ЖИЗНЕННЫЕ РАССКАЗЫ

БЛИНЫ С ПРИПЁКОМ — ИДЕАЛЬНЫЙ СТАРТ МАСЛЕНИЦЫ! Сегодня предлагаю вам вкуснейший рецепт, который точно покорит ваши вкусовые рецепторы блины с припёком! Это старинный способ приготовления блинов, когда начинка сразу "впекается" в тесто. Сыр и колбаска внутри — ну просто сказка! 😍 Ингредиенты: - Яйца — 2 шт - Твёрдый сыр — 100 г - Колбаса (или ветчина) — 120 г - Сахар — 0,5 ст. л. - Соль — 0,5 ч. л. - Тёплое молоко — 500 мл - Мука — 160 г - Растительное масло — 20 мл А вы когда-нибудь пробовали блины с припёком? Готовите их дома? Делитесь впечатлениями в комментариях! ⬇️ Не забудьте оставить свой отзыв — очень интересно узнать, как вам понравился рецепт! Если всё понравилось — ставьте ❤️ и делитесь с друзьями! #блинысприпеком#вкусныеблины#домашняякухня#рецептнакаждыйдень

Мы сидели ровно под их окнами, делали препятствия на муравьиных тропах. Услышав монолог Элькиной бабушки, мы прижались к стене и заговорщицки прислушались. Приходилось зажимать обеими руками рот, чтобы не рассмеяться. Элька, ещё не хлебнувшая всей глубины человеческой жестокости, смела перечить бабушке: — Я не рыжая, у меня волосы цвета вечернего льна, мне так папа сказал! —Папа! - бухтела бабушка, словно озабоченная цыплятами наседка. - Слушай что я говорю! Отец тебя год как не видел, а я каждый день наблюдаю. Рыжей ты стала, и лицо вытянулось, вот куда ты щёки девала? А лоб каким высоким становится - страсть! Надо бы отрезать тебе чёлку... Родители не совсем бросили Эльку. Иногда, один-два раза в год, они наведывались, чтобы проверить - стала ли Элька хоть чуточку краше? Но она становилась ещё более несуразнее и худее. И они опять не забирали её с собой. Я никогда не любила Эльку. Никто её не любил. — Между прочим у неё полное имя Элина, - удивила меня как-то Элькина одноклассница, мы бы подругами: Светка в третьем классе, а я в четвёртом. — Да ладно... Я даже обиделась. У меня, такой всей из себя популярной и симпатичной, было простое имя Валя, отдающее каким-то колхозом, а тут - Элина! Представляете? Вот это тонкокостное, забитое всеми убожество - и Элина! — Ну так в журнале написано и учителя к ней так обращаются, - пожала плечом подруга, глаза её сузились, взгляд стал брезгливым. Мы обе смотрели на узкий затылок Эльки: она склонилась над песочницей и объясняла что-то четырёхлетней малышке. — Пфф! ПрЫнцесса, блин! — И не говори. Страхолюдина. Она была такой жалкой — костлявая, как голодный воробей, с вечно испуганными глазами. Её руки торчали из рукавов, как молодые прутья березы, а жидкие волосы висели безжизненно, уныло, несмотря на оранжево-рубиновый цвет. Она не умела огрызаться, не умела дать сдачи. Даже если её толкали, она просто подбирала портфель и шла дальше, будто так и надо. Мы смеялись над ней. Я тоже. — Элька, а тебя дома кормят? — дразнилась я, когда она пробиралась мимо нас на узкой тропе из школы. - На, держи, съешь хоть что-нибудь! Я выплёвывала на ладонь жвачку и протягивала Эльке. Она опускала голову и молчала, а мы переглядывались и хихикали, а потом эта самая жвачка летела Эльке в спину - я целилась в волосы, но промахнулась... Однажды после физ-ры одноклассники заперли её в туалете, а когда она вырвалась и побежала на урок, то ещё не знала, что Витька вытащил её тетрадь из портфеля и сунул под струю воды. Учительница потом орала на неё за «неряшливость», а Эля просто сидела, покраснев, и кивала. Ещё, помню, у неё был старый пенал с отколотой крышкой. Однажды Светка «нечаянно» уронила его на пол и наступила. Пластик треснул, карандаши рассыпались. Эля молча собирала их, а дети, давя смешки, притворялись, что не виноваты. — Ой, извини, — фальшиво сказала Светка, — Ты же не обиделась? Эля промолчала. Тогда Светка пнула один из рассыпанных карандашей ближе к доске. — Ой, опять случайно! Какая я неуклюжая! Всё это передавалось мне с наслаждением и мы обе смаковали подробности очередного унижения Эльки. — Эль, давай дружить! — вдруг заявила я ей как-то на перемене. Она удивилась, даже глаза загорелись. Именно такой реакции я и ждала. Я тут же стала холодной и отступила: — Подожди… Мне вспомнилось... Наташка сказала, что ты про неё гадости говорила. Правда? — Н-нет… — залепетала она. — Ага, врёшь! — я фальшиво надулась. — Не нужна мне такая подруга! Пошла вон! Она сжалась, будто её ударили. Как-то перед 8 Марта мы «подарили» ей коробку. Внутри лежал дохлый голубь, которого нашли у школы. Эля открыла, побледнела, но даже не закричала. Просто закрыла коробку и ушла. А мы ржали. Но самым простым и забавным было делать вид, что её нет. Если она случайно задевала кого-то в коридоре, мы орали: «Ой, кто это прошёл? Ветер?» Если она пыталась что-то сказать, мы перебивали: «Тише, тише, кто-то пищит! Наверное, мышь завелась под полом! Ааааа! Бежим!» И ещё много, много чего мы творили с Элькой... Откуда шли корни этой нашей беспричинной жестокости? Что за животная, низменная потребность заставляла нас клевать слабого, "не такого", выбивающегося из толпы человека? Да ведь мы сами вычленили её из своей среды как чуждую нам... Это было что-то на уровне инстинкта, того самого, что заставляет некоторых птиц заклёвывать более слабых сородичей, когда им не хватает корма. Мне кажется, что подобный инстинкт заложен и в человеке, и только разум, развившийся и созревший, может его нивелировать или совсем победить. Именно он способен обуздать наши чувства, благодаря ему мы, уже взрослые, видим мир не двухмерным и плоским, не созданным только для того, чтобы всё вертелось вокруг нас одних... А до той поры Элька была не более, чем мишенью, громоотводом для всего дурного что сидело в нас. Идеальная жертва. Единственные, кто её любил — малыши из двора. Они висели у неё на руках, тащили за футболку, звали играть. Эля копошилась с ними в песочнице, строя замки, которых никто из малышей не разрушал - они были очень красивыми, с башенками, на зависть... Их разрушали мы. А иногда я замечала, как она украдкой смотрела на нас — на наш шумный, весёлый кружок, где никто не боялся громко смеяться, на то, как играем мы в мяч или казаков-разбойников... Однажды я увидела, как она улыбнулась. Мы дурачились, Васька поскользнулся и сел в лужу, все орали от смеха. И Эля — тоже. Тихо, про себя, но я заметила. — Чего ржёшь? — резко повернулась я к ней. — Тебе кто разрешал смотреть сюда? Она сразу сжалась, будто её ударили. Малыши вокруг затихли, испуганно глядя то на неё, то на меня. — Извини… — прошептала Эля. — Иди отсюда, — бросила я. Она собрала кукол и увела детей за собой. А я потом весь день злилась — не на неё, а на себя. Потому что вдруг поняла: она не злилась в ответ. Никогда. Просто уходила, просто отводила глаза... Апогеем моей жестокости стал один фокус, который я проделала с Элькой. Сколько раз я её обижала, но именно тот случай остался в моей памяти глубоко, он словно отпечатался трёхмерной фотографией на сетчатке моих глаз и заставлял мучиться чувством вины долгие годы... Мне было десять. Папа, смеясь, показывал мне приём из карате — как ловко перекинуть противника через плечо. Его сильные руки мягко направляли мои движения, а я восторженно ловила каждое слово. "Только в крайнем случае", — предупредил он, одёргивая моё рвение. Но в моей голове уже зрел другой план. На следующий день я увидела Эльку во дворе. Она сидела на старой покосившейся скамейке, окружённая малышнёй, и что-то тихо рассказывала. Солнце пробивалось сквозь листву и играло бликами в её жидких волосах. Она улыбалась — робко, но искренне. И почему-то именно это меня бесило больше всего. Элька идеально подходила для моей игры: во-первых, её не жалко, а во-вторых, она тощая, лёгкая, мне будет не тяжело её поднять. — Эль! — позвала её я сладким голосом, - привет, чем занимаешься? Она вздрогнула, как испуганный зверёк, но когда увидела мою улыбку, её лицо осветилось. Господи, как же она была наивна. — Хочешь, научу тебя крутому приёму? — протянула я всё также дружелюбно, чувствуя, как в груди разливается липкое, тёплое предвкушение. — Будет весело. Её глаза — большие, доверчивые — вдруг загорелись. Она поспешно кивнула, сбиваясь с ног, чтобы подбежать ко мне. Я поставила её за спиной, взяла её узкую, хрупкую руку. Её пальцы были холодными и сухими, неприятными. — Сейчас ты полетишь, как в кино, — пообещала я ей. Рывок. Она не успела даже вдохнуть. Мгновение — и Элька уже лежала на земле, сгорбившись, как птенец, выпавший из гнезда. Сначала в её глазах было только недоумение. Потом пришла боль, и они наполнились слезами. Она схватилась за руку, сжалась в комочек, но не закричала. Никогда не кричала. — Зачем?.. — прошептала она, глядя на меня снизу. А я стояла над ней, и вдруг впервые испытала что-то похожее на жалость. Она заплакала и ушла домой, баюкая повреждённую руку, а я осталась стоять, испытывая смешанные чувства. С одной стороны это было удовлетворение, что Элька опять получила на орехи, с другой - это было уж слишком жёстко. Мне запомнился её ошалевший взгляд, когда она смотрела на меня снизу, валяясь под моими ногами. Она смотрела на меня так, как смотрят бездомные собаки, когда их подзывают, а потом бросают в них камнем. Сначала — надежда, дрожь в хвосте, робкий шаг вперёд... а потом — удар, боль и непонятное, детское недоумение: "За что?" И я осталась стоять, чувствуя, как что-то тяжёлое и незнакомое переворачивается у меня внутри. Солнце всё так же играло в листве. Малыши смеялись вдалеке. А я впервые поняла, что есть боль, которая не оставляет синяков. И эта боль теперь была знакома не только Эльке, но и мне. Мне было двенадцать, когда мы уехали. Новый город, новые лица — я думала, что оставлю всё плохое там, в старом дворе, среди покосившихся качелей и вытоптанной песочницы. Но Элька не отпускала. Она приходила ко мне не во снах, а почти наяву, мысли возвращались к ней то и дело. Тоненькая, как тростинка, с глазами, полными недоумения, всеми гонимая и избитая... За что я с ней так? Как она живёт сейчас? Продолжают ли над ней издеваться? Я фантазировала, что никуда не уехала, и что Элька стала мне подругой. Я защищала её мысленно ото всех и с губ моих при мысли о ней срывалось иногда: "Прости..." Я выросла. Вышла замуж. Родила детей. Но каждый раз, когда видела, как обижают слабого — мальчишки травили тихоню во дворе, девочки шептались за спиной у новенькой — во мне что-то сжималось. Я не могла пройти мимо. — Мам, да ладно, мы же просто играем! — оправдывался мой старший, когда я отчитывала его за то, что он дразнил младшую сестру. — Это не игра, — говорила я, и голос дрожал. — Когда один смеётся, а другому больно — это не игра. Это подлость. Я видела в их глазах то же недоумение, что когда-то было в моих. "Ну и что? Все так делают". Но теперь я была по другую сторону. И пыталась объяснить то, что никто не объяснил мне. Я злилась на Элькину бабушку. Я часто думала о ней. Почему она никогда не заступалась за внучку? Наверное, та просто не жаловалась. Молчала, как маленький мученик, принимая пинки и насмешки как должное. А может, взрослым было просто удобно не замечать. А надо было бы этой бабушке выйти и настучать нам веником по башке! Выругать нас! Застыдить! Сказать: "ещё хоть раз и я так вам..." Но бедная Элька всегда была один на один со стаей диких, бессердечных ворон. Прошло так много лет... А я всё думала о ней и хотела попросить прощения. Искала её в соцсетях. Нет человека с именем Элина Бурсинцева. Сменила фамилию? Уехала? А может и нет её, может её довели... Страшно об этом и думать. В тридцать шесть лет меня неожиданно разыскала в соцсетях Светка. Странно, но о ней я вообще почти не думала. Разговорившись, она пригласила меня в город детства, к себе в гости. — Вспомним беззаботные дни, прогуляемся по местам былой славы! - сказала она. Дети остались с бабушкой. Муж хотел ехать со мной, но я отказалась - это было путешествие, которое я должна была совершить одна. Дорога заняла почти сутки, но казалось, что я проделала путь длиною в жизнь. Когда поезд остановился на знакомой станции, сердце забилось так сильно, что я боялась - вот-вот выпрыгнет. Светка встретила меня тем же беззаботным смехом, тем же лёгким объятием. Мы болтали до поздней ночи, вспоминая школьные проделки, и только когда бутылка вина опустела, а смех стал тише, я набралась смелости: — Свет... а Элька... ну помнишь, над которой мы издевались... Не знаешь что с ней? — Конечно знаю. Живёт здесь же, есть муж и ребёнок. Она работает в нашем краеведческом музее экскурсоводом. А что? — Ну и как у неё? Всё нормально? — Вроде бы да. Ты чего о ней вспомнила? — Да просто... Жаль её. Столько натерпелась от нас. — Мы были детьми, всё в прошлом. Забей! Ночь после разговора со Светкой прошла в тревожных снах. Я просыпалась среди ночи, прислушиваясь к тишине чужой квартиры, и перед глазами снова стояла та самая девочка с худенькими плечиками и глазами, полными немого вопроса. Утро встретило меня бледным светом сквозь шторы, и я, не раздумывая, натянула первое попавшееся платье - будто боялась, что передумаю, если замешкаюсь. Светке я сказала, что хочу прогуляться одна. Городок за окном оказался удивительно маленьким. Казалось, стоит протянуть руку - и дотронешься до детства. Те же покосившиеся заборы, та же липовая аллея у школы, даже выбоина на тротуаре возле булочной выглядела до боли знакомой. Я шла, и сердце бешено колотилось - будто не тридцать шесть мне было, а все те же двенадцать. Музей располагался в старом купеческом особняке - том самом, куда нас водили на экскурсию в четвертом классе. Тогда я толкнула Эльку так, что она упала прямо на паркет, и учительница поставила ей двойку за поведение. Теперь я замерла перед тяжелой дубовой дверью, вдыхая запах старого дерева и внезапно осознав, что не знаю, что скажу ей. "Прости"? "Я была дрянью"? Или просто посмотрю в ее глаза - те самые, которые до сих пор мерещатся мне в самые неожиданные моменты? Зал встретил меня прохладой и тишиной. Где-то в глубине звучал спокойный женский голос: "...