Автор : Александр Котляр
С детства люблю себя оперировать. Если в пятку гвоздь какой вклинится или кусок стекла вопьётся, то бритвой с вожделением мазохиста из глубокого разреза окровавленными пальцами со смачным причмокиванием. А может я латентный врач, или паталогаанатом, поди знай. Вскрытие конечности даже в условиях общей нестерильности по большей части не приводит к летальному исходу. Совсем иначе дело обстоит с удалением очагов заражения, расположенных в области головы. Даже самая плёвая операция, как-то вскрытие фурункула может стать последней для оперирующего. Я давил его двумя руками, протыкал нестерильной иглой, подрезал ржавой бритвой. Слабая в иммунном отношение особь не вынесла бы и заколлапсировала судорогами, но я только слегка опух правой ноздрёй. Фурункул не выходил и бесил упорством.
- Сейчас перочинным ножом попробую, и пусть убью себя общим заражением крови, но и тебя, сволочь, унесу вместе с собой, - я сиял зверской гримасой.
- Почему у тебя лицо так раздулось? - мама с участием смотрела на изуродованного само-вскрыванием единственного сына.
- Да фигня, фурункул, день -два и самоликвидируется, - бодро ответил я, подходя к зеркалу.
Правую половину лица раздуло как при свинке, температура тела подбираясь к 40-а. Предметы кухонной утвари расплылись, как над раскалённым асфальтом.
- Может тебе всё-таки врачу показаться? - спросила она не прекращая демонстрировать озабоченность моим состоянием. - У нас на пятом этаже отоларинголог живёт, пойдем, спустимся.
Мы спустились на два этажа, дверь открыла женщина в очках.
- Здравствуй Лилечка, это твой сын? Как похож на тебя.
Я улыбнулся. Женщины не превзойдены в своём умении одаривать друг-дружку "комплиментами".
- Да, похож, Леночка, - ответила мама, - видишь, как его раздуло, может посмотришь.
- А может лучше завтра, мелочь же, прыщик всего лишь, - залепетал я, чувствуя абсурд положения.
- Сядь-ка сюда, - сказала Леночка и посадила меня под лампу.
Она внимательно осмотрела мою ноздрю и тоном, не оставляющим права на жизнь, сказала. - Слушай меня очень внимательно. Прямо сейчас выходишь на проспект, ловишь машину и в Первую Градскую.
- А может утром всё-так?
- До утра не доживёшь, - она потушила лампу.
- Не может быть, доигрался, потешная хирургия, - делать было нечего и я вышел на проспект.
Частник быстро довёз до приёмных покоев Первой Градской. Полутёмный зал с каменным полом напоминающий морг. На передвижной никелированной кровати неподвижно лежит полная женщина в пальто, под ней на полу распласталась оттаявшая курица в целлофане.
- Сбила машина, наповал, уже не дышит, - спокойно сказал человек в белом халате.
“В пахнущее смертью место со своим смешным прыщом припёрся!” - подумал я.
- А ты сын что-ли убитой? - обратился санитар ко мне.
- Нет, я ей никто, - и показал пальцем на курицу. - Я по случаю забрёл. Занесло. Вот прыщ, раздуло рожу как свинкой. Пойду я, пожалуй. Утром, если не пройдёт, в поликлинику зайду.
- Пойдем, осмотрю тебя, коль на огонёк забрёл, - предложил он.
Я вошёл в кабинет и сел в кресло. Врач включил лампу и посмотрел на мой фурункул через увеличительно е стекло.
- Скорую к третьему срочно, - сказал он в трубку.
- Кому скорую?
- Тебе! Операцию надо делать сейчас, до утра не дотянешь. Тебя скорая в двенадцатый корпус - в травматологию отвезёт.
- Уже полночь, может утром всё-таки?
- Я повторяю для Герасимов. Утром будешь как эта - жирная с курицей.
- Сговорились они что ли и отоларинголог, и этот шутник в халате, - подумал я.
К входу уже подъехала скорая. В кабинет влетел водитель, и спросил санитара: “этого везти”?
- Срочно вези в 12-й и скажи Коновалову, чтобы резал немедленно, а не когда из запоя выйдет, понял?
Я уже смирился со скорой встречей с лодочником Стикса и вспоминал как будет по-гречески "почтение работникам сферы обслуживания". В скорой сидели две женщины, одна несуразно поджимала правую ногу и тёрла левую коленку, другая выглядела цельной, но выражением лица не оставляла сомнений в причастности к почечнокаменной болезни.
