом зимы огород и заготовки сменились на учебники. Да и Наденька требовала внимания. Помня о женщине в церкви, Вера старалась свободные минуты проводить с дочерью.
К следующему лету Вера получила аттестат о среднем образовании. Первый шаг к обучению в ВУЗе был преодолён. У неё оставался год, чтобы подготовиться к поступлению.
Павел больше не появлялся. Серьёзных операций, правда, не случалось. Или его душа обрела наконец покой? Вера старалась не думать об этом, чтобы не сформировать просьбу, за которую придётся расплачиваться.
В конце лета сорок девятого в больницу пришли немцы. За четыре года жизни в селе Вера впервые столкнулась с ними так близко. За помощью те обращались в крайнем случае, а Раиса старалась оградить фронтовичку от встреч с недавним врагом. Но на этот раз потребовалось Верино умение: молодой немец повредил руку на лесопилке. Таких ран не доводилось видеть с войны: диск пилы взрезал ткани предплечья до кости, из-под лоскутов кожи торчали обрывки мышц и сухожилий.
– Раиса, тут врач нужен. Что я могу? Зашить – зашью, но подвижность может не вернуться. Отправляй в Усть-Цильму.
– Вера, нельзя им в Усть-Цильму без конвоя.
– Да куда ему бежать? С такой кровопотерей...
– Вер, ты не понимаешь?
Действительно, в Усть-Цильме хватало и фронтовиков, и семей, потерявших близких на войне. К немцам же там не привыкли. Парня разорвут на подступах к больнице.
Вера пыталась справиться с волнением и всматривалась в лицо пациента. Молодой, лет двадцати пяти. На войну попал совсем мальчишкой. В свечении смирение, боль и страх, никакой агрессии. Тёплое пятнышко любви. Мать? Невеста, оставленная в Германии?
– Переведите ему, что я могу не спасти руку.
Старший из немцев передал её слова. Парень кивнул.
– Рай, подготовь его к операции. Дай мне минут десять собраться.
Пугала не столько сама операция, а помощь недавнему врагу. Есть ли у врагов срок давности? Скольких успел убить этот мальчишка, прежде чем попал в плен?
Переодевшись, Вера вошла в операционную и почувствовала тепло на плечах. Павел пришёл снова.
Вера не помнила, как прошла операция. Муж управлял её руками, а сама она млела в его тепле.
«Паш, если я выучусь на хирурга, ты будешь со мной в Ленинграде?»
«Нет. Мне нельзя здесь долго».
«Но ты ещё придёшь?»
«Не знаю. Не грусти. У тебя есть Наденька».
«А ты?»
«А я был. И ни о чём не жалею».
Вера старалась впитать тепло мужа. Время сделалось ощутимым и вязким. Каждая минута приближала расставание.
Павел ушёл не прощаясь. Вот у виска чувствовалось тепло его губ, а теперь – холодок. Операция закончилась.
Вера закрылась в сестринской, присела на табурет и провела в оцепенении несколько часов. Казалось, что от малейшего движения исчезнут крохи последнего тепла любимого.
В дверь постучала Раиса:
– Вер, ты там живая?
– Да, Рай.
– Я отлучусь на пару часов. Присмотришь за немцем? У него температура поднимается. Сделай пенициллин через час.
– Хорошо.
Немец то ли спал, то ли бредил. Худое бледное лицо в капельках пота. Больничная пижама мокрая на груди. Он был один в палате, да и в больнице тоже.
Вера присела на соседнюю койку, пытаясь вернуть ощущение присутствия Павла. Она не сразу заметила светлый силуэт в дверях на фоне тёмного коридора. Вскрикнула от неожиданности. Привидение вошло в палату:
– Вера Алексеевна, не пугайтесь, это я, Лара.
– Что случилось? Ты заболела? – Лара была дочерью ссыльных, родилась уже здесь. Сколько ей? Лет восемнадцать? Вера посмотрела свечение девушки: страх, обида, мучение. А в груди – любовь. И ещё сияние внизу живота. Чистое и светлое. Беременность?
Лара присела перед Верой:
– Я здорова. Можно мне побыть с Дитрихом?
– Ты?.. Ты с ним? Это его ребёнок?!
Девушка вспыхнула:
– Да! Я люблю его!
– Лара, он фашист!
– Вы ничего не знаете! Он не хотел воевать. И не стал бы. Его в плен взяли прежде, чем он на фронт попал.
– Это он так сказал?
– Я ему верю. Вера Алексеевна, пожалуйста! Мне нельзя домой. Я своим всё рассказала, пусть успокоятся. Я помогу вам. Хотите, полы помою?
– Ладно, оставайся. Через полчаса ему укол сделаю и за дочкой пойду. Хуже станет – зови. Скоро Раиса придёт.
Утром в больницу прибежала мать Лары. Дитрих пришёл в себя. Женщина на чём свет стоит крыла немчуру, но потребовала жениться, как только он сможет подняться.
Через две недели Веру пригласили на свадьбу. Дитрих с рукой на перевязи ещё пошатывался от слабости. Но при этом сиял от счастья.
