». Как врачи спасали раненого Пушкина и почему так и не смогли ему помочь.
«Я был в 30-ти сражениях, видел много умирающих, но мало видел подобного», - сказал доктор Арендт, лечивший умирающего поэта, имея в виду мужество, с которым тот переносил страдания. Рассказывали, что писатель Владимир Даль, который так же был военным врачом, советовал Пушкину стонать при болях, на что поэт лишь отвечал: «Смешно же, чтобы этот вздор меня пересилил»... Но однажды «вздор» его пересилил. Это было в первую ночь после ранения, её потом никто не мог забыть...
После того, как доктор Арендт вынес приговор — рана смертельна, Пушкин исповедался. Врачи дали ему касторовое масло и поставили пиявки, что только навредило. Всем показалось, будто ему стало легче. Но ночью боли стали усиливаться. Пушкин отослал дежурившего у его постели Данзаса — под предлогом, что ему надо отдохнуть. А потом позвал своего слугу Никиту Козлова и попросил подать один из ящиков письменного стола. Тот подал и вышел из кабинета. Только потом сообразил — там был пистолет. Козлов тотчас же сообщил об этом Данзасу, а когда тот влетел к поэту, обнаружил оружие под подушкой. Пушкин тогда признался — боль настолько невыносима, что он думал застрелиться. Именно тогда не в силах больше терпеть, он начал кричать. Как раз те крики потом и не могли забыть все присутствовавшие в доме.
Все, кроме Натальи Николаевны. По воспоминаниям жены Пушкина, в то время она находилась в гостиной вместе с сестрой Александриной и подругой Верой Вяземской. От кабинета мужа её отделяла лишь дверь, и она слышала даже малейшие шорохи. Но как только Пушкин закричал, Наталья Николаевна провалилась в сон. Вяземская даже испугалась — не умерла ли?! Но это была летаргия. Она продлилась ровно столько, сколько продолжались стоны поэта. Жуковский говорил: «Что было бы с бедною женою, если бы она в течение двух часов могла слышать эти крики: я уверен, что её рассудок не вынес бы этой душевной пытки».
Пулевые ранения в живот даже для современной медицины считаются одними из наиболее сложных. В условиях 1837 года, когда в распоряжении лекарей не было ни рентгена, ни антисептика, ни антибиотиков, спасти Александра Сергеевича после дуэли с Жоржем Дантесом было невозможно. Таких раненных в то время не оперировали - наука тогда не знала ни переливания крови, ни наркоза - шансы выжить у пациента были равны нулю.
⠀
Неоднократно проводившийся экспертный анализ воспоминаний и записей участников тех событий, в том числе и медиков, свидетельствует о том, что и сегодняшним хирургам, вооруженным передовым оборудованием, пришлось бы в данном случае тяжело. Но шансы на спасение поэта в современных условиях оцениваются экспертами достаточно высоко – примерно в 80%.
⠀
Пуля Дантеса, ранившая Пушкина, пробив одежду, вошла в нижнюю часть живота (между крылом подвздошной кости и брюшиной), задела тонкую кишку, раздробила крестец и застряла, не выйдя наружу. Кстати говоря, при посмертном вскрытии поэта, которое проводил доктор Спасский, пулю ни найти, ни извлечь не смогли. Пушкина с ней и похоронили.
⠀
«Хладнокровный Дантес неожиданно выстрелил с ходу, не дойдя одного шага до барьера, то есть с расстояния 11 шагов (около семи метров). Целиться в стоявшего на месте Пушкина ему было удобно. К тому же Александр Сергеевич ещё не закончил классический полуоборот, принятый при дуэлях, с целью уменьшения площади прицела для противника, его рука с пистолетом была вытянута вперёд, и поэтому правый бок и низ живота были совершенно не защищены», – пишет о трагических событиях известный исследователь и врач Михаил Давидов в своей книге «Дуэль и смерть А.С. Пушкина глазами современного хирурга».
⠀
Воспоминания Данзаса – секунданта Пушкина – красноречиво свидетельствуют, что ещё на месте дуэли поэт потерял очень много крови. Наши современники-врачи оценивают общую кровопотерю Пушкина в 40% от общего объёма. Сегодня это уже не считается смертельным - но при условии срочного переливания крови пациенту. Также на ситуацию повлияло то, что дуэль произошла в открытом поле, поскольку её участники не хотели огласки.
Кроме того, то, как поэта транспортировали с Чёрной речки, безусловно, ухудшило ситуацию. Раненого Пушкина сначала «волоком» переправляли на шубах до просёлочной дороги, а затем уложили на сани и повезли. Лишь через полверсты повстречали карету, подготовленную перед дуэлью для Дантеса, и, не сказав Александру Сергеевичу о её принадлежности, перенесли в неё раненого. Как считается, такая поездка - в трясущейся карете в полусидячем положении - только усугубила боль и травматический шок. Понимая, что врачи навряд ли спасут его жизнь, раненый поэт велел везти себя домой, а не в медицинское учреждение.