- Выходите, почечные, - сказал санитар скорой и женщины покорно вышли в ночь.
- А тебя я сейчас в травматологию к Коновалову доставлю, - водитель странно улыбнулся.
- А Вы почему улыбаетесь, - спросил я, предчувствуя скорую встречу со страшным.
- Сам увидишь, у Коновала час Сурка, не думаю, что он будет тебе рад.
- Как это - час Сурка?
- Ну это когда в травматологии тихо, травмированных обычно под утро подвозят. Пока они ещё цельные, танцуют, пьют в кабаках, девчонок лапают. А через каких-нибудь пять часов в операционной с черепно-мозговыми пробоями на столе у Коновалова конвульсировать будут. Жизнь - непредсказуемая штука, а мы куклы-марионетки на ниточках, - и водитель заорал хриплым фальцетом.
Дергает тросы злой господин,
Счастье - иллюзия, сводами хлипка,
Призраки кукол - притворных машин,
Ложью скомкана счастья улыбка,
Кладбищный войлок поблекших гардин
Жизни обглодано-драная нитка.
Выходи, приехали. Дверь, наверное, закрыта, так что ори, бейся как бабочка о газовый фонарь, может Коновал и услышит.
- А если не откроет, что тогда?
Санитар посмотрел на меня взглядом мутных глаз и произнёс:
- Если не откроет, умрешь, бесславно увядая. Ну ладно, прощай смертный, у меня дел навалом.
- А почему Сурком час называется? - спросил я.
Но санитар уже нажал на газ оставив вопрос, повисшим у двери тёмного здания. Водитель скорой оказался прав, дверь была закрыта. Я поскрёбся в неё интеллигентом, постучал возмущённым пролетарием, но дверь так и не открылась. В мозгу бились слова санитара - “ умрёшь, бесславно увядая".
- Сволочи, на госдовольствии, - подумал я, -. Налогоплательщики последний апельсин в Новый Год изо рта любимого ребёнка вынимают, чтобы этим сытно жилось. Нет, не умру из вредности, буду жить долго и красиво и …я заорал сиреной "Пожар, до полного уничтожения корпуса осталось 5 минут. Инвалидам и пациентам с частичной подвешенностью одеть кислородные маски. Срочная эвакуация, не вставая с коек.
Окна здания засветились тусклым светом 20-ти свечевых ламп. У двери возник испуганный маленький человечек в несвежем халате на скорые плечи.
- Где горит? - с испугом спросил он.
- Внутри меня горит, меня оперировать срочно надо, до утра не доживу.
- И не доживай, мне то что, вас тут таких внезапно уходящих знаешь сколько. Мне, что жизнь свою интимную теперь из-за вас в сапог спускать, - обиженно забормотал он.
- Интимная жизнь, является частью личной, а та в свою очередь - продолжением общественной, и с ней неразрывна, - сказал я значимо.
- Красиво изречено, - одобрил Коновалов, жаль будет, если сгинешь скоропостижно, неотбуйствуешь порывами, унесешь несказанное с собой. Заходи! Резать что будем?
Да вот, прыщ, - я указательным пальцем правой руки показал на левую распухшую ноздрю.
- Будем резать немедленно, у тебя заражение уже в кровь пошло, - сказал он, - абсцесс прыща. Ты про гангрену, я надеюсь, слышал, вот и у тебя - похоже. Мы на прошлой недели мужику ступню до голени отрезали. Раз два, как топором и нет ступни с пальцами. Нет ступни - нет гангрены, ампутация. Но голову так не ампутируешь, декапитация, гильотина, - задумчиво сказал он.
- Идиот, почему всюду идиоты. И санитар этот и Коновалов, а может просто день не задался.
- Ты к боли как, восприимчив? - поинтересовался он.
- К чьей боли?
- Ну, не к чужой, конечно. Это канонизированные от чужой боли мучаются больше, чем от своей. Для нас же, смертных, чужая боль - потёмки. Своя боль ближе к телу. Я тебя резать буду в особо чувствительной зоне, там ткань "прошита" нервами как макраме, понимаешь? Каждое движение моего скальпеля будет вызывать в тебе страшные муки, - смаковал Коновалов.
- А анестетики - химические вещества, призванные создать иллюзию отсутствия боли, облегчающие участь оперируемого. Почему их действие не опробовать на мне? - поинтересовался я.
