Сегодня годовщина Белевского боя, по пролептическому григорианскому календарю.

Он состоялся 4-5 декабря 1437 (как принято считать официально) или 1438 (что более логично из описаний летописей и современников) по юлианскому календарю. Так как нынешние грамотеи очень любят переводить даты юлианского календаря на григорианский, бездумно прибавляя к дате указанной в документе 13 дней (как положено в 20 и 21 веках), осмелюсь напомнить, что в 15 веке, эта разница составляла 9 дней. И если уж «юлианская» дата жжет глаз, то заменять ее надо на «пролептическую»: 13-14 декабря.
Событие это не столь славно в отечественной истории, но достаточно поучительно. Оно показывает, как можно проиграть выигранную битву «когда в товарищах согласья нет». Кроме того, для русских людей, «Белевщина» стала определенным рубежом времени. В документах часто встречаются обороты: «А дана грамота, коли билися Юрьевичи с татары на Белеве ино после того на другую зиму…» или «И Елка Сьянов тако рек: Яз, господине, помню до Белева за три годы…». То есть народ хранил в себе память о трагедии. Благодаря чему в русской литературе появилась нравоучительная повесть, именуемая по-разному: «Чудо о Белеве», «О воине избавленном от поганых» и т.д и т.п.
Сюжет повести незамысловат. Некий воин, после разгрома, спасался от преследовавших его татар. Враги настигли его и хотели убить, но он взмолился Сергию Радонежскому и «мысленно помянул святого, тотчас конь его пустился вскачь, словно обрел крылья, так что поганые потеряли его из виду». Догнав своих, воин поведал о том воеводе и соратникам и «ехал в веселом расположении духа и дал обет сходить в обитель святого, поклониться мощам, поблагодарить Преподобного и братию одарить». Однако , вскоре в душу его закрались сомнения: «Что я смогу сделать? Ведь имение у меня небольшое, и если я принесу подарки множеству братии и сделаю пожертвование, как обещал, то, пожалуй, обнищаю, потому что у меня не останется и половины имения для собственных нужд». Такая вот, заковыка. Пока воин предавался размышлениям конь его пал, а товарищи поехали дальше. Как поется в песне: «отряд не заметил потери бойца», ибо «все оставили его, боясь свирепых татар». А тут и недруги объявились: «схватили воина, стащили с него блестящие доспехи и собирались его убить». Неразумный понял всю бездну своего падения и взмолился вновь: ««По справедливости умираю я, окаянный, потому что не исполнил обета, данного тебе, святой Сергий. Но если ты не совсем прогневался, отче, то смилуешься надо мной, недостойным, и во второй раз и еще более удивительным образом сотворишь чудо. Ведь я больше уже не могу лгать, не смею оправдываться, стыдно мне». И Чудо свершилось: «Когда он горько, навзрыд заплакал, те, зверовидные, от изумления словно в кротких овец превратились и оставили его, не нанеся ему ни одной раны и не сняв с него богатых одежд. Воин же, увидев, что спасся с Божией помощью и молитвами святого, тотчас пустился бежать». Вот такой хеппи енд приключился.
Рассказ был записан Пахомием Логофетом и вошел в так называемую «Третью редакцию жития Сергия Радонежского», со слов главного героя, который: «Вскоре после этого отправился в обитель святого, опасаясь, как бы не пришлось претерпеть более тяжких страданий. Здесь он поведал всем о великих Божиих чудесах и о скором заступничестве и милости Преподобного Сергия». По мнению Б. М. Клосса, это случилось в 1442 году, то есть «по горячим следам». Соответственно в том, что записал Пахомий, если и есть вымысел, то минимальный. Со временем, от редакции к редакции количество фактов уменьшалось, а «чудес» прибавлялось. Впрочем, это можно отнести не только к данному рассказу, но и ко всем произведениям «Белевского цыкла».
Сам Белевский бой, при довольно большом количестве описаний, сплошное «белое пятно», таящее множество загадок. Я, решил попытаться разгадать одну из них: кем был герой «Чуда о Белеве». Пахомий о нем пишет: «воинъ некто, о нем же намъ слово, от полаты великаго князя дръжавнаго любимаго, Иванна именем, сына Михаилова, саном великаго велможи». Из чего следует, что воин Иван принадлежал ко двору великого князя, был любим им и являлся сыном знатного вельможи по имени Михаил. Знатных бояр с таким именем в то время было несколько:
Морозов Михаил Федорович, боярин минимум с 1408 г.
Сабуров Михаил Федорович, боярин минимум с 1423 г.
Фоминский Михаил Крюк Федорович, князь, боярин минимум с 1416/1417 г.
Челядня Михаил Андреевич, боярин минимум 1405 г.кроме того, в 1417, 1423 гг. он был послухом при второй и третьей духовной великого князя Василия Дмитриевича.
У первых двух, сыновей с именем Иван не было. А вот у боярина Михаила Федоровича Крюка, по словам С. Б. Веселовского: «было два сына, Борис и Иван, которые, по родословным данным, были боярами при вел. кн. Василии Дмитриевиче. Оба они умерли бездетными, по-видимому, до начала смуты или в самом начале ее». Этот факт он подтверждает данной на село Медну: «В 1428—1432 гг. душеприказчики Ивана Михайловича, умершего бездетным, дали это село (Медну) Троицкому монастырю». Т.е. Иван Фоминский до Белева не дожил.
Про Михаила Челядню Веселовский пишет следующие: «Михаил, пожалованный в бояре в конце княжения Василия Дмитриевича. У Михаила Андреевича известны два сына: Иван и Федор Челядня. Иван Михайлович был женат на Елене, дочери боярина кн. Юрия Патрикеевича, которая по матери была внучкой вел. кн. Василия Дмитриевича и приходилась родной племянницей Василию Темному. В связи с этим браком Иван Михайлович был пожалован в бояре. Он умер в молодости, ничем не отличившись». Родословцы поминают еще одного сына: «Иван да Василий оба бездетны, да Федор Челядня». Иван Челяднин (Акинфов) наилучший кандидат на роль «спасенного воина».
Д. Селиверстов
.