Дельфинье молоко

Елена Маючая
Наташа была хорошим сотрудником. Практически никогда не опаздывала и не уходила пораньше, даже в пятницу. А это достаточное редкое явление в любом коллективе. Конечно нельзя сказать, что Наталья спешила каждое утро в кабинет исключительно из-за желания самоотверженно трудиться. Причина крылась в другом.
Дело в том, что дома обитал муж, постоянно требующий есть и предпочитающий не отягощать себя обилием одежды, а посему передвигавшийся по квартире в одних трусах. Последние несколько лет брака Наташа отчаянно ненавидела и кухонную повинность, и супруга. И вообще, затруднялась ответить, зачем десять лет назад вышла замуж за человека с нетухнущей никогда сигаретой в углу рта, блуждающего между темной прихожей, ванной и туалетом, подобно комете в микрокосмосе улучшенной планировки. Все чаще приходила в голову мысль: «И почему нельзя просто взять и заварить лапшу или хлебнуть чайку? Откуда, черт подери, эта постоянная потребность в гуляше и домашнем борще!?».
Так вот именно поэтому Наталья старалась не задерживаться дома по утрам. Успевала за каких-то полчаса принять душ, уложить волосы, припудриться, надушиться и, глотая уже на бегу кофе, проскользнуть в дверь прежде, чем муж выплывет из туалета в облаке сизого дыма, проведя там минут сорок, не меньше. Частенько раздраженная Наташа думала: «Господи, и чего там постольку сидеть, я же его практически не кормлю!?».
После трудового дня домой тоже, понятное дело, не спешила. Любила погулять по скверику, где с удовольствием съедала парочку горячих пирожков. Ах, как приятно было посидеть на скамейке у подъезда и только потом, не торопясь, подняться по лестнице до квартиры. Ей казалось, будто муж лишь делает вид, что помогает снять пальто, на самом же деле принюхивается и наверняка может определить, с чем нынче были пирожки: с ливером или с капустой. Наташе становилось чуточку стыдно, но она смотрела на покрытые черной шерстью ноги супруга, и чувство вины бесследно исчезало.
Готовила же Наталья раз в неделю. Мешала одним и тем же половником в двух больших эмалированных кастрюлях, в которых благополучно пригорали первое и второе блюда одинаковой густой консистенции. С трудом ворочая в «диетической» домашней лапше, чье недомашнее происхождение выдавали серые магазинные рожки, пыталась утешить себя: «Ничего, зато сытно получилось». Немудрено, что бедный супруг не мог разобрать: где суп, а где тушеная картошка. Но это уже, согласитесь, мелочи.
Выходные Наташа не любила: по субботам и воскресеньям муж требовал есть с особым нахальством. Спасалась бегством. На помощь приходили безотказная мама и подруга детства Юлька, распахивающие перед запыхавшейся Натальей двери хлебосольных домов. Они спешно отключали телефоны, в трубки которых уже неслись вопли мужа, погибавшего мучительной голодной смертью.
Спасительницы до отвала потчевали Наташу знатными пирогами, поили душистым чаем и заставляли сплетничать. Признаться, она страшно не любила перемывать косточки знакомым, но ту же кулебяку с грибами нужно как-то отрабатывать, поэтому некоторыми принципами приходилось жертвовать. Вечером по возвращении домой Наташа обнаруживала грязные тарелки, пустые кастрюли с пригоревшими остатками пищи и мужа, лежащего на диване в позе человека, страдающего гастритом.
В праздничные дни ходили в гости. Наташа прекращала кормить супруга за сутки до торжества. «Дома налопаешься, а в гостях привередничать будешь? Мы что, зря такие деньжищи на подарок махнули?!» – грозно вопрошала она. Человек в трусах согласно кивал головой с преждевременно поседевшими висками и глушил муки голода литрами чая и кофе. В гостях же «не привередничал», ел всё, что предлагали, никогда не отказывался от добавки и потихоньку воровал у жены из тарелки особо лакомые кусочки, виновато при этом улыбаясь жирными губами и оголяя прокуренные зубы с застрявшими в них веточками зелени.
Однако праздники случаются намного реже, чем будни. Наташу считали достаточно ответственным работником. Бывало, и запарывала малозначимые статистические отчеты, тогда сначала немного журили, потом прощали и просто не выплачивали квартальную премию. Кстати, работала в бухгалтерии большого завода, производившего много чего интересного и никому не нужного. Что конкретно выпускал родной завод, Наталья не ведала, но ведь это и не входило в узкий круг служебных обязанностей.
Итак, было самое обычное утро самой обычной среды. Грядущий день обещал утомительное безделье. Однако мимо Наташиного стола периодически проходил главный экономист – Шматко Сергей Геннадьевич, получивший благодаря фамилии нехитрое прозвище Шмат. Это был строгий и вечно чем-то недовольный начальник. Завидев его приближение, Наталья начинала перекладывать бумаги на столе, громко шурша листами, или ожесточенно била длинными алыми ногтями по клавиатуре. Шмат, глядя на такие действия, одобрительно кивал, и, шаркая окороками и тряся щековиной, удалялся.
Часа через два к главному бухгалтеру пришел сын – прыщавый и долговязый старшеклассник. Молча достал из выдвижного ящика стола матери здоровенный бутерброд, наполняя воздух кабинета запахом полукопченой колбасы, и смачно зачавкал. Наташа крепилась как могла, но нервы сдали, не выдержав ни запаха, ни звуков. Взяв из сумочки сигареты и зажигалку, бросила главбуху Веронике «отлучусь на полчаса» и направилась к выходу.
Сойдя с крыльца, свернула за угол – стеснялась курить при сослуживцах. Ей думалось, что к тридцати годам женщина с такой внешностью, как у нее (а Наташа считала, что у нее не какая-нибудь внешность, а самая что ни на есть ВНЕШНОСТЬ), просто обязана иметь красивого, загорелого и неизлечимо щедрого мужчину, которого можно показывать завистливым подругам и ласково называть «Пуся». Еще к тридцатилетнему рубежу такая незаурядная женщина, как наша героиня, должна была иметь ребенка. Не какого-нибудь карапуза с искривленными от рахита ногами, а непременно златокудрую и голубоглазую дочку, приводящую в восторг мужское население еще с младенческих лет. И вот именно поэтому такая Афродита– обладательница счастливой семьи и материального достатка, попросту не имела ни малейшего повода курить.
В реальности у Наташи, как мы уже знаем, муж был, но та старалась лишний раз не показывать его подругам. Даже загорал он плохо и потом заставлял жену обдирать кожу с чуть розоватой спины. Правда, когда-то пробовала называть его Пуся, но супруг наглел и начинал настойчиво требовать гречку с сосисками, а это явный перебор. И Наташа вообще перестала называть благоверного какими-либо именами, обращаясь к нему при необходимости простым и лаконичным «ты». С дочкой тоже ни черта не выходило. Признаемся, первое время хотела ребенка от вечно курящего мужчины, но сразу не вышло, а позднее Наталья испугалась, что готовить придется еще чаще, и что у них – жгучих брюнетов – вряд ли родится голубоглазая Златовласка, а посему начала потихоньку от мужа принимать противозачаточные таблетки.
И как, прикажете, не закурить от подобной безрадостной жизни!?
Но при сослуживцах было стыдно, и Наташа сворачивала за угол, направлялась к мусорному баку, молчаливо укрывавшему ее позор грязными боками, и жадно вдыхала дым вперемешку с тяжелым помойным духом.