⠀
В первые же часы после ранения из-за попавших в брюшную полость инородных тел: пули, частей одежды, костных осколков, туда проникла инфекция. Начался перитонит. Всё, что рекомендовалось делать в подобных случаях - лечить с помощью припарок, касторки, слабительного и клизм. Лучшие петербургские врачи во главе с императорским лейб-медиком Н.Ф. Арендтом, вызванные сразу же после того, как Пушкин оказался дома и с трудом был уложен в постель, лишь разводили руками. Всё, что они могли предпринять в качестве лечения - это поставить пиявки, дать слабительное, а также опиум — для уменьшения боли.
⠀
«На следующее утро боль в животе усилилась настолько, что терпеть её было уже невмоготу. Врач назначил, как было принято в то время, «промывательное», чтобы «облегчить и опростать кишки,» — говорится в книге «Избранные очерки истории отечественной хирургии XIX века».
Современные врачи считают, эта клизма, возможно, и сделала последнее дело. «Представьте, что вода под напором поступает в кишечник: все каловые массы попадают в брюшную полость. Это может вызвать инфекционно-токсический шок, когда развивается сильное воспаление в организме. Кровь перестает выполнять свои функции, и начинается полиорганная недостаточность, то есть отказ всех органов», - говорит врач-травматолог С. Ангархаев. То же самое можно сказать и о пиявках в количестве 25 штук, которые после консилиума Пушкину назначил доктор Арендт: пиявки высосали около 250 мл крови (а поэт и так потерял около 2 литров при ранении). Плюс к этому пиявки разжижают кровь, что только усиливает кровопотерю.
«Сегодня его можно было бы спасти, - считает С. Ангархаев. - Жалко, когда начинаешь задумываться, как его лечили. Прямо слёзы на глаза наворачиваются».
⠀
Последние часы жизни поэта практически в мельчайших подробностях описал лечащий врач семьи Пушкина, Иван Тимофеевич Спасский. Понимая свою ответственность перед историей, сразу после трагической кончины поэта Спасский составил подробную записку о том, чему был свидетелем. И вот как он описывал состояние умирающего Пушкина: «Боль в животе возросла до высочайшей степени. Это была настоящая пытка. Физиономия Пушкина изменилась: взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. ... Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твёрдость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб её не испугать». В то же время Пушкин просил докторов не скрывать от жены правду: «Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от неё, в чём дело...»
⠀
Претерпевая страшные муки, поэт продолжал заботиться о семье, друзьях, делал даже финансовые распоряжения. «Потребовал детей и благословил каждого особенно. Я взял больного за руку и щупал его пульс. Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой своей руки к пульсу правой... взглянул на меня и сказал: «Смерть идёт». И он не ошибался, смерть летала над ним в это время» (из записки профессора Спасского). Как опытному врачу Ивану Тимофеевичу было ясно: часы поэта сочтены...
⠀
Консилиум врачей в составе Арендта, Спасского, Андреевского и Даля единогласно сошёлся во мнении, что у Пушкина скоро начнётся агония. Арендт заявил, что поэт проживёт не более двух часов. Большую часть времени своего последнего дня Александр Сергеевич был в сознании. Он жаловался на резкую слабость, жажду, головокружение, одышку. Временами сознание «путалось», и пациент переставал узнавать неотлучно находящегося у изголовья Даля, возникали зрительные галлюцинации. Александр Сергеевич признался, что ему вдруг пригрезилось, как они вместе с Далем, взявшись за руки, лезут вверх...
«Пульс у больного падал с часу на час, стал едва заметен, - вспоминал профессор Спасский. - Руки его были совсем холодными. Частые, отрывистые дыхательные движения прерывались паузами. ... Около 14 часов Александру Сергеевичу захотелось морошки. Он с нетерпением ждал, когда её принесут, и попросил Наталью Николаевну покормить его из своих рук. Он съел 2—3 ягодки и с наслаждением выпил несколько ложечек сока, подаваемых женой, говоря: «Ах, как это хорошо!» Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья умирающего мужа и приникла лицом к нему, а он гладил её ласково по голове и тихо, едва слышно, шептал слова любви и утешения. Безмятежное спокойствие разлилось по его лицу...»
⠀
Через некоторое время, когда Наталья Николаевна уже покинула комнату, у поэта началась агония. Пушкин потухающим взором обвёл шкафы своей библиотеки и, имея в виду своих самых лучших и верных друзей — книги, прошептал: «Прощайте, прощайте». Спасский и Даль исполнили последнюю просьбу умирающего, чуть повернув его на бок и слегка приподняв. Александр Сергеевич вдруг широко открыл глаза, лицо его прояснилось, и последними словами, которые он прошептал, были: «Жизнь кончена... Тяжело дышать, давит...». Отрывистое частое дыхание сменилось на медленное, тихое, протяжное, и присутствовавшие рядом с Пушкиным врачи и друзья уловили его уже слабый, едва заметный, последний вздох. Дыхание остановилось...