Подбежала радостная Лара:
– Вера Алексеевна, вы не представляете, как я вам благодарна за Дитриха. Мы уже решили, как ребёнок вырастет, отправим его на хирурга учиться.
«Вот и смена Павлу зреет», – подумала грустно.
В марте пятидесятого Лара родила здорового мальчика. Вера собирала приданное малышу: перестирала и перегладила Наденькины пелёнки, распашонки, собрала соски и бутылочки. Посмотрела на детскую кроватку. Перед рождением дочки Павел заказал её у краснодеревщика. Погладила бортик, где тонкая резьба из листьев, цветов и птиц складывалась в замысловатый узор. Надюшка выросла, люлька стала для неё тесной, но расстаться с памятью о муже было тяжело. В Ленинград с собой не повезёшь, придётся оставить. Лучше сейчас отдать Ларе, которой кроватка необходима.
Вера остро ощутила близость расставания с Новым Бором. Пять лет она с нетерпением ждала этого момента, но теперь вместо радости испытала тоску. Жители села стали ей родными. Ленинград же встретит неизвестностью и одиночеством.
Вместе с люлькой придётся оставить другие тяжёлые вещи. Дорога на пароходе и в поезде с трёхлетним ребёнком и без лишнего груза предстоит нелёгкая. И наконец надо раздать одежду Павла.
Вера вспомнила, как односельчане помогали им обустроиться.
«Дитриху нечего и надеяться на такое участие. На него ещё долго будут смотреть как на врага. Может, и права Лара, не успел он никого убить. Мальчишку не спрашивали, когда в диктаторской стране призвали на войну. Они с Павлом одного роста, одежда придётся впору».
Из того, что принадлежало мужу, оставила себе награды, блокнот с записями, две военных фотографии и часы. Вещи поместились в коробке из-под конфет. Туда же отправилась перьевая ручка бабушки.
Впервые не делались заготовки на зиму. Пошла морошка, за ней – грибы. Вера ходила на сбор вместе с Зиной, но больше затем, чтобы попрощаться с лесом и болотами.
Накануне отъезда в гости пришло чуть не всё село. Дом не вместил всех. Стол поставили во дворе, на пустом огороде. Вера испугалась, что приготовленного угощения не хватит, но с пустыми руками никто не являлся.
Под конец посиделок Зина прослезилась:
– Верка, ну что тебе там одной? Оставалась бы. В Ленинграде даже остановиться негде. Квартиру не сразу ж дадут.
– Сниму пока комнату, а там видно будет. Надо ехать. Мне учиться нужно, время то идёт, двадцать семь на днях.
Об истинной причине переезда Вера сказать не могла.
Утром в последний раз навестили могилу Павла и сели на пароход. Вера стояла на палубе и смотрела на тундру, стараясь надёжнее сохранить в памяти северный пейзаж, в котором уже пестрели краски ранней заполярной осени. Вспомнилось, каким унылым показался этот край пять лет назад.
За поворотом реки открылось место, где погиб Павел. На берегу махал рукой светящийся силуэт. Вера подхватила дочь на руки:
– Надюша, смотри, там папа! Помаши ему!
– Где? Я не вижу.
– Не важно. Всё равно помаши.
Глава 14. Ленинград
Сдав вещи в камеру хранения на вокзале, Вера отправилась в жилищную комиссию, где пять лет назад Павел встал в очередь на получение жилья.
Дама средних лет долго перекладывала документы и справки, копалась в своих папках, задумчиво проговаривая по слогам: «Го-рю-нов... Го-рю-нов...» Затем попросила Веру подождать в коридоре, а сама отправилась в архив. Вернулась минут через двадцать, открыла кабинет и резким жестом велела Вере войти:
– Почему вы не сказали, что муж погиб не на рабочем месте?
– Так он же оленевода спасать поехал.
– Оленевод прописан в Ненецком автономном округе. Его спасение не входило в обязанности хирурга больницы села Новый Бор Усть-Цилемского района Коми АССР.
– Вы думаете, о чём говорите? Это крайний север. Новоборская больница – ближайшая от стойбища. Если бы Павел не поехал, человек бы умер!
– Но в результате умер ваш муж. – Дама зачитала: – Причина смерти – несоблюдение правил безопасности в условиях пониженных температур и ограниченной видимости в районе Крайнего севера. Смерть наступила в нерабочее время и по обстоятельствам, не связанными с выполнением должностных обязанностей. Решение комиссии: отказать в предоставлении фондового жилья.
– Что?.. Как отказать? Я же отработала положенный срок...
– Вы, гражданка, медсестра. Поехали по собственной инициативе. Договор заключался с вашим мужем, хирургом. Ничем не могу помочь.
– И куда я теперь, с ребёнком?! – Голос дрожал от слёз. Вера до боли прикусила губы, чтобы не разрыдаться.
– Что же вы все в Ленинград едете? Устройтесь в области, там с жильём попроще.
– Мне в институт поступать надо! Почему я, коренная ленинградка, должна ехать в область?! – Вера сорвалась на крик.
Ожидавшая в коридоре Наденька, услышав голос матери, приоткрыла дверь.
– Подождите! – крикнула женщина, но увидав детское испуганное личико, вдруг осеклась. Помолчала, порылась в ящике стола и
заговорила полушёпотом: – Сделайте вот что. Это адрес старушки, она сдаёт комнату приезжим. Остановитесь пока у неё. А здесь адрес больницы. Там требуется ночная медсестра. Предоставляют комнату в общежитии. В институтское с ребёнком всё равно не поселят. Хоть какой-то выход.
Вера спешно поблагодарила, вытерла слёзы, подхватила Надюшу и отправилась по указанному адресу.
С устройством на работу, как и обещала дама, проблем не возникло. На ставку ночной дежурной медсестры детской травматологии желающих не было. Через неделю выдали ордер на комнату. Вера побежала смотреть новое жильё.
Общежитие размещалось в полуподвальном этаже жилого дома. Похоже, раньше в подвале были кладовки, но проблема с расселением рабочих кадров заставила отнять ненужную роскошь.
Комната в девять квадратов пахла холодной сыростью. Из обстановки: кровать-полуторка, шкаф, печка и стол под окном, что выходило во двор-колодец. По стенам ползли разводы плесени.
В конце августа Вера сдавала зачёты для поступления на третий курс медицинского. Надю приходилось оставлять одну в общежитии: мест в детских садах не было, очередь выстроилась на год вперёд.
Комната приобретала жилой вид. Стены пришлось обработать от плесени хлоркой и покрасить. На полу появился яркий коврик, над столом – Наденькины рисунки. Не хватало только дневного света. Солнце никогда не касалось дна колодца. Оконце под потолком комнаты со стороны двора было вровень с асфальтом. Надя развлекалась тем, что наблюдала за изредка проходящими мимо ноги.
Не было спасения и от подвальной сырости. Приходилось и летом топить печку, чтобы просушить комнату.
Вера брала дочь с собой в больницу. Иногда Надя спала на пустующей кровати в палате с другими детьми, но чаще Вера стелила ей на кушетке в сестринской.
Работа оказалась хлопотной. Маленькие пациенты детской травматологии требовали постоянного внимания. Нянечек и сестёр не хватало. Хоть руководство отделения не приветствовало присутствия родителей, в особо тяжёлых случаях допускало их для помощи в уходе.
В середине сентября небо затянуло тучами и полил дождь. Вера вышла из учебного корпуса и, прикрывая голову папкой с конспектами, поспешила к остановке. Вдруг над ней раскрылся зонт. Она подняла глаза:
– Исгар?
Они не виделись два года. После месяца ленинградского одиночества демон казался родным.
–Ты пришёл спасти меня от дождя?
– И от дождя тоже. Но мне не до шуток. Надя в опасности.
Внутренности сжало холодом.
– Что с ней?!
– Не кричи. Она в порядке. Сидит за столом в вашей каморке и рисует неведомого зверя.
Они остановились посреди тротуара, где на них то и дело натыкались бегущие от дождя прохожие. Демон взял Веру под руку:
– Пойдём, объясню по дороге. Твой долг создал в Ирие энергетическую брешь, которая требует уплаты или подкормки для отсрочки. После смерти мужа ты сама неплохо снабжала её эмоциями. Но в течение последнего года не можешь удовлетворить аппетиты дыры.
– Мне продолжать скорбеть?
– Не говори ерунды. Ты не расплатишься за жизнь слезами. Через месяц-другой потребуется незамедлительная уплата, а в таких случаях забирается жизнь кого-то из близких.
– Жизнь Наденьки… Исгар, что я должна сделать?
– Поставлять эмоции Ирию. Ты работаешь с маленькими калеками?
– Да. То есть… Это дети, больные дети!
– Это детали, не меняющие сути. Ты видишь их матерей?
– Некоторых постоянно. Но их немного, родители приходят днём, а я работаю по ночам.
– Нам и этого хватит. Ты должна заставить близких платить за избавление любимого чада от боли.
– Как?
– За облегчение страданий мать или отец должны совершить преодоление. Это могут быть страх или стыд. Не надо жертв, всего лишь сильные чувства.
– И как я заставлю совершить родителей что-то нелепое? Да меня примут за сумасшедшую!
– Придумаешь. Я пока объясню, как должен проходить ритуал передачи энергии.
Рассыпав по бумажным кулёчкам травы из аптечных упаковок, на которые Исгар поставил незримые метки Ирия, Вера отправилась на работу.
После отбоя в процедурную заглянула одна из мам, Валя Нефёдова:
– Вер, Сашка уснуть не может. Нога болит.
Сашка лежал на вытяжке.
«Только не торопиться. Отказывать, пока других вариантов не останется».
– Валь, я час назад ему спазмолитик с анальгетиком сделала. Проветри палату, сказку ему расскажи. Отвлечётся и уснёт.
– Не хочет он сказку. Говорит, что болит сильно. Плачет.
– От укола тоже плакать будет. Пойми, у него доза предельная. Он лежачий. Осложнение на сердце и лёгкие может быть.
– Вер, ну сделай что-нибудь. Мучается пацан. Ты же сама понимаешь, как тяжело ему сейчас. – Валя посмотрела на искалеченную ногу медсестры. – Я бы сама с радостью его боль на себя взяла...
