Коллекция романов

Свекрови нужны были наши деньги, а не мы. Я это поняла на третьей минуте их «гостевания», прямо в нашей прихожей. Ульяна Михайловна, моя свекровь, даже пальто не сняла, а уже разложила на тумбочке для обуви пачку мятых бумаг. Рядом стояла ее дочь Лера, золовка моя, и делала скорбное лицо, достойное «Оскара». — Людочка, тут такое дело… — начала свекровь трагическим шепотом. — У Леры долг. Триста тысяч. Я молча смотрела на них. Я только что с работы, одной рукой пытаюсь снять сапоги, другой — помешать суп на плите, а мне с порога выкатывают счет. — Вы же со Славой потянете? — это был не вопрос. Это было утверждение. Я чуть не села там же, в прихожей. Из кухни вышел Слава, мой муж, вытирая руки о полотенце. Он увидел бумаги, маму, сестру, и его лицо сразу стало напряженным. — Мам, вы хоть бы разделись, — сказал он. — Что случилось? — Случилось! — взвизгнула Лера. — Меня уволили! А кредит платить надо! А жить на что-то надо! Я выпрямилась. Суп мог и подождать. — Ульяна Михайловна, Лера. «В

«Ир, ну ты чего? Это же мама», — муж опустил глаза в свою тарелку с остывшей яичницей. А «мама» сидела напротив меня, поджав губы. Рядом ее копия — золовка Катя, тридцать лет, ни дня не работала. В этот момент я поняла: всё. Финиш. Больше я ни копейки не дам. Две недели. Две недели эти «милые родственницы» жили в моей квартире. Две недели я приходила с работы и вставала ко второй смене у плиты, пока Катенька смотрела сериалы, потому что у нее «тонкая душевная организация» и она «ищет себя». Две недели Тамара Ивановна, свекровь, инспектировала мои полки и цокала языком: «Ирочка, у тебя пыль. Пашенька таким дышит». А Пашенька, мой бесхребетный муж, только кивал и просил «потерпеть». Я терпела. Пока сегодня утром за завтраком не прозвучало ЭТО. «Ирочка, — начала свекровь вкрадчиво, отодвигая мою овсянку и ставя себе кофе, который я купила, — мы тут с Катюшей подумали. Тебе же премию дали. А Кате надо на курсы SMM. Это сейчас так модно. Ей нужно 200 тысяч. Начать жизнь». Я поперхнулась чае

«Жадина!» — завыла свекровь на весь торговый центр. Так, что консультанты вздрогнули, а пара у соседней витрины обернулась. — «Родному мужу копейки пожалела! Бессовестная!» Муж мой, Никита, густо покраснел и вжал голову в плечи. Он всегда так делал, когда его мамочка, Вера Михайловна, устраивала скандал. А я… А я просто молча смотрела, как она топает ногами в дорогих, явно не по средствам купленных, сапогах. Я устала. Это была не просто усталость после рабочей недели. Это была глухая, свинцовая усталость, накопленная за три года брака. Три года, в течение которых «мы» означало «я, Никита и его мама». Мы стояли в магазине бытовой техники. Я пришла за новым ноутбуком для работы — мой старый дышал на ладан, а у меня горел крупный проект. Никита увязался «за компанию». Вера Михайловна материализовалась через десять минут, «случайно мимо проходила». Пока я выбирала модель, Вера Михайловна уже оккупировала отдел с телевизорами. «Никиточка, смотри! Какая плазма! А у нас что? Коробка старая! Ю

Я открыла дверь, и в нашу тихую двухкомнатную квартиру в Новогиреево ввалился табор. Чемоданы на колесиках, липкие детские руки, пронзительный визг и стойкий запах вокзального беляша. «Леночка, Андрюша, мы тут пока поживём пару денёчков!» — радостно пропела Тамара Павловна, моя свекровь, проталкивая вперёд двоих племянников и их молчаливую мамашу Зою. «Пару денёчков». Я посмотрела на мужа. Андрей виновато изучал наш паркет. Мы с Андреем жили тихо. Ипотека, две работы, по субботам — заказная пицца и сериал. Наша квартира была нашей маленькой, выстраданной крепостью. Ровно до того момента, как Тамара Павловна решила, что «внучатым племянникам, Мише и Маше, нужно срочно показать Москву». Видимо, начинать показ решили с нашего дивана. К вечеру первого дня «крепость» пала. Наш бежевый диван, за который мы ещё платили кредит, был торжественно залит вишнёвым компотом. В раковине выросла Эйфелева башня из жирных тарелок — Зоя считала, что мытьё посуды в гостях портит карму. Пульт от телевизора

«Воронцовой. Елене. Андреевне». Имя прозвучало, как выстрел в душной тишине нотариальной конторы. Мой бывший муж, Дмитрий, кажется, перестал дышать. Его холеное лицо, обычно излучающее глянцевый успех «Дмитрия Вадимовича», на секунду стало лицом того Димы, за которого я выходила замуж — растерянного и злого. А я? Я просто не поняла, почему двоюродный дед Димы, Макар Ильич, оставил свою унылую «двушку» в Бибирево мне. Человеку, которого он видел три раза в жизни. Через неделю я впервые открыла дверь квартиры своим ключом. Пахло пылью, старыми книгами и валокордином. Атмосфера тотальной усталости. Я разбирала вещи без энтузиазма, скорее, с брезгливостью. Дима всегда называл Макара Ильича «пыльным архивариусом», презирал его за «совок» и нежелание «крутиться». Я же... я просто была вежлива. Приносила ему пироги, пока была замужем за Димой. Слушала его молчание. «Лена, ты зря с ним возишься, — шипел Дима после таких визитов. — У него, кроме этой помойки, ничего нет». Я разбирала ящики стол

– Оля, ну сколько можно перебирать это тряпьё? – Вере, младшей сестре, вечно не хватало терпения. – Сказали же нотариусу, что вступаем в наследство, квартиру эту несчастную в Твери продадим, деньги поделим. Зачем ты в этой пыли копаешься? – Тут вся жизнь тети Зины, Вера… – Ольга, в свои сорок пять выглядевшая уставшей медсестрой из городской поликлиники, которой она и была, смахнула пыль с потрескавшейся фотографии в деревянной рамке. – Как-то… не по-людски всё на помойку. Она же нас как-никак любила. – Любила, а последние десять лет знать не хотела! – фыркнула Вера, отряхивая руки о джинсы. – Особенно тебя, после твоего Германа. Как отрезало. Что он ей такого сделал, интересно? Ольга вздохнула. Этот вопрос мучил ее саму. Десять лет назад, как раз когда карьера ее бывшего мужа, Германа Волкова, пошла в гору, и он запустил свое первое ток-шоу, тетя Зинаида, любимая мамина сестра, просто перестала отвечать на звонки. Ольга тогда была поглощена разводом – блестящий Герман уходил к "более

— Ты должна нас прописать, Инга. По-хорошему должна. Голос свекрови, Тамары Павловны, резал без ножа. Он заполнял собой крошечную кухню «однушки» Инги, делая воздух липким и тяжелым. — Мама, да как же я вас пропишу? — Инга устало отставила чашку. — Квартира моя. Добрачная. Бабушкина. Тут всего тридцать три метра. Куда? — Куда, куда! — подхватила золовка Света, нервно теребя молнию на своей дорогой сумке. — Не в метрах счастье, Инга, а в родстве! Мы — семья! А ты Максима не уважаешь. Он мужик, он добытчик, а ютится в твоей... конуре. Инга вздрогнула. «Конура». Ее чистая, выстраданная, спасенная от пьющих соседей бабушкина квартира. — Света, Максим знал, куда шел. Он сам из общежития. — Знал! — Тамара Павловна стукнула костистой ладонью по столу так, что чашки подпрыгнули. — А ты знала, что у него мать есть! И сестра! Мы всё для него, а он для тебя. А ты что? Ты эгоистка, Инга! Максим вернется с рейса, мы ему всё скажем. Что ты нас гонишь! Инга работала швеей в маленьком ателье по ремонт