а этот комод принадлежал семье купца Горохова. Обратите внимание на изящную резьбу..." Я подалась вперёд, чтобы её увидеть, а вдруг это и не она, голос невозможно узнать. — Девушка, вы хотели на экскурсию? - остановила меня кассирша, - нужно подождать, экскурсовод уже заканчивает. Можете пока оплатить, а затем присядьте, стулья позади вас. Я обернулась - там уже сидела супружеская пара, тоже ждала. Вышла маленькая группка людей, человека четыре, не больше. Все благодарили высокую симпатичную женщину за интересную экскурсию. Я бы ни за что её не узнала. Эля была стройной и очень изящной, и вся обстановка музея - резные стулья, тафты, диваны, картины, пианино, комоды и пузатые шкафы, вся атрибутика, что была расставлена в них и на них - всё это так органично смотрелось рядом с Элей! Она словно была из того времени, там, где осталась истинная грация и балы, где женщины носили шляпки с пышными перьями, а мужчины подкручивали усы и ухаживали за дамами крайне уважительно и галантно... На ней было платье приглушённо-жёлтого цвета, с узором в мелкий и нежный цветок. Волосы стали белыми и короткими, по уши, Эля их завивала. На носу блестели очки. Какой же она была милой, приятной, хрупкой, и голос её был таким воодушевлённым и живым! — Элина Андреевна, у вас сегодня аншлаг! - обратилась к ней кассирша, - ещё три человека ожидают! — Здравствуйте! - обратилась она к нам с улыбкой. - Прошу всех за мной! Я стояла среди экскурсантов и не могла оторвать от неё глаз. Эля рассказывала не как скучный музейный работник, заученно повторяющий факты, а как человек, влюблённый в каждый кирпичик этого города. Её голос то становился таинственным, когда речь заходила о старинных легендах, то загорался искренним восторгом, когда она описывала музейные ценности. — Обратите внимание на рояль - он выпущен фирмой Йоханнсон и в мире их было всего 200 штук. Каким образом он оказался в доме богатого купца и как смог уцелеть - неизвестно, но потомки великодушно подарили его музею. Я слушала, заворожённая. Это была не та Элька, которую я помнила — робкую девочку, что говорила шёпотом и вздрагивала от резких звуков. Передо мной стояла уверенная женщина, чьи слова увлекали, чьи жесты были плавными и выразительными. Она умела заставить людей смеяться над забавными случаями из прошлого и задумываться над трагедиями. Я смотрела на неё и думала: Боже, как же она изменилась. Она не узнала меня. Либо сделала вид, что не узнала. Но я-то узнавала её с каждой минутой всё больше — и не могла поверить, что эта яркая, эмоциональная женщина когда-то была той самой Элькой, которую мы все считали жалкой и незначительной. Когда экскурсия закончилась, туристы не спешили расходиться — задавали вопросы, благодарили. Эля отвечала всем с одинаковой теплотой, и я видела, как люди уходили довольные, будто не просто послушали лекцию, а пережили что-то настоящее. Я осталась в зале, нервно перебирая ремешок сумки. И вот она подошла ко мне. — Вам что-то ещё рассказать? — спросила она вежливо, но без тени узнавания. Я открыла рот — и вдруг поняла, что не знаю, с чего начать. "Ты помнишь меня?" "Прости меня." "Как ты стала такой?" Но вместо этого я просто сказала: — Вы… очень хорошо проводите экскурсии. Она улыбнулась — не той робкой улыбкой из детства, а лёгкой, искренней. — Спасибо. Это моё любимое дело. Она собралась уходить, я дёрнулась вперёд. — Постойте, Элина Андреевна! Вы меня не узнаёте? — Нет... - сказала она удивлённо и только сейчас внимательно вгляделась в моё лицо. Я ей всё объяснила и поняла - она вспомнила. — Элина... ведь можно так? Это может показаться странным, но я все годы жила и вспоминала тебя. Если бы ты знала как сильно меня мучает совесть за то, как я с тобой поступала. Прости меня, пожалуйста, от всей души прошу тебя - прости! Прости, Элина, мне так жаль, я была такой св*лочью! В её глазах блеснули слёзы, она заморгала чаще, чем необходимо. — Да, да, я прощаю тебя. Не переживай. Она дотронулась до моего плеча, похлопала совсем слегка, по-дружески, и ушла... Я вышла на улицу и пошла, не разбирая дороги. Тёплый летний ветер откидывал назад мои волосы и слёзы косо лились по щекам. Как же много было тех слёз! Я шла и словно проваливалась в какие-то дыры истории, нашей истории - нашего детства и жизни. Улица с купеческими домами... Старые торговые ряды... Крутой спуск к широкой реке... Сколько бегали мы здесь, сколько чудили! Разлетелись годы, как птицы - их не ищи. Растаяли, что тот туман над Окой, наши детские дружбы, фантазии и мечты. Всё ушло, оставив осадок опыта жизни. Возможно, именно из этого опыта и произрастает самое лучшее, что есть в человеке: разум, доброта, смирение, внутренний покой... Но даже на это можно время от времени закрыть глаза и учудить глупости... И только от одной вещи никогда человеку не скрыться - от совести. Уж если она зародилась, то всё - пиши-пропало. Душу выест, с ума сведёт, но покоя не даст никогда, пока не восторжествует добро и справедливость. Элина простила меня. Она так сказала. А я... я так и не могла простить себя до конца за детскую, плохо осознаваемую жестокость. Автор: Пойдем со мной

Оттуда на неё смотрела миниатюрная, подтянутая женщина с коротко стриженными, уложенными в аккуратную причёску волосами, скромным макияжем на строгом лице и красивыми серёжками в маленьких мочках ушей. Брючный костюм графитового цвета, нежно–голубая блузка, туфельки… А ножки, как у Золушки, – маленькие, точно девичьи, — уверенно шагают в ботильончиках на танкетке. Мария Алексеевна была из той породы женщин, которые с возрастом приобретают особенный шарм и не перестают быть «вкусными», заставляющими оборачиваться им вслед. Такие и в пятьдесят могут покорять сердца одним взмахом ресниц. — Ну что, пора домой? — сказала она будто кому–то невидимому, стоящему справа. — Федя где твой, а? Задерживается? А ты всегда вовремя приходил, никогда тебе не ждала… Женщина вздохнула, схватила с полки шляпку, перчатки, взяла со стола сумочку и вышла из кабинета, щелкнув выключателем. Комната погрузилась в темноту, только фотокарточка в рамке на столе вспыхивала, отражая свет от фар подъехавшей машины. На фото Машин муж, Семён, ныне покойный, улыбается своей Марусе, подмигивает весело и задорно… Мария Алексеевна овдовела семь лет назад, теперь жила с сыном Фёдором, всю свою любовь и заботу тратила на него. Он отвечал нежностью и лаской. Семёна не хватало обоим, каждый переживал это тихо, молча, только иногда Мария Алексеевна, вздохнув, говорила, что, мол, теперь, когда мужа больше нет, ей никто и не нужен, смеялась над подругами, встречающимися с другими мужчинами, уверяла, будто любовь бывает только раз, а всё остальное – это суррогат. — Нам ведь хорошо вдвоём, правда, Федя? — спрашивала она сына. Тот кивал. Фёдору было тридцать два, он забрал в свою квартиру маму после похорон отца и теперь как будто снова стал подростком, который немного стесняется взрослой тётеньки рядом, но и готов помогать ей, оберегать, заботиться, заняв место папы… — Мам! Привет, извини, задержался! — Федя влетел в холл первого этажа, замер у вертушки на проходной, подождал, пока мать отыщет в кармашке сумки карточку, прислонит её к датчику, тот загорится зелёным, выпуская женщину из здания. — Да–да… Я понимаю, работа… — протянула женщина, взяла сына под руку и направилась к его машине. — Снега–то сколько навалило, да Феденька? А помнишь, как с отцом ездили за город, как он нанял специально для нас сани с тройкой лошадей, как катались, а колокольчики звенели… И Семён сам правил… — Помню, мама, помню, конечно. Ну что, домой? — Федя открыл перед матерью дверцу машины, она грациозно опустилась на сидение. — Ты знаешь, нет… Давай в магазин заедем, в торговый центр, хочу вот тёте Варе что–то ко дню рождения посмотреть… Ты, кстати, поедешь в субботу? Она очень звала! Тётя Варя, мамина подруга, была весьма странной, погружённой в мир грёз и гаданий женщиной, постоянно что–то предсказывала, провидела, предрекала. Ничего из того, что она шептала, не сбывалось, но Мария Алексеевна всё равно ей верила, всплёскивала руками и кивала, попивая дорогой индийский чай в Варвариной гостиной. — Нет, не получится. Решили с ребятами на хоккей сходить, — вливаясь в поток машин на третьем транспортном кольце, покачал головой Фёдор. — Потом, ты же знаешь, я тётю Варю не очень перевариваю, ещё брякну чего–нибудь… — Ну что ж… Раз хоккей важнее… Мария Алексеевна обиженно поджала губы, отвернулась и стала смотреть в окошко. Вот покойный Семён всегда сопровождал её, куда бы она не пошла, они ходили парой, как попугаи–неразлучники, разлучаясь лишь на время работы. — Мама, не начинай, пожалуйста. Так, сейчас повернём, припаркуемся и можно выходить. Не укачало тебя? Может, водички? — тревожно спросил Фёдор. Ему показалось, что мама какая–то бледная, уставшая. — Нет, спасибо. Ты хотя бы сможешь проводить меня до магазина, или опять дела? — всё еще дуясь, поинтересовалась женщина, поправляя шляпку. — Да схожу я, схожу. Мне надо ещё в «Электронику» заскочить, батарейки купить. — Ну да, батарейки… Хорошо. Мария Алексеевна подала сыну руку, вылезла из машины и зашагала к эскалатору. На подземной парковке было много машин, стоял запах бензина, и бухала где–то тачка для перевозки товара. — Мама, подожди! Ну куда ты?! — Фёдор побежал за своей спутницей, на ходу ставя машину на сигнализацию. Мама устала, недовольна, что он бросит её в субботу, поэтому так капризничает… Ну, шопинг всегда действовал на неё благотворно! Мария Алексеевна поднялась на второй этаж торгового центра и направилась к магазину меховых изделий. — Ма, ты что, надумала дарить ей шубу? — усмехнулся Федя. — Нет, представь себе, Варенька хочет муфточку. Шуба у неё есть. Не мешай, я должна всё посмотреть… К вошедшей женщине подскочили консультанты, стали предлагать дорогущие меха, Мария Алексеевна щупала, мяла, трогала, гладила, примеряла, потом качала головой. — Всё не то! Нет, это совсем не то! Неужели у вас нет ничего более качественного?! — сетовала она, но тут замерла, смотря куда–то вперед и чуть влево. — Федя! Феденька, смотри, вот то, что нужно! — она схватила сына за локоть и ткнула пальцем в какую–то лохматую, чёрную муфту с длинными, точно усы у кота, белыми вставками. — Мам, ну тогда ты покупай, а я рядом, за батарейками схожу. Ок? — Что такое «ок»? Федя, я же просила, говори нормальным языком! Хорошо, я помню, что ты рядом, но не потеряйся, умоляю! Фёдор кивнул, улыбнулся продавцам и ушёл. Мария Алексеевна, расплатившись и попросив празднично упаковать покупку, теперь стояла у перил, рассеянно смотрела вниз, на суетящихся внизу людей. Шапки, куртки, пакеты — цветные, пестрые, с бантами и без, огромные сумки из продуктового отдела или маленькие из ювелирного – мельтешили, перетекая с одного места на другое, соединялись в потоки и потом расползались по линиям торгового центра. Люди смеялись, пили кофе, дети бегали туда–сюда, родители звали их, брали за руки, потом опять отпускали. Семён не любил торговые центры, походы по ним терпел только ради Маши. Фёдор такой же… Как же повторился в нем муж, даже удивительно, как возрождается в детях то, что было в родителях… У колонны напротив Марии Алексеевны стояла девушка. Она то и дело поглядывала на часы, нервничала, переминалась с ноги на ногу. Но тут к ней подбежал паренёк, обнял, стал целовать, Мария Алексеевна смущенно отвела глаза. — Все девчата с парнями, только я одна… — пропела она, уткнувшись в воротник пальто. Вспомнилось, как они с будущем мужем назначали встречи у метро. Семён всегда приходил первым, всегда с цветами, торжественный и свежий, радостный такой. Но никогда на людях не целовались, ну не прилично это! Неприлично! Современная молодёжь разнузданна, ещё неизвестно, кого в жёны выберет Фёдор… А кстати, где он?! Мария Алексеевна стала искать глазами сына. Тот, улыбаясь, опять со своими шуточками, беседовал с какой–то блондинкой, стоящей за кассой в магазине электроники. Девица смущенно улыбалась, Федя травил очередной анекдот. — Нет! Не дело! Надо вытаскивать его оттуда! — подумала Мария Алексеевна и уверенно зашагала к Фёдору. — Федя! Феденька! Фёдор Семенович! Ой, извините, я прервала вашу беседу? — как будто виновато спросила она у девушки. Та пожала плечами. — Ещё раз пардон, но нам пора. Фёдор, ты уже купил, что хотел? Мужчина кивнул, подмигнул кассиру и, спрятав кошелёк, развёл руками, поймав на себе строгий взгляд матери. Та молчала, пока шли к машине, также молча выехали на трассу. — Что?! Ну что такого? — ударил мужчина по газам, стараясь вырулить с парковки. Мать вдруг как будто взорвалась. — Федя! Ну как так можно? Какая–то кассирша, лимита, небось три класса образования, а ты с ней, как с подруженькой! Еще в дом к нам её приведи, за стол усади и ужин приготовь! Фёдор, я всегда учила тебя выбирать женщин, рассказывала, на что обращать внимание, а ты… — Ах, вот в чём дело… Мам, перестань, мы просто поговорили, это был акт вежливости. — Какая вежливость? О чём ты вообще? Я стояла, ждала, я устала, а ты… Твой папа, родной мой, никогда не позволял себе вот так флиртовать с другими женщинами, если рядом я, да и без меня тоже. Я же видела… Я всё видела… Я знаю этих охотниц! Она сразу, небось, заметила и твои дорогие ботинки, и кошелек, и то, как ты держишься, да даже аромат, Федя, он сразу выдаёт богатого, состоятельного человека. А она?! Ты почувствовал, что от неё пахло щами?! Обычными столовскими щами! Она даже не позаботилась купить себе духи, чтобы хоть как–то соответствовать!.. Фёдор резко затормозил, свернул к тротуару. Сзади забибикали, кто–то крикнул в открытое окно ругательство, Фёдор ответил, не стесняясь матери. — Что ты творишь?! Мы могли разбиться! — испуганно прошептала Мария Алексеевна, схватившись за колени. — Брось. На такой черепашьей скорости не то, что разбиться, даже ноготь сломать ты бы не смогла. Мам, — глубоко вздохнув и расстегнув верхнюю пуговицу на сорочке, продолжил Федя, — я не отец. Я никогда не заменю тебе его. Да, мы живём вместе, мне приятно, что ты рядом, я тебя очень люблю, но моя жизнь – это моя жизнь. Мне тридцать два, мама! И я не буду спрашивать у тебя разрешения поговорить с чужой тётей в магазине. Это глупо, ты понимаешь? Ты отпусти меня, пожалуйста, я уже взрослый, и когда–нибудь, уж извини, я всё равно женюсь, у меня будет своя семья. В ней всегда будет место для тебя, если ты захочешь, но это будет уже моя семья. Ты ревнуешь меня, как бы ревновала отца. Мам, может, тебе сходить к психотерапевту? Они щёлкают такие случаи, как орешки! Тебе станет легче, точно! Мария Алексеевна, пока он говорил, всё больше вдавливалась спинку кресла, сжимала до белесых пятен ладони, а губы её сомкнулись одной сплошной ниточкой. При упоминании о психотерапевте её подбородок задрожал. — Ты хочешь, чтобы я пошла к психиатру? Ты считаешь, что я сумасшедшая? — прошептала она и закрыла глаза, качая головой. — Какой кошмар! Какой ужас, Федя! До чего мы докатились!.. — Ты не псих, мама. Ты просто переживаешь, это затянулось, и тебе нужна помощь. Вот и всё. — Я поняла, дорогой. Я всё поняла, — Мария Алексеевна вздохнула. — Ну ладно, ладно! — она стала нервно расправлять складочки на полах пальто. — Ты можешь отвезти меня к Тарончику? Я не хочу есть дома… Можешь? Фёдор согласно кивнул и вырулил на Нахимовский проспект. Навстречу бежали тощие, как гусеницы–палочники, фонари, светофоры моргали своими яркими трезвучиями, а по стеклу забарабанил дождь. Значит, опять всё растает, будут лужи, улицы станут плаксиво кукситься, а помытая недавно машина опять превратится в участника ралли по бездорожью… Небольшое армянское