Вера жестом велела ей замолчать и сделала вид, будто что-то вспомнила и обдумывает:
– У меня с собой есть травяной сбор, от болей в колене ношу, крутит в дождь...
– Да толку с той травы, как мёртвому припарка...
– Подожди, это северные растения. Там люди без лекарств и врачей живут. Да и не верят они в современную медицину. Если чего случится – обращаются к шаманам-целителям. Этому рецепту чуть не тысяча лет. Травы пропитывают смелостью, которая изгоняет боль.
– Это как?
– Надо преодолеть страх или стыд, или ещё чего трудное, а траву в это время в руке или у груди держать. Потом заварить и поить больного.
– Так я за сына боюсь. Как мне этот страх побороть?
– Выбери что-то простое. С чем каждый день сталкиваешься. Я козу боялась. В сарай к ней зайти не могла. Муж у неё убирал, соседка доила. Однажды руку кипятком ошпарила, аж до мяса. Ни в какие заговоры и знахарские обряды я не верила. Сама ведь городская, отец атеист. Но тут прижало. Ночью на стенку от боли лезла. Лекарства не помогали. Взяла тогда траву и пошла к козе. Сначала морду ей через загородку погладила, потом переборола страх и зашла в загон. После заварила траву, выпила – всё как рукой сняло.
Валя задумалась. Лицо побледнело. В свечении появились дрожащие тени.
«Так, она нашла, чего боится. Хорошо».
– Кажется, знаю. Давай траву.
Вера принесла из сестринской один из заготовленных кулёчков. Мать Сашки спрятала сбор за пазухой и заспешила по длинному коридору, шлёпая тапками. Минут через десять из кладовки с уборочным инвентарём раздался грохот и визг.
«Что она творит? Детей разбудит. Сама хороша, надо ж было спросить, чего эта трепетная мать преодолевать собралась».
Заплаканная Валя с красными пятнами на щеках и шее сидела на полу среди вёдер и швабр. По её рукам ползал здоровый паук.
– Вер, достаточно или ещё подержать? – проговорила она дрожащим голосом.
Вера улыбнулась:
– Достаточно. Отпускай зверя и заваривай сбор. Чайная ложка на стакан кипятка. Выдержи двадцать минут и давай своему парню пить по полстакана утром и вечером.
«Умница», – раздался в голове голос Исгара.
Ещё до утренних процедур вновь прибежала Валя:
– Вер, ты не представляешь! Сашка всю ночь спал, да так крепко! Можно, я Соне травы дам? У неё дочка в корсете мучается.
– Нет! Ты о своём сыне думала, когда смелость сбору давала. Соня для дочери должна свой страх преодолеть.
– У тебя есть ещё?
Если дать сейчас Вале ещё один кулёчек, она может заподозрит чего-нибудь. Вера не стала рисковать, как бы ни хотелось отдать Ирию побольше эмоций:
– Дома есть. Завтра вечером принесу, как на смену выйду.
– До завтра долго ждать. – И-за угла выглянула Соня. – Можно, я до дома вас провожу? Вы бы сразу и отдали...
– Хорошо, пойдём вместе. Только боритесь со своими страхами потише, а то мне от старшей влетит.
Соня замахала руками:
– Да я всего-то темноты боюсь. Меня Валя в подвале на полчасика закроет. Буду сидеть тихо, как мышка.
«Сарафанное радио заработало. Не так уж и сложно оказалось».
На следующий день Вериного появления ждали уже три матери во главе с Валей, которая затараторила с порога:
– Вера, ты не представляешь! У Сашки температура больше не поднимается, ест хорошо и спал опять спокойно. У тебя есть ещё трава? У Лили дочь крошка совсем, из-за шеи глотать не может и дышит с трудом. А у Майиной – открытый перелом, сегодня поступила.
Вера сокрушённо покачала головой:
– Так и знала, что всем разболтаешь.
– Вер, ну как не помочь то? Страдают же малыши.
– Принесла я сбор. Сейчас переоденусь и дам. Только не шумите.
До отбоя разобрали все пять принесённых кулёчков. Утром опять благодарили и просили ещё. Исгар был доволен.
В следующее дежурство в процедурную заглянула Лиля:
– Вер, Мике не помогло. Два дня из пипетки в ротик капаю. Никаких изменений. Может, неправильно делаю?
Дочери Лили было два с половиной года. Упав с лестницы в подъезде, девчушка сломала ручку и повредила шею. Из-за спазма и отёка малышка не могла глотать.
В свечении матери преодоления не было. Но присутствовали подавленность и страх.
– Что ты делала?
– Перебегала рельсы перед трамваем.
– Лиля, ты не боишься трамвая. Это было глупо и опасно! Ты пыталась себя напугать, а на самом деле бежала от настоящего страха. Подумай, что тебя гнетёт изо дня в день.
– Тут и думать нечего. Свекровь. Не пара я для её сына.
– Та-ак... Рассказывай!
– Мы с ним в институте познакомились. Я из Череповца, жила в общежитии, а он ленинградец, у них с матерью квартира двухкомнатная. Но я-то не за квартиру, а за человека замуж выходила.
Вера кивнула, давая понять, что не сомневается в сказанном.
– После свадьбы к нему переехала. Сначала жили душа в душу. Свекровь – само радушие. Всё изменилось, когда я в декрет ушла. Тогда она истинное лицо и показала. Пока муж на работе, как только меня не называла: и шалава подзаборная, и курва помойная. А при сыне – то деточка я, то доченька. Пыталась как-то Вовке пожаловаться, так мать такую истерику на его вопросы закатила, что я же виноватой и осталась, наговариваю.
Лиля вздохнула и замолчала, будто собираясь с силами. Вера терпеливо ждала.
– Я привыкла всё сносить и не спорить. Но когда Мика начала говорить, свекровь забеспокоилась. То дочь пальчиком на меня покажет: «Курва», то скажет: «Бабуля кричит». Муж удивляется, а мать опять в слёзы, дескать, я ребёнка учу гадостям. Однажды дочка сказала: «Бабуля в суп плюнула». Муж задумался. На следующий день я стирала в ванной, Мика рядом на стульчике сидела. Отвернулась на минуту, как слышу её крик. Выбежала, дверь в парадную открыта, на площадке уже свекровь стоит. А дочка лежит пролётом ниже, без сознания и в крови.
Лиля всхлипнула и опять замолчала. Вера подала ей стакан воды. Женщина вытерла слёзы:
– Мне тогда не до выяснения было, как всё произошло. После Вовка сказал, что, по словам матери, я не смотрела за дочкой, а она сама входную дверь открыла и… Вер, что мне делать? Драться с ней?
Что ей ответить? Взять на себя решение? Вера чувствовала, что не в праве так поступить.
– Не знаю. Но свой страх ты нашла. Решай сама.
Лиля покрутила в руке пустой стакан, затем встала и молча вышла.
Следом за ней заглянула Марьяна, которая взяла сбор два дня назад.
– У тебя тоже не получилось? – забеспокоилась Вера.
– Я ещё не пробовала. Посоветоваться хотела.
– Давай, выкладывай.
– У меня не совсем страх. Скорее, стыд. И не знаю, правильно ли делаю, что хочу от него избавиться.
В свечении женщины просматривалась мёртвая зона. Подобная картина, вероятно, была и у Веры после изнасилования. Но у Марьяны отвергнутый сегмент пустил отростки, заплёл и подавил здоровую сущность.
Слова давались ей с трудом. Вера подбодрила:
– Я не собираюсь тебя осуждать. Но нам надо разобраться в твоих проблемах, чтобы помочь сыну.
Упоминание о сыне придало смелости:
– Я в станице росла. Половина жителей – казаки, другая – цыгане. Мне лет двенадцать было, когда цыганята зазвали в поле жеребёнка посмотреть. Я ж, глупая доверчивая девчонка, и пошла с ними. Только за станицу вышли, как они повалили меня на землю, раздели догола и убежали.
Заметив Верино потрясение, пояснила:
– Нет, меня не тронули. Они лишь посмеяться хотели. Батя с кем-то из их отцов повздорил, вот они и отомстили. До ночи я тогда в поле сидела. Как стемнело, стала домой огородами пробираться. А по станице быстро слух разнёсся, что я с цыганами ушла. Отец уже с дрыном ждал. И высек меня, голую, во дворе, на глазах у братьев и соседей.
– За что?!
– За то, что семью опозорила. После мне в станице жизни уже не было. Окончила семь классов и уехала в Воронеж, в ремесленное поступила. Потом война всё перемешала. В эвакуации замуж вышла, с мужем в Ленинград перебрались. Станицу немцы танками с землёй сравняли, а срам мой так и живёт. В баню не могу пойти. Мужу отдаюсь, только укрывшись до подбородка.
Марьяна достала из кармана халата кулёчек:
– Вер, я вот что решила: завтра натурщицей к художникам пойду. Нагая буду позировать. Только не знаю, правильно ли это? Может, я заслужила свой стыд, а сейчас, думая, что сына спасаю, в ещё больший грех себя толкаю.
Вера не могла сдержать возмущения:
– Ты же дитём была! За что с тобой так?! Марьяна, я сама не знаю, как будет правильно. Но делай, как чувствуешь.
Перевалило за полночь, когда Вера прикорнула на кушетке рядом с Надюшкой. Отделение погрузилось в сон. Надо бы и самой поспать хоть три-четыре часа перед парами в институте. Но рассказанное женщинами не шло из головы.
«Что за дикость творится в мире? Мне самой досталось от жизни, но Яшка, фашисты, даже советская система были врагами. Марьяну изувечил родной отец, а Мику чуть не убила бабушка. Обидно, что я не могу показать её вину. Людям не рассказать о том, что вижу в свечении».
Прибежав на очередную смену в больнице, Вера столкнулась в холле с Лилей. Та оживлённо беседовала с мужем.
– Лиля, прощайтесь! Время посещений окончено. Сейчас закрою вход.
Лиля кивнула, а минут через десять пришла в процедурную, где Вера готовилась к вечерней раздаче лекарств.
