ЛЕТНЯЯ ДОЧКА (1)

Назвать Любу Григорьеву хорошенькой язык не поворачивался. Никак. При разных раскладах и ракурсах. Можно было на телефон фильтры наложить. Но красавица, которую создали фильтры, уже не была бы Любой. И это считалось бы типичным враньем и очковтирательством. А Люба никогда (ну почти никогда) никого не обманывала. В общем, Люба предпочитала быть самой собой. И во внешности, и в характере. Не нравится – проходите мимо. Вот и все!

Что она имела в арсенале? Если соблазнить кого-нибудь, так и ничего. Ростику Люба от роду небольшого. Ножки коротки, попа тяжеловата. Шее не хватало изящности, плечам – хрупкости. Ну а что ей делать – типичной селянке? Хрупкие лани в деревне не живут. Куда им со своими тоненькими ножонками и ручонками? Они и ведра не поднимут! Да что там ведро – с лопатой в огороде и минуты не продержатся!

Конечно, в Любином Каськове жили всякие женщины, и худышки в том числе. Но до телевизионных див дамам, взращенным на молоке и всю жизнь занимавшимся физическим трудом, ой, как далеко. Всякие «авокадо» и «шпинаты» деревенские есть не могут – им мясо физически необходимо! И работают совсем другие группы мышц, отнюдь «не попочные». Потому Каськовчанки были жилистыми или плотными. Ну а их приземистость диктовали гены, формировавшие облик поселянок много веков подряд.

В юности Люба частенько плакала, взглянув в зеркало: не лицо, а поросячья мордочка. Никакая косметика не помогала. Неопытной рукой Люба пыталась рисовать на веках стрелки и красить губы. Получалась мордочка неумело накрашенного поросенка. Она пробовала модно одеваться, покупая шмотки на стихийном рынке около магазина. Получалось смешно. Все эти топы и джинсы с низкой посадкой, сногсшибательно смотревшиеся на прозрачных моделях, на Любе сидели… как одежка на мопсе Фунтике, собачке главы местной администрации.

В общем, плюнула Люба на себя еще тогда, во времена стихийных рынков. Безразмерные кофты и легинсы – повседневная Любина одежда до сих пор. Слава богу, люрекса нет. И леопардовых принтов.

Типичная тетка. Ну и что? Люба жила себе в Каськово и нисколько не переживала по поводу внешности. Замуж ее взяли в двадцатилетнем возрасте. Муж Тимофей свою Любашу любил и такую, даже ревновал. Обыкновенный парень, коренастый и невысокий, похожий на супругу, как брат-близнец. Красавцев в Каськово тоже не водилось. А он и не заморачивался – ему не в кино сниматься. У него работа тяжелая. А Любка, жена, хорошая и добрая. И готовит, как богиня.

Потому и любил Тимофей, находясь по праздничному случаю в легком подпитии, называть благоверную «Богиней». Кстати, совершенно искренне, и других баб ему даром не нать! Вот так!


Жизнь у Григорьевых сложилась замечательно. Их день подчинялся привычному распорядку: ранний подъем, возня со скотиной, сытный завтрак. Пока Люба мыла посуду, Тимофей заводил свой тарантас, а потом оба уезжали на работу, в соседнее село, где процветал агрокомплекс, возведённый десять лет назад по государственной программе. Для брошенного в девяностые захудалого поселка – манна небесная. Огромному областному городу требовалась свежая, экологически чистая продукция. И город ее получал своевременно и в необходимых количествах.

После смены супруги возвращались домой, снова кормили скотину, чистили хлев и сарай, копались в собственном огороде. Тимофей возился с тарантасом, ругая его и российский автопром: ракеты в космос отправляют, а машины делать так и не научились! Люба доила коз. В последнее время она увлеклась сырами. Народ сыры Любиного производства оценил за изысканный островатый вкус и свежесть. Уж очень хорош такой сыр с домашним вином и помидорами «черри».

Ну а что? Деревенские тоже вкус имеют. Современные люди, знающие толк в эстетике. А вы думали: живут в лесу, да молятся колесу? Это во всяких тупых шоу народ из глубинки представлен, как вырождающееся поколение: низколобые алкаши. Где телевизионщики таких находят? Вспотели, поди, искать современных питекантропов. Гадство и пошлость: сельский народ не вымер и не выродился! Работает, учится, растит детей! Правда, сметливых и смекалистых ребят забирает прожорливый минотавр «Город». Мало ему своих рабов!