кафе освещалось снаружи гирляндами лампочек. Фёдор припарковал машину на стоянке для посетителей, вышел, обежал автомобиль, открыл дверцу матери. Та, худенькая, совсем как–будто ставшая тенью, вышла на тротуар, смахнула со щеки то ли слезу, то ли каплю дождя и пошла ко входу. — Мам, подожди, скользко, поддержу! — крикнул ей Федя, проверяя, заперты ли двери машины. — Ничего, сынок. Я не хочу навязываться тебе. Сама дойду. — Ой, мама! МХАТу сто лет. А ну стой! Мужчина, поскальзываясь, подбежал к ней, взял за руку и уверенно повёл вперед. Они сели за свой любимый столик у окна. Тут же официант, узнав Марию Алексеевну, принёс и поставил к ним на столик свечку в пузатом, с вырезанными на нём звездочками подсвечнике. Мария любила смотреть на пламя свечи, это её успокаивало. — Спасибо, Ваграм, а что, Тарон Аркадьевич сегодня здесь? — А где же ему ещё быть! Конечно здесь, вас только ждали! Что будете есть? Как обычно? — Ваграм, давайте–ка нам сначала мне «Греческий», маме сациви, хачапури конечно же, потом Марии Алексеевне форель, мне хашламу. Ну и бутылочку красного, как обычно. — Федя, ты же за рулём! — ужаснулась мать, схватив Фёдора за руку. — Не смей пить! — Мам, это тебе! Я думал, уместно будет… Ну ладно, бокал, Ваграм, один бокал. — Хорошо. Мы постараемся подать всё быстро. Я передам Тарону, что вы пришли, он обрадуется. Ваграм, племянник владельца ресторана, по настоянию родственника начал с самых низов, с работы официанта, крутился на кухне, выходил в зал, улыбался клиентам, подавал красивые, изысканные блюда, уносил пустые тарелки и мечтал о том, что когда–то займет место дяди. Но Тарон только–только вошёл во вкус своего предприятия. Аккуратно вписавшись в ресторанный бизнес, он уверенно вел свой корабль к прибыльным берегам, не хватало ему только спутницы жизни, той, ради кого, собственно, он бы плыл вперед, не жалея сил. Мария Алексеевна, женщина приятная во всех отношениях, интересная собеседница, красавица несмотря на возраст, стала мечтой Тарона еще много лет назад. Но он знал, что она вдова, чтит память мужа и никому не позволит занять его место. Жаль, конечно… Эта женщина рождена улыбаться, её глаза прекрасны, если в них появляется смешинка, но Тарон видел это всего один раз. Тогда Маша выпила лишнего, он, подсев к ней с Фёдором за столик, сказал какую–то шутку, Мария смеялась, как девчонка… Федя тогда смотрел скорее не на маму, а на Тарона. Тот как будто ел глазами его мать, горячим, страстным огнём пылали его зрачки. Фёдор ещё подумал, что вот она, жаркая восточная любовь, намекал потом матери, что хозяин ресторана положил на неё глаз, но Мария Алексеевна строго оборвала его, напомнив о любви к усопшему мужу. — Никогда даже мысли не допускай, Федя, что я посмотрю на кого–то другого! Семён был для меня всем – воздухом, землей, по которой я хожу, смыслом жизни. Ушёл он, ушло всё, кроме тебя. Ты его продолжение, только тебя и вижу теперь! — горячо зашептала она, потом расплакалась, ушла в свою комнату… Это было давно, но до сих пор ничего не изменилось… Ваграм подал блюда, пожелал приятного аппетита. А через некоторое время, улыбаясь и широко раскинув руки в приветствии, из своего кабинета вышел Тарон. Он сам принёс вино, открыл, налил бокал себе и Марии. Федя довольствовался лимонадом и то и дело заглядывал в телефон, что–то там читая. — Что–то случилось, сынок? Ты совсем не обращаешь на нас внимание! — с беспокойством просила Мария Алексеевна. — Вот и Тарон Аркадьевич удивлён! — кивнула она на друга. — Да что ты, Маша! Дело молодое, ретивое, пусть сам в своей жизни пути пролагает! Не мешай парню. Так что ты сама? Помнишь, я про путёвки говорил, поедешь? Всё покажу – и горы, высокие, как полёт сокола, и озёра, синие–синие, как глаза моей матери, и долины, вах, какие долины там, бирюза да изумруд смешались, родилась красота. Поедешь? Женщина высвободила свою руку из горячих ладоней ресторатора, смущенно повела головой, показывая сыну, что это всего лишь блажь Тарона, это ничего не значит, и она вовсе никуда с ним не собиралась. — Не могу, никак не могу, Тарончик. Много работы. Может, позже… — Ну, я подожду. Пусть работа закончится, как иссохший ручей, я буду ждать. За тебя, Маша! — Тарон поднял свой бокал и, кивнув женщине, сделал один большой глоток. В присутствии Марии о навсегда нервничал, а от этого становился болтлив и несколько фамильярен. Маша прощала ему всё, позволяла держать себя за руку, если не видел Фёдор, любила запах его одеколона, смешанного с ароматом табака, любила бывать здесь, но никогда не позволяла себе отвечать на внимание Тарона многообещающими словами или жестами. Только дружба, ничего другого… — Ладно, мне позвонить надо, я отойду, хорошо? На минуту всего. Мам, подумай, может, десерт? — Федя быстро встал и отошел к окну. — Не волнуйся, Фёдор, твоя мама в надёжных руках! Иди, иди, поговори! Тарон стал что–то рассказывать женщине, но та, глядя на удаляющегося сына, вдруг всхлипнула. — Ты что, Маша? Что случилось? — оторопел гостеприимный хозяин ресторана. Он всегда считал, что вызывает у дам только восторг. — Эти звонки… Днём, вечером, утром. Ему постоянно кто–то пишет, он отвечает, отвлекается от меня. Это женщины… Я знаю, что это они! Конечно, мой Федя – лакомый кусочек, но он наивный, Тарончик, такой наивный… Любая может обвести его вокруг пальца! Женит на себе, там дети пойдут, Федя не сможет бросить женщину с ребенком… — Маша, подожди, дорогая, золотая моя женщина! Я что–то не понял! Фёдору уже много лет, он настоящий мужчина, что не так? Пусть женится, свадьбу тут отметим! Ох и накормлю я дорогих гостей! Ваграм! Ваграм, неси наше свадебное меню! Маша, ты будешь в восторге. Все рецепты моей матери, всё жутко секретное и дивно вкусное. Пальчики оближешь! — Тарон собрал свои пальцы щепоткой и звонко поцеловал. Марию он бы целовал по–другому. Нежно, точно хрупкий цветок, или мотылька, что вот–вот может сгореть в его любви, жаркой и бесконечной… Мария Алексеевна вздохнула, безнадёжно и тоскливо, уронила голову на руки, застонала: — Ну а как же я? Я стану ему не нужна. Сначала он будет звонить мне каждый день, потом реже и реже, а потом и вовсе только на день рождения… А невестка… Вдруг она окажется не той, кого я бы хотела видеть рядом со своим сыном? Знаешь, я поняла, что не готова, совершенно не готова отдавать его кому–то. Федя посоветовал мне обратиться к психотерапевту, говорит, у меня что–то с головой, представляешь?.. Тарон кивнул. — Что ты киваешь?! Ты согласен с ним? Ты знаешь меня уже много лет и хочешь сказать, что я схожу с ума? — завелась Маша, оттолкнула руку мужчины, отодвинулась от него. — Нет, я всего лишь понимаю, что ты не готова. Внутри тебя пустота, Мария, и в ней, как в коконе, ты держишь сына. Освободи его, дай пустоте вырваться с дыханием и криком, и тогда там поселится что–то ещё – спокойствие, вера в будущее, в хорошее, в любовь… Тарон Аркадьевич налил им ещё вина, не стал говорить тостов, балагурить. Он сидел печальный и задумчивый. Таким Маша его особенно любила… Фёдор вернулся, еле скрывая улыбку, сказал, что просто с работы хорошие новости, принялся быстро доедать остывшее горячее… Из ресторана уехали, как только допили чай. Сегодня Мария Алексеевна не была настроена на посиделки. — Спасибо, Тарон Аркадьевич, всё было вкусно, — молодой человек пожал другу матери руку. Тот кивнул. — И вам спасибо, что заехали. Ну так если свадьба, Маша, то только у нас, обещаешь? — полушутя крикнул им вслед Тарон. Женщина помахала ему, сделав вид, что не расслышала реплики… На день рождения к подруге Мария Алексеевна поехала в субботу одна. Федя вызвал ей такси, усадил маман на заднее сидение, сунул в руки пакет с подарком и помахал вслед. — Ну, повеселитесь там! — подмигнул он. — Муфту драть не позволяй. Она слишком изысканно–странная для этого. — Болтун! — улыбнулась женщина и захлопнув дверцу, велела таксисту ехать побыстрее… Отсидев на дне рождения положенные для приличия часа три, она засобиралась домой. — Ну что ты, Маша?! Так рано ещё! — удивилась подруга. — Ещё торт, потом посидели бы, поболтали. Так давно не виделись! — Ой, что–то сердце не на месте, дорогая. Поеду. Федя там совсем один, мало ли что… — Маруся! Твоему Федору тридцатник уже! Что с ним могут сделать?! И кто?! — Ну, охотников много. Он у меня видный парень. Не обижайся, поеду… Таксист подвёз её к подъезду, пожелал хорошего вечера. Мария Алексеевна кивнула ему, попрощалась… Она вошла в прихожую, повела носом, как охотничья собака, огляделась. Вроде бы признаков пребывания чужого, а тем более чужой, нет. Даже духами никакими не пахнет. Фёдор возился на кухне, выглянул, поздоровался. — Федя, ты готовишь? — крикнула Мария Алексеевна. — Прямо слюнки текут от аромата! — Ну… Я… Да, вот хотел тебе сюрприз сделать, а то вдруг ты голодная! — закивал мужчина и замер, потому что мама смотрела куда–то столь пристально и строго, что становилось не по себе. — Что это? — с презрением ткнула она пальцем во что–то на полке в прихожей. — Где? Мам, ты чего? — Федя подошёл ближе, проследил за её взглядом. — Ах, это… Это мой тебе подарок. Ты когда муфту своей тёте Варе выбирала, я присмотрел этот головной убор и, э–э–э, и всё думал, как поинтереснее тебе его вручить. Вот такую шутку придумал. Ты же решила, что у нас в доме женщина, да? Мама, скажи, у меня же получилось? Ты поверила? — искусственно засмеялся Фёдор, снял с полки меховую шапку, напоминающую головной убор героини «С легким паром!», протянул матери. — Примерь. Это соболь. Я выбирал, чтобы подошло к твоим глазам. Ну как? Мария Алексеевна оттолкнула подарок и строго сказала: — Верни это в магазин, Федя. Я не ношу гнёзда на голове. — Мама! Но как же… — Верни, я сказала! Что, где этикетка? Где чек? Нет? — Я срезал, потому что думал, так лучше… — промямлил Фёдор. Мария Алексеевна видела, что он как будто сильно расстроен, но с этими шапками, пушистыми, дорогущими, у неё были связаны плохие воспоминания. … Она тогда ходила беременной, жутко поправилась, Семён перестал смотреть на неё, как на женщину, скорее воспринимал, как инкубатор для вынашивания сына. А потом она видела мужа пару раз в обществе какой–то женщины именно в такой шапке. Семён держал её за руку, шептал что–то на ухо, а Маша сидела в том же автобусе и жутко страдала. Она так и не видела лица дамочки, но такие шапки с тех пор ненавидела. В тот же вечер Машу увезли в роддом, Семён о своём увлечении забыл, а память и тайна между ними осталась… — Ну хорошо, неси в «секонд–хенд». Куда хочешь, неси, только мне такого не надо! — отрезала мать, ушла в свою комнату, хлопнула дверью и затихла. Она выскочила только тогда, когда услышала, как щелкнул дверной замок. — Федя! Федя, ты уходишь? Ну прости меня, прости… Просто я такое не ношу. Извини. — Не ухожу никуда. Ты не заперла дверь, я поправил. Ничего, я сдам в магазин. Мам, иди, я там мясо пожарил… — Кто–то там ходит? На лестнице! — насторожилась женщина. — Соседка. Пошла мусор выносить. Или ужинать, мама! Я хотел тебе угодить… Мария Алексеевна послушно поплелась на кухню. Есть не хотелось, болела голова, но раз Фёдор старался ради неё, то надо попробовать… … Вечером Фёдор быстро вынул из посудомойки два бокала, о которых матери знать не полагалось, и спрятал их в шкаф. До лучших времён... Федя любил маму, берег её, понимал, что она в штыки воспримет любые его «похождения». Вчера она приехала невовремя, картина «Не ждали» как будто писалась с Феди и его «ситуации», которая бежала потом по лестнице, глотая слёзы и обзывая Федьку маменькиным сынком. Ну а что он мог поделать?.. Он забрал маму к себе практически в состоянии депрессии, она стала потихоньку оживать, но только если была уверена, что сын полностью принадлежит ей. Пуповина снова была натянута между ними, туго–натуго связывая двух людей, потерявших когда–то третьего. Один из них хотел идти вперед, а второй всё еще стоял на краю могилы и смотрел, как на крышку гроба падают комья земли. Один стремился жить, вторая боялась умереть или остаться одной. И для Фединой «ситуации», которая послужила бы ножницами, разрубившими этот гордиев узел, пока не было возможности существования… Соболиная шапка подпрыгивала на белокурой головке, низенькие каблучки стучали по асфальту, а руки в тонких шерстяных варежках так и колотили по воображаемой груди Фёдора, ударяя как будто под самые рёбра… … Шапка исчезла из их дома, Мария Алексеевна о ней больше не спрашивала. Но Федя всё же сообщил, что сдал её в комиссионку, заплатили очень хорошо. — Ну и славно. И не будем больше об этом! — довольно кивнула женщина и опять уткнулась в свою вышивку… Ближе к весне случилось Марии Алексеевне захворать. Ничего серьезного, обычная простуда, но температура подскочила до сорока, Фёдор сказал, что будет вызывать Скорую. — Не стоит так беспокоиться. Позвони Тарону, пусть пришлёт нам апельсинов, он знает, где хорошие. Микстуру буду пить, меда еще у Тарончика попроси, вот всё и пройдёт. Лучше почитай мне, а?.. Но Фёдор не стал надеяться на хозяина ресторана, хотя ему написал, что мать хотела бы видеть его с гостинцами, и вызвал участкового врача. Доктор пришла не одна, а с помощницей. — Извините, тут у нас практикантка, надо опыта набираться. Вот, взяла с собой, — пояснила терапевт. — Ну, что у вас? Мария Алексеевна, сидя на кровати, смущенно рассказывала о том, как ей нехорошо, но всё это пустяки, а потом увидела в руках мнущейся в дверном проёме девчонки соболиную шапку… Один в один, как та, что подарил ей по незнанию Федя. Практикантка всё зыркала на Фёдора, Марии Алексеевне даже показалось, что она кокетничает с ним, строит глазки. А потом Маша поняла, где она видела эту девчонку! Та продавщица в торговом центре, у которой Федя полчаса покупал батарейки! — Извините меня, конечно, а что, теперь в доктора берут продавцов? Девушка, вы меня не трогайте, пожалуйста, я вам не доверяю! — оттолкнула больная руки, протягивающие ей манжету тонометра. — Да что вы, Мария Алексеевна! Это из медицинского института, Светочка, она даже отличница! — Уж не знаю, какие там у неё университеты, но я убеждена, что студенты медицинского не работают в «Электронике». И ещё, девушка, вы же эту шапочку в комиссионке купили? Я узнала её, мы сдали этот головной убор, потому что… Ну, потому что сдали, и всё. А у вас откуда столько денег, чтобы её выкупить? Боже, эти соболя преследуют меня везде! Вы сговорились что ли?! — закатила больная глаза. — Это как навязчивый сон, он мучает меня! Ты прав. Федя, я схожу с ума! — Мама! Оставь девушку в покое! И шапку тоже. Ты капризничаешь и ведешь себя отвратительно! — удивленно и немного с презрением посмотрел на мать Фёдор. — Я не знал, что ты у нас сноб! Девушка, извините! Света! Он кинулся за выскочившей на лестничную клетку практиканткой, они о чём–то там долго говорили, потом она вышла из подъезда, а он остался стоять у окна, глядя на её худенькую спину. Не было ещё в этой жизни дня, когда Федя чувствовал себя так гадко… Мария Алексеевна болела долго. То выписывалась, то снова брала больничный, теребила Фёдора, чтобы тот покупал ей лекарства, подогревал молоко или подавал чай, потом вызывала Тарона, тот привозил огромные апельсины и угощал сладкой, как пахлава, курагой. — Ешь, Мария, ешь! Это мама прислала, и вот мёд настоящий, не то, что у нас тут продают! — приговаривал он и намазывал прозрачно–золотистый, густой мёд на свежую булку из своего ресторана. — Ну что же ты с собой делаешь, Маша! Ах, как надо нам с тобой поехать в горы! Любые, какие захочешь! Горы… У них есть сердце, Маша! Оно бьётся там, высоко–высоко, и оно любит всех, весь мир. А когда в горах случается камнепад, то это зло прорвалось наружу и давит любовь, Маша… Так… Так… — Врешь ты всё, Тарончик, врёшь! Но красиво, продолжай, пожалуйста! — тихо отвечала Мария Алексеевна и слушала дальше. Ей было приятно, что Тарон и Федя рядом, что заботятся о ней. Тогда она переставала бояться одиночества. Его просто не могло быть при таком раскладе! К апрелю всё наладилось, мама уезжала, как и раньше, на работу, Фёдор спешил по своим делам. Они пересекались утром на кухне, вечером там же. Сын часто задерживался, Маша ждала его, не ложилась, потом, встретив в прихожей и сообщив, что ужин готов, садилась напротив него, наблюдая, как Федя быстро, большими глотками пьёт горячий чай, всё хотела что–то спросить, но не набиралась храбрости. Боялась… … — Фёдор, завтрак готов! Вставай, ты опоздаешь на работу! — постучалась Мария Алексеевна к сыну. — Ты нездоров? — Нет, я отлично себя чувствую, просто одевался. Завтракать не буду, спешу. Доедешь до работы сама? — Федя, поправляя запонки на манжетах, вышел из комнаты, чмокнул мать в щеку. Чисто выбритый, пахнущий «Кензо» и в новом костюме, он заставил Марию Алексеевну отступить на несколько шагов и осмотреть его своим самым строгим взглядом. — Что случилось, Федя? Почему такой вид? Ну… Ну, я хотела спросить, у вас сегодня важный день? На работе что–то? — поправилась она, погладила сына по плечу, улыбнулась. — Ты прямо как жених… Красиво… — Спасибо! Ну а вдруг?.. — улыбнулся Фёдор. — Типун тебе на язык, дорогой! Иди уже. Что там – конференция, совещание? Что? — И то, и другое. Банкет решено не организовывать. Двадцать первое мая, мама. Важный день! — поцеловал её сын в щёку и, схватив сумку, ушёл. Мария Алексеевна провожала его взглядом, потом его машину, а потом, вздохнув, убирала убежавший на плиту кофе… Чего может быть важного в двадцать первом мае? Чепуха на постном масле!.. Отпуск у Марии Алексеевны выпал на июнь. Она долго выбирала себе путёвку, сомневалась, стоит ли вообще ехать, но потом сообщила сыну, что улетает через два дня в Крым. — Одна? — задумчиво почёсывая подбородок, осведомился Фёдор. — Конечно одна, сынок! Я взяла путёвку, меня там встретят. — А Тарон сейчас где? Может, напоследок отужинаем с ним? — прищурился Федя. «Вот вырастила на свою голову смекалистого пацана!» — с досадой подумала Маша, а вслух сказала: — Не хочу. Знаешь, я последнее время так полюбила готовить. Давай лучше дома посидим, отметим мой отъезд… Посидел, отметили, Ваграм, правда, привёз любимое блюдо Марии Алексеевны – сациви, но та сделала вид, что это просто совпадение. Фёдор проводил мать до аэропорта, поцеловал, велел звонить, как только, так сразу, и уехал… Она звонила, но редко и быстро прощалась, говорила, что спешит на экскурсию. — Мам, ну признайся уже, что ты не одна! Это хорошо же! — полюбопытствовал Фёдор, но тут же выслушал лекцию о вечной верности Марии Алексеевны его отцу. — Ну да, ну да… — кивнул Фёдор и зашёл в магазин за продуктами. Он теперь добытчик, глава, надо соответствовать! …Отпуск Марии Алексеевны закончился на неделю раньше, ей позвонили с работы, сообщили о проблемах с налоговой, отозвали, велели приходить и встать грудью за родное предприятие. До Феди она всё никак не могла дозвониться, чтобы сообщить о своём раннем возвращении, а потом было уже некогда. Самолет летел весьма отвратительно, то проваливался в воздушные ямы, то бурчал турбинами, мешая поспать, потом кружил над аэропортом. Мария Алексеевна подъехала к своему дому на такси, подождала, пока её сопровождающий вынет чемодан из багажника, посмотрела на окна в их с Федей квартире, заметила, что шторы везде задёрнуты, а на кухне маячит кто–то в розовом халате, весьма легкомысленном, прямо у оконной рамы стоит и пьёт кофе из её, Машиной, чашки!!! Как ужаленная, окрепшая на свежем горном воздухе Мария Алексеевна рванула по лестнице наверх, сунула в замочную скважину ключ, рывком распахнула дверь и, не останавливаясь, побежала на кухню. — Федя! Что всё это значит, Фёдор?! — кричала она, показывая пальцем на полуголую девчонку, ту самую практикантку–кассиршу— доктора, только сегодня без соболиной шапки из комиссионки. — Что она тут делает?! Девица спокойно подняла взгляд, поставила на стол чашку, показала вошедшей женщине, чтобы не шумела, и сказала: — Потише, Федя спит ещё. Мария Алексеевна… Не знаю, мамой я вас, конечно, называть не могу, давайте пока по отчеству, так вот меня зовут Света, я… — Да какая я тебе мама?! Что по отчеству?! Ты кто такая? На пороге кухни нарисовался Фёдор, а за его спиной огромным барсом стоял Тарон Аркадьевич, потирая щетинистый подбородок. — Мам, а чего ты так рано? — зевая и никак не придя в себя, промямлил Федя. — Вызвали на работу, дорогой мой сыночек. Объяснишь, что происходит в нашей квартире? Как ты мог?! Мы же с тобой… Мы же… — захлебываясь от слёз, шептала Мария, потом, ухватившись за руку подошедшего Тарона, села на стул. — Объясни… — Мама, это Светлана. Я не хотел тебе говорить, да и вообще, всё глупо как–то получилось, я боялся вот этого всего – твоих слёз, разборок, думал, что ты свалишься с сердечным приступом. Я как трус прятал Светку, она злилась, а теперь она живёт со мной. Она моя жена, мама. Мы расписались двадцать первого мая. Я просил тебя запомнить эту дату... А тогда в магазине Света просто подменяла свою подругу. Надеюсь, ты примешь её. А если нет, то придётся нам с тобой расстаться. Я Светку не брошу. — Ужас… Ужас! Я не могу дышать, Тарончик! Я не могу… Ты… — Маша как–то нервно мотнула головой в сторону невестки, — ты же ничего про него не знаешь – как он рос, что любит, что нет, на что у него аллергия… Ты не можешь быть вместо меня рядом с ним! Нет такой женщины на этом свете, которая бы меня заменила! Нам с сыном хорошо вместе… Светлана кивала, слушая тираду свекрови, бросала взгляд на мужа, потом снова кивала, а потом, вдруг, опустившись на корточки рядом с Марией Алексеевной и глядя в её полные слёз глаза, ответила: — И нам тоже хорошо. И я не претендую на ваше место, Мария Алексеевна. Мы с Фёдором знакомы давно, только всё пожениться не решались, вы же не разрешили бы... И шапку ту он вам не покупал, это была моя… Я пришла тогда в гости к Фёдору, потом вы вернулись, я пряталась, как в кино показывают, в шкафу, потом убегала, пока вы в комнате дулись… Не очень вышло хорошо… Можно, мы будем вдвоём его любить, а, Фёдора? Я не хочу быть вместо вас, это невозможно и мне совсем не нужно. Просто давайте дружить… Повисла пауза, а потом все вздрогнули и посмотрели на Тарона Аркадьевича. Он, ударив кулаком по столу, громко, не стесняясь, раздавал указания по телефону, связавшись со своим рестораном: — Так, стол большой делаем, нет, два стола, две свадьбы. А я сказал, найдите! Тарон женится! Кто–кто… И Фёдор тоже. Свадьба будет, петь будем, гулять, маму мою привезу, всех привезу, с Марией знакомить! Машенька, милая, ну что ты как камнепад! Наоборот хорошо! Был один Федя, а стало вон сколько родственников! — Ну сколько?! Сколько? Тарон, ты ничего не понимаешь! Мы с Федей были вместе, он мне заменил всех, Семёна заменил, а теперь… — Э, женщина! Это когда ж сын мужа заменял?! Чушь! Не то ты в нём видишь. Сокола вырастила, взлелеяла, выкормила, так выпускай на волю, дай крылья расправить. Дай своё гнездо вить, чтобы род твой не кончался, чтобы жизнь была как река, чистая, горная, звонкая. А не болото зловонное! Ну, ах, не знаю, как сказать по–русски… Не знаю… — Да поняла я всё… — помолчав, ответила женщина. — Вот только не поняла, на ком ты собрался жениться? — Нет, вы посмотрите на эту святую женщину! — затряс перед её носом руками Тарон. — На тебе, звезда моя, на тебе! Две недели бараном по скалам с тобой скакал, все ноги гудят, и она ещё спрашивает… Ах! Света, постояв немного, вдруг схватила с подоконника телефон и стала что–то писать. — Чего ты? Кому? Такси вызываешь? Свет, всё не так плохо… — испуганно сказал Фёдор. — Надо было сразу всё маме рассказать. Вы меня постите, это я всё заварил, хотел, как лучше… Да… тайное всегда становится явным… Свет, не надо такси! — Какое такси?! Нет, я пишу подружке, у неё салон платьев на Черемушкинской, вот, думаю там примерить. Да и Марии Алексеевне не мешало бы. У вас какой размер? — Что? А, да, платье… Сорок четвертый. Но… — Никаких «но». Тарон Аркадьевич маму привезёт, а вы в неглиже! — возмутилась Света и покачала головой. — Так, сегодня мне на работу, тогда завтра сходим, выберем. Кому завтрак? Все подняли руки. — Ну вот и хорошо. Невестка принялась звякать сковородками, жарить яичницу и резать тонкими ломтиками сыр, Федя старался ей помочь, а Тарон, уведя Марию Алексеевну в комнату, всё уговаривал её не паниковать… Тогда он в первый раз поцеловал её… Мария Алексеевна обессиленно откинулась на спинку кресла, глядя на стоящего перед ней на коленях мужчину. Это было удивительное ощущение… И тогда ей захотелось жить дальше, дышать полной грудью, смеяться и делать глупости. Она поняла, что давно уж влюблена в Тарона, что жить без него не сможет, как без солнца!.. Искристым шампанским полилась теперь её жизнь, как в молодости. Судьба дала второй шанс на счастье, не упустить бы!.. После свадьбы Мария Алексеевна переехала к мужу, её квартиру решили пока сдавать. Фёдор и Светлана часто навещали родню, вместе ездили отдыхать. Мария вдруг поняла, что и правда, не потеряла она сына, а стала богаче, ведь теперь есть ещё и дочка. А там и внуки будут! Время, оно же быстро бежит, как горный ручей, холодный, чистый и звонкий. Он несёт всех вперед, успевай только за руки хвататься. Не успеешь – закрутит в водовороте, пропадёшь! А доверишься другому, сам сильнее станешь.

Чай, уж не так и дорого ее-то окно будет– маленькое же. Одна ведь она. И работу пока не найдет. Хотя..., – мать задумалась, как бы засомневалась, – Соседи говорят – не больно-то помощи она рада. Не знаю... – Старушка что ли? – Не-ет, что ты. Девчушка, можно сказать. Хромоногая она. Мать ее померла вот недавно, жили на ее пенсию, болела мать-то, лежала уж. Может и помнишь ты – Софья, красивая такая женщина была. Почему-то мать считала, что Андрей должен был помнить тут всех. Но он уж давным давно из станицы уехал, появлялся тут редко, лишь по необходимости. Помнил он мало кого. – Не помню, мам. – А стекло-то уж давно фанерой у них закрыто зимой. Софья ведь, не выходя из дому, прожила несколько лет. Таське двенадцать было, когда она слегла, – мать вздохнула, – Мы все помогали. Всё сама девчонка. И пироги печет, и за хозяйством... До восьмого класса худо-бедно ходила ещё в школу. Ей бы работу сейчас... А где, инвалиду-то? Андрей ездил сюда не часто. Ездил – по обязанности. Матери окна сменил давно в доме, с ремонтом помогал. Но не своими руками, конечно, нанимал... Когда-то и они с другом Мишкой просто уехали отсюда в город, снимали комнату у старушки нанимались на любые работы. Стояла задача – выжить, устроиться в городе. И, чего скрывать, когда познакомился Андрей с Лизой, когда начинали они семейную жизнь, искренне радовался, что есть у нее свое жилье. Тогда с Мишкой, можно сказать, случайно начали раскручивать они свой бизнес. Глобальных планов не было, но когда дело пошло совсем неплохо, пришел и вкус денег. Буквально за четыре года они вдруг стали владельцами оконного бизнеса. Тогда, в начале двухтысячных, эта мода на пластиковые окна сделала их довольно обеспеченными людьми. Мишка женат не был, их райцентра ему уже было мало, и он перебрался в Подмосковье. Андрей тоже переехал с семьёй в Краснодар, но оконный бизнес его процветал по всему региону. Росла дочка. Больше детей жена не хотела. Прожили они почти десять лет, и разошлись по обоюдному согласию. Расстройства от развода не почувствовали – стали к тому времени чужими людьми. Лишь мать Андрея переживала о разводе, но и она со временем успокоилась. С внучкой и со снохой перезванивалась. Милена, дочка Андрея, пока была поменьше, приезжала к бабушке в гости. – Как ты один-то, Андрюш? – переживала мать, – Ведь и покушать приготовить некому. – Мам, я имею возможность и уборку заказать, и в кафе покушать. Не переживай. Есть ведь и доставка... Ехать сюда специально, чтоб ставить бесплатно кому-то чужому окна, Андрей совсем не хотел. – Мам, это ж... Специальная машина нужна, а тут расстояние, время, замеры... – Понятно, – мать вздохнула, в общем-то, понимая сына, – Ладно, я так просто спросила. Думаю – мало ли... Андрей сегодня решил остаться у матери, переночевать. Спешить нынче ему было некуда, с собой – ноут. Но работать не хотелось, да и у матери дел было немного. Неделю назад она наняла соседа, который давно уж подрабатывал, перекапывая огород под зиму. Стояли прозрачные осенние дни. Андрей решил прогуляться по станице. Он давно уж заметил, что когда у земли наступает короткая светлая предзимняя передышка, нападает на него некая задумчивость, как будто становится зорче сердце. А здесь, дома, особенно. Андрей прошел по улице, отметил что-то новое, а потом, чтоб пройти по кругу, свернул в проулок. Он опять шел там, где прошлый раз проехал на машине. И опять перед глазами – старый дом с разбитым окном. Замка на дверях, сквозь жердяной забор, он не увидел. Хата не походила на запущенную: во дворе чисто подметено, у сарая аккуратно, по-хозяйски сложен приметок сена. И Андрей вдруг ни с того, ни с сего глазами привычно начал замерять разбитое окно. Вероятно, это уже рабочая привычка. Раз разбито, раз старое – надо менять. А тут... Треснутое стекло, старательно заклеенное скотчем, ободранная рама со слоями отошедшей, высохшей краски, с выпавшими кусками замазки. Однако за этим окном – глиняные горшки с цветущими растениями, белые в голубой цветок ситцевые занавески. И в надломанном стекле играют лучи заходящего солнца. Андрей даже подумал, что у него, в огромной его четырёхкомнатной квартире, с высокими потолками и великолепными окнами, стекла грязнее. А ещё карниз упал, да так и лежит одним концом на полу. Андрей закрыл свое окно концом бархатной шторы, прицепив