⠀
«Вскрытие… показало, что рана принадлежала к безусловно смертельным», – написал Даль, присутствовавший при аутопсии. Известно, что выполнено вскрытие было, к сожалению, не в полном объёме и весьма поверхностно. Это понимал и Даль, записавший: «Время и обстоятельства не позволили продолжить подробнейших разысканий». Но осуждать врачей за это нельзя: за стеной раздавались рыдания Натальи Николаевны, а с улицы доносился неутихающий гул толпы. Уже на следующий день в передней комнате был выставлен гроб с телом покойного.
Лицо поэта, по воспоминаниям очевидцев, было необыкновенно спокойно. Казалось, он спал. Его кудрявые волосы разметались по атласной подушке, а густые бакенбарды окаймляли впалые щёки и выбивались из-под широкого чёрного галстука. Пушкина положили в гроб не в ненавистном ему камер-юнкерском мундире, а в его любимом тёмно-коричневом сюртуке... В маленькой передней было тесно - два дня к Пушкину шли и шли люди, чтобы проститься с ним. А художники, поставив в передней мольберты, делали эскизы и наброски, запечатлевая Пушкина на смертном одре.
⠀
Гибель поэта стала ударом не только для близких и друзей. Скорбела вся Россия. «Всё время, пока Пушкин лежал у себя в доме, толпа желавших поклониться его праху ни на минуту не уменьшалась, - вспоминала Е. Карамзина. - Старики, дети, женщины, представители высшего класса и самые смиренные люди - все хотели отдать ему последний долг. Много обнаружилось тут горя, много было трогательных сцен... Между прочим, нам рассказывали об одном старике с почтенною физиономией, который пришёл вечером к гробу Пушкина, долго смотрел на него и горько плакал, потом сел на диван и всё продолжал плакать. Это заинтересовало бывших тут, и князь Вяземский подошёл к нему с вопросом: «Вы, верно, лично знали Пушкина?» - «Я русский», - отвечал старик».
⠀
Словам этого пожилого петербуржца вторил и князь Владимир Одоевский, написавший в некрологе на смерть поэта такие слова: «... всякое русское сердце знает цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина?..»
⠀
Надо сказать, что после смерти поэта никто из его современников, включая родных и близких, ни полусловом не упрекнул доктора Арендта и его коллег в том, что они не спасли поэта. Доктора, волей судьбы собравшиеся у постели умирающего Пушкина, до последних дней своей жизни не теряли уважения коллег. Упрёки и даже обвинения в адрес врачей стали раздаваться значительно позже, когда хирурги научились оперировать и лечить подобных больных.
Писатель и биограф Пушкина Л. Гроссман так сформулировал эти мнения: «Через столетие русская медицина осудила своих старинных представителей, собравшихся у смертного одра поэта». Однако броская его формулировка не совсем точна. Выдающиеся советские хирурги, хотя и усмотрели в лечении Пушкина целый ряд ошибок, допущенных врачами, четко заявляли, что рана его была по тому времени, несомненно, смертельна.
В столетие со дня смерти поэта, в феврале 1937 года, в старом здании Академии наук проходило необычное заседание Пушкинской комиссии. За столом президиума тогда собрался весь свет советской хирургии. В переполненном зале были и писатели, и поэты, и литературоведы; первый ряд занимали потомки Пушкина. На том заседании с докладом о ранении поэта и его лечении выступил знаменитый хирург, впоследствии президент АМН СССР, профессор Николай Бурденко, который утверждал, что раненого Пушкина в тех условиях невозможно было спасти. «У врачей пушкинского периода арсенал медицинских возможностей по борьбе с грозными явлениями перитонита был крайне скудный и малоценный, и поэтому предъявлять обвинения в неправильном ведении и лечении или в недостаточной смелости в проведении тех или других видов лечения не представляется возможным. Они исчерпали всё то, что могли дать, они применили всё то, чем располагала медицина того времени. В тот период ранение Пушкина было смертельным при всех обстоятельствах», - заключил Бурденко.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 38
Стоит на Мойке старый дом,
Его земной приют.
Последний том его трудов
Закончить не дают.
Окончен день, уже темно,
К жене идёт поэт.
Играют дети за стеной,
Ещё не зная бед.
Он в будуаре Натали,
В его глазах –любовь.
Немного лет прожить смогли,
Но так бушует кровь.
В гостиной шумно в поздний час,
Играет клавесин.
Звучит сопрано, громкий бас,
И важный гость красив.
Уходит Пушкин в кабинет,
С письмом наедине.
Кто этот тайный абонент,
Что всё лицо в огне.
Отсюда едет на дуэль,
Вернётся – умирать.
Недостижима жизни цель,
Уже не доиграть.
Проходит Мойка за окном.
Железный парапет.
Погасит свечи эконом,
Так длится много лет.
Ю. Краснокутский
Ул. Пушкинская. Город Ростов на Дону.
Навёл удар,спасенья нет..
Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
М.Лермонтов.
А чуть раньше старательно компрометировал в свете замужнюю молодую женщину, не смотря на гневное письмо ее мужа. И все, чтобы прикрыть свою зависимость от гекхерена.