Женские романы о любви

– Смириться с гибелью людей невозможно, – задумчиво произнёс Гоген. – И вам обоим, коллеги, прекрасно известно, что мрачное выражение о «личном кладбище» любого врача, – это не сказка, а быль. При этих словах Романцов и Соболев едва заметно кивнули. Каждому было, что вспомнить на эту тему, только совершенно не хотелось. – Каждая смерть оставляет в душе рану, и к этому нельзя стать равнодушным, – добавил Художников. Дмитрий опустил глаза. Его «личное кладбище» было уже довольно обширным, но состояло не из тех, кто расстался с жизнью из-за глупости или халатности врача. Он помнил лица всех, кого не смог спасти. Или не успел из-за того, что из-за ленточки их привезли слишком поздно, или ничего не смог сделать: старуха с косой махнула, и боец отправился в, хочется верить, лучший из миров. Но Соболев иногда видел их во сне, в коротких перерывах между операциями, и чувствовал тяжесть их невысказанных историй. Особенно часто вспоминался совсем юный боец, которого привезли слишком поздно. Он

– Дима, там Олег Иванович тебя разыскивает, – голос хирургической медсестры Галины Николаевны, как всегда, лишён всяких эмоций. Она вообще их показывать не любит. Никто в прифронтовом госпитале при всём желании не вспомнит, чтобы эта строгая, педантичная и притом очень справедливая женщина когда-либо заливисто смеялась или горько плакала. Хотя моменты бывали всякие, от которых и хохотать в голос можно, и рыдать. Вот и теперь. Соболев посмотрел на ее лицо, пожелав угадать, зачем он полковнику понадобился, а там – непроницаемая маска спокойствия. Галина Николаевна Петракова была для Дмитрия Соболева олицетворением самой сути их работы здесь, на передовой. Невозмутимость, граничащая с равнодушием, была не чертой характера, а защитным механизмом, выработанным годами в условиях, когда любая эмоция могла стать фатальной слабостью. Она не просто выполняла свою работу. Петракова являлась стальным стержнем, за который держался весь средний и младший медперсонал хирургического отделения, на кот

– Ты упряма, как… бесёнок, – пробормотал он, отводя взгляд. – Вся в меня. – Значит, ты согласен? Леднёв тяжело вздохнул. – Я не могу тебя запереть или остановить, когда ты принимаешь такое решение. Но я не отпущу тебя одну. – Что? – я нахмурилась. – Почему? – Канада – это далеко от Москвы, – отец снова посмотрел на меня, и теперь в его глазах была только отцовская тревога. – Это другой континент. Ты не знаешь французского языка… – Зато прекрасно владею английским, он в Канаде второй государственный, между прочим, – вставила я свои пять копеек, но на Леднёва это не произвело впечатления, он весь в своих мыслях. – …не знаешь города. А главное... ты моя дочь. И ты только что вышла из-под удара. Я не могу рисковать. – Рисковать? – я иронично улыбнулась. – Что я потеряюсь в кленовых лесах? Или что меня похитят твои партнёры, которые решили, что слишком много знаю? Или ты думаешь, что несчастная Изольда Сергеевна за мной поедет, чтобы отомстить за сына? – Рисковать твоей безопасностью я себе

Возвращение на работу триумфальным не оказалось. Напротив, оно обернулось тихой, изматывающей пыткой. Понятия не имею, какая всё-таки муха в очередной раз и за какое место укусила Орловского. Казалось, он снова надел на себя маску непроницаемого, отчуждённого топ-менеджера, которую я, как наивная девчонка, уже успела забыть. Но он опять стал холодно-отстранённым, а мне осточертело пытаться понять, что происходит в его мятущейся душе. Я устала от этих эмоциональных качелей, от его вечных метаний между страстью и долгом, между мной и его непонятно взявшимися откуда-то принципами. И вроде бы всё хорошо: моё уголовное преследование благополучно разрешилось, поскольку было основано на лживых показаниях. Так нет же, Романа замучила совесть. Придумал какую-то ерунду про нарушение закона моим отцом. Ладно, согласна, папа мой действительно человек, который заработал свои огромные деньги в том числе криминальным, – судя по тому, какие у него партнёры, требующие немедленно человека устранить толь

Геннадий Котов, тяжело дыша, вошел в кабинет, который больше напоминал тронный зал, чем офис. Это было невероятное пафосное пространство, долженствующее любому, кто заходит сюда, помимо его владельца, давить на сознание великолепием, мощью и навевать мысли о том, что хозяин всего этого великолепия – человек невероятно властный. Пол из редкого итальянского мрамора, обшитые черным деревом стены, панорамные окна, открывающие захватывающий вид на ночной Санкт-Петербург, который казался игрушечным под властью этого человека. В углу, подсвеченная точечным светом, стояла бронзовая скульптура быка – символ агрессивного капитала. За массивным столом из цельного слэба, обошедшегося в астрономическую сумму, сидел человек, которого очень многие и боялись, поскольку знали крутой норов и умение решать вопросы жёстко и быстро, а если не сразу это получалось, то придумывать сложные многоходовые комбинации, чтобы добиться своего. Король, он же Анатолий Игнатьевич Ветров, был невысоким, плотным мужчино