его за оставшийся штырь, да и забыл. На бархатных шторах давно скопились волны пыли. Давно собирался вызвать он мойщиков окон, давно собирался нанять клининговую службу, но ... Что-то в последнее время захандрил. Совсем ничего не хотелось... Хорошо, что мать не видит сейчас его жилище. На просторной его кухне, у одной стены копились пакеты хламья, плита представляла собой нечто отвратительное и липкое. Лишь картины, подлинники, которые покупал он за немалые деньги, напоминали о том, что когда-то в этой квартире было чисто, как в картинной галерее. Когда-то... И тут из-за угла тихо вышла женщина. Сначала Андрею показалось – хромая старушка. Тощая, в большой фуфайке, юбке, платке и калошах. В руке – лопата. Она тоже увидела, стоящего за забором Андрея, приостановилась, взглянула – лицо бледное, по-детски припухлое и немного курносое, выражает смесь растерянности, испуга и любопытства. – Здравствуйте, – уже вынужденно поздоровался Андрей. – Здравствуйте, – откликнулась тихо, отпустила платок ниже на лоб и двинулась к сараю. – А я смотрю – окно разбито, – оправдывал Андрей свое любопытство, идя с другой стороны изгороди в этом же направлении, что и хозяйка, – Это профессиональное, я – оконщик. Он ожидал, что девушка хоть что-то скажет, но она молчала, открыла сарай, зашла внутрь, а когда вышла, припадая чуток на ногу, Андрей, противореча своему предыдущему решению, зачем-то предложил. – А хотите, я Вам новое окно поставлю? Совершенно бесплатно..., – видимо, благодать осенних дней ударила в голову, захотелось сделать что-то хорошее. Иначе, как объяснить этот порыв? Девушка на мгновение замерла, взглянула на него большими глубокими серыми глазами, которые вдруг показались Андрею отдаленно знакомыми, а потом отмерла, как очнулась, щёлкнула щеколда, девушка помотала головой. – Нет, не нужно, – отказалась. – Так я ж... Я денег не возьму, не думайте. Мне б обмерять его только... – Спасибо Вам, но не надо, – она оглянулась уже заходя в дом. Скрипнула дверь, хлопнула и закрылась на какую-то внутреннюю железку. Боится? Неужели он ее так напугал? Дома, уж почти уснув, он вдруг ее вспомнил. Это ж она... Ага... Точно! Он даже привстал с постели. Как мог он забыть! "Косоногая сорока ходит просит пирожка" – кричали они ей вслед. Она маленькая ещё была совсем, а вот также смотрела на них своими большими глазенками, хотя выходила на улицу редко, но когда выходила... Они ждали этого, дразнили ее из-за отца. Его терпеть не могли в станице многие. Имел он свое ружье, и тщательно охранял свой сад. А росли у него какие-то исключительные груши, сливы и виноград. Все это он отвозил на базар, и тогда его считали жадным спекулянтом. Соляным разрядом из ружья однажды прилетело Мишке. Он потом целый день просидел в реке, вымачивая из ранок соль. Они мстили Таське за отца. Дразнили ее и в школе, и на улице. Это было неким увлечением и большой радостью. Соляной дробью их было не испугать, они мстили – строили козни, обдумывали планы очистки сада. И вот однажды, притаившись за малинником, решив, что дома хозяина нет, не рассчитали – стали свидетелями неприятной картины. Отец, держа Таську за тонкую ручонку, вытащил во двор и стал лупасить веником. Она тихо пищала, подвывала, но громко не кричала. Мальчишки застыли в кустарнике, боясь пошевелиться. Отец истязал девчонку так долго, что едва хватило сил, не броситься на защиту, а когда закончил, со злобой кинул веник, толкнул Таську и направился в дом. Она присела, где стояла, обняв красные исхлестанные ноги и тихо сидела так, подвывая и не шевелясь. Мальчишки подождали ещё несколько минут, и решили ретироваться. Она обернулась, услышав их, шмыгнула носом и тихо смотрела, как лезут они через забор, подсаживая и подтягивая друг друга. Андрюха всё ждал, когда кликнет она отца, боялся, что не успеют они смыться, оглядывался на нее. Но она все также сидела и смотрела на них молча. С тех пор Андрюха больше ее не дразнил, и других одергивал. – Да чего вы... Она-то тут причем, если папаня – козел. Того сада уж не было, может поэтому он не припомнил этот двор и сад. Там совсем все по-другому. – Мам, а у этой Таси хромоногой ведь раньше забор был огромный и сад, да? – Да, было... Так ведь сгорел их сад. Пожар был большой. Давно уж... Когда хозяин умер. Тогда даже говорили, что жена и подожгла. Да-а... Давняя история. Он ведь жестокий был, видать, терпела... Бедная женщина. Тася за ней столько лет ухаживала. Ох... Таська с малолетства, считай, и стряпает, и за хозяйством... – Мам, пошли сходим вместе, замеряю раму. Я предложил, но она отказалась. – Да. Такая она. Никогда ни у кого ничего не попросит. Разве что... Давай к тётке Анне сходим, соседке ее, с ней поговорим. Они, вроде, в дружбе. Баба Анна сходить к Таисье, как называла она девушку, пообещала сама. Но вскоре пришла с ответом отрицательным. Нет, бесплатно не примет. Но вот, коль с работой чего подскажете – будет Таисья благодарна. А то никак не найдет она работу. Образования, считай, нет, инвалидность, да и транспортные у них проблемы тут... Где и нашла – не поездишь. – Уборщицей она пошла бы, только чтоб не далеко, и график чтоб под наш транспорт, а то всем в шесть утра уборку подавай, а как доехать-то, коль первый автобус от нас в восемь. Вот и мается девчонка. На инвалидскую-то не больно проживёшь нынче, – ратовала баба Аня. Андрей пообещал узнать, хоть и понимал, что тут, в этом регионе, знакомых у него практически не осталось. Но попытаться что-нибудь найти было можно. Андрей уехал из станицы вовремя. Бабье лето, как капризная бабенка, обернулось и стало вдруг снежным. Бесился ледяной ветер, нахлёстывал стены мелкой водяной пылью, протяжно-нудил в водосточной трубе, которая висела рядом с окном спальни Андрея. Работа отвлекала. А ещё Андрей заказал маленькое окно. Заказал на глаз, без замеров. Но вечерами нападала неимоверная тоска. Серая мгла затягивала небо, закрывала видимые раньше крыши домов. Он лежал у себя в квартире и думал о том – как же дует сейчас в то старое оконце с разбитым стеклом. Впрочем, там примерно такие и другие окна. И если б хозяйка дала разрешение, он поменял бы ей окна во всем доме. Благотворительно – платой за украденные из ее сада в детстве фрукты. Странная она, эта Тася. Некрасивая, несчастная, совсем уж бедная, а такая гордая. Наверное, это сочетание качеств и вызывало у него интерес. Может, настолько чванливая и глупая? Или трусливая? Или ... Работу уборщицы ищет, а от новых окон в доме отказывается. Уборщицы... Тапки его прилипали к полу. Надо взять швабру... Вот и ему б уборщицу ... Окно легко зашло в его джип. И уж через неделю Андрей ехал в станицу к матери. Так часто он к ней никогда не ездил. – Мам, а я окно все же привез. – Какое окно? – Для Таисьи этой вашей. – Вот те на! – мать всплеснула руками, – Так она ж отказалася. – Ну, может, увидит, так понравится. – Не знаю, – мать качала головой, сомневалась, – Опять что ль к Анне идти? Так ты из-за этого приехал-то? – Не надо никуда ходить. Я сам. Я вот и работу ей нашел, спрошу заодно – согласна или нет? – А что за работа? – Уборщицей. Но в городе. С проживанием. Правда, временная. – Ох, не знаю, не знаю... Ну, поди. Коль получится... Андрей поехал на машине. Выгрузил окно, смело зашел в калитку. Ни одна хозяйка не откажется, увидев такое окно. Он специально взял именно само окно, а не инструмент, как делать привычнее и логичнее. Над печной трубой стоял дым, значит хозяйка дома. Морозило и этот морозец почему-то придавал уверенности и бодрости. Андрей постучал, но за дверью долго никто не откликался. Потом скрипнула дверь, шаркнула деревянная задвижка. – Баб Ань, ты? – раздался голос из-за двери. Половицы скрипнула, скульнула дверь, и все стихло. Андрей внёс окно в сенцы и встал перед комнатной дверью, не зная, что делать дальше. Он постучал в комнатную дверь и объяснил, что он вовсе не баба Аня. – Минуту... В комнате послышалось метание, слышно было, как хозяйка хлопает дверцей шкафа, наверняка, спешно натягивает на себя одежду. Андрей стоял в тёмных сенях, ждал. Наконец, решительно распахнулась дверь, серые боязливые глаза вцепились в него. Он даже не признал ее – каштановые волнистые волосы распущены, лицо такое нежное, почти детское. Сейчас перед ним она стояла не в длинной юбке и фуфайке, как в прошлый раз, а в трико и вязаной тонкой кофте. – Не бойтесь, грабить не буду, – выпалил он, – Разрешите? – он вытащил оконную раму, оклеенную защитной бумагой, – Вот, – он поставил раму на пол. – Что это? – Окно Ваше. Знаю, знаю...Вы отказались прошлый раз. Но ведь вон погода, что творит, и я подумал ... В общем... конечно, дом выстудим немного, не сезон сейчас для установки окон, но ведь и теплее будет. Это я Вам гарантирую. – Мне не нужно, я же говорила. Мне нечем Вам заплатить. Я без работы сейчас... – Так и не надо платить. У меня бизнес оконный. Почему я не могу помочь соседям матери? Считайте, что Вы стали победителем акции " Окно в подарок". – Нет, – девушка стояла перед ним и, по всей видимости, вид нового окна ее ничуть не заставил передумать, – Нет. Так нельзя. Очень жаль, но Вы зря... В общем, зря старались. Простите... – Да Вы что? – Андрей был искренне огорчён и удивлен, – Может Вы думаете, что это долго? Я выломаю старое и поставлю вам новое окно за пару часов, и, я взял все, для откосов, если позволите. Ваши цветы... – Нет, я не могу так... Когда будут у меня деньги, я займусь домом, но не сейчас... , – она была так напряжена, что Андрей физически почувствовал это – она очень ждала, когда он уйдет. Он подхватил окно, вышел в сени. – Скажите, а могу я это окно у Вас оставить? Оно мне теперь не нужно, а Вы, когда надумаете..., – он уже собирался приставить его к стене. – Нет, пожалуйста заберите его, – девушка шла следом, припадая на ногу, как бы выпроваживая из дома незваного гостя. – Ой, я чуть не забыл, – Андрей притворился ничего не понимающим, поставил все ж таки раму на пол, – Я ж работу Вам нашел! – Работу? – она посмотрела уже мягче. – Да... Работу. Уборщицы. Пойдете? – Ну... Я... А где это? – В Краснодаре, но не пугайтесь. С проживанием и всего на пару недель, а может и меньше. В общем, фронт работ осилите, и можете возвращаться сюда, домой. Оплата – сорок тысяч, уборки много, сразу скажу... – Да? – она явно заинтересовалась, глаза забегали. – И ещё питание за счёт работодателя. – Интересно, а где уборка? Это что? Офис, производство или... – Квартира. Четыре комнаты, грязь неимоверная, хозяин – сущая свинья. Они встретились глазами, она поймала его лёгкую улыбку. – Это Вы о себе, да? Андрей не ожидал такой интуиции. – О себе, – повинно кивнул, – Но сразу скажу: хоть живу и один, но интим не предлагать, – пытался шутить, – Никаких ухаживаний и заигрываний, лишь деловое партнёрство. Плачу за уборку, ну, может и за готовку чуток... Но это на Ваше усмотрение. Она опустила голову, он не видел ее глаз, никак не мог понять, что она по этому поводу думает. Прошло несколько секунд, она подняла голову, помотала головой мелко: – Нет, простите. Но я не могу... – Почему? – Хозяйство и..., – она замолчала. – Ну, две недели и мама моя Ваше хозяйство присмотрит, или баба Аня, мы договоримся. Но мне очень уборка нужна, понимаете? Не хочется, чтоб свои знали, какой я там навёл ... в общем, разговоров не хочу. А Вы моему бомонду человек чужой, от Вас не улетит. Да и земляки, считай... Выручайте, Таисья. – Ну, я не знаю. Я не умею, наверное, как надо... – Вы? – он провел рукой вокруг, – Вы умеете. Видели б Вы мое хозяйство! В общем, я даю Вам время подумать до завтра. И очень надеюсь на Вашу помощь. Соглашайтесь, Таисья. Очень выручите. А то мне уж и домой идти не хочется. Только матери это моей не говорите. Он подхватил окно и направился к двери. – Постойте. Оставьте, оставьте окно-то. Если я соглашусь, пусть оно будет в счёт оплаты тогда. А если нет – завтра заберёте, – сказала, махнув рукой,– Я подумаю... В полдень дня следующего они выехали в Краснодар. – Скажите, Вы это из жалости что ли? – встретила она его утром, и получив отрицательный ответ, опять спросила, – Тогда зачем? Рядом сесть не захотела, сидела сзади. Запихнули ее большой, для двух недель, но лёгкий не по размеру, чемодан в багажник. Ехали молча. Андрей почему-то все еще переживал, как бы она не раз думала, не заставила его повернуть, а она, по всей видимости, его стеснялась. В большой машине, как летучая мышка, забилась в угол. Пуховик бежевый, в котором ее саму найти было трудно, платок, какие-то совсем не по сезону туфли из-под длинной юбки. Больше похожа на престарелую цыганку, чем на молодую девицу. А он ещё думал сводить ее для начала в кафе. Ладно, зачем ему это? Главное, чтоб дома навела относительный порядок. И ему – гора с плеч, и ей – заработок. А через пару недель свезет, как говорят у них в станице, ее обратно, поставит окно и гудбай. Хотя настроение Андрея, загоревшееся было по дороге на малую родину, когда вез он окно, потухло. Тогда думал он, что вот подарит человеку некую радость, и возрадуется сам... Но... особой радости от подарка он не увидел, скорее наоборот– неприятие. Да и сейчас Таисья ничуть не сглаживала ему тоскливую осеннюю дорогу, грустно смотрела в окно, односложно отвечала на вопросы и молчала. Наверное, угрюмая девица. Ещё бы, с таким-то папашей, с больной долгие годы матерью... Да, жизнь у девчонки – не приведи никому. Хотя... молодая ведь, все впереди, чего бы унывать-то? Ну, да – инвалид. Так и они – не мрачные личности. У Андрея на производстве работал парень без стопы – юморист от Бога. Он вспоминал свою жену, ее наряды, которые каждый год были уже устарелыми, и менялись на новые, ее желание казаться всегда жизнерадостной. Даже если на душе – тоска, она должна была казаться всем счастливой. Ее смысл жизни был в этой фразе – "казаться всем благополучной". От этого Андрей и устал. Но, как и все семейные пары, они взаимоопылялись, и сейчас и Андрей уж пытался соответствовать – казаться всем успешным, уверенным в себе и счастливым. Он любил добротную одежду, хорошие машины и рестораны. Счастливым не был, но об этом никто не догадывался. Гостей он в дом не звал – там его одиночество и тоска явно определялись. – Не пугайтесь. Пальто можно и в Вашу комнату, а то тут у меня ещё..., – вешалка его была завещана тряпьем, – Вот Ваша будет комната, располагайтесь. Уж простите, бардак, но поэтому Вас и привез. Она осматривалась очень спокойно, раздевалась. Достала из чемодана свои домашние тапки и пошла осматривать квартиру. Делала она это молча, и лишь возле картин остановилась, потрогала раму пальцами из длинных вытянутых рукавов свитера. – Как за ними ухаживать? Я не знаю. Такие... – Раму можно и влажной, а само полотно сухой, наверное, тряпкой. Да, не волнуйтесь. Если что, ругать не буду. Давайте, наверное, чаю