А ведь совсем немного надо деревне – инфраструктура, медицина и хорошая работа неподалеку – люди горы свернут! Их с родной земли клещами не выдернешь! Вон сколько молодежи в Каськово вернулось, новые дома построили, малышней обзавелись. Давно ли тут целые улицы с заколоченными избами стояли! А теперь – красота. В прошлом году магазин снова открыли. Клуб требуют возродить. Школа нужна до зарезу! Какой уж сыр – люди пекарню требуют. Глава сельской администрации запарился пороги районного управления обивать. А ведь устраивался на тихое местечко. Вот тебе и «тихое» - нервов не хватает – работать надо!

В восемь вечера Григорьевы ужинают, чем Бог послал, смотрят сериал и укладываются спать. Перед тем, как улечься, звонят «Аномалии». Справляются о ее здоровье, радуются успехам и обязательно дают какие-нибудь дельные советы. Зимой – чтобы шапку надела. Летом – панамку. «Аномалия» родителей уважает, выслушивает родительские наставления терпеливо, желает им спокойной ночи и обещает приехать к празднику.

Она – боль и радость Григорьевых. Их гордость и слезы, источник переживаний и основной смысл жизни. Ее, как и многих других детей поселка, проглотил равнодушный Минотавр-город. Плохо это или хорошо, Григорьевы толком понять до сих пор не в силах. Уж очень необычным человеком была «Аномалия».

Родилась она в летний день, во время «петровской грозы». До родов оставалось еще добрых три недели. Люба собирала клубнику на варенье и поглядывала на синь, расползавшуюся чернильной кляксой на горизонте. Надо было бежать в дом от надвигавшейся грозы, но не хотелось: жара за эти дни измотала Любу до предела. Хотелось подставить лицо свежему ветру и не двигаться. А еще лучше – замереть под ливнем, промокнуть до нитки, замерзнуть и наконец-то вздохнуть полной грудью – от противной северозападной духоты, липкой, банной – Люба не спала, не ела, не жила уже целый месяц.

Ребенок внутри нее мучился не меньше, брыкался и оттягивал крохотными ножками кожу громоздкого Любиного живота. Уж если матери плохо, то как, наверное, плохо ему в тесноте и в темноте. Люба жалела ребенка, чувствовала что-то нехорошее и ждала освобождения от бремени с нетерпением.

И вдруг – яркая белая вспышка и – ТРАХ-ТАРАРАХ! Гром невиданной силы разорвал тревожную тишину над Любиной головой. Уши заложило! Она еще подумала: «Бомба!» Чиркнувшая перед взрывом молния расколола старую лиственницу у дома напополам. Из разваленного ствола выскочило яркое пламя, будто не извне дерево подожгли, а внутри долгие годы жар копился.

Люба истошно закричала. Ей показалось, что это ее тело разломилось надвое. Ее сейчас подожгли изнутри! Из ее чрева вырывается наружу злое пламя!

Соседка Клавдия, спешно сдергивающая чистое белье с веревки, увидела, как повалилась в клубничную гряду молоденькая пузатенькая Любашка. Сразу сообразила, что к чему. Плюнула на простыни и пододеяльники (вымокнут еще раз – не беда), легконогой козой (так и не поняла, как это у нее вышло с ее-то комплекцией) перепрыгнула через штакетник, схватила Любу под мышки, поволокла в избу. По пути гаркнула через забор любопытной мамаше своей:

- Беги, мама, к Некрасову! Срочно звони в скорую!

Некрасов Петька, единственный в поселке человек, имеющий домашний телефон, жил далеко. Оставалось только Богу молиться, чтобы аппарат работал в такую-то грозу.

Мамаша Клавдии (она тоже не поняла, как у нее это вышло в ее весьма преклонном возрасте) вприпрыжку унеслась на другой край деревни, ругая Любку (вздумала опростаться не вовремя, дура) и дочку Клавку (кобылища, могла бы и сама сбегать, а не старуху гонять) последними словами.