Сегодня вторник. День только начался, и вот уже Александра Фёдоровна докладывает по внутренней связи, что ко мне прибыл неожиданный гость. Его нет в списке встреч, но что тут поделаешь? Такая у главврача работа – одна сплошная забота. Как в стихотворении Корнея Чуковского «Телефон»: то слон от верблюда позвонит, то крокодил со слезами и так далее. Иногда мне кажется, что я и есть тот самый телефон, который разрывается от чужих проблем и неотложных дел. Сейчас, когда жду ребенка, каждая такая внеплановая встреча ощущается двойной нагрузкой, но не могу позволить себе расслабиться. – Кто он такой? – спрашиваю Романову. – Геннадий Петрович Котов. Генеральный директор крупного строительного холдинга «Монолит-Строй». Говорит, что по очень важному вопросу, связанному с национальным проектом «Здравоохранение». Помните, вы позавчера давали интервью телевидению? Да, конечно, помню. На телекамеры я рассказывала, что проект медицинского центра, задуманный Иваном Валерьевичем Вежновцом, – обязател

Четверо суток спустя ситуация нормализовалась окончательно. Эти дни тянулись, как густой, вязкий сироп, наполненный тревогой и ожиданием, но теперь, наконец, наступил рассвет. С плеч свалился такой груз, что я впервые за долгое время смогла дышать полной грудью. Отец сделал всё, как и планировал: договорился с генералом, чтобы тот подключил нужных людей. Тех самых, что представляют, как незаметно распутать самый тугой юридический узел, и они разрулили непростую ситуацию. Я не знала деталей их работы, да и не хотела, главное – результат. Когда это случилось, мне позвонил адвокат Захаров. Его голос, обычно сдержанный и сухой, теперь звучал совершенно иначе, и он, не скрывая восторга, сообщил, что оба уголовных дела против меня закрыты и сданы в архив за отсутствием состава преступления. – Не понимаю, – сказала я, чувствуя, как дрожат руки, а в голове не укладывается такая невероятная удача. – Предположим, что у следствия не было стопроцентных доказательств моей причастности к похищению С

Пока шли к машине, Надя сказала испанцу: – Сейчас приедем, поставим одну точку. Там должны местных медиков дать, я начну, ты продолжишь, через какое-то время сделаю еще рейс. Потом поделимся. Иначе это всё будет без конца и края. С местными договариваться, как воду в ступе толочь. У них на уме одно: личная выгода. Весь мир гори синим пламенем, но только чтобы ему было хорошо, и за это ничего не было. Лишь бы не делать ни черта, но всё иметь. – Можно подумать, в других местах иначе, – заметил Креспо. – Вот и ошибаешься. У нас, например, не все настолько испорченные. Хотя ты прав в одном: встречаются такие. К счастью, редко. Так, ладно. Позавтракали, давайте грузиться и поехали. До Тесалита хорошо если вечером будем. С нами еще машина пойдет. Местных девчонок повезет. Хадиджа с нами, в «Рено». Переводчик будет нужен сразу. Так, Рафаэль, еще раз проверь связь и аккумуляторы для рации. Возьми запасные. Всё может быть. Хоть ребят вызовем. Всё, грузимся и выходим. Хадиджа стояла у машины, до

Часы показывали 19 часов. Мой рабочий день, как заведующего отделением, формально закончился, но для меня это ничего не значило. Когда людей не хватает, разве я могу спокойно отправиться домой? Да и не хочется мне туда, если честно. С некоторых пор, – с каких, точно сказать не могу, – просто… не тянет. Да, там жена, дочка, но… Я прислушался. В коридоре шум стих, даже аппараты, кажется, к вечеру стали пищать и гудеть как-то лениво. Запах цемента и крови сменился запахом йода и дезинфекции. Филатова и Мусина, несмотря на усталость, уже навели идеальный порядок под мудрым руководством старшей медсестры. – Катерина Дмитриевна, вы как? – спросил я, прислонившись к стене. – Я? – она выпрямилась, отвлекаясь от очередного документа. – Как всегда, Борис Денисович. Жива. Но не отказалась бы от чашки хорошего чая. И от двух часов крепкого сна. – Скоро всё это обязательно будет, – пообещал я, хотя, насколько помню, работать Скворцовой еще три часа, – у нее, как у старшей медсестры, смены тоже нен

– Борис, можно? – вижу, как Валерий Лебедев мнётся у двери, притом вид у него нерешительный. Довольно странно наблюдать такое, поскольку знаю его как человека, в общем, смелого. Он если когда-то труса и праздновал, то с некоторых пор изменился в лучшую сторону. Видимо, роман с молоденькой студенткой открыл в нём новые силы. – Да, входи, конечно, – говорю ему, отвлекаясь от бумаг. – Присаживайся. Что-то случилось? Выглядишь озабоченным. Валерий проходит, усаживается, но рассказывать не спешит. Собирается с мыслями, но времени у нас тут, в отделении неотложной помощи, много никогда не бывает, потому начинает: – Борис, тут такое дело… Я уже месяц твой заместитель, и работа мне нравится, хотя она в основном с документами… И всё-таки… – Чувствуешь, что превращаешься в бумажного червя? – догадываюсь, перебивая коллегу. – Да, точно, – с готовностью соглашается он. Разумеется, я хотел повышения, не буду скрывать. Мечтал о нём, но не думал, что окажусь в такой ситуации, когда почти перестану с