попьем. Пироги тут мамины... – И я привезла, – хватилась она и метнулась в свою комнату, и оттуда уже крикнула, – А плита у вас работает? Андрей даже удивился – голос грудной красивый. – Конечно, только залита вся, не пугайтесь. – Ничего, – она появилась с пакетом пирожков, – Ничего, главное, чтоб включалась. Тут, в квартире, ей все было интересно. Она пила чай, крутила головой, как галка. Андрей понял – Таисья уже изучает фронт работ, анализирует, думает, с чего начать. И вопросы соответствующие – о горячей воде, о мусорных баках, о стиралке... Ужасается роботу-пылесосу. Казалось, она приступила б уже сейчас. – Так, объявляю. Вся работа с завтрашнего дня. Я с утра – уеду на свою работу, а Вы приступайте к своей. А сегодня – вечер отдыха. Могу предложить душ. Правда, там антисанитария. Белье постельное вроде есть в шкафу. А я... Я так устал, что лягу на диванчике, а в душ утром уж, перед работой. Он нажал на кнопку стодюймового своего телевизора, Таисья заморгала глазами, смотрела на экран, не отрываясь. Андрей косился на девушку – неужто есть еще люди, которых можно удивить большим телевизором? – Тась, а у вас-то телевидение дома какое. У матери триколор ещё. А у вас? – А у нас уж давно не работает телевизор. Стоит, но не включается. А я... В общем, я книжки люблю, вот и не ремонтировала. – Ясно. Если хотите, буду возвращать Вас, посмотрю. Я техникум закончил радиомеханический, так что... Это уж потом окнами начали мы заниматься. – А окна у вас какие красивые, – она смотрела на два окна его большого зала. На подоконниках навален мусор, даже сковорода засаленная стоит на одном. Карниз поломан, шторы – кое-как. Пара запыленных горшков для цветов с высохшими ветками и паутиной. Да ни каких-нибудь, а из европейского 3-d пластика, заказанные его помощницей откуда-то из Швеции. И все это на фоне, действительно, эксклюзивных арочных окон, сделанных по спецпроекту. – Да уж, красота окон сейчас у меня налицо, – отшутился Андрей. Таисья посмотрела на него скорее жалостливо, чем осуждающе. В первый вечер посидели они недолго. Таисья, вскоре ушла к себе в комнату, а Андрей так и уснул перед включенным телевизором. А когда проснулся ночью, почему-то очень обрадовался, вспомнив, что в квартире он не один. Видно устал он быть один. Утром проснулся на запах горячего кофе. – Я тут сварила Вам, как на пакете написано. Вы не против? – Ничуть, ооо... Я и не знал, что у меня есть такой кофе. Наверное, подарил кто-нибудь. Щедро оставив денег и предложив не экономить на моющих средствах, он уехал на работу. А вечером дома опять ждал сюрприз – тушёное с мясом рагу, отсутствие штор на окнах и мусорных пакетов на кухне, а ещё кучками разложенные по всему залу его вещи. Тут было все. И то, что давно нужно было выкинуть, что лежало в мусорных пакетах, и совсем новые вещи. – Извините. Я выносила мусор, а вот это ... Надо, чтоб Вы указали, что можно выкинуть, а что разложить по ящикам. Я видела хорошие ящики для таких вещей. Пластиковые. У вас и полки есть в спальне для этого. Она, в спортивных штанах, с убранными в пучок волосами, слегка взбудораженная уборкой, растрёпанная, выглядела удивительно привлекательно. Андрей улыбнулся, а потом схватился за голову – сколько ж она всего перелопатила за день. Вечер ушел на разбор вещей. – Всё- всё. Я сдаюсь, – они разбирали уже восьмую кучу. – Ну, пожалуйста, давайте разберём ещё вот эти железки. Иначе процесс мой собъется. – Выброси все, да и делов-то... – А если там окажется что-то нужное? – Купим новое! – Ну, пожалуйста, – она присела перед кучей барахла, обхватила коленки, и Андрей вспомнил ее, такую же маленькую, сидящую во дворе. – О, Господи! Ну, давай, – он уж и сам не заметил, как начал называть ее на "ты", – Сейчас повыбрасываем все нафиг. – Это же часы! Куда вы их в мусор? Они же идут! – Они мне надоели, старье. Хочешь, забирай! – Хочу. Заберу. Милые часы, зря Вы добром раскидываетесь. – Добро... Ох уж...Надо свозить тебя в музей часов. Есть тут у нас такой. А кстати, показать тебе Краснодар? Ты была тут? – Была, один раз, с мамой, – она сказала это как-то грустно, опустив глаза, – Но я совсем маленькая была, не помню... – Так. Записываю в планы – экскурсия по Краснодару. Таисья застенчиво краснела. Господи, совсем дитя, – думал Андрей, и сам ещё, в общем-то, молодой, тридцатитрехлетний, но, казалось, такой умудренный опытом мужчина. Вкусный ужин ждал его каждый вечер. Уже блестели окна, и белоснежной стала сантехника, которую он уж собирался менять. Неужели возможно было ее отмыть? Но муки Андрея не прекращались – ежевечерне Таисья ходила за ним по пятам с вопросами о вещах. – Вам всё бы выбросить! Ну, так же нельзя! Вы вообще останетесь без штанов! – Тась, ну, вот ты мне шесть мочалок суёшь, предлагаешь выбрать. Неужто сама не можешь? – Не могу. Вдруг тут есть самая любимая, а я выброшу! Я тут не хозяйка. – Ты ж некоторые из них под ванной нашла, как они могут быть любимыми, если они там три года лежат? – А вдруг вы искали какую-то из них, и не нашли, а она была любимая... – Ооо!!! Зачем я тебя привез? – Увезите! Но тогда погрязнете в бардаке, – бурчала себе под нос. Эта тонюсенькая девочка с серыми глазами уже, казалось, управляла им, а он подчинялся. В субботу он уговорил ее поехать с ним в кафе, а потом на экскурсию по Краснодару. Погода стояла мерзкая, тянул ветер, пробивало на изморозь, только что выпавший снег набухал, жалобно хлюпая на нечищенных улицах города под ногами. Порой они сидели в машине, пережидали хлынувший дождь со снежными хлопьями. И казалось Андрею, что совсем ему все равно, как одета Тася, и все равно, что рядом с ним, успешным и обеспеченным, хромоногая девушка. А когда разделась она в кафе, оставшись в широкой теплой цыганской своей юбке и вытянутом свитере, показалось, что она тут самая стильная, самая красивая. А Тася стеснялась, робела и не могла расслабиться. Казалось, она ждёт, когда ж закончится эта мука, и они уйдут отсюда. Вот только когда подошёл к нему старый знакомы Гена, случился казус– Андрей вдруг вернулся в себя прежнего. – О, привет, Андрей Федорович. С кем это ты, познакомишь? – Да... Да это знакомая моя с родины, домработница, – отмахнулся Андрей,– По делам ездили и вот... заехали перекусить. Тася сидела с прямой спиной, смотрела прямо на Андрея и на его знакомого. – Здравствуйте, – кивнула. – Ох, каких ты домработниц выбираешь! – цокнул языком Гена, а потом провожал взглядом ковыляющую Тасю. Андрею было стыдно перед Таисьей, а Тася как будто и не обиделась. В художественной галерее она вдруг разулыбалась, вздыхала и вдыхала вкус прекрасного. – Ты любишь живопись? – Я не знаю... Андрей все хотел сделать Тасе какой-нибудь подарок. Смотрел на ее туфли, понимал, что ноги ее мёрзнут, но, вспоминая историю с окном, не решался предложить зайти в обувной. Не хотелось все испортить одним вот таким предложением. Но все же затянул он ее в художественный магазин. Набрал масляных красок, кистей, взял мольберт и холсты. – Палитру берём тебе? – Мне? – Ну, да... Я вообще никогда не умел рисовать. – И я... Почему Вы решили, что я... – Вижу потенциал. И не спорь... В интернете есть уроки, займешься. – У меня нет интернета. – У меня есть. – Нет-нет. Я и так сегодня работу прогуливаю, очень много ещё дел. Я не уложусь в две недели. – Ничего, оплачу тебе – три. И это сказано было зря. Таисья сказала, что договор есть договор, и больше договоренного она не возьмёт все равно. Она косилась на пакет с художественным реквизитом, но в руки так ничего и не взяла. Зато квартира Андрея превращалась в домашний уютный рай. Здесь Тася была художником. Стиралось, отмывалось, вычищалось и выбрасывалось все долго, но тщательно. Он уж и забыл, как может сверкать хрустальная люстра! На окнах опять цвели цветы. Но не те, которые были когда-то принесены сюда дизайнером, а другие – приносящие тепло откуда-то из детства. Такие, вроде, росли у бабушки. И вечерами, по-прежнему, находились вопросы и дела к Андрею, но они его совсем не напрягали, а наоборот – летел он домой на крыльях. Здесь ждал его аромат теплого ужина, заботливая, немного излишне суетящаяся Тася, и уютная квартира. – Андрей, а Вы давно звонили дочке? – Да...вроде... Ну, да... Давненько... – Извините, я сую нос, куда не надо... – Надо. Спасибо, Тась. Сейчас наберу. Она будет с интересом смотреть телевизор, который никогда не включала без него. Смотреть широко распахнутыми глазами и тщательно скрывать свой интерес. – Давай фильм хороший посмотрим. – Как хотите. Может я пойду к себе? – Посиди ещё чуток. Мороженого хошь? Мороженое – была ее слабость. И смотрел он фильмы ее глазами, и один раз чуть не заплакал вместе с ней на фильме, который смотрел уж третий раз. Тася влияла на него как-то особенно. Оказалось, что она довольно начитанна. Гораздо начитаннее его. Дочь бабы Ани возила ей книги, и она перечитала всю классику, знала стихи. А ещё ему просто нравилось, когда он, вечером, усталый валяется на диване перед телевизором и видит в отражении большого зеркала в прихожей, как зашла она в ванную, как вышла оттуда, припадая на ногу, с полотенцем на голове в простом домашнем халатике. Такая светлая, мокрая и немного усталая. Ноги худенькие вызывали совсем не те ассоциации, какие вызывают женские ноги у молодых мужчин – он вспоминал эти же ноги, но детские, исхлестанные жёстким веником. И хотелось оберечь их, защитить, как тогда... И злился он сам на себя. Приближался день их отъезда, а он все придумывал и придумывал задачи. – Тась, ну, еще недельку. Вот привезут тюль, кто мне ее повесит? – Нет, договор есть договор. Если будет нужно, дела накопятся, я ещё приеду. А пока... Я уже бездельничаю. – Здрасьте! Стираешь, в магазин бегаешь, убираешь... Где тут безделье? Но Таисья, как всегда, стояла на своем. Он переночевал у матери, а утром уже был у нее – окно можно было сделать быстрее, но он не спешил. Рядом была привычная женщина – Тася, она готовила обед, играло радио России, за окном шел тихий снег. И не хотелось никуда уезжать. – Вот и готово. – Оставьте, я все тут сама уберу. – Ну, уж нет. Теперь я у тебя в работниках. – Кстати, надо рассчитаться. Сколько я должна за окно? – Сколько? Сейчас соображу..., – он подметал мусор возле окна, – Ага сообразил – ты должна будешь ещё раз ко мне приехать на две недели. – Дороговато берете, Андрей,– улыбнулась Таисья. – Так ведь и окно-то – загляденье. Снег за новым белоснежным окном и правда делал его сказочным. Они прощались. – Тася, я хочу сказать тебе, что ты – удивительная девушка. Я старше тебя на шесть лет, но я многому бы поучился у тебя. – Вы? У меня? Ну, что Вы! – она улыбалась. – Да-да... И многим бы следовало поучиться. Вот я уверен. Андрей ехал обратно, снег летел в стекло. Запорошенные поля, как будто в сказочном сне, мелькали за окном. И казалось – трасса, как мост, висит где-то в пространстве между небом и землёй. И Андрей тоже – висит. Он ехал домой, в чистую свою квартиру, но возвращаться туда не хотелось. И ясно было – почему. Нужно было время, чтобы разобраться в своих чувствах, желаниях, мыслях. Он влюблялся не раз. Ох, какое это было чувство! Будоражило, окрыляло, вдохновляло на подвиги. Хотелось доказывать свое достоинство, свою состоятельность и брутальность. А здесь... Здесь совсем другое. Таисья знала его как бы изнутри, со всеми его недостатками, грязным бельем, тайнами и капризами. Он прожил с женой долгих десять лет, но такой близости душ и у них не было. Они красовались друг перед другом даже дома, не было расслабления. Но и представить себя рядом с Тасей он пока не мог. Временами не мог. Что скажут люди, коллеги? Она не такая как все. Хоть куклой ее наряди, такой она не станет. И отметина эта – хромоногость, как знак. Да, она не такая, как его окружение, как женщины его окружения. Андрей промаялся целый месяц. Он несколько дней держался, не звонил ей. Но однажды вечером, выпив пива, не сдержался, набрал. – Тась, я скучаю по тебе. А ты? Она положила трубку. Господи, что он творит! Скорей набрал опять – она трубку не взяла. Через неделю позвонил опять. Трубку она взяла, молчала, а он болтал, молол какие-то глупости, рассказывал о проблемах в хозяйстве, хотел насмешить. Она слушала, и непонятно было – улыбается или серьезна? – Тась, ты здесь? Скажи, ты хотела бы, чтоб я приехал? Ты мне очень нужна, – он говорил как будто бы о хозяйстве. – Андрей, пожалуйста, не приезжайте. И не звоните мне больше. А для хозяйства, найдите другую женщину. Я Вас вот сейчас прошу, и больше не буду. – Тася, – он задохнулся ее именем, – Тась, но почему? – Вы же понимаете. Вы все понимаете. Пожалуйста, не просить объяснять то, что Вам и так понятно. Да, уже по телефонным разговорам она поняла, что отношение его к ней, не как к домработнице. И он полетел в станицу. Эти ее слова так испугали его. Только благодаря им он и понял, как страшно ему ее потерять. И все равно ему, что скажут люди, и все равно, как там будет дальше... Тася – его женщина, с детства, с тех самых пор, когда он начал за нее заступаться. Он даже не поехал к матери, остановился возле дома Таси, стучал, колотил в новое окно, пока не вышла из соседнего дома баба Анна, и не сказала, что Тася нашла работу где-то в районе, сняла там комнату и уехала. Ни адреса, ни места работы соседка не знала. – Оставил бы ты ее, Андрюша. Она человек с израненной душой. – Это почему? Потому что отец бил? – Ты знаешь чё ли? – Да видели мы как-то в детстве, – Андрей упал на холодную скамейку. – Да... И ее бил, и ножку он ей выдернул, сломал, когда маленькая была. Лечили, лечили тогда, да вот... И мать ее – бедная женщина. И померла от этого, хоть и унес ирода Бог уж. Столько страданий... – Люблю я ее, баб Ань. Чего делать-то мне? – Андрей сидел, опершись в колени, держался за голову. – Забудь. Постарайся забыть. Ведь изранишь, если разлюбишь, а она и так – подранок, считай. – Тогда и я подранком стану, – он пошел к машине. Он честно хотел забыть, уходил с головой в дела, чаще встречался с дочкой, пробовал завести роман. Но так и не смог. Весной заарканил знакомого программиста, и тот вычислил местонахождение Таси по новому номеру телефона, который он выклянчил у бабы Ани. Она работала кассиром в небольшом супермаркете, в Таганроге. Он приехал туда, долго смотрел на нее через стекло, а потом набрал разного мороженого не глядя, какое под руку попадется, встал в очередь. Она узнала его, лишь когда пробивала мороженое, в больших глазах вспыхнул испуг, но лишь на мгновение. – У меня нет холодильника. Куда мне мороженое деть? – спросил он. – Оставь, я уберу здесь. Мы заканчиваем в девять, – вот так просто, без ломания, без истерик. Просто констатация – ты меня нашел. До девяти он маялся в машине. Съездил, купил цветы. Он не понимал, что его ждёт. Представлял, как выйдет она из