но я научилась различать каждую интонацию.

Лена сидит в своём кресле у окна. Голова чуть наклонена, руки лежат на подлокотниках. Она смотрит на улицу, где уже темнеет, и улыбается. Эта её улыбка… Я не знаю, как описать. Она как будто говорит: «Всё нормально, Аня. Не переживай. Я тут».
Но я переживаю. Каждую минуту. С того самого дня, как мамы не стало, я вообще не могу перестать переживать.
— Лен, давай я тебе помогу умыться, и спать ляжем, а? — говорю я, выключая плиту. Она кивает, всё с той же улыбкой. Я подхожу, беру её под руки, аккуратно поднимаю. Лена лёгкая, почти невесомая. Но каждый раз, когда я её переношу, у меня внутри что-то сжимается. Она старается помочь, напрягается, но тело не слушается. Никогда не слушалось. С самого детства.
Мы идём в ванную. Я включаю тёплую воду, мочу полотенце, аккуратно протираю её лицо. Лена закрывает глаза, как ребёнок. И опять улыбается.
— Ну что ты всё улыбаешься? — спрашиваю я, пытаясь сделать голос весёлым. — Что такого смешного?
— Ты… х-хорошая, — выговаривает она, глядя мне прямо в глаза. И я замираю. Потому что в этот момент я понимаю: она всё знает. Всё чувствует. Мои слёзы по ночам, мои разговоры с мужем, мои сомнения. Она знает, как мне тяжело. И эта её улыбка — не просто так. Это её способ сказать: «Прости, что я такая. Прости, что тебе приходится».
Я отворачиваюсь, чтобы она не видела, как у меня дрожит подбородок. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой. Она и так всю жизнь живёт с этим. С ДЦП, с телом, которое не слушается, с миром, который для неё слишком сложный.
Мама умерла месяц назад. Это было так внезапно, что я до сих пор не верю. Тромб. Ей было всего 52. Она была сильная, как скала. Всю жизнь тянула нас с Леной. Работала на двух работах, ухаживала за Леной, готовила, стирала, возила её на массажи, на процедуры. Я никогда не слышала, чтобы она жаловалась. Ни разу.
— Аня, ты не переживай, — говорила она, когда я звонила и спрашивала, как дела. — Мы справляемся. Ленка у меня молодец, ест хорошо, улыбается. А ты там работай, учись, замуж выходи. Живи своей жизнью.
И я жила. Работала с 18 лет. Сначала официанткой, потом администратором в салоне, потом в офисе. Всё, что зарабатывала, делила на три части: себе на жизнь, на съёмную квартиру с мужем и на Лену. Памперсы, лекарства, сиделка, массажи — всё это стоило бешеных денег. Но я не считала. Это же моя сестра. Моя семья.
А потом мамы не стало. Я приехала на похороны, как в тумане. Родственники собрались, плакали, обнимали меня. А потом, когда всё закончилось, началось.
— Аня, ты же понимаешь, что Лену теперь тебе забирать, — сказала тётя Света, мамина сестра. — Куда ей ещё? Ты младшая, ты должна.
— Должна? — переспросила я, чувствуя, как внутри всё закипает. — А где вы все были, когда мама одна её тянула? Где вы были, когда я деньги на сиделку присылала? Почему никто не звонил, не спрашивал, как они там?
Тётя Света отвела глаза. Дядя Коля, её муж, кашлянул и сказал:
— Ну, Ань, у нас свои заботы. Дети, работа. Ты же понимаешь.
Я понимала. Понимала, что никто из них не хочет брать на себя ответственность. Никто не хочет Лену. Она для них — обуза. А для меня — сестра.
— Аня, я не хочу быть злодеем, — говорит Олег, мой муж, сидя на кухне. Он только вернулся с дежурства, усталый, в форме. — Но ты должна понять: мы не потянем. У нас и так денег впритык. А с Леной… Это не только деньги. Это время, силы. Ты себя угробишь.
— Олег, я не могу её бросить, — говорю я, чувствуя, как слёзы подкатывают. — Она же не виновата. Она моя сестра.
— А я твой муж, — отвечает он, глядя мне в глаза. — И я хочу, чтобы у нас была нормальная жизнь. Чтобы ты не убивалась, не рыдала ночами. Чтобы мы могли ребёнка завести, в конце концов. А с Леной… Ань, ей уже не помочь. Она всю жизнь такая. И дальше будет только хуже.
Я молчу. Потому что он прав. Олег всегда говорит правду, даже если она режет, как нож. Мы женаты три года, и я знаю, что он меня любит. Но Лена для него — чужой человек. Он видел её пару раз, когда приезжал к нам с мамой. Он не знает, какая она. Не знает, как она смеётся, когда я включаю ей старые комедии. Не знает, как она старается выговорить моё имя, чтобы я улыбнулась. Для него она — диагноз. ДЦП. И всё.
— Олег, я не прошу тебя её любить, — говорю я тихо. — Я прошу… просто дай мне время. Я должна понять, как быть.
Он вздыхает, откидывается на стуле.
— Ань, я не хочу тебя терять. Но если ты решишь её забрать, я… Я не знаю, как мы будем жить.
Ночью я не сплю. Лежу, смотрю в потолок. Олег спит рядом, ровно дыша. А я думаю о Лене. О том, как она сейчас лежит в своей комнате, в нашей старой квартире, где мы жили с мамой. Там пока осталась сиделка, которую я наняла на последние сбережения. Но деньги кончаются. А с ними — и время.
Я встаю, иду на кухню. Завариваю чай, но не пью. Просто сижу, глядя в темноту. И вдруг начинаю реветь. Не просто плакать, а выть, как раненый зверь. Потому что я не знаю, что делать. Я не могу бросить Лену. Не могу сдать её в интернат, где она будет просто номером. Не могу оставить её родственникам, которые даже не звонят. Но и забрать её к нам… Как? На какие деньги? На какие силы?
Я вспоминаю, как мы с Леной были детьми. Как я сидела рядом с её кроваткой и рассказывала ей сказки, которые сама придумывала. Как она слушала, глядя на меня своими большими глазами. Как мама гладила меня по голове и говорила: «Аня, ты у меня молодец. Ленка тебя так любит».
Я не хочу, чтобы Лена перестала меня любить. Не хочу, чтобы она думала, что я её бросила. Но я не знаю, как справиться.
Утром я еду к Лене. Сиделка открывает дверь, здоровается. Я захожу в комнату, где Лена сидит у окна. Она поворачивает голову, видит меня — и улыбается. Опять эта улыбка. Как будто она ждала меня всю ночь.
— Лен, я тут… — начинаю я, но голос срывается. Я сажусь рядом, беру её руку. Она тёплая, но слабая. — Лен, я не знаю, что делать. Мама ушла, и я… Я боюсь, что не справлюсь. Олег против. Денег нет. А я… Я не могу тебя бросить. Но я не знаю, как нам быть.
Она смотрит на меня. Долго-долго. А потом говорит, медленно, с трудом:
— Аня… Я… не х-хочу… тебе… т-тяжело.
Я замираю. Она никогда так не говорила. Никогда не пыталась объяснить, что чувствует. Я думала, она просто принимает всё, как есть. Но она всё понимает. Всё.
— Лен, ты мне не тяжела, — вру я, потому что не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой. — Ты моя сестра. Я тебя люблю.
— Я… т-тоже, — отвечает она. И сжимает мою руку. Слабо, но я чувствую это. И в этот момент я понимаю: я не сдамся. Не знаю, как, но я найду выход. Ради неё. Ради этой улыбки.
Я возвращаюсь домой и говорю Олегу:
— Я забираю Лену. Не сразу, но забираю. Я найду работу получше. Найду сиделку. Подам на пособие. Но я не брошу её.
Он смотрит на меня, молчит. А потом говорит:
— Ань, я не обещаю, что буду рад. Но я тебя поддержу. Ты моя жена. А Лена… Она твоя семья. Значит, и моя тоже.
Я плачу. Потому что не ожидала. Потому что думала, что он уйдёт. Но он остаётся. И это даёт мне силы.
Я начинаю искать выходы. Звоню в соцслужбы, узнаю про пособия. Пишу в благотворительные фонды. Ищу вторую работу. Это тяжело. Это выматывает. Но каждый раз, когда я еду к Лене и вижу её улыбку, я понимаю: оно того стоит.
Сейчас Лена живёт с нами. Это не сказка. Это тяжело. Олег иногда ворчит, я иногда срываюсь. Денег всё ещё не хватает. Но Лена улыбается. И эта улыбка — как маяк. Она напоминает мне, почему я не сдалась. Почему я выбрала любовь, а не долг. Почему я выбрала семью.
Я не знаю, что будет дальше. Но я знаю, что мы справимся. Потому что у нас есть Лена. И её улыбка.
Автор: Всё по полочкам