Выкурив две сигареты подряд, глянула время – час обеда. Наталья питалась в заводской столовой, где ожиревшие поварихи, виновато исподлобья поглядывая на худых, одетых в ватники рабочих, не доливали в непромытые тарелки жидкие щи. Наташа, очень редко кормившая собственного мужа, в таких случаях скандалила, и тогда заведующая – самая толстая – с поверженным видом вылавливала кусок курятины и, нарочито сильно брызгая, кидала в тарелку. Потом, сидя за столиком с грязной скатертью, хранившей на поверхности пятна от десятка разных блюд, Наталья смаковала победу, не чувствуя при этом вкуса умерщвленной на птицефабрике несушки.
Отобедав, направилась в кабинет, встречая по пути сослуживцев и фальшиво улыбаясь. Плюхнулась на стул, поудобнее вытянула ноги, и, зевая, уставилась на стол – на нем лежал листок в клетку. Наташа взяла и прочла, еле-еле разбирая убористый и незнакомый почерк.
Ты приносишь радость и страдание,
Бьешь в висок свинцовым молотком,
Пахнут о тебе воспоминания
Голубым дельфиньим молоком.
– Хм, однако, – сложила губы трубочкой и снова прочла стихотворение, уже вдумываясь в каждую строчку. – Кто бы мог мне ТАКОЕ написать?
Наташа сразу же решила, что строки посвящены именно ей. А как не подумать, если листок подложили в обеденный перерыв прямо на ее стол!? И даже не просто подложили, а специально оставили рядом с Наташиной фотографией в рамке из фальшивой позолоты.
Дверь скрипнула, и в кабинет, оглушительно стуча металлическими набойками, как кавалерийский конь на параде, промаршировала Вероника.
– Отправила своего шалопая домой, нечего тут ошиваться, – бросила на ходу Наталье и, сев в дерматиновое кресло, зашуршала липовыми отчетами «О перерасходовании денежных средств».
Наталья спешно спрятала записку в сумочку, а сама погрузилась в размышления далекие от статистики. Кто этот великолепный мужчина, который страдает от неутолимой любви, воспоминания о которой пахнут «голубым дельфиньим молоком»? Очень хотелось, чтобы таковым оказался директор завода – Степанов, разведенный и нестерпимо богатый, но, к сожалению, выходила накладка. Степанов был левшой, все буквы у него устало заваливались влево, Наташа отлично знала его почерк, ибо частенько директор размашисто писал на ее отчетах: «Переделать! Ни к черту не годиться!». Так выяснив, что записка не от Степанова, Наталья начала рассматривать других кандидатов.
Шмат попросту не был способен на подобное. Главный экономист никогда не витал в облаках, хорошо питался и неизменно каждый год хвастался, какая крупная у тещи уродилась картошка, рисуя при этом в воздухе неправдоподобный эллипс. Он твердой походкой женатого человека шагал по жизни, оставляя после себя запах сала с чесноком и экономические расчеты и планы.
Остальной персонал носил либо юбки, либо спецовки. Мастера же, громко матерившиеся, в засаленных пиджаках, с сигаретами в зубах в Наташином воображении не увязывались ни с ручкой, ни уж тем более со стихами. Но дело даже не в этом. Дома бродил «мастер», получавший чуть больше ее самой. Менять шило на мыло – вот еще!
Про рабочих же знала немного и была уверена только в одном, что их среднесписочная численность почти неизменна из года в год, а еще, что пролетарии сильно пьют и матерятся хлеще мастеров. Ну какая любовь в стихах!?
Измученный статистическими показателями мозг рисовал кого-то среднего роста и возраста, с совсем не средней зарплатой и машиной, при этом жутко щедрого и романтично настроенного. Наталья пыталась разогнать туман из отчетов и процентов и разглядеть лицо «любителя голубого дельфиньего молока», но ничего не выходило. Зато четко вырисовывалась картина благополучной жизни где-нибудь в Италии или, на худой конец, в Крыму. Она уже видела себя безнадежно беременной той самой златокудрой девочкой и даже начала придумывать имя для будущей дочери, но тут зазвонил телефон, настаивая на возвращении в лоно кабинета.