– Вера, мне тебе столько всего рассказать надо. Вчера поехала к свекрови. Вовка на работе в это время был. Дверь открываю, а у самой коленки от страха дрожат. Не представляла даже, что скажу ей. Фёдоровна на кухне копошилась. Борщ только сварила. Возле плиты на столике – пол-литровая банка, полная соли. Я её целиком в борщ и опрокинула.
– Зачем?
– А шут меня знает. С чего-то надо было разговор начинать. Она как заорёт: «Чеканутая! Вот вернётся Вовчик, расскажу ему, что ты тут творишь!» А я в ответ её же словами: «Да кто тебе поверит? Я в больнице при дочке неотлучно». Она даже заикаться начала: «Курва... Шалава подзаборная…» У меня и страх пропал: «Ещё раз свой поганый рот откроешь – я друзей своих подзаборных позову, чтоб ноги тебе переломали». Она и села от испуга. Я бегом в больницу, сбор заваривать.
Лилино свечение стало светлым, игривым. Подавленность исчезла.
– Весь вечер из пипетки по капельке питьё давала. А утром Мика заговорила и кушать попросила! Отёк за ночь спал! Вовка после работы к нам примчался. Спрашивает: «Доченька, как же ты упала?» А Мика ему: «Меня бабуля с лесенки толкнула». У мужа желваки заходили. Дочь мне передал и убежал.
– Он дел не натворил?
– Нет. Вещи только наши собрал и к другу перевёз. У того родители на дачу перебрались, комната свободная в квартире. Поживём пока там, а после Вовке общежитие или малосемейку от завода выделят.
Вера расчувствовалась, обняла Лилю:
– Как же я за тебя рада. И за Мику.
– Вер, вчера мальчик новенький поступил, тяжёлый. Можно, я мать к тебе отправлю?
– Не торопись. Сначала я сама на него посмотрю.
Вера достала стопку листов с назначениями. Карта нового пациента лежала сверху.
«Ловягин Валентин, семь лет... Компрессионный перелом позвоночника... Ушиб спинного мозга, без разрывов... Перелом костей таза… Мда, не повезло пареньку. Мать: Ловягина Лора Эдуардовна, 1922 года рождения».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
#паучихаубелки
После отбоя в процедурную заглянула одна из мам, Валя Нефёдова:
– Вер, Сашка уснуть не может. Нога болит.
Сашка лежал на вытяжке.
«Только не торопиться. Отказывать, пока других вариантов не останется».
– Валь, я час назад ему спазмолитик с анальгетиком сделала. Проветри палату, сказку ему расскажи. Отвлечётся и уснёт.
– Не хочет он сказку. Говорит, что болит сильно. Плачет.
– От укола тоже плакать будет. Пойми, у него доза предельная. Он лежачий. Осложнение на сердце и лёгкие может быть.
– Вер, ну сделай что-нибудь. Мучается пацан. Ты же сама понимаешь, как тяжело ему сейчас. – Валя посмотрела на искалеченную ногу медсестры. – Я бы сама с радостью его боль на себя взяла...
Вера жестом велела ей замолчать и сделала вид, будто что-то вспомнила и обдумывает:
– У меня с собой есть травяной сбор, от болей в колене ношу, крутит в дождь...
– Да толку с той травы, как мёртвому припарка...
– Подожди, это северные растения. Там люди без лекарств и врачей живут. Да и не верят они в современную медицину. Если чего случится – обращаются к шаманам-целителям. Этому рецепту чуть не тысяча лет. Травы пропитывают смелостью, которая изгоняет боль.
– Это как?
– Надо преодолеть страх или стыд, или ещё чего трудное, а траву в это время в руке или у груди держать. Потом заварить и поить больного.
– Так я за сына боюсь. Как мне этот страх побороть?
– Выбери что-то простое. С чем каждый день сталкиваешься. Я козу боялась. В сарай к ней зайти не могла. Муж у неё убирал, соседка доила. Однажды руку кипятком ошпарила, аж до мяса. Ни в какие заговоры и знахарские обряды я не верила. Сама ведь городская, отец атеист. Но тут прижало. Ночью на стенку от боли лезла. Лекарства не помогали. Взяла тогда траву и пошла к козе. Сначала морду ей через загородку погладила, потом переборола страх и зашла в загон. После заварила траву, выпила – всё как рукой сняло.
Валя задумалась. Лицо побледнело. В свечении появились дрожащие тени.
«Так, она нашла, чего боится. Хорошо».
– Кажется, знаю. Давай траву.
Вера принесла из сестринской один из заготовленных кулёчков. Мать Сашки спрятала сбор за пазухой и заспешила по длинному коридору, шлёпая тапками. Минут через десять из кладовки с уборочным инвентарём раздался грохот и визг.
«Что она творит? Детей разбудит. Сама хороша, надо ж было спросить, чего эта трепетная мать преодолевать собралась».
Заплаканная Валя с красными пятнами на щеках и шее сидела на полу среди вёдер и швабр. По её рукам ползал здоровый паук.
– Вер, достаточно или ещё подержать? – проговорила она дрожащим голосом.