- Тоже мне, Пастер, опробовать на нём, - недовольно пробурчал Коновалов. - Нет у меня ключа от сейфа с наркотой. Раньше вот здесь, на полке лежал, - и он показал пальцем на пустую полку. Но месяца два назад в отделение ЧП случилось. Юлька, санитарочка наша, оставила ключ на кровати больного глюконеохандрозом, и они всем отделением оторвались, да так, что на профилактику корпус поставили на неделю. После этого Рукосуев, глав наш, ключ с собой домой уносит. Его чуть не посадили тогда за халатное отношение к наркотическим препаратам.
- А что, если надо срочно, как сейчас?
- Здесь мало таких, которые в сознание, обычно уже занастезированными привозят.
- А когда этот Рукосуев придёт? - с надеждой спросил я.
- Утром, в восемь, с боем часов ворвётся, - сказал Коновалов, - но мы до восьми ждать не можем, холодный уже к восьми будешь. Если не начать резать прямо сейчас, то … под утро у тебя температуре поднимется до 41. Ты сначала забьёшься в конвульсиях, а потом впадёшь в кому. Так уже не раз здесь бывало. Я-то сам не люблю, когда в конвульсиях ногами дрыгают, смешно, конечно, но… бесчеловечно, - Коновалов рукой потянулся к скальпелю.
- А как, ты что прямо по живому резать будешь. Даже без локального обезболивания? —спросил я.
- Придётся, ответил Коновалов, не подумай, что мне будет приятно слышать твои истерические вопли. Просто попали мы с тобой. Ты спирт пьёшь? —спросил вдруг он.
- Конечно, кто ж не пьёт.
- А без закуся?
- Можно и без, согласился я. Выпить хотелось.
- Ну тогда пол беды, заанастезируемся сейчас оба.
- А почему это оба, мне же надо муки боли облегчить, а не тебе.
- Ты думаешь у меня сердце - грабли что ли? Я знаешь, как состраданием к тебе исходить буду - прям как канонизированный. Кстати, скажу тебе по чести, не верю я, что они к чужой боли чувствительней, чем к своей. Мне бы такого каноника под скальпель и без наркоза. Визжал бы как смертный, не сомневайся даже. Ладно, давай за непротивление воле судьбы насилием выпьем, - Коновалов достал из ящика шкафа два химических стакана, 3-х литровую бутыль с медицинским и привычным движением, не глядя на горлышко, наполнил стаканы спиртом.
- Возьми пакет от бутерброда, занюхай что ли и вода вот для запива, - Коновалов придвинул ко мне гранёный стакан. - Поднимаю этот незамысловатый бокал за тебя, - сказал он, - за то, чтобы дело до комы не дошло в ходе операции.
- Чтобы не дошло, - повторил я, и мы, глубоко выдохнув, опрокинули стаканы.
- Теперь по второй, между первой и второй, перерывчик никакой, - щеки Коновалова забагрились, как кремлёвские звёзды.
- А за что теперь пьём? За кому пили, давай теперь за женщин, - предложил я. - Не было бы их, нафиг тогда выживать, боли муки терпеть. Не нужно этого всего было бы, если б не они.
- Правильно, я как раз собрался сегодня, подумал раз час Сурка....а тут ты. Но я на тебя не в обиде, Танька из травматологии подождёт, ей ещё с месяц тут париться. Часов Сурка этих ещё множество у нас будет. За них, за сестёр по разуму, - Коновалов опрокинул стакан.
- А я знаешь, о чём иногда думаю. Вот если можно было бы не частью, а всем телом, всей сутью, всеми чувствами внедриться. Хоть на часок стать женщиной, наверное, шок случился бы, а ...? Они ведь на нас так непохожи.
- Думаю да, тебе бы это вряд ли понравилось, - сказал Коновалов, - особенно если чмо козлистое над тобой зависло бы, жужжа от страсти геликоплером. Давай за них, за великомучениц на ниве материализации наших необузданных позывов. После седьмой не закусывают, - продолжил Коновалов опрокидывая, такое у нас в травмотделение правило. Его сам Рукосуев ввёл, а он величина мирового значения, профессор. Вот ты кто, Сань, кем работаешь, или студент?
- Да нет, я уже закончил, сейчас старлабом в Универе.
- А чего лаборантом то с дипломом?
- Еврей я, ты знаешь кто такие евреи? Они альтруисты, им главное суть, познание, а не жалкие регалии, не деньги. Они за идею знаешь, на что пойти могут?
— Вот я и подумал, носяра у тебя на как у великоросса. Вроде с виду славянин, а нос как у нацмена. Если бы у тебя нос не еврейский был, то прыщ на нём бы не вырос, я тебе точно говорю. Но ты не думай, я не антисемит, я знаешь, как к евреям отношусь, знаешь? Я их уважаю хотя бы за то, что среди них есть такие личности как Рукосуев, он великий врач, оперирует даже когда на ногах не стоит. Ну что по восьмой?
- Слушай, Володь, а может, дотяну до утра таки, а то жалко этой операцией портить нашу встречу? И руки у тебя дрожат, ты мне скальпелем лицо изуродовать можешь. Давай сюда Таньку из черепно-мозговой травматологии перетащим, она же не ходячая? Что ни говори, а присутствие женщины, когда выпьешь, украшает.
- Да, Сань, не могу не согласиться, украшает. Но всё-же давай я тебя маленько резану, ну чтоб отчитаться. Исход Рукосуеву не важен, важно то, что Коновалов не положил на Клятву этого ИППократа, что попытался спасти. А если вдруг получится, замотаю тебе голову бинтами и дыру прорежу, чтоб глотать смог. Ложись на операционное кресло.
- А мне раздеваться?
- Не Танька небось, одетый ложись, - сказал Коновалов и взял в руку скальпель.
- Вов, ты хоть стерилизни его для порядка, у меня тогда шанс выжить появится.
- Университет, грамотный, правильно говоришь, а я вот забыл, заговорил ты меня, Сань. - Коновалов положил скальпель и жуткого вида пинцеты с рваными краями в стерилизатор.
- А давай пока стерилизуется по десятой дёрнем, - предложил я, - дюжина - это не просто цифра, это рубеж, помнишь Козлёнка? - я в муках вспоминал страшную историю про посадку зверей на корабль.
В окно кто-то бил тупым предметом.
- Опять разобьют, каждый месяц вставляем, - спокойно сказал Коновалов и пошёл к входу.
Вернулся он не один, за ним плёлся водитель скорой.
- Бухаете вместо того, чтобы оперировать? Коновал, смотри, как ему мордаху то раздуло. Пиф паф, ой-ё-ёй, умирает зайчик... - водитель скорой сложил пальцы правой руки пистолетом.
- Не бухаем, а анестезируем пока инструмент проходит спецстерилизацию. Оперировать, это тебе не грязными конечностями баранку хватать, нестерильность здесь смерти подобна.
- А с вами простерилизоваться можно? Я обычно, когда при исполнении не принимаю, но сейчас… сейчас чувствую необычайной силы позыв, переполняюсь значимым. Давайте за бренность пути земного, за то, чтобы, пройдя этот путь мы смогли достойно уйти в мир вечный. - водитель скорой перекрестился.
— Это вы прекратите, я ещё путь не прошёл! А ты что здесь, собственно, делаешь, иди умирающих развозить по покоям. И вообще заканчиваем пить, а то и вправду хЕрург этот отправит в мир этот вечный, - я посмотрел в ничего не выражающие глаза Коновалова и стал терять надежду.
- Коновалов чем больше выпьет, тем лучше оперирует, он же ученик Рукосуева. Так что в твоих интересах поить его до полной невменяемости, - водитель в одиночку опрокинул стакан.
- Начнём, сказал Коновалов. А ты, Серёг, обратился он к водителю, ассистировать будешь. Привязывай его ремнями к поручням, чтобы не вырывался, когда рассудок замутится от невыносимой боли.
Я лёг на никелированную кровать, наспех застланную несвежей простынёй. Серёга с садистским остервенением привязал меня руками к поручням.
- Теперь не встанет, - удовлетворённо сказал Коновалов. - Ты, Сань знай, что место у тебя в носу чувствительное, боль будет невыносимой. И ещё, реветь ты будешь белугой, там у тебя в ноздре нервные окончания слёзные, - Коновалов поднёс к ноздре простеририлизованный скальпель.
Боль пробила электрическим разрядом, вжала в никелированное ложе, заскрежетала зубной эмалью. Поплыли цветными тенями образы Серёги и Коновалова, но сознание никак не отключалось.
- Всё, - сказал Коновалов.