– Алло, – взяла трубку Наталья. – Юлька, это ты? Как дела?
– Ничего, все по-старому, – ответила подруга. – Платьице прикупила. Заходи вечерком, обмоем. Думаю волосы в черный цвет покрасить. Стоит?
И тут Наташе безумно захотелось поделиться новостью о том, что ее любят, и что наверняка скоро придется упаковывать чемоданы и увольняться с привычной работы. Уже чуть было не начала взахлеб повествовать обо всем Юльке, но вовремя спохватилась, вспомнив про Веронику, сладко задремавшую на толстой папке.
– Юль, я после работы загляну. Тут такое произошло, ты не поверишь! Жди, – и закончила разговор.
К концу рабочего дня Наталья пылала от собственных необузданных фантазий и считала себя уже давно и регулярно изменявшей мужу, отчего становилось немного стыдно, но очень приятно. И еще, до одури захотелось попробовать дельфинье молоко. Какое оно? Голубое и сладкое? Или солоноватое? Пока не знала.
Удары Наташиного сердца по силе и частоте совпадали со стуком в Юлькину дверь – так молотят по пням глупые зайцы. Наскоро глянув безвкусную покупку в полнивший «горох» и выдав дежурное «миленькое платьице, тебе идет», Наталья погрузилась в бездну собственных переживаний, захватив с собой доверчивую приятельницу. Примерно через полчаса подробного рассказа о невероятной любви, застигшей на рабочем месте (не упустила ни малейших подробностей, включая куриный трофей), Наташа извлекла из сумочки «доказательство» и с торжественно вручила Юльке. Прочитав, Юля со стоном, похожим на мычание коровы с переполненным выменем, изрекла:
– Счастливая ты, Натаха! Когда будешь увольняться? Куда поедете? Говорят, сейчас на Сейшелах модно жить. Как думаешь, мне черный цвет пойдет, или лучше не перекрашиваться?
Наталья, глубоко оскорбленная Юлькиным равнодушием к собственной персоне, посоветовала «надо», хотя и представляла, насколько черноволосая подруга с каре будет смахивать на Пьеро с диагнозом «гинекомастия». А чтобы окончательно добить троечницу Юльку, спросила: «Где именно находятся Сейшелы?». Будущая брюнетка многозначительно вздохнула и предположила: «Очень-очень далеко отсюда. В океане».
– Думаю, для начала поживем в Венеции, а там видно будет. Ну ладно, побегу. Я пока, если помнишь (Юля кивнула – помнит), замужем.
Уже в дверях подруга сочувственно качала головой и приговаривала:
– Бедненький, как он теперь без тебя? Пропадет! Неплохой, в общем-то, был человек…
У Наташи от жалости к «бывшему» навернулись слезы, а при слове «был» даже всхлипнула, однако ж смогла успокоиться и, чмокнув подружку, поспешила домой.
По дороге Наталья вспомнила, что в холодильнике ничего съедобного кроме льда нет, и ей вдруг захотелось накормить супруга, этого неудачника, с которым вот-вот придется расстаться. «Пусть хоть поужинает напоследок, а то, бог знает, что его дальше ждет», – размышляла она.
В магазине направилась за картофелем и луком, а затем в рыбный отдел – за селедкой. Она почти с нежностью вглядывалась в безжизненные глаза рыб, некогда плававших в водах Атлантики, жадно втягивала густой дух, исходивший от них, а потом уверенно ткнула пальцем в стекло витрины и попросила продавца – женщину неопределенных лет, с глазами такими же мутными, как у товара:
– Вот эту – самую красивую, и вон ту, что левее.
Когда «самая красивая» и менее привлекательная обитательницы глубин были взвешены, оценены и упакованы, Наташа пристально посмотрела в немигающие глаза продавца и еле слышно спросила:
– Как вы думаете, почему у дельфинов голубое молоко?
Широкое лицо хозяйки морепродуктов вытянулось в букву «о».
– Почем мне-то знать!? Может быть, у них молока и нет вовсе. Вон у селедки: икра есть, молоки есть, а молока ни разу не видела. У дельфинов так же, наверное. У рыб-то разве бывает молоко?
– Дельфины не рыбы, они млекопитающие, – грустно произнесла Наталья, понимая, что у продавца с биологией еще хуже, чем у Юльки с географией.
В коридоре, снимая плащ, не стала включать свет, боялась, что муж заметит сияющие глаза и сразу поймет про измену с незнакомцем, решила: «Отдышусь немного, успокоюсь, авось и пронесет». Супруг был где-то рядом, шумно вдыхал селедочный дух, громко глотал слюну и переминался с ноги на ногу.
– Это.. это.. это, – сильно разволновался, – это ты ужин что ли? А? Селедочку? Ну ты это, блин, ваще…
И пока чистила картофель, вымачивала лук, нарезанный неровными кольцами, и разделывала рыбу, супруг нервно бегал между туалетом и коридором, курил и все повторял:
– Хм, ты это, это… Молодец! Надо же, селедку принесла!
Когда все было на столе, супруг окончательно разнервничался, убежал в комнату и вернулся оттуда в майке и брюках, очевидно решив, что в одних трусах за таким ужином сидеть просто неприлично.
Позже сытый пристально разглядывал голову «самой красивой» сельди, а Наташа взирала на него почти по-матерински. С небывалой прежде нежностью наблюдала за этим некогда нужным ей человеком, и все думала о том, когда и как сказать обо всем, что еще не произошло, но вот-вот случится. «Может быть, прежде чем сообщить убийственную новость, накормить борщом с пампушками и напечь пирогов на неделю? Поест, глядишь, успокоится…», – прокручивала варианты Наташа. А муж умильно улыбался и заглядывал в приоткрытую рыбную пасть, словно ища там ответ на вопрос: «В честь чего свалилось на их невкусный в обычные дни стол это вечернее пиршество?!».
– Иди спать, я вымою посуду, – постаралась как можно ласковей сказать Наташа.
Муж послушно закивал, и, сполоснув руки, схватил сигарету, чтобы в последний раз сделать круг между туалетом и прихожей, а после отправиться в спальню.
Наташа долго убирала со стола, тщательно мыла плиту и подметала. И все думала, кто бы это мог быть, что это за человек, который четырьмя строками посеял смуту в ее тихую и оттого жутко серую жизнь. А еще очень беспокоило: что же дальше?
Уже позже, когда нырнула под одеяло, старательно стягивая последнее с мирно храпевшего супруга, мелькнула мысль: «Черт с ним! Не век же статистом жопу просиживать, да и ребенка давно пора рожать! Пусть забирает и везет хоть в Австралию!».
Снился Наташе совсем неприличный сон. Будто в глубоком и незагрязненном нефтяными пятнами синем море плещется она в чем мать родила, а рядом, касаясь ее прохладной кожей, плывет игривый дельфин. Они обнимаются и посылают только им понятные ультразвуковые сигналы любви. Вода вокруг такая прозрачная, что видно кораллы, алые звезды, распластанные на дне, и ярких рыб-попугаев и рыб-бабочек. И вдруг из-за рифа выплывает та самая продавщица, абсолютно голая, и из сосков ее выплескивается голубое тягучее молоко. Спутник Наташи приходит в неописуемый восторг, бьет хвостом, устремляется навстречу дряблой колышущейся в воде груди и, прильнув, начинает жадно сосать. Наташа кричит «чтобы вы сдохли» и пытается оттащить изменника от продавца, но тщетно. А, вконец обессилев, плачет горько и навзрыд.
Проснулась на исходе ночи, вспотевшая, уставшая и действительно заплаканная. Ничего не подозревающий муж лежал на кровати в той же позе, что и вчера: на спине, с открытым ртом и без одеяла.
Стараясь не шуметь, пошла в ванную. Стоя под теплыми струями и слушая с закрытыми глазами колыбельную воды, все представляла, как обнимает скользкого дельфина из странного сна, и как тот, поддавшись на ласку, шепчет на ухо неведомые прежде слова любви…
– Наташенька, – голос мужа вывел из любовного наваждения, – с тобой все в порядке? Ты уже больше часа моешься. Выходи, я чайку налил, бутерброды сделал.
– Сейчас, – пытаясь скрыть раздражение, крикнула Наталья, и, уже накидывая махровый халат, подумала: «Какие бутерброды!? Он же нож в руках никогда не держал».
А бутерброды оказались вовсе недурными – с маслом. Наташино раздражение как рукой сняло, даже погладила заспанного супруга по осунувшейся от длительного голодания небритой щеке.
– Налей молока в чай, так вкусней, – предложил он.
Наталья вняла совету, сделала глоток, а потом понюхала.
– Не, не кислое, я попробовал, – замахал руками. – Пей, не бойся. Я попробовал.
Тут что-то внутри Наташи не выдержало, полезло темным масляным пятном наружу и вытекло в наболевший вопрос:
– Как думаешь, у дельфинов голубое молоко?
Супруг, с секунду поразмыслив, ответил:
– Да, думаю, да. И еще наверняка очень густое и вкусное, знаешь, такое … жирное и сладковатое. А почему это тебя интересует, Наташенька?
– Да так, просто пришло в голову и все тут, – отхлебывая чай, соврала Наталья, а сама подумала: «Смотри-ка, и мне кажется, что жирное и сладкое, как сгущенка. Да, жаль, что все так заканчивается. Неплохой в сущности человек, как он теперь один…».
Позже, идя на работу через знакомый скверик, Наташа перебирала гардероб, отсеивая колючие свитера и песцовую шапку, пожелтевшую от времени и смахивающую больше на свернувшуюся клубком, потрепанную жизнью кошку. В тех теплых странах, в которые ее вместе с новоявленным возлюбленным должен был умчать белокрылый лайнер, эти вещи смотрелись бы нелепо даже в шкафах. И летние платья, приобретенные на пыльном китайском рынке, казались теперь неприлично дешевыми и не имели право попасть в чемодан со свадебным приданым. «В таких обносках меня и на борт не пустят, надо приодеться в Париже или в Лондоне что ли», – рассуждала Наташа. От подобных оптимистичных мыслей чемодан радостно клацнул замками и даже выплюнул лежащий в нем лучший комплект нижнего белья, освобождая место для более интересных вещей от кутюр.
На работе Наташа щедро одаривала широкой улыбкой всех мужчин и некоторых женщин, особенно тех, что были одеты хуже ее самой. Скоро! Скоро! Скоро! – билась веной на виске мысль о предстоящей неминуемой встрече.
На невидимых крыльях впорхнула в кабинет, едва не сбив с ног Вероникиного сына, выходящего из него, и с загадочным видом села за стол.
– Выглядишь потрясающе, глаза горят! Сразу видно, человек не обременен ужасными созданиями, которые по странному стечению обстоятельств являются его детьми. Ах, мне бы, дорогая, твои годы, я бы…
Наташа не хотела слушать о возможных непотребствах главбуха, которые та могла учинить, будь ей на десяток годков поменьше, поэтому опередила вопросом:
– А что у вас стряслось? – и сделала озабоченное лицо.
– Да моему оболтусу на уроке литературы задали сочинить четверостишье о любви. Сам не в зуб ногой, ну я к знакомому и обратилась. Он раньше журналистом работал, статьи разные писал в местной газете. Как же его зовут, – почесала голову Вероника, а потом махнула рукой. – Впрочем, не важно, главное, придумал стихотворение. Про любовь, коротенькое такое, как и надо было. Принесла сынку, а тот возьми и потеряй где-то, а наизусть выучить не успел. Что теперь делать!? Прямо и не знаю. Поэту звонить и просить, чтобы по телефону продиктовал? Неудобно как-то. Или ничего? Может брякнуть? Ты как думаешь? А?
Мир вокруг Натальи рушился, как во время апокалипсиса. Многоэтажки складывались с эффектом домино, столбы валялись подобно сорнякам, вырванным с корнем, реки выходили из песчаных берегов, а океаны плевались гигантскими цунами, которые, отступая, забирали в глубины людей и дома и оставляли на пляжах гладких беззащитных дельфинов: самок, самцов и детенышей с капельками голубого материнского молока на наивных мордах.
– Наташенька, что с тобой? – Вероника трясла сослуживицу за похолодевшее плечо. – На тебе лица нет, с сердцем плохо? У меня валидол есть, я сейчас, сейчас.
Метнулась к столу и начала судорожно выдвигать ящики.
– Не надо, лучше пройдусь. Давление упало, душно здесь, – промямлила Наталья и, взяв из сумочки сигареты и аккуратным квадратом сложенную записку, вышла.
В вестибюле встретились Шмат и директор завода, хохотавшие над каким-то пошлым анекдотом. Лишь холодно поприветствовали Наташу, даже не заметив отсутствующее выражение на бескровном лице.
– А я еще подумала про этих, какая я дура, Господиииии, – тихо заскулила, прячась в укрытие за мусорным баком, глубоко затянулась. – Какая Венеция к черту, какая Австралия!? Что я теперь Юльке скажу? Что это не мне стихотворение посвятили, а для прыщавого пацана по заказу всемогущей Вероники сочинили? И как с мужем быть? И что мне вообще теперь делать?!
После второй сигареты в среднестатистической голове стало понемногу проясняться. Во-первых, пришло понимание, что делать как раз таки ничего не надо, особенно с мужем, пусть и дальше бродит в табачном дыму в темном коридоре. На работе никого в любовные перипетии не посвящала (слава богу!), поэтому можно преспокойно продолжать трудиться над расплывчатыми показателями. Хуже всего дела обстояли с Юлькой. Однако тут можно было соврать, что «в последний момент сердце дрогнуло от жалости к супругу, поэтому пришлось отказать мужчине своей мечты, несмотря на предложение того жениться на Бали».
Наташа вытащила «мечту в клетку» и подпалила. Сгорела в мгновение, покрывая пеплом ее позор.
День тянулся долго, бесконечно долго. Наташа безо всякого аппетита похлебала в столовой рассольник и даже немного поработала над последним «ни к черту не годным отчетом», стараясь как можно меньше говорить с Вероникой, чтобы не выдать свое состояние. И как только часы показали без десяти пять, попрощалась с главбухом и почти побежала по вестибюлю навстречу своей прошлой неинтересной жизни.
Не стала заходить ни к матери, ни к Юльке, обошлось и без пирожков с ливером. Прямиком направилась в супермаркет и набрала два пакета продуктов, чтобы чуть позднее, стоя у плиты с уютно скворчащей сковородой, чувствовать благодарный взгляд супруга, сидящего на табурете в новых голубых, купленных любимой женой трусах.
* * *
С той поры минуло пять лет. Как-то Наташа гуляла в сквере, что недалеко от ее дома. И была не одна. Рядом шел супруг, державший на руках маленькую черноволосую девочку, очень похожую на него. Пусть иногда мечта сбывается наполовину, но этого вполне достаточно для настоящего счастья.
P.S. Муж бросил курить, Наташа тоже. Правда, оба заметно раздались вширь. В сравнении с супругом Наташа выглядела обтекаемой самкой дельфина, ибо тот больше смахивал на кита. Так ведь он всегда любил поесть, а Наташа теперь замечательно готовит.