Вера улыбнулась:
– Достаточно. Отпускай зверя и заваривай сбор. Чайная ложка на стакан кипятка. Выдержи двадцать минут и давай своему парню пить по полстакана утром и вечером.
«Умница», – раздался в голове голос Исгара.
Ещё до утренних процедур вновь прибежала Валя:
– Вер, ты не представляешь! Сашка всю ночь спал, да так крепко! Можно, я Соне травы дам? У неё дочка в корсете мучается.
– Нет! Ты о своём сыне думала, когда смелость сбору давала. Соня для дочери должна свой страх преодолеть.
– У тебя есть ещё?
Если дать сейчас Вале ещё один кулёчек, она может заподозрит чего-нибудь. Вера не стала рисковать, как бы ни хотелось отдать Ирию побольше эмоций:
– Дома есть. Завтра вечером принесу, как на смену выйду.
– До завтра долго ждать. – И-за угла выглянула Соня. – Можно, я до дома вас провожу? Вы бы сразу и отдали...
– Хорошо, пойдём вместе. Только боритесь со своими страхами потише, а то мне от старшей влетит.
Соня замахала руками:
– Да я всего-то темноты боюсь. Меня Валя в подвале на полчасика закроет. Буду сидеть тихо, как мышка.
«Сарафанное радио заработало. Не так уж и сложно оказалось».
На следующий день Вериного появления ждали уже три матери во главе с Валей, которая затараторила с порога:
– Вера, ты не представляешь! У Сашки температура больше не поднимается, ест хорошо и спал опять спокойно. У тебя есть ещё трава? У Лили дочь крошка совсем, из-за шеи глотать не может и дышит с трудом. А у Майиной – открытый перелом, сегодня поступила.
Вера сокрушённо покачала головой:
– Так и знала, что всем разболтаешь.
– Вер, ну как не помочь то? Страдают же малыши.
– Принесла я сбор. Сейчас переоденусь и дам. Только не шумите.
До отбоя разобрали все пять принесённых кулёчков. Утром опять благодарили и просили ещё. Исгар был доволен.
В следующее дежурство в процедурную заглянула Лиля:
– Вер, Мике не помогло. Два дня из пипетки в ротик капаю. Никаких изменений. Может, неправильно делаю?
Дочери Лили было два с половиной года. Упав с лестницы в подъезде, девчушка сломала ручку и повредила шею. Из-за спазма и отёка малышка не могла глотать.
В свечении матери преодоления не было. Но присутствовали подавленность и страх.
– Что ты делала?
– Перебегала рельсы перед трамваем.
– Лиля, ты не боишься трамвая. Это было глупо и опасно! Ты пыталась себя напугать, а на самом деле бежала от настоящего страха. Подумай, что тебя гнетёт изо дня в день.
– Тут и думать нечего. Свекровь. Не пара я для её сына.
– Та-ак... Рассказывай!
– Мы с ним в институте познакомились. Я из Череповца, жила в общежитии, а он ленинградец, у них с матерью квартира двухкомнатная. Но я-то не за квартиру, а за человека замуж выходила.
Вера кивнула, давая понять, что не сомневается в сказанном.
– После свадьбы к нему переехала. Сначала жили душа в душу. Свекровь – само радушие. Всё изменилось, когда я в декрет ушла. Тогда она истинное лицо и показала. Пока муж на работе, как только меня не называла: и шалава подзаборная, и курва помойная. А при сыне – то деточка я, то доченька. Пыталась как-то Вовке пожаловаться, так мать такую истерику на его вопросы закатила, что я же виноватой и осталась, наговариваю.
Лиля вздохнула и замолчала, будто собираясь с силами. Вера терпеливо ждала.
– Я привыкла всё сносить и не спорить. Но когда Мика начала говорить, свекровь забеспокоилась. То дочь пальчиком на меня покажет: «Курва», то скажет: «Бабуля кричит». Муж удивляется, а мать опять в слёзы, дескать, я ребёнка учу гадостям. Однажды дочка сказала: «Бабуля в суп плюнула». Муж задумался. На следующий день я стирала в ванной, Мика рядом на стульчике сидела. Отвернулась на минуту, как слышу её крик. Выбежала, дверь в парадную открыта, на площадке уже свекровь стоит. А дочка лежит пролётом ниже, без сознания и в крови.
Лиля всхлипнула и опять замолчала. Вера подала ей стакан воды. Женщина вытерла слёзы:
– Мне тогда не до выяснения было, как всё произошло. После Вовка сказал, что, по словам матери, я не смотрела за дочкой, а она сама входную дверь открыла и… Вер, что мне делать? Драться с ней?
Что ей ответить? Взять на себя решение? Вера чувствовала, что не в праве так поступить.
– Не знаю. Но свой страх ты нашла. Решай сама.
Лиля покрутила в руке пустой стакан, затем встала и молча вышла.
Следом за ней заглянула Марьяна, которая взяла сбор два дня назад.
– У тебя тоже не получилось? – забеспокоилась Вера.
– Я ещё не пробовала. Посоветоваться хотела.
– Давай, выкладывай.
– У меня не совсем страх. Скорее, стыд. И не знаю, правильно ли делаю, что хочу от него избавиться.