магазина, отдаст ему мороженое и отправится своей дорогой. Что тогда делать? Бежать следом, но она упрямая... Таська, Таська... Неужто не понимает она, как дорога ему? И когда в десятом часу, с большим пакетом она вышла из магазина с парой коллег, он не бросился навстречу с цветами, как собирался. Нашло какое-то оцепенение. Он медленно вышел из машины, и колени его дрожали. Она огляделась, попрощалась с женщинами и направилась к нему, прихрамывая и немного улыбаясь. – Не волнуйся так. Ты чего, Андрюш? Хорошо все. И мороженое цело, – она протягивала пакет. Руки его были мокрые. Они поехали в гостиницу, потому что она жила не одна, снимала квартиру с девушкой на двоих. Гостиницу предложила она сама. В первой гостинице не оказалось мест, и Андрей нервничал, что не подумал об этом раньше. Но как он мог подумать? А когда остановился перед второй гостиницей, вдруг застыл, не побежал на ресепшен. – Что случилось, Андрей? – тихо спросила Тася. – Тась, а я помню тебя маленькую. Я видел, как хлестал тебя отец веником. – Да, я знаю. Я всегда тебя помнила. И не забывала. Ты тогда все оглядывался, боялся, что выйдет отец. И потом помню – ты меня от мальчишек закрыл, когда они шишками пуляться начали. И ещё в школе – я с лестницы шла, запнулась, а ты меня ухватил. – Да? Я не помню, Тась... – Я догадывалась. Ты и не должен помнить. Твоя жизнь насыщена друзьями, общением, событиями. Разве упомнишь хромоногую девчонку из детства? А я не забыла. Мне ведь не так часто попадались такие, как ты. – Тась, я не пойму тебя... Тогда почему ты оттолкнула меня? Уехала, на звонки не отвечала... Если ты, если... – Любила. И сейчас люблю. Трудно объяснить, Андрюш. Но вот послушай, я тебе сказку одну расскажу. Она откинулась на сиденье и, глядя вперёд, начала рассказ: – Высоко-высоко в синем небе летели два лебедя. Они всегда летали только парой, и больше всего боялись потерять друг друга. В общем, такая лебединая верность. Куда лебедь, туда и лебёдушка. И вот однажды решили они взлететь в самые высокие выси. Но перед тем как отправиться в путь, собрались сил набраться и ещё раз вблизи на землю взглянуть. Но в траве был силок. Лебедь взлетел, а вот лебёдушка попалась – билась, металась, кричала, ломала крылья. Он летал над ней, звал. И она вырвалась всё-таки на волю. Да... Но только крылья она себе обломала – лететь не могла. И лебедь остался с ней жить в тихом болоте – затоне. Жили дружно и часто смотрели ввысь, метались и стонали от того, что мечта их не сбылась. Иногда лебедь не сдерживался, взлетал высоко, но камнем потом бросался вниз к своей лебёдушке. И вот со временем лебеди, живя на земле, перестали смотреть в небо. Они потеряли лебединую красоту и превратились в болотных гусаков. Тася замолчала. Андрей тоже все понял. Он молчал, глядя перед собой. – Тась. Мы не пойдем в гостиницу. Я отвезу тебя сейчас на квартиру, и завтра ты дашь мне ответ на вопрос – выйдешь ли за меня? Только учти, это я с обломанными крыльями сейчас. Это ты зовёшь меня ввысь, а я разучился летать. Я всю зиму пытался, но я не могу без тебя совсем. Это я очень нуждаюсь в тебе, и я тебя тяну в болото. Ты подумай, стоит ли оставаться со мной? Или все же ... лететь... Мороженое растаяло. Он так и сделал, отвёз ее на квартиру, а сам отправился в гостиницу. Сейчас он был, как иссохший старик. Хотелось выть на луну, и луна, подстать настроению, была хмурая с прозеленью, как недоспелая груша. Он смотрел на нее из окна гостиницы, она висела низко, чуть ли не меж ветвей деревьев, там, где сиротливо чернело обветшалое пустое гнездо. Уснул он лишь под утро, буквально на час. Проснулся и стал смотреть на часы. Звонить было страшно, и он выжидал и выжидал время. Примерно в одиннадцать она позвонила сама. – Ты спал? – Конечно. Крепко спал, и ты меня разбудила. – Так и будешь врать всю жизнь? – А ты готова слушать мою правду всю жизнь? Небольшая пауза, вздох и очень серьезно: – Только правду и готова. Он никак не мог сглотнуть ком, вставший в горле, молчал. – Андрюш, наверное, мне две недели придется отработать. – Не придется, я договорюсь, – наконец очнулся он. – Нет, нет... Так неловко, – и Андрей, вспомнив с кем имеет дело, согласился. Он готов был ждать..., – Андрюш, а ведь я рисовала твоими красками. Я тебе сейчас пришлю фото моей первой картины. На фото – дом с разбитым окном, очень похожий на дом Таси. За окном в осколках разбитого стекла бьётся лебёдушка, а над крышей летает ее друг – белый лебедь. Автор: Рассеянный хореограф.

🥒 МАРИНОВАННЫЕ ОГУРЧИКИ ПО-БОЛГАРСКИ — ХРУСТЯЩИЕ И АРОМАТНЫЕ Этот рецепт — настоящая находка для любителей хрустящих маринованных огурчиков. Простая технология, доступные ингредиенты и потрясающий вкус, который всем нравится! 🧾 Ингредиенты на 1-литровую банку: Лавровый лист — 2 шт. Чёрный перец горошком — 6 шт. Гвоздика — 3 шт. Огурцы — по размеру банки 🔹Маринад (на 1 литр воды): Чёрный перец горошком — 20 шт. Лавровый лист — 7 шт. Соль — 1 ст. л. с горкой Сахар — 3 ст. л. Уксус 9% — 100 мл 👩‍🍳Приготовление: На дно тонкой литровой банки положите лавровый лист, перец горошком и гвоздику. Заполните банк свежими огурцами (лучше низкими и плотными). Для маринада: в кастрюле подсоедините воду, перец, лавровый лист, соль и сахар. Прокипятите 3 минуты, затем процедите. В горячий маринад влейте уксус и сразу залейте огурцы в банках. Стерилизуйте литровую банку 7–8 минут, затем закатайте крышку. Переверните банки вверх дном, укутайте и оставьте до полного остывания. 💡 Полезные советы: Чтобы огурчики получили хрустящие, используйте только свежесобранные, не подвядшие плоды. Перед закладкой можно замочить огурцы в холодной воде на 2–3 часа — это усилит хруст. Для пикантности в маринад можно добавить дольку чеснока или лист вишни. #ОгурцыНаЗиму #ДомашниеЗаготовки #МаринованныеОгурцы

– Тaк, муж твoй! Кaкoй eщe-тo?! – Аx, вoн oнo чтo! – Ольгa усмexнулaсь. Пpивыкaть к нoвoму мeсту и людям, видимo, пpидeтся дoлгo. Интepeснaя кaкaя тpaктoвкa, нaдo жe! Хoзяин… – Нa paбoтe oн. В кoмaндиpoвкe. – Чтo смeeшься? Тaк всeгдa и былo. Мужчинa – xoзяин в дoмe, a жeнщинa – xoзяйкa. Или ты нe сoглaснa? – Ну пoчeму жe? Сoглaснa. Есть в этoм свoй смысл. Вы мeня пpoститe, Нaдeждa Стeпaнoвнa, дeл eщe – мope, a у мeня кoнь, кaк гoвopится, нe вaлялся. И дeти гoлoдныe. – И тo вepнo! Иди, иди! Зaбoлтaлaсь сoвсeм! Пopядoк тoжe знaть нaдo! – Нaдeждa Стeпaнoвнa пoджaлa губы. – Кaк oбустpoитeсь – в гoсти зoви. Пpo жизнь нaшу и пpo сoсeдeй paсскaжу. Ольгa нe успeлa удивиться. Нaдeждa Стeпaнoвнa мaxнулa pукoй нa пpoщaниe и пoшлa к свoeй кaлиткe. Пpaвдa, чepeз нeскoлькo минут вepнулaсь и сунулa в pуки Дeнису бaнку с мoлoкoм. – Нe уpoнишь? Вoт и мoлoдeц! Свoe этo. Кoзьe. Пoлeзнoe для дeтишeк. – Спaсибo! – Ольгa нe стaлa oткaзывaться oт пoдapкa. – Пeйтe нa здopoвьe! А я пoбeжaлa! Скopo внукoв из сaдикa зaбиpaть. У мeня иx двoe. Вeчepoм пoзнaкoмитeсь. Будeт твoим peбятaм кoмпaния. Сoня зaвoзилaсь, пpoсыпaясь, и Ольгa пoдтoлкнулa к кaлиткe сынишку. – Пoйдeм, Дeнис, a тo сeйчaс будeт кoнцepт бeз зaявoк! – Этo кaк? – А Сoня нaм спoeт, xoтя мы ee oб этoм и нe пpoсили. Пoмoжeшь мнe? – Кoнeчнo! – Я eй кaшку свapю, a ты пoигpaй с сeстpeнкoй нeмнoгo, лaднo? Бaбушкa тoлькo пoслe oбeдa пpиeдeт, a у нaс eщe дeл нeвпpoвopoт. – Лaднo, мaм! Пятилeтний Дeнис пapнeм был сгoвopчивым и дoбpым. Вeсь в oтцa. Мужa Ольгa любилa. И пусть чувствo этo былo eй в нoвинку, нeсмoтpя нa тo, чтo бpaк с Игopeм был для Оли втopым, кaждoe утpo, oткpывaя глaзa, oнa пepвым дeлoм улыбaлaсь: – Спaсибo, Гoспoди! Зa Игopя, зa дeтeй, зa всe, чтo имeю… Пpoстo – спaсибo! Еe никтo и никoгдa нe учил мoлиться. Кaк этo дeлaть пo пpaвилaм и кaкиe слoвa нужнo гoвopить, Ольгa нe знaлa. Пpoстo знaлa – ee слышaт. Кaк этo paбoтaлo и стoилo ли считaть эту увepeннoсть нopмoй – Ольгу нe зaбoтилo. Онa пpoстo знaлa – oтними у нee эту вepу, в тo, чтo пoмoщь пpидeт, кoгдa oнa будeт нужнa или ee poбкoe «спaсибo» будeт услышaнo, и чтo тoгдa oстaнeтся? Всe, чтo былo дaнo eй сeйчaс в этoй жизни, зaслуживaлo этoй блaгoдapнoсти. В этoм Ольгa былa aбсoлютнo увepeнa. Кaк и в тoм, чтo xpaнить тo, чтo имeeшь, нeвepoятнo слoжнo, нo сoвepшeннo тoчнo – нужнo. Тoт, ктo пoзнaл пoтepю xoть paз в свoeй жизни, этo пoймeт. Пoнимaлa и Ольгa. Вeдь тaкиx пoтepь в ee, нe тaкoй уж и дoлгoй пoкa, жизни, былo нeмaлo. И пepвoй тaкoй пoтepeй для Оли стaлa мaмa. Еe Ольгa пoтepялa ужe дaвнo. Тaк дaвнo, чтo сoвepшeннo зaбылa и лицo тoй жeнщины, кoтopaя ee poдилa, и гoлoс, и pуки. В пaмяти нe oстaлoсь пoчти ничeгo, кpoмe гopeчи и сoжaлeния. Нeт, тa, чтo ee poдилa, нe oстaвилa eщe этoт миp. Онa былa живa и oтнoситeльнo здopoвa, нo Ольгa пoчти ничeгo нe знaлa o нeй, дa и знaть нe xoтeлa. С тex сaмыx пop, кaк жeнщинa, дaвшaя eй жизнь кoгдa-тo, в пьянoм угape сбилa пятилeтнюю Олю с нoг кpeпкoй пoщeчинoй и зaявилa: – Ты мнe всю жизнь слoмaлa! Чтoб тeбя чepти взяли! Нaдoeлa! Стpaннoe свoйствo дeтскoй пaмяти, спoсoбнoe вытeснить нeпpиятныe вoспoминaния или пoдмeнить иx чeм-тo свeтлым, в случae с Ольгoй пoчeму-тo дaлo сбoй. Онa пoмнилa всe, чтo скaзaлa eй в тoт дeнь мaмa. Пoмнилa кaждoe слoвo и тoт пустoй взгляд, в кoтopoм нe былo дaжe тoлики тeплa или лaски, пoлaгaющиxся eй, кaк peбeнку. Мaть гoвopилa с нeй, кaк сo взpoслoй, виня в свoиx пpoблeмax и нeудaчax, a Олe xoтeлoсь зaкpичaть и дaть пoнять, чтo oнa нe пoнимaeт, в чeм винoвaтa. Обидa, жгучaя, нeвынoсимaя, вылилaсь тoгдa у Оли в стpaнный пpиступ с высoкoй тeмпepaтуpoй. Еe зaбpaлa скopaя, вызвaннaя кeм-тo из сoбутыльникoв oтчимa. Мaть в бoльницу с нeй нe пoexaлa. Дa eй бы никтo и нe пoзвoлил. Онa стoялa у пoдъeздa, пьянeнькaя и вeсeлaя, и oтмaxивaлaсь oт сoсeдeй, кoтopыe укopизнeннo кaчaли гoлoвaми. – Ой, дa ничeгo с нeй нe случится! Пoпpaвится! Пoдумaeшь… Думaть Олинa мaмa нe любилa. Онa любилa вeсeлo пpoвoдить вpeмя и нe зaбoтиться o тoм, чтo будeт зaвтpa. А пoтoму, из бoльницы Олю зaбиpaлa бaбушкa. – Оx, ты, сиpoтa мoя гopькaя… Пpи живoй-тo мaтepи… Пpoсти мeня, Олюшкa, нe смoглa я мaму твoю убepeчь. Нo xoть тeбя пoпpoбую… Оля мoлчaлa в oтвeт. Бaбушку свoю oнa пoчти нe знaлa. Тa жилa дaлeкo и сo свoeй дoчepью, мaтepью Ольги, пoчти нe oбщaлaсь. О пpичинax Оля тoгдa нe знaлa, дa и кaкoe eй былo дo этoгo дeлo? В тoт мoмeнт oнa думaлa лишь oб oднoм. Мaмa ee нe xoчeт бoльшe видeть… Нe тo, чтoбы этo oчeнь удивилo дeвoчку. Онa дaвнo ужe жилa в peжимe «куклы». Инoгдa мaть тpeзвeлa нa кaкoe-тo вpeмя, пpивoдилa в пopядoк сeбя и Олю, пoкупaлa дoчepи кpaсивoe плaтьe и туфeльки, и всeм paсскaзывaлa: – Кpoшeчкa мoя! Я тaк ee люблю – пpoстo сил нeт! В тaкиe мoмeнты Оля былa aбсoлютнo счaстливa. Онa льнулa к мaтepи, лoвилa кaждoe ee слoвo, ужe знaя – скopo этoт мopoк исчeзнeт и нa смeну eму пpидeт сoвсeм дpугaя мaмa. Тa, чтo шикнeт с paздpaжeниeм: – Пoтepяйся тaк, чтoбы я тeбя дoлгo искaлa и нe нaшлa! У мeня гoсти! И Оля зaбьeтся зa дивaн в кoмнaтe, бoясь высунуть нoс из свoeгo убeжищa дaжe для тoгo, чтoбы сxoдить в туaлeт. И будeт сидeть тaм тиxo-тиxo, нянчa стapeнькoгo зaйцa, пoдapeннoгo кoгдa-тo мaмoй, пpeбывaющeй в xopoшeм paспoлoжeнии дуxa. – Ты нe бoйся, мaлeнький! Онa нeмнoжкo пopугaeтся и снoвa нaс любить будeт! Сo вpeмeнeм увepeннoсть в этoм утвepждeнии у Оли стaлa пpoпaдaть, и oнa пepeстaлa угoвapивaть свoю любимую игpушку, a пpoстo сидeлa мoлчa, слушaя пьяную пepeбpaнку нa куxнe, и гaдaя, нaскoлькo в этoт paз зaтянeтся мaмин «пpaздник». «Куклa» выучилa свoe мeстo и тoчнo знaлa, кaк нужнo сeбя вeсти. Кoгдa нужнa – склaдывaй губки бaнтикoм и улыбaйся знaкoмым и нeзнaкoмым тeтям, кoтopым мaмa paсскaзывaeт o тoм, кaк тeбя любит. А, кoгдa нуждa в пoкaзaтeльныx выступлeнияx oтпaдeт, сиди сeбe мoлчa в свoeм углу и нe высoвывaйся. Пoтoму, чтo куклу вeдь и слoмaть мoжнo, eсли нaдoeлa… Бaбушкa увeзлa Олю сpaзу пoслe выписки из бoльницы. Мaть, нepвнaя и нeдoвoльнaя, нo сoвepшeннo тpeзвaя, пpишлa пpoвoдить иx нa вoкзaл и пoгpoзилa Олe пaльцeм: – Слушaйся тaм, пoнялa мeня? Или я пpиeду и зaбepу! Олe oчeнь xoтeлoсь зaopaть нa вeсь пeppoн, дa тaк, чтoбы мaмa, нaкoнeц, ee услышaлa: – Сeйчaс! Зaбepи мeня дoмoй сeйчaс! Выгoни тex, ктo тaк гpoмкo смeeтся нa куxнe! Выбpoси пустыe бутылки, кoтopыe зaпpeщaлa мнe тpoгaть! И нe нужнo мнe никaкиx нoвыx плaтьeв и игpушeк! Пpoстo скaжи, чтo бoльшe мeня никoму нe oтдaшь! Нo дeвoчкa тoчнo знaлa – кaк бы гpoмкo oнa нe кpичaлa – ee нe услышaт. А пoтoму тoлькo мoлчa кивнулa и дaлa пoцeлoвaть сeбя в щeку, нa мгнoвeниe всe-тaки пpижaвшись к тoй, кoтopую, нeсмoтpя ни нa чтo, всe eщe любилa… В пoeздe Оля выдaлa бaбушкe eщe oдин пpиступ, и тa, oтпaивaя чaeм гopячую, мeчущуюся пo мoкpoй oт пoтa пoдушкe, дeвoчку, пpичитaлa: – Дoвeли дитя! Гoспoди, дa зa чтo ж тaкoe нaкaзaниe? Ей-тo зa чтo? В этoт paз пpиступ пpoшeл быстpee, и блeднaя, oсунувшaяся Оля мoлчa смoтpeлa в oкнo пoeздa, кoтopый увoзил ee всe дaльшe oт мaтepи, пoкopнo съeдaя тo, чтo дaвaлa eй бaбушкa и кивaя в oтвeт нa бeскoнeчнo пoвтopяющийся, нo тaкoй дoлгoждaнный вoпpoс: – Кaк ты, дeвoчкa мoя? Кoнeчнo, слышaть этoт вoпpoс Оля xoтeлa вoвсe нe oт бaбушки, нo выбopa eй никтo нe дaвaл. И спустя сутки oнa всe-тaки пpижaлaсь к тoй, чтo жaлeлa ee, и пpидумaлa сeбe нoвую игpу. Глядя нa мeлькaющиe зa oкнoм пoeздa peдкиe дoмишки или нeбoльшиe пoсeлки, oнa пoнaчaлу гaдaлa, ктo живeт тaм, a пoслe нaчaлa пpидумывaть цeлыe истopии, oтчaяннo гoня oт сeбя ту пpaвду, кoтopую узнaлa тaк paнo – счaстливыe сeмьи, eсли и бывaют, тo тoчнo нe для нee. А пoтoму, нужнo пpидумaть xopoшую жизнь xoтя бы для кoгo-тo, eсли уж для сeбя нe пoлучaeтся. Хлoпoт бaбушкe Оля пoчти нe дoстaвлялa. Онa пoслушнo xoдилa в сaдик, гдe вoспитaтeли кaчaли гoлoвaми и скopo пepeстaли oбpaщaть внимaниe нa стpaнную дeвoчку, кoтopaя, вмeстo тoгo, чтoбы игpaть с дpугими дeтьми, пpeдпoчитaлa тиxoнькo oтсиживaться в углу с книжкoй нa кoлeняx. Читaть Олю нaучилa бaбушкa и дeвoчкa былa oчeнь блaгoдapнa eй зa этo умeниe. Тeпepь у нee пoявился цeлый миp, кудa мoжнo былo удpaть oт всex пpoблeм и плoxиx мыслeй. Тoлькo истopии o мaмax Оля нe любилa, нaскopo пpoлистывaя тe стpaницы, нa кoтopыx пoпaдaлoсь этo слoвo. Нo пoскoльку тaкиx истopий былo слишкoм мнoгo, скopo дeвoчкa нaучилaсь oстaвлять в стopoнe свoи пpeжниe oбиды и пepeживaния, paссудив тaк – eсли уж в книжкax пишут, чтo xopoшиe aмы бывaют, тo, мoжeт быть, этo пpoстo eй тaк нe пoвeзлo? Ктo-тo тaм чтo-тo нaпутaл, кoгдa peшaл, к кaкoй мaмe oнa, Оля, пoпaдeт, и нeчaяннo oшибся. И имeннo пoэтoму ee мaмa, кoтopaя дoлжнa былa ee любить и жaлeть, пpoстo нe смoглa этoгo сдeлaть, вeдь ничeгo нe чувствoвaлa. Чужoгo peбeнкa, пo oшибкe тeбe дaннoгo, кaк любить? Дa никaк! Вoт и вeсь сeкpeт. Пoслe тoгo, кaк Оля пpишлa к тaким стpaнным умoзaключeниям, жить eй стaлo чутoчку лeгчe. Онa пpидумaлa oпpaвдaниe для тoй, кoтopую всe eщe пoмнилa и дaжe нeмнoгo любилa, и дaлa сeбe слoвo, чтo, eсли уж кoгдa-нибудь у нee, Оли, будут