- Умер, пронеслось в измученном болью сознании. Умер, и чёрт с ним, время стремительно, пронесётся - не заметишь. Какая, по сути, разница, сейчас, или через несколько десятилетий.
- Ну вот Сань, удалил я тебе пол ноздри, но ты не серчай, восстановится, - сказал Коновалов
- Я умер, а ты искушаешь меня Коноваловым, отвлекаешь от мыслей о вечном, сгинь падла, - и я прочертил рукой в воздухе неоновый знак “Z”.
- Ты ему мозг случаем не затронул? - спросил Коновалова водитель скорой.
- Да вроде нет, - сказал тот с сомнением посмотрев на лезвие скальпеля. Мозг - он как желе, а тут видишь только кровь и гной.
- А почему он такое несёт?
- Не допил, потому что, да и боль тоже. - Коновалов выглядел потерянным.
- Так давай тогда нальём. Сань, глотни, ты живучий, выжить под скальпелем Коновалова не каждому удаётся.
Мне было безразлично, что говорит Серёга, или светлый образ его. Я потерял много крови и наконец сознание оставило меня.
В своё тело я пришёл только утром, меня кто-то раскачивал на пружинистой кровати. “Зачем меня раскачивают?” – подумал я и открыл глаза. Полыхнуло светом. - Не хочу в свет, там Коновалов со скальпелем, Серёга-философ, женщина, сбитая машиной, оттаявшая курица, - и закрыл глаза.
- Хватит качаться, всю ночь спать не давал. Ты что глухой, тебе же нос, а не уши отрезали, - недобро сказал голос неподалёку.
Голос был не боле чем фон, как свет из окна. Входить в мир реальных ощущений не хотелось, и я продолжил раскачивать кровать.
- Прооперированный, вы на спину перевернуться можете? Да, да, вы - с фурункулом, - сказал женский голос.
- Танечка из черепномозгового, зачем она тут? - пронеслось в голове. Я перестал раскачивать кровать и открыл глаза. У кровати стаяла санитарка в белом халате.
- Вы не Танечка с черепномозгового? - спросил я.
- Третий этаж, палата шесть, пятая койка справа в четвёртом ряду, прямо у окна - сказала кому-то санитарка. - Вы на спину переворачиваться будете?
- К чему это, мне на животе привычней.
Заржал уже знакомый мужской голос.
- Вас сам Рукосуев хочет осмотреть, - сказала санитарка.
Где-то я слышал эту фамилию, по-моему, Коновалов о нём восторженно отзывался.
- Ну, если Рукосуев, то, конечно, - и я перевернулся.
Лежать на спине интересней. Уткнувшемуся глазами в подушку не видны, ни потолок, ни патроны с вывинченными лампочками, ни кровати с прооперированными, ни капельница со шлангом, воткнутым в твою вену.
“Иголку в вену мне точно не Коновалов вставил, он бы не попал”, - подумал я.
— Это я вставила, - сказала санитарка, как будто услышав вопрос молчаливых губ.
- У Вас чувственная грудь и располагающее лицо, - было хотел отчеканить я, чтобы сделать девушке приятно, но вместо этого формально спросил, - а Вы здесь работаете.
- Да номер 2233, я прикреплена к вашей палате, делаю уколы, поправляю постели, слежу, чтобы вдруг не... Она осеклась и посмотрела на койку справа.
- И что, бывает, мрут? - спросил я.
- Я не хочу об этом сейчас, - ответила девушка.
- А когда? Приходите ко мне, когда все уснут. Кстати, почему у меня номер такой, 2233.
- Вам его Коновалов на руке написал, видите, - и она показала пальчиком на неровные цифры, вдавленные шариковой ручкой в нежную кожу на тыльной стороне моей правой руки.
- Сволочь, алкоголик, - подумал я о Коновалове и обратился к санитарочке. - Вы пахнете микстурой, Вам надо поменять парфюм, это совсем не Ваш запах.
- Не Ваше дело, - огрызнулась девушка, - Впрочем Вы не первый кто мне об этом говорит.
- И, где же этот Руковсуев, - продолжил я.
- Не РукоВсуев, а Рукосуев, - поправила девушка, он выдающийся хирург, он оперирует даже когда... она опять осеклась.
- Знаю я - даже когда не стоит на ногах, мне Коновалов перед операцией секрет выдал, думал, не выживу. Но ошибся, не произвёл контрольный выстрел в голову, теперь секрет этот станет достоянием широкой общественности. Кстати, почему он не стоит на ногах, y него не церебральный паралич случаем?
- Нет, просто иногда он так устаёт, что … в общем не стоит он на ногах и всё, - сказала она и улыбнулась.
- А Вы тоже с ним?
- Что тоже? - не поняла санитарка.
- Не стоите, - и я улыбнулся через марлю.
- У вас шутки сальные, - сказала девушка, — вот, кстати он сам, Рукосуев.
Я повернул голову в марле и увидел ЕГО.
- Вас Кoновалов чуть не потерял, сказал невысокий пожилой человек лет пятидесяти.
- Как это потерял. Я не иголка чтобы меня терять, и операционная - не стог сена, хоть грязь там как в хлеве, - произнёс я через марлю, а сам подумал: " У него точно церебральный паралич".
— Это жаргон у нас такой - операционный. Это если умирает оперируемый, то его как бы не находят живым, теперь понимаете?
- Я кивнул: "А может у него и нет паралича, доходчиво ведь объяснил”, - подумал я и спросил Рукосуева : - Как тебя зовут?.
- Люда, Вы что ему с глюкозой вводите, Люминал или Фенобарбитал, - спросил тот.
- Что Вы Владимир Семёнович, я только глюкозу, правда, может он от боли или по жизни такой, - залепетала санитарочка.
— Значит Володя ты, - сказал я, - ну давай знакомиться.
- Да меня зовут Владимиром, Владимир Семёновичем. Но руку мне протягивать не нужно, я её жать не буду. У Вас от моего рукопожатия игла из вены выпасть может.
- И пусть выпадает, у меня отродясь в вене иглы не было, и жил же как-то и неплохо жил.
- Вам игла жизненно необходима, вступилась за Рукосуева санитарка, - через иглу из капельницы в Вас поступают необходимые для жизнедеятельности вещества, глюкоза, люминал и … она запнулась, и ... кислород.
- И что, я теперь могу не дышать, уткнуться ртом в подушку, а кислород сам будет поступать в меня по трубкам. - И я демонстративно перестал ритмично вздымать грудь.
- Люся, ты же сказала, что не добавляла люминала, строго спросил Рукосуев.
- Да я уж и не знаю, он такое несёт, что засомневалась, - волнуясь, ответила санитарка.
- Вы всё-таки пытайтесь дышать лёгкими, кислорода, растворённого в люминале, Вам может не хватить для полноценной жизнедеятельности, - сказал мэтр от медицины.
- Я попытаюсь, а ты, Володь, с Коноваловым знаком? Хороший хирург, и говорил о тебе лестно, как о старшем медбрате.
- Вы не могли бы помолчать, сказал Рукосуев серьёзно, я сейчас с Вас бинты снимать буду.
Рукосуев проворно сорвал небрежно накрученные Коноваловым бинты.
- Алкоголик, ничего по-человечески сделать не может, недочистил, - зло пробормотал он.
- Это Вы про Коновалова, - спросил я, - мне тоже знаете, показалось, что он был неаккуратен, скальпель не простериризовал, пытался тупым краем вскрыть фурункул, в общем вёл себя небрежно во время такой ответственной операции. Я бы не удивился, если, как Bы справедливо отметили, он бы меня потерял.
- Замолчите же наконец, - раздражённо сказал Рукосуев и добавил, обращаясь к санитарочке, - zавтра утром повторная операция. А сейчас уколы Пенициллина и двойную дозу вкатывай.
- Спасибо доктор, а можно пенициллин орально или ещё как, а то я и так с иглой. Представьте в руке игла и не в руке. Прям как дикобраз амазонский.
Рукосуев претворился глухим, он встал с кровати и размашистым шагом пошёл по направлению к двери. За ним мелко засеменила санитарочка.
- Так мне точно дышать нужно, или можно через иглу, доктор, - заорал я, вслед. - Мне важно это знать, чтобы опять не ошибиться, чтобы в стоге не затеряться. - Какие невнимательные к нуждам больных, они всегда так? - продолжил я, обращаясь к соседу справа.
Тот не отвечал.
- Я буду тебя Володей звать, как Рукосуева, договорились.
Проаперированный продолжал молчать.
- Он бесконтактный, - сказал худощавый человек с дырявым как у Ахилла носком, - чудо что он вообще выжил. Ему в драке прямым попаданием бутылки разворотили кору больших полушарий и сейчас он восстанавливает нейроны, замыкает новые связи. Если бы не Рукосуев, не было бы его с нами.
Сосед видимо понял, что говорят о нём и повернулся на левый бок.
- Видишь, реагирует, - сказал маленький человечек у окна, тоже насаженный на капельницу. - Ты где служил? - обратился он ко мне.
- Нигде, у меня в Универе военная кафедра была, выдали офицерские корочки и всё.
- Так ты жизни настоящей не видел. Вот когда я прапором служил, такое время золотое было, не то, что сейчас. А тебе выходит, и вспомнить нечего. Зарплату хоть хорошую платят, или гроши.
- Гроши, но мне хватает. Что мне, по сути, надо, колбаски кусок на хлеб, портвешка для вершка и малёка плотского, пожалуй.
- Не грусти, - сказал бывший прапорщик, - давай знакомиться, я Виктор Мудрецов, можно Витя, а ты я слышал - Саша, хорошее имя. У меня капитана тоже Сашей звали. Знаешь, как мы с ним на пару по дояркам ходили в Совхоз в увольнительную. Там такое было, ух, до сих пор помню, дородная, на ней как на перине, и молоко парное. А у тебя как с женщинами, Сань.
Я с печалью подумал, что жизнь пока ещё не опустила меня на пахнущую молоком и навозом дородную женщину.
- Да студентки по большей части, была одна с фабрики-кондитерской, конфеты носила с орехами, а если честно... даже вспомнить нечего.
- Не расстраивайся, будут ещё у тебя настоящие связи. А интеллигентки эти, они носом только вертеть мастерицы, а делать толком ничего и не умеют.
- Да, надо в народ идти. Вот отключат от капельницы, оживу и ... поеду в деревню.
- И правильно, поддержал Мудрецов, - в деревне - жизнь.
- Мальчики на бочок все быстренько весело сказала новая санитарка с прыщавым лицом, - трусики, раз-два приспустили.
Мудрецов задрожал чувственными ягодицами и подобострастно произнёс: - Наташенька, может Вы меня в правую, а то я на левом боку уже спать не могу.
- Можно и в правую, - согласилась она и вонзила в Мудрецова шприц.
- А тебя в какую кольнула, - спросил Мудрецов, когда Наташа вышла из палаты.
- Не знаю, мне всё равно, я на животе сплю, и вообще мне завтра повторную операцию делать будут. Если Коновалову отдадут, то вряд ли к вам в палату вернусь. А если повезёт и Рукосуев будет оперировать, то есть шанс.
- Ну тогда прощаюсь с тобой на всякий случай, - сказал он. Хоть мне и кажется, что ты не умрёшь, я в тебя верю.
Я повернулся на живот. Похоже, Люда всё так добавила Фенобарбитал, сон уносил не спрося. Тёмная комната, Рукосуев стоит рядом с никелированной койкой. - “ Обязательно зарежу этого с прыщем, непременно зарежу”, шепчет он во моём сне. - “Наглый, болтает глупости, называет неуважительно, таким нет место среди нас, зарежу!”. Он окровавленной рукой поднимает скальпель и с остервенением вонзает его в кислородную подушку. Раздаётся хлопок. “Умрёшь во цвете лет”, - хищно смакует он. “Нет... нет... я хочу жить…, пощади Рукасуюшка”, - ору я и …просыпаюсь.
- Пора вставать, - сказала, подойдя к койке медсестричка Марина, будем к операции готовиться.
- А может без клизмы обойдёмся, - я преданно смотрю в её голубые, как Гжель глаза.
- Конечно без, Вам же не седалищный нерв вырезать будут, а фурункул из носа, - она засмеялась звонким смехом.
Засмеялся и Мудрецов. Он не услышал сказанного Мариной, но не мог оставаться безучастным. В его армейскую бытность если смеялся один, то смеялся весь взвод. Привычка, как известно - вторая натура, особенно у тех, кто живёт прошлым.
- Дурак он всё-таки, - подумал я и перевернулся на живот.
- Вы не разлёживайтесь, пора на операцию, Рукосуев вас уже заждался, сказала Марина.
В голове пронеслись сцены из сна. :”Зарежет, точно зарежет”, - и я переполз на никелированную передвижную койку.
Рукосуев потирал зачехлённые резиновыми перчатками руки, пылил тальком, жонглировал скальпелем и что-то радостно пел себе под нос.