В свечении женщины просматривалась мёртвая зона. Подобная картина, вероятно, была и у Веры после изнасилования. Но у Марьяны отвергнутый сегмент пустил отростки, заплёл и подавил здоровую сущность.
Слова давались ей с трудом. Вера подбодрила:
– Я не собираюсь тебя осуждать. Но нам надо разобраться в твоих проблемах, чтобы помочь сыну.
Упоминание о сыне придало смелости:
– Я в станице росла. Половина жителей – казаки, другая – цыгане. Мне лет двенадцать было, когда цыганята зазвали в поле жеребёнка посмотреть. Я ж, глупая доверчивая девчонка, и пошла с ними. Только за станицу вышли, как они повалили меня на землю, раздели догола и убежали.
Заметив Верино потрясение, пояснила:
– Нет, меня не тронули. Они лишь посмеяться хотели. Батя с кем-то из их отцов повздорил, вот они и отомстили. До ночи я тогда в поле сидела. Как стемнело, стала домой огородами пробираться. А по станице быстро слух разнёсся, что я с цыганами ушла. Отец уже с дрыном ждал. И высек меня, голую, во дворе, на глазах у братьев и соседей.
– За что?!
– За то, что семью опозорила. После мне в станице жизни уже не было. Окончила семь классов и уехала в Воронеж, в ремесленное поступила. Потом война всё перемешала. В эвакуации замуж вышла, с мужем в Ленинград перебрались. Станицу немцы танками с землёй сравняли, а срам мой так и живёт. В баню не могу пойти. Мужу отдаюсь, только укрывшись до подбородка.
Марьяна достала из кармана халата кулёчек:
– Вер, я вот что решила: завтра натурщицей к художникам пойду. Нагая буду позировать. Только не знаю, правильно ли это? Может, я заслужила свой стыд, а сейчас, думая, что сына спасаю, в ещё больший грех себя толкаю.
Вера не могла сдержать возмущения:
– Ты же дитём была! За что с тобой так?! Марьяна, я сама не знаю, как будет правильно. Но делай, как чувствуешь.
Перевалило за полночь, когда Вера прикорнула на кушетке рядом с Надюшкой. Отделение погрузилось в сон. Надо бы и самой поспать хоть три-четыре часа перед парами в институте. Но рассказанное женщинами не шло из головы.
«Что за дикость творится в мире? Мне самой досталось от жизни, но Яшка, фашисты, даже советская система были врагами. Марьяну изувечил родной отец, а Мику чуть не убила бабушка. Обидно, что я не могу показать её вину. Людям не рассказать о том, что вижу в свечении».
Прибежав на очередную смену в больнице, Вера столкнулась в холле с Лилей. Та оживлённо беседовала с мужем.
– Лиля, прощайтесь! Время посещений окончено. Сейчас закрою вход.
Лиля кивнула, а минут через десять пришла в процедурную, где Вера готовилась к вечерней раздаче лекарств.
– Вера, мне тебе столько всего рассказать надо. Вчера поехала к свекрови. Вовка на работе в это время был. Дверь открываю, а у самой коленки от страха дрожат. Не представляла даже, что скажу ей. Фёдоровна на кухне копошилась. Борщ только сварила. Возле плиты на столике – пол-литровая банка, полная соли. Я её целиком в борщ и опрокинула.
– Зачем?
– А шут меня знает. С чего-то надо было разговор начинать. Она как заорёт: «Чеканутая! Вот вернётся Вовчик, расскажу ему, что ты тут творишь!» А я в ответ её же словами: «Да кто тебе поверит? Я в больнице при дочке неотлучно». Она даже заикаться начала: «Курва... Шалава подзаборная…» У меня и страх пропал: «Ещё раз свой поганый рот откроешь – я друзей своих подзаборных позову, чтоб ноги тебе переломали». Она и села от испуга. Я бегом в больницу, сбор заваривать.
Лилино свечение стало светлым, игривым. Подавленность исчезла.
– Весь вечер из пипетки по капельке питьё давала. А утром Мика заговорила и кушать попросила! Отёк за ночь спал! Вовка после работы к нам примчался. Спрашивает: «Доченька, как же ты упала?» А Мика ему: «Меня бабуля с лесенки толкнула». У мужа желваки заходили. Дочь мне передал и убежал.
– Он дел не натворил?
– Нет. Вещи только наши собрал и к другу перевёз. У того родители на дачу перебрались, комната свободная в квартире. Поживём пока там, а после Вовке общежитие или малосемейку от завода выделят.
Вера расчувствовалась, обняла Лилю:
– Как же я за тебя рада. И за Мику.
– Вер, вчера мальчик новенький поступил, тяжёлый. Можно, я мать к тебе отправлю?
– Не торопись. Сначала я сама на него посмотрю.
Вера достала стопку листов с назначениями. Карта нового пациента лежала сверху.
«Ловягин Валентин, семь лет... Компрессионный перелом позвоночника... Ушиб спинного мозга, без разрывов... Перелом костей таза… Мда, не повезло пареньку. Мать: Ловягина Лора Эдуардовна, 1922 года рождения».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
#паучихаубелки
Следующая публикация
Комментарии 3