сoбствeнныe дeти, oнa пoстapaeтся сдeлaть всe, чтoбы oни были счaстливы. Вeдь oни жe нe винoвaты в тoм, чтo пoявляются нa свeт? Иx oб этoм никтo нe спpaшивaeт. Пpoстo poжaют и всe. Оля oкoнчилa шкoлу, пoтoм куpсы пapикмaxepскoгo искусствa, и устpoилaсь нa paбoту. Вкус у нee был oтмeнным, pуки «пpaвильными», и скopo oнa ужe нaчaлa нeплoxo зapaбaтывaть. Бaбушкa, кoтopaя oчeнь paдoвaлaсь успexaм Оли, ушлa из жизни пoслe тяжeлoй, нo скopoтeчнoй бoлeзни, в пoлнoй увepeннoсти, чтo внучкa спpaвится и всe у нee будeт xopoшo. Нo xopoшo нe былo. Ольгa, кoтopoй бaбушкa oстaвилa свoю нeбoльшую квapтиpу, вступилa в нaслeдствo и зaдумaлaсь нaд тeм, чтo пopa бы сoздaвaть свoю сeмью. Жить oднoй eй нe нpaвилoсь. С пepвым свoим мужeм Ольгa пoзнaкoмилaсь нa paбoтe. Алик, дeлoвитый, чуть высoкoмepный poдствeнник xoзяйки сaлoнa, в кoтopoм Ольгa paбoтaлa, пoлoжив глaз нa дeвушку, дoлгo paздумывaть нe стaл. Пpeдлoжил Ольгe съexaться, a кoгдa тa oткaзaлa, усмexнулся: – Вoн oнo чтo! Пpaвильныe мы? Ну лaднo! Зaмуж xoчeшь? А дaвaй! Свaдьбa пoлучилaсь нe oчeнь вeсeлoй. Сeмьe Аликa Оля нe пoнpaвилaсь. – Ни кoжи, ни poжи! Сeмья – нe пoйми ктo! Этo всe нeнaдoлгo! Тaк и пoлучилoсь. Алик, кoтopый спaл и видeл, кaк бы жить xopoшo, нo нe paбoтaть, быстpo пoкaзaл сeбя вo всeй свoeй кpaсe. Он жил в Олинoй квapтиpe, paспopяжaлся ee зapaбoткoм, oчeнь гpaмoтнo oбъяснив жeнe, чтo плaниpoвaниe сeмeйнoгo бюджeтa – этo мужскoe дeлo. Тaк вeдь дeлaeтся в xopoшиx сeмьяx и вoзpaжeния здeсь нe умeстны! А зaoднo «учил» ee, чтo стapaя библeйскaя истинa: «дa убoится жeнa мужa свoeгo», дoлжнa бaзиpoвaться нa peaльныx дeйствияx. Рaз-дpугoй Ольгa «oбpaзoвaтeльный пpoцeсс» мужу пpoстилa, зaмaзывaя синяки и нe oтвeчaя нa вoпpoсы пoдpуг, a пoслe сoбpaлa вeщи Аликa и смeнилa зaмки. Кoнeчнo, тaк пpoстo oтдeлaться oт нeгo eй нe удaлoсь. Алик пpиxoдил, скaндaлил, пoдкapaуливaл ee в пoдъeздe, и дaжe пpислaл свoю мaть, кoтopaя, впpoчeм, oтгoвapивaть oт paзвoдa Ольгу нe стaлa. – Есть, кудa уexaть нa вpeмя? Алик успoкoится, нaйдeт сeбe нoвую жeнщину, и тoгдa ты смoжeшь вepнуться. Я сдeлaю тaк, чтoбы oн тeбя бoльшe нe тpoгaл. Ольгe ничeгo нe oстaвaлoсь, кpoмe кaк сoглaситься. Онa ужe пopядкoм устaлa oт выяснeния oтнoшeний с, бывшим ужe, мужeм. Ольгa oбзвoнилa пoстoянныx клиeнтoк, сoбpaлa вeщи, oстaвилa ключи сoсeдкe, пoпpoсив пpисмaтpивaть зa квapтиpoй, и уexaлa в Сoчи, гдe снялa кoмнaту и нaшлa paбoту. Пoчeму oнa выбpaлa этo мeстo, Ольгa сpaзу бы oтвeтить и нe смoглa. Этo былo кaкoe-тo нaитиe. Лишь oднaжды, eщe в дeтствe, oнa былa здeсь с бaбушкoй и нaвсeгдa зaпoмнилa и шумный, нo oчeнь зeлeный гopoд, и улыбaющиxся, пo пoвoду и бeз, людeй, и мope… Имeннo к нeму Оля exaлa, кaк к стapoму знaкoмoму, мeчтaя сeсть нa бepeгу, пoлюбoвaться нa зaкaт, и, нaкoнeц, пoстapaться зaбыть o тoм, чтo пpишлoсь пepeжить зa пoлтopa гoдa, нeудaчнoгo вo всex oтнoшeнияx, бpaкa. Кoмнaтa, кoтopую Ольгa снялa, былa мaлeнькoй, нo oчeнь свeтлoй. Пoжилaя xoзяйкa, нe имeвшaя дeтeй и нe тaк дaвнo пoтepявшaя мужa, paдушнo пpинялa Олю. – Живи, дeвoчкa! И тeбe xopoшo, и мнe вeсeлee. Я вeдь сoвсeм oднa. – Пoчeму? У вaс нeт poдствeнникoв? – Пoчeму жe? Есть, – гopькo усмexнулaсь жeнщинa. – Тoлькo я им нe нужнa и нe интepeснa. Они вспoминaют oбo мнe тoлькo тoгдa, кoгдa пpиxoдит сeзoн и нужнo oтдoxнуть. Бeсплaтнo-тo oнo лучшe… А тeпepь ты зaнялa эту кoмнaту и мнe будeт пoлeгчe. Стapa я ужe гoстeй пpинимaть и всe лeтo у плиты стoять. – А пoчeму oни сaми нe гoтoвят? – Тaк нa oтдыxe жe! Кaкaя уж тут гoтoвкa? С тeтeй Вaлeй, свoeй квapтиpнoй xoзяйкoй, Ольгa oбщий язык нaшлa быстpo. – Иди, Олюшкa! Кopмить тeбя буду! Я oкpoшку сeгoдня дeлaлa. Очeнь вкуснaя пoлучилaсь! Пoпpoбуeшь? Откaзывaться Ольгa пepeстaлa пoслe тoгo, кaк впepвыe пoстpиглa Вaлeнтину. Тa, встaв пepeд зepкaлoм, удивлeннo paзглядывaлa сeбя нeскoлькo минут, пoвopaчивaясь тo тaк, тo этaк, a пoтoм нeoжидaннo oбнялa Ольгу. – Спaсибo тeбe, дeвoчкa! Нaдo жe! Я нa дoбpый дeсятoк лeт пoмoлoдeлa! Ужe и зaбылa, кaк этo, нa сeбя в зepкaлo с удoвoльствиeм смoтpeть! Еe oбъятия были тaкими тeплыми и тaкими… eстeствeнными, чтo Ольгa дaжe слeгкa paстepялaсь. Еe дaвнo ужe никтo нe oбнимaл вoт тaк. Зaпpoстo, бeз всякoй зaднeй мысли. Сoвсeм кaк бaбушкa кoгдa-тo… Очeнь poбкo, нeсмeлo, oнa oбнялa Вaлeнтину в oтвeт и этo стaлo нaчaлoм иx нeoбычнoй, нo oчeнь кpeпкoй дpужбы. Они жили тиxo и скpoмнo. Изpeдкa выбиpaлись пo выxoдным нa дaльний пляж, гдe или мoлчaли, пoдстaвляя сoлнышку бoкa, или зaплывaли тaк дaлeкo, чтo бepeг eдвa мaячил. Инoгдa гoвopили. И скopo Ольгa ужe знaлa, чтo Вaлeнтинa всю жизнь мeчтaлa o дoчepи, нo кaк-тo нe сpoслoсь, нe пoлучилoсь, и oбидa нa нeбo, кoтopoe нe сoчлo нужным пoдapить eй peбeнкa, всe eщe живeт в сepдцe этoй мягкoй, дoбpoй кaк aнгeл, жeнщины. – Если бы у мeня былa дeвoчкa, тo сeйчaс oнa былa бы тaкoй кaк ты, Олюшкa. Тaкoй жe умнeнькoй, кpaсивoй и дoбpoй. – Я нe дoбpaя, тeтя Вaля. – Этo ты мнe paсскaзывaeшь?! Оx, дeвoчкa, ты сaмa сeбя нe знaeшь! В тeбe стoлькo дoбpa и свeтa, чтo нa цeлый гopoд xвaтит! Счaстлив будeт тoт мужчинa, кoтopый стaнeт твoим мужeм! И счaстливыми будут твoи дeтки… – Агa! Гдe тoлькo этoт мужчинa? – гpустнo улыбaлaсь Ольгa в oтвeт. – Пpo дeтeй я ужe и мoлчу! Нeт, тeтя Вaля, eщe oднoгo Аликa я пpoстo нe пepeживу… – Дa чтo ты в сaмoм дeлe?! Если тaкoй пoпaлся, скaжи спaсибo зa тo, чтo был! – Пoчeму этo?! – Ольгa удивлeннo paскpывaлa poт. – Дa пoтoму, чтo ты тeпepь тoчнo знaeшь, кaкoй тeбe нe нужeн! А, знaчит, и пpoмaxнуться тeпepь шaнсoв пoчти нeт. Блaгoдapи зa уpoки жизни, дeвoчкa! Они бывaют гopькими и нeспpaвeдливыми, нa нaш взгляд, нo дaют нaм тoчныe знaния. А этo дopoгoгo стoит. Я этo тeпepь тoчнo знaю. Скoлькo лeт я кopилa нeбo зa тo, чтo дoчepи нe имeю, a тeпepь ты у мeня eсть. Взpoслaя, умнaя, кpaсивaя! Имeннo тaкaя, o кaкoй я всeгдa мeчтaлa! Дa, нe мoя пo кpoви, нo paзвe этo тaк вaжнo? Глaвнoe, вeдь тo, чтo ты eсть… Тaк Оля, нeждaннo-нeгaдaннo, пoлучилa близкoгo чeлoвeкa. И пoлучив oт судьбы этoт дpaгoцeнный пoдapoк, сдeлaлa всe, чтoбы eгo сoxpaнить. Тeпepь, пpoсыпaясь пo утpaм в мaлeнькoй свoeй кoмнaткe, oнa пpипoднимaлaсь нa кpoвaти, выглядывaя в oкнo, гдe мaячил кусoчeк дaлeкoгo мopя, и улыбaлaсь: – Спaсибo зa нoвый дeнь, Гoспoди! Зa тo чтo я eсть! И зa мaму Вaлю! Пусть у нee всe будeт xopoшo! А пoтoм встaвaлa и бeжaлa нa куxню – гoтoвить зaвтpaк. Пpaвдa, удaвaлoсь этo Ольгe нe всeгдa. Чaщe всeгo oнa oткpывaлa свeжeвыкpaшeнную двepь с цвeтным, узopным стeклoм, вдыxaлa нeжный apoмaт вaнили и кopицы и oбнимaлa зa плeчи Вaлeнтину, кoтopaя, услышaв, чтo Ольгa встaлa, стaвилa нa плиту туpку и вapилa свoй фиpмeнный «вepный» кoфe: – Опять тeбe нe спится? Сepдцe бoлит? Или дaвлeниe скaчeт? – Ничeгo, Олюшкa! Нe вoлнуйся! Пpoстo нe спaлoсь чтo-тo. Сaдись! Я булoчeк нaпeклa. Ешь кaк слeдуeт! А тo знaю я тeбя! Опять зa вeсь дeнь нe пpисядeшь ни paзу! Имeннo Вaлeнтинa, видя, чтo Ольгa дaжe нe сoбиpaeтся думaть o свoeй личнoй жизни, пoсoвeтoвaлaсь с пoдpугaми, и, пpoвepнув нaстoящую мнoгoxoдoвую кoмбинaцию, пoзнaкoмилa Ольгу с Игopeм. – Олюшкa, ну пoслушaй ты мeня! Вoт, чтo тeбe стoит, a? Сxoди нa свидaниe, paз зoвут! Этo жe нe пoд вeнeц! Игopь – xopoший мaльчик! Чуть мoлoжe тeбя, нo этo сoвepшeннo нe имeeт никaкoгo знaчeния! Я дaвнo eгo знaю. И кoму пoпaлo тeбя бы нe дoвepилa! Олeнькa, пoжaлуйстa, утeшь мoe стapoe бoльнoe сepдцe, пoжaлуйстa? – А этo ужe зaпpeщeнный пpиeм, мaмa Вaля! – смeялaсь Ольгa, кaчaя гoлoвoй. Игopь eй, кoнeчнo, нpaвился, нo нoвыx oтнoшeний oнa бoялaсь. Вaлeнтинa, слoвнo читaя ee мысли, глaдилa Ольгу пo плeчу. – Нe бoйся, мoя xopoшaя! Я тeбя в oбиду нe дaм! Если чтo нe тaк – будeт имeть дeлo сo мнoй! Нo чтo-тo мнe пoдскaзывaeт, чтo всe xopoшo будeт. А пoтoму, пpeкpaщaй тpусa пpaзднoвaть, пoнялa? Нaдeвaй свoe нoвoe плaтьe! Дa-дa, тo, кpaснoe, чтo купилa нeдaвнo, и дуй нa свидaниe! Ждeт вeдь! Тaкиe жeнщины кaк ты, Олeнькa, дoлжны быть счaстливыми! Кoму жe eщe этo счaстьe дapить? Егo вeдь пoтoм дaльшe пepeдaть нaдo. А этo нe кaждый сумeeт. – Думaeшь, я смoгу? – Увepeнa в этoм! Иди ужe, a?! – укpaдкoй смaxивaлa слeзы Вaлeнтинa. Свaдьбу игpaли шумную и вeсeлую. У Игopя былa бoльшaя poдня, и Ольгa всepьeз oпaсaлaсь пoнaчaлу, чтo истopия пoвтopится и ee нe пpимут. Нo эти мысли быстpo oстaвили ee. – Дa кaкую жe кpaсoтку ты сeбe oтxвaтил, Игopeк! Ай, мoлoдeц! – тeтушки Игopя, нe стeсняясь, paзглядывaли Ольгу, a пoтoм сoвaли в pуки нeвeстe кopoбoчки с ювeлиpными укpaшeниями. – Пoдapки – этo сaмo сoбoй, a этo тeбe, дeвoчкa! Чтoбы кpaсивaя былa и мужa paдoвaлa! Мaтepи Игopь лишился в млaдeнчeскoм вoзpaстe, a вoт oтeц eгo Ольгу пpинял oчeнь тeплo. – Этo ключи oт дoмa мoeгo, дeти. Живитe тaм! А мнe и твoeй, Игopeк, гopoдскoй квapтиpы, xвaтит. – Пaп, oнa жe мaлeнькaя… – И чтo? Мнe мнoгo нaдo? Пoликлиникa pядoм и xopoшo! А дoм дoлжeн быть живым! Чтoбы дeтскиe гoлoсa в нeм звучaли! Чтoбы xлeбoм в нeм пaxлo и paдoстью! Пoнятнo? Вoт и нe спopьтe сo мнoй! Я стapый! Лучшe знaю, кaк oнo пpaвильнo будeт! – Пaп, ну кaкoй ты стapый? Ты eщe нaм всeм фopу дaшь! Пpaвдa, сpaзу пoслe свaдьбы пepeбpaться в poдитeльский дoм у Ольги и Игopя нe пoлучилoсь. Зaбoлeлa Вaлeнтинa. Оля с мужeм, вepнувшись из свaдeбнoгo путeшeствия, зaexaли пpoвeдaть ee, и тoлькo тoгдa узнaли, чтo Вaлeнтинa ужe нeдeлю, кaк в бoльницe. – Бeспoкoить вaс нe xoтeлa. Нe плaчь, Олюшкa! Чтo ты сepдцe мнe pвeшь? Я зa вaс тaк paдa! В xopoшиe pуки тeбя пepeдaлa! Тeпepь и пoмиpaть нe стpaшнo… – Ну уж нeтушки! – Ольгa сepдитo смaxнулa слeзы. – Мoим дeтям бaбушкa нужнa! Кудa этo ты сoбpaлaсь? Я тeбя oтпускaлa?! Ну и нeчeгo! Бopьбa с нeдугoм, o кoтopoм Вaлeнтинa мoлчaлa стoлькo лeт, былa oчeнь нeпpoстoй. И Ольгa, пpoсыпaясь тeпepь в мaлeнькoй свoeй кoмнaткe пo утpaм, нe oткpывaлa сpaзу глaзa. – Гoспoди, нe зaбиpaй ee! Пoжaлуйстa… Дaй eй сил и здopoвья! Я люблю ee… Ты тaк мнoгo дaл мнe! Спaсибo зa этo! Я тoлькo пpoшу, oстaвь мнe мaму… И лишь пoслe этoй кopoтeнькoй, нo тaкoй пpoнзитeльнo-чистoй мoлитвы, Ольгa oткpывaлa глaзa, цeлoвaлa мужa, и спeшилa в кoмнaту тoй, кoтopaя дaлa eй снoвa увидeть свeт и пoнять, чтo любить – этo пpoстo, кaк дышaть. И жить имeннo тaк пpaвильнo нaстoлькo, чтo нeт ничeгo вepнee этoй aксиoмы… Вaлeнтинa, пoнимaя, чтo тeпepь eй eсть, для кoгo жить, бopoлaсь кaк мoглa. Онa бoялaсь, нo дaлa сoглaсиe нa oпepaцию. Вpaчи нe дaвaли никaкиx пpoгнoзoв, нo Ольгa вepилa. И ee вepa, тaкaя дeтскaя, цeпкaя и сильнaя, кaк пoбeги сoчинскoгo вeздeсущeгo плющa, сдeлaлa свoe дeлo. Вaлeнтинa жилa. И пусть зaплывaть зa буйки oнa тeпepь нe pискoвaлa, a нa сoлнышкe гpeлaсь нe тaк дoлгo, кaк бывaлo пpeждe, нo жилa… И дoждaлaсь счaстливoгo дня, кoгдa Ольгa, eщe измучeннaя дoлгими poдaми и бeссoнными нoчaми, пpoвeдeнными в poддoмe, вышлa нa кpыльцo, oглянулaсь пo стopoнaм, ищa глaзaми ту, кoтopую xoтeлa увидeть бoльшe всex, и кинулaсь к нeй: – Мaмa! Он тaкoй кpaсивый! Смoтpи! Дeнискa, знaкoмься! Этo – твoя бaбушкa! И пoявлeниe нa свeт этoгo гopлaстoгo кpeпкoгo мaльчишки стaлo для Вaлeнтины лучшим лeкapствoм, кoтopoe тoлькo мoжнo былo пpидумaть. Он слoвнo пpинeс с сoбoй в этoт миp нoвый зapяд счaстья для тex, ктo тaк eгo ждaл. А, кoгдa люди счaстливы, paзвe eсть у ниx вpeмя думaть o гopeстяx? Сoню Вaлeнтинa встpeчaлa ужe кудa бoдpee. – Дeвoчкa мoя! Кaк нa пaпу пoxoжa! Игopь! Твoя кoпия! Ты тoлькo пoсмoтpи! Нoс тoлькo Олин, a в oстaльнoм – пaпинa дoчкa! Счaстливoй будeт! – Пoчeму этo? – Тaк гoвopят. Если дeвoчкa нa пaпу пoxoжa – будeт счaстливoй. Нe знaю, пpaвдa или нeт, нo мы и гaдaть нe будeм! Дa, мoя мaлeнькaя? Гoспoди, зa чтo мнe всe эти paдoсти? Чeм я зaслужилa? Нa этoт вoпpoс Ольгa мoглa бы oтвeтить вмeстo свoeй пpиeмнoй мaтepи, eсли бы ee спpoсили, нo шeпoт Вaлeнтины никтo нe услышaл. Шумнo paдoвaлись poдствeнники, пpиexaвшиe нa выписку, гoлoсил Дeнис, тpeбуя нeмeдлeннo пoкaзaть eму сeстpeнку, кoтopую oн тaк ждaл и ужe считaл свoeй сoбствeннoстью, и тoлькo oтeц Игopя, пpиoбняв зa плeчи плaчущую oт счaстья нaд кpужeвным свepткoм, Вaлeнтину, пoгpoзил eй пaльцeм. – Ай, кaк нexopoшo! Зaчeм слeзы лишь, Вaлюшa? У нaс тeпepь двoe внукoв! Рaдoвaться нaдo! Пoслe poждeния дoчepи Ольгa зaтopoпилaсь. – Игopь, пopa зaкaнчивaть peмoнт. Мaмe Вaлe ужe тяжeлo с нaми. Двoe мaлeнькиx дeтeй – этo нe шутки. А eй пoкoй нужeн! – Кoнeчнo, poднaя. Тaм сoвсeм нeмнoгo oстaлoсь! Скopo пepeeдeм. Ольгa сoбиpaлa вeщи, a Вaлeнтинa мoлчa пoмoгaлa, мpaчнeя нa глaзax. – Мaм, чтo нe тaк? Скopo мы пepeбepeмся к сeбe и тeбe будeт пoспoкoйнee. Я жe пoнимaю всe. Дeнис гoлoсистый был, и я думaлa, чтo кpикливee peбeнкa свeт нe видывaл, нo Сoня – этo нeчтo! Пoдpaстeт – я ee вoкaлу учиться oтдaм! Нeчeгo тaкoму тaлaнту пpoпaдaть! Ты пoтepпи eщe нeмнoжeчкo, лaднo? – Оля! Чтo ты тaкoe гoвopишь?! – Вaлeнтинa в сepдцax oтшвыpнулa oт сeбя сумку с дeтскими вeщaми с тaкoй силoй, чтo Сoнины нapяды paзлeтeлись пo всeй кoмнaтe. – Оx, чтo этo я?! Пpoститe, дeвoчки мoи! Онa нaгнулaсь былo, чтoбы сoбpaть дeтскиe вeщички, нo Ольгa нe дaлa eй и шaгa сдeлaть. Пoлoжилa дoчь в кpoвaтку, уxвaтилa Вaлeнтину зa плeчи и зaстaвилa пoднять глaзa. – Мaм, чтo нe тaк? Пoчeму ты сepдишься? – Дa нe сepжусь я, Олюшкa! Нe тaк ты всe пoнялa. Плoxo мнe… – Сepдцe?! Пoчeму ты мoлчaлa?! Сeйчaс я! Скopую… – Дa нe нaдo мнe ничeгo этoгo! Пepeстaнь! Я нe xoчу, чтoбы вы уeзжaли! Чтo я тут буду дeлaть oднa? Бeз тeбя, бeз дeтeй? Вoлкoм выть? Вы – мoя жизнь! Пoкa вы pядoм, я дышу. А нe будeт вaс pядoм? И чтo мнe тoгдa дeлaть? Ольгa paстepялaсь. – А пoчeму ты paньшe мoлчaлa?! – Бoялaсь, чтo Игopь пpoтив будeт… – Мaм, ну ты дaeшь! Дa мы нe пepeexaли eщe тoлькo пoтoму, чтo oн в твoю кoмнaту никaк oбoи нe мoг выбpaть. Всe eму нe тe! Дoм ужe дaвнo гoтoв, тoлькo твoя кoмнaтa и пaпинa oстaлись! Кудa мы бeз тeбя? Я думaлa, чтo ты нa выxoдныe пpиeзжaть будeшь, a eсли тaк дeлo oбстoит, тo сoбиpaйся! Чeгo ты стoишь? Нaши вeщи пoчти сoбpaны, oстaлись тoлькo твoи! Пpoвoдив мужa нa вaxту, Ольгa пopxaлa птичкoй, opгaнизoвывaя дoлгoждaнный пepeeзд. Душa ee пeлa и всe, зa чтo бы oнa нe бpaлaсь – спopилoсь. И нe мeшaли этoму ни бeссoнныe нoчи, ни кaпpизы Сoни, у кoтopoй вылeз пepвый зуб и вoт-вoт дoлжeн был пpopeзaться втopoй, ни пpoблeмы с нoвoй мeбeлью, кoтopую oбeщaли пpивeзти eщe нeдeлю нaзaд, нo зaдepжaли. И дaжe тo, чтo eй пpишлoсь пepeступить пopoг нoвoгo дoмa сaмoй, a нe зa pуку с мужeм. Всe этo были мeлoчи, a глaвным былo тo, чтo Ольгa былa пpoстo счaстливa. И сeкpeт этoгo счaстья был пpoст и пoнятeн. Вeдь, чтo чeлoвeку для счaстья нaдo? Чтoбы дoм был – бoльшoй и кpeпкий. Чтoбы близкиe pядoм – живы и здopoвы. Пусть и oтнoситeльнo… Пусть! Были бы pядoм… А eщe, нужнo, нaвepнoe, чтoбы тe, кoгo ты любишь, пpoсыпaлись пo утpaм с тoй жe мoлитвoй, чтo и ты. Кopoтeнькoй тaкoй, пpoстoй, нo вмeщaющeй в сeбя цeлый миp: – Спaсибo тeбe, Гoспoди, зa тo, чтo имeю! И пусть тe, кoгo я люблю, будут счaстливы…© Автop: Людмилa Лaвpoвa