- Я Вас видел во сне, - я, не мигая, смотрел на врача.
Рукосуев вытянулся лицом и спросил, - "Меня"?
- Да Вас.
- И что я там, у Вас во сне делал.
- Вы меня убивали, убивали хладнокровно и умышленно. Кстати, я написал письмо соответствующего содержания в прокуратуру и передал его другу. Так что если мной что-то нехорошее случится … Вы понимаете, что в Ваших же интересах сохранить мне жизнь.
- Он сумасшедший, - шепнул Рукосуев Марине.
- Не шепчитесь, это противоречит морали и этике лекаря, больной должен знать об операции всё, даже самое страшное.
- Быстро надевайте на него маску, - сказал Рукосуев Марине.
- Вы только не забывайте, что теперь мы с Вами в одной лодке, письмо в прокуратуру уже отправлено, - сказал я и потерял сознание.
Через закрытые веки в меня проникал свет. Значит поверил про письмо. Возвращались рефлексы, покалывала подмятая рука. Плечо почувствовало чьё-то прикосновение. Кожа подушечек нежная, Марина или Люся? Люся грубовата, ладонь у неё как у мужика. Мне стало интересно, и я открыл глаза. Надо мной стоял Рукосуев.
- Вы за письмом пришли, - спросил я.
- Перестаньте, Вы не такой простак каким хотите казаться, я навёл справки.
- Справки-муравки-божьи козявки, но письма я Вам вернуть не могу, я его перед операцией съел, проглотил всухомятку, не смачивая слюной, времени не было.
- Как Вы себя чувствуете, - продолжил Рукосуев как будто не услышал.
- Чувствую. А ты, Володь, какой Мед кончил первый или Третий.
Рукосуев махнул рукой и, не ответив, удалился. Повторная операция оказалась успешной, муть уходила, просачиваясь жёлтым потом в больничный матрас. Меня кололи пенициллином всё меньше и меньше и вскоре разрешили выходить во двор. По двору в больничных халатах бродили черепно-мозговые женщины. За металлической загородкой шумел Ленинский проспект. Я сел на лавочку и от нечего делать стал раздирать на части упавший кленовый лист. В воздухе пахло талой весной, хотелось выпить водки и проснуться не рядом с Мудрецовым. Ко мне подсела бледная девушка в таком же, как у меня халате.
— Вот лист рву, - сказал я.
- Вижу, - ответила она.
- А почему у Вас лицо не изуродовано побоями, как у многих здесь?
- Потому что я не из травм отделения, я из почечного.
- А-а-а-, Вам проще, внутренние органы скрыты от других, - я улыбнулся.
- Мне не проще, я здесь навсегда, тот мир для меня отрезан, и она показала глазами на проспект.
За металлическими пиками забора улыбались весне люди, они не замечали теней в халатах. Как близко соприкасаются надежда и отчаяние, беспечность и забвение. Граница из металлических пик.
- Хотите в карты сыграем, в дурака, - сказал я девушке.
- Я не играю в карты.
- Я научу Вас, это совсем не сложно, а хотите - в очко?
Я принёс колоду, и мы два часа играли в очко, она улыбалась.
- Ты где пропадал? - спросил Мудрецов, - на третий этаж ходил к покалеченным?
- Гулял, - ответил я и лёг на живот.
Говорить с Мудрецовым не хотелось, я думал о границе из железных пик, о том, что мы начинаем остро чувствовать чужую боль кода больно самим.
#Котляр
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 71
Местами было ну очень смешно)
Правда осилила за три раза . Но ведь невозможно и торт съесть сразу, даже если ты великий сладкоежка)
Скажу по чести, Вы озадачили меня вопросом :"Какая муть?". Я думал, думал, гадал, гадал, ну какая же это может быть муть. Потом логикой попытался дойти и ... получилось. Ведь рассказ мой, к медицине отношение имеет. Медицина, организм человеческий, дыхание, пищеварение, выделение... Конечно вопрос про выделение, просто я мысля стандартно ставил ударение в слове "какая" на вторую букву "а", а надо было на первую. Конечно муть, ведь если взболтать, как делают в медицинских лабораториях - действительно муть. Как понял я - полегчало, стишок даже Вам про это написал:
Какая муть, а писая прозрачно
Ведь в этом организме злачном
Так много есть о чём всплакнуть
Всё странно так, неоднозначно
Кругом, внутри, такая жуть....