— В говяжьи котлеты, Олеся, нужно геркулес молотый класть, а не хлеб. Я тебе сто раз говорила! Так они и пышнее, и сочнее, и «правильнее» будут, — Анна Тимофеевна, свекровь, возникла на пороге кухни, словно тень. Олеся лишь крепче сжала в руках миску с фаршем, мысленно досчитав до десяти. Пять лет брака с Антоном, пять лет этого вязкого, всепроникающего контроля под соусом «я же как лучше хочу». Пять лет она молча кивала, улыбалась и делала по-своему, едва за свекровью закрывалась дверь. Антон, её муж, всегда в таких случаях виновато улыбался: «Ну, ты же знаешь маму. Она не со зла, она просто… старой закалки. Не обостряй». И Олеся не обостряла. Она гасила в себе раздражение, списывая вечные «советы» на скуку и попытку быть нужной. Но сегодня воздух на кухне пах не только жареным луком, но и грозой. — Дети, я тут подумала... — начала Анна Тимофеевна тем же вечером за чаем, по-хозяйски разливая кипяток по чашкам. — Мне же в поликлинику нашу районную неудобно ездить. Да и вообще. Так буде

— Юля, деточка, я, конечно, всё понимаю, у вас «любовь», — Алёна Максимовна сцедила слово «любовь», как прокисшее молоко, и брезгливо отставила фарфоровую чашку. — Но давай начистоту. Ты моему сыну неровня. Юлия замерла. Холодный хрусталь гостиной, казалось, вонзился тысячей иголок в её слишком простое платье из «Зарины». Рядом с ней её муж, Кирилл, вжал голову в плечи и усердно изучал узор на персидском ковре. — Мама, ну что ты начинаешь... — пробормотал он. — Я заканчиваю! — отрезала Алёна Максимовна. Её стальная, «советская» хватка, позволившая ей в девяностые поднять бизнес покойного мужа, ощущалась в каждом слове. — Я не для того Кирюшу в Оксфорде учила, чтобы он... — она окинула Юлю презрительным взглядом, — чтобы он приводил в дом... всё, что блестит. Или, в твоём случае, даже не блестит. Юля и Кирилл пришли поговорить о квартире. О той самой «двушке» у Патриарших, которую мама им обещала подарить «на свадьбу», и которая по-прежнему принадлежала ей. — Квартира? — Алёна Максимо

— Инна, милая, а где у вас тапочки для гостей? А то мы с Зоей ноги промочили, пока дошли. Дарья Ивановна, свекровь, не спрашивала, можно ли войти. Она уже стояла в прихожей Инны и Антона, энергично вытирая ноги о любимый коврик Инны с надписью «Добро пожаловать... было вчера». Рядом с ней, тяжело дыша, стояла ее сестра, Зоя Ивановна, а за ними маячил молчаливый племянник Славик. Они не просто пришли. Они прибыли. Об этом свидетельствовали три внушительных клетчатых баула, которые уже успели заблокировать узкий коридор. — Мама? Тетя Зоя? А вы... вы же вроде на часок? — Инна растерянно моргнула, пытаясь совместить в голове звонок мужа («Мама заедет, чайник поставь») и эту сцену «Прибытие поезда на вокзал». — На часок! — фыркнула Дарья Ивановна, пропихивая баулы в гостиную. — Разве ж мы звери? С дороги хоть перекусить надо. Зоя, ставь сумки, не стесняйся. Инночка, у вас тут тесновато, конечно. Не думали стену снести? Мы вот с Зоей как раз в ремонте специалисты. Инна почувствовала, как воз