Гроза бушевала, поливала землю потоком небесным, пугала и радовала людей. В окна районной больнички заглядывала древней чернотой, будто уронили больницу на дно морской впадины. Люба уже не кричала: доктора усыпили Любу и под наркозом пытались выудить из Любиного живота измученного и испуганного младенчика, нечаянно застрявшего поперек чрева, замотавшегося от страха пуповиной и почти уже задушенного.

- Кровотечение усилилось, Владимир Николаевич! – занервничала акушерка.

- Вижу, не слепой, – хирург сжал зубы и потребовал очередной зажим.

В этот момент неонатолог Ложкин реанимировал синюшного Любиного детеныша, которого угораздило родиться 12 июля, в Петров день.

***

Люба долго провалялась в больнице. Ребенок ей тяжело достался – чуть не умерла. Из-за этого она не хотела видеть младенца, боялась его панически. Причиной страха и неприязни была не только боль, но и облик ребенка. Увидев маленькую девочку в первый раз, Люба истерически закричала:

- Уберите! Это не мой ребенок! Где мой ребенок? Куда вы его подевали?

На самом деле, ничего страшного в девочке не было. Просто Люба, ожидавшая светлоголового и светлоглазого ребенка, впала в ступор при виде цыганистого чертенка с миндалевидным разрезом карих глаз. И кожа у младенца была смугловатой.

Владимир Николаевич долго беседовал с мамочкой, целый консилиум создал:

- Такое бывает. Генетическая игра! Иногда в семьях появляются детишки, совершенно не похожие на своих родителей. Я лично принимал роды у одной женщины. Там такая трагедия разыгралась: мулата родила! А мамаша в глубоком таежном поселке всю жизнь прожила. Представляете?

Люба не верила доктору. Ей казалось, что ребенка подменили. К этому делу даже милицию подключили. Сложнее всего было убедить Тимофея. Тот, узнав, что за зверушку родила «верная» женушка, побежал разводиться. А еще по всему поселку раззвонил, что зарубит стерву Любку топором вместе с ее африканским приплодом. Страсти разыгрались мексиканские – «Дикая Роза» отдыхает. Пришлось пойти на крайние меры: подключать столицу, чтобы сделать все необходимые анализы и установить отцовство на дорогостоящей, чуть ли не единственной в стране аппаратуре. Это сейчас все просто, технологии ушли далеко вперед, а раньше…

И выяснилось, что Люба и Тимофей являются настоящими родителями. Не отвертишься.

- Ваша девочка, уважаемые! Вот такая аномалия природы – вы чистые русаки, а у вас такая цыганочка. Да что ты нос воротишь, папаша, глянь, красавица какая! Ты лучше свой пыл для будущих женихов прибереги – весь забор тебе обломают, за твоей дочкой бегая!

Тимофей чувствовал себя последним дураком. Устроил, понимаешь, цирк с конями перед ученым человеком. Вопросов к жене и дочери у него больше не возникало. Аномалия, так Аномалия.

Ему разрешили подержать младенца на руках. Почувствовав тепло человеческое и особый младенческий запах, Тимофей растаял и расплакался. С той самой поры дочка стала его гордостью и предметом обожания. А как иначе: особенная девица, аномальная!

О Любе и говорить нечего. У нее на этот счет свое мнение: в грозу родилась, чуть родную мать не укокошила. Дар небес! Люба немножечко зазналась. Приятно быть особенной женщиной! Не зря такие муки на себя взяла.

Девочка, и правда, получилась удивительная. Когда она немножко подросла, родители увидели: очень уж выделяется доча не русской, экзотической красотой. Глазищи в половину лица, колдовские, будто специально их подкрасили. Ресницы длинные, брови соболиные, яркий рот и нежный пастельный румянец на бархате смуглых щечек. Волос густой, черный, богатый. Ну вся из себя, будто с индийского экрана сошла!

Потому и дадено красавице удивительное имя: Амалия. Аномалией ребенка звать было неудобно. Хотя про себя, шепотом, грешили папа и мама:

- Ой, Тима, ни минутки не спала ночью. Аномалия орала, как резаная. Зубы режутся!

Или:

- Любка, так твою перетак! Иди, штаны девке меняй! Твоя Аномалия наложила полный карман добра!

- А сам, че? Растаять боишься? Свое г…. не пахнет!

***

Не обошлось без сплетