Жизнь Людмилы и Александра Коноваловых окончательно и бесповоротно делилась на “до” и “после”. “До” – это съемная квартира, где долгое время жила молодая семья. “После” – это их собственная, пахнущая свежим ремонтом и счастьем, трешка в старом, но уютном доме с толстыми стенами и забавными лепными розочками на потолке. Ипотеку они оформили, как только родился маленький Ванечка. Теперь Саша работал с упорством бульдозера, а Люда погрузилась в новую, хаотичную и прекрасную вселенную под названием “декрет”. Вселенной этой, помимо пеленок, распашонок и бессонных ночей, стал двор их дома – настоящий клуб по интересам под открытым небом. Царицей и верховной жрицей этого клуба была Тамара Борисовна. Она восседала на лавочке у подъезда, как на троне, облаченная в стеганый халат, независимо от сезона, и вязала что-то бесконечное, одновременно успевая вещать на весь двор. Люда, гуляя с коляской, постепенно знакомилась с жильцами. – О, новенькая! – протрубила Тамара Борисовна, едва Люда присела на краешек скамейки, – Коновалова? Сорок восьмую квартиру купили? Молодцы, хорошая квартира. Только вот соседка у вас, – она многозначительно поджала губы, отложив спицы. – Какая соседка? – оживилась Люда, всегда радуясь возможности завести новые знакомства. – Надежда Константиновна. В сорок седьмой. Персонаж, я вам скажу. Сейчас у сына гостит, где-то под Геленджиком, кажется. Осенью вернется. Ну, готовьтесь. –- К чему? –- насторожилась Люда. — Надежда у нас барыня первой гильдии. Меркантильная до невозможности! Каждую копейку считает, на скидку в пять рублей бегает в другой конец района. И вредная, ой, какая вредная! Мужей у нее, по-моему, было штук пять. Так все, как один, сбежали. Не терпели характера барыни. Как от чумы бежали! Строит из себя королеву, а сама, – сплетница выразительно махнула рукой, давая понять, что “сама” там нечто совершенно неприглядное. Люда вежливо кивала, но внутри что-то защемило. Она никогда не любила ярлыков и предвзятости. Ее мама всегда говорила: “Человека надо по ушам не слушать, а по делам смотреть”. И вот, осенью, “королева” вернулась. Люда мысленно готовилась к высокой, худой, строгой даме с завитыми седыми волосами. Реальность оказалась иной. В дверь постучали легко и весело. На пороге стояла невысокая, очень ухоженная женщина с пушистыми белыми волосами, уложенными в элегантную бабетту, и в добротном, не по - домашнему нарядном платье. В ее руках красовался шикарный торт, а в другой она держала букет изящных астр: – Здравствуйте, соседи! Я Надежда Константиновна. Слышала, у вас мальчик родился, надо же познакомиться! Голос у соседки был звонкий, моложавый, полный искреннего тепла. За спиной Людмилы вырос Александр, привлеченный голосами. — Милости просим! –- растерянно улыбнулась Люда. Вечер пролетел в душевных разговорах. Надежда Константиновна оказалась прекрасной рассказчицей, с тонким юмором и массой занятных историй из жизни. Она работала экскурсоводом и объездила полстраны. –- Пять мужей? — весело рассмеялась она на осторожный вопрос Люды. — Боже упаси! Один был, золотой человек. А Тамара Борисовна – наш местный “иллюзион”. Она и меня в ведьмы записала, и Марью Ивановну с пятого этажа в шпионки, потому что та спутниковую тарелку установила. Не обращайте внимания. На следующий день она принесла Ванечке огромную, диковинную погремушку в виде слона. Александр, скептик и мизантроп в вопросах соседства, только развел руками. Так и закрутилась их дружба. Надежда Константиновна стала для Люды настоящей находкой: мудрой, доброй, всегда готовой посидеть с Ваней, если надо сбегать в поликлинику, и подарившей ей кучу советов по хозяйству. Год пролетел незаметно. Летом Надежда Константиновна снова собралась к сыну. — Людочка, голубушка, — зашла она как-то вечером, – я вас очень прошу… Сынуля билеты уже купил, уезжаю на три месяца. Вы не сможете заходить ко мне, цветы полить? Ключ я вам оставлю. Вас не затруднит? – Да что вы, Надежда Константиновна! Конечно! — с готовностью откликнулась Люда. — Это же пустяки. – Спасибо вам огромное! – старушка искренне обрадовалась. Люда исправно выполняла свою миссию. Ей даже нравилось заходить в аккуратную, пахнущую лавандой и старыми книгами квартиру. Она поливала цветы, иногда протирала пыль с мебели, чувствуя себя немного волшебницей, сохраняющей чужой домашний очаг. Они периодически созванивались с Надеждой Константиновной, та всегда восхищенно благодарила: — Людочка, Вы просто ангел! У меня все цветы буквально ожили! Осенью старушка вернулась загорелая, полная сил и морских историй. Люда с радостью встретила ее на пороге их квартиры и торжественно вручила ключи. — Ну как отпуск? Как сын? — Ох, прекрасно! Просто не передать! – Надежда Константиновна сияла. Они постояли еще минут десять, обсуждая море, цены на курортах и капризы погоды. Все было идеально. Но уже через два часа раздался резкий, настойчивый звонок. Люда, возившаяся на кухне с кашей для Вани, подошла открыть. На пороге стояла Надежда Константиновна. Но это была не та, добрая и улыбчивая соседка. Ее лицо было напряжено, а в глазах читалась смесь растерянности и подозрения. Улыбка казалась натянутой, бутафорской. — Людмила, – начала она, и Люда сразу почувствовала ледяную струю по спине. Не “Людочка”, а “Людмила”, – тут у меня маленькая проблема. Ты, пока цветы поливала, в сервант не заглядывала? –- В сервант? Нет, конечно, — искренне удивилась Люда, – а что такое? –- Да вот… Пропал у меня один футляр. Большой, кожаный. В нем столовое серебро фамильное, еще моей бабушки. И, колечко одно. Небогатое, серебряное, с бирюзой, но память, – взгляд ее буравил Люду насквозь. Люда почувствовала, как земля уходит из - под ног. Сердце застучало где-то в горле. – Нет… Я не видела. Я не открывала сервант. – Ладно, ладно, не волнуйся так, –- Надежда Константиновна сделала жест, будто отмахиваясь от назойливой мухи, но ее лицо не смягчилось, – наверное, я сама, старая дура, куда - то переложила перед отъездом. Запаниковала сразу. Поищу еще. Соседка развернулась и ушла, оставив за собой шлейф тягостного молчания и громких, нарочитых вздохов: — Ах, какая досада! Ах, куда же я подевала!. Люда медленно прикрыла дверь, прислонилась лбом к прохладному дереву и закрыла глаза. В ушах звенело. Вечером, уложив Ваню, она, как на эшафот, вышла к мужу на кухню. Александр смотрел футбол. — Саш… У нас проблема. — Опять кран подтекает? — не отрываясь от экрана, пробурчал он. — Хуже. У Надежды Константиновны пропало серебро и кольцо. Муж медленно повернулся. На его лице читалось полное непонимание. – И что? – Она спрашивала, заглядывала ли я в сервант. Александр вскочил с табуретки так резко, что она заскрипела. Лицо его побагровело. — Ты что там делала? Я тебе говорил – не связывайся! Нет, надо было лезть в ее квартиру! Теперь мы воры! Поздравляю! Отличные соседи! — Я ничего не брала! Она ошиблась! Она сама сказала, что обязательно найдет! — Найдет, конечно! – саркастически фыркнул муж, уже понизив голос до злобного шипения, — она найдет, а пока во всем дворе будет знать каждая собака, что жена Коновалова тырит у старух столовые приборы! Серебро не находилось. Вместо этого началась настоящая информационная война. Надежда Константиновна, видимо, решила действовать методом народного опроса. Новость о пропаже облетела двор с быстротой пущенного сплетницей слуха. Главным рупором, естественно, выступила Тамара Борисовна. Теперь ее взгляд на Люду из просто любопытствующего стал откровенно торжествующим: “Я же предупреждала!”. Выходя на прогулку, Люда чувствовала себя прокаженной. Привычные “здравствуйте” звучали холодно и отстраненно. Мамочки на лавочке замирали, едва она приближалась, а потом снова принимались шептаться, бросая в ее сторону колючие взгляды. Апофеозом всего стал день, когда Люда, заходя с коляской в подъезд, увидела камеру. В углу их общего тамбура, под самым потолком, красовалась новенькая, маленькая, черная видеокамера. Аккуратно привинченная к стене, а проводок вел в квартиру Надежды Константиновны. Каждый выход Коноваловых из квартиры, теперь превращался в унизительный ритуал. Красная светодиодная лампа на камере загоралась, как бездушный глаз циклопа, следящий за каждым движением подозреваемых. Люде стало казаться, что она слышит тихий жужжащий звук, сопровождающий ее путь к лифту. Она начала худеть, плохо спать, вздрагивала от каждого звонка и стука в дверь. Надежда Константиновна перестала не то что заходить – она перестала с ними здороваться. Мир сузился до размеров их квартиры и этого проклятого, находящегося под колпаком тамбура. — Все, – мрачно констатировал как - то вечером Александр, видя, как жена бесцельно перекладывает салфетницы на столе, – я на это больше смотреть не могу. Ты сходишь с ума. Я схожу с ума. Давай продадим. Поедем в субботу в агентство, посмотрим, что нам предложат. Люда молча кивнула. Сил спорить не было. Только чувство глухой, бессильной обиды. В ту самую субботу, когда они, насупившись, в полном молчании завтракали, собираясь после ехать к риелтору, раздался звонок. На пороге стояла Надежда Константиновна. Но это была снова та самая, первая ее соседка. Добрая, с виноватой, смущенной улыбкой. В ее руках была картонная коробка. – Людочка, родная моя! –- воскликнула она, и голос ее дрожал, — прости меня, старую, глупую! Нашлось! Все нашлось! Соседка открыла футляр так, чтобы Людмиле было хорошо видно. Внутри, аккуратно завернутое в мягкую ткань, лежало столовое серебро. И сверху – колечко с бирюзой. — Я же говорила, старенькая стала! — голос Надежды Константиновны срывался, – запаковала я их, когда уборку делала да и засунула в коробку из-под нового электрочайника, а потом в антресоль. Совсем из головы вылетело! Вспомнила только вчера, но уже поздно было беспокоить! Виновата перед тобой, дорогая! Прости меня! Я сегодня же куплю самый шикарный торт, и мы с тобой чаю попьем, как раньше! Она сияла. Ждала прощения, возвращения в старую, добрую реальность. Она уже поворачивалась, чтобы идти, уверенная, что все исправлено. Но Людмила не находила слов. Она смотрела на эту улыбающуюся, радостную женщину, а перед глазами у нее стояли те два месяца ада. Унизительные взгляды соседей. Истерика мужа. Собственные слезы по ночам. И этот немигающий, холодный, красный глаз камеры, который до сих пор висел в тамбуре и, она знала, будет висеть еще долго. –- Хорошо, –- абсолютно сухо, без единой нотки тепла, сказала Людмила, — я рада, что Вы все нашли. Люда медленно закрыла дверь и повернулась к мужу, который вышел в коридор и все слышал. Супруга молча посмотрела на Александра. Потом ее губы задрожали, по лицу потекли тихие, горькие слезы. Она не рыдала, она просто плакала от огромной, давящей несправедливости всего этого. От того, что самое ценное – доверие и покой – уже не вернуть никаким тортом. За дверью еще некоторое время слышалось: — Людочка? Ну, прости же меня, родная! Я все исправлю! Надежда Константиновна, конечно, пыталась загладить вину. Она купила торт, который Коноваловы не приняли, потом ходила по двору и всем рассказывала, какая она забывчивая и какая у нее золотая соседка. Она даже уговорила дворового мастера снять камеру. Но ничего уже нельзя было исправить. Ложки нашли свое место в серванте. А вот осадочек, как говорится, остался. Тот самый, густой, липкий и очень горький осадок. Он оседал на душе тяжелым свинцом, напоминая, что доверие – это самый дорогой и самый хрупкий фарфор в мире. Его можно склеить, можно даже помыть, но трещины будут видны всегда. И каждый раз, беря его в руки, ты будешь бояться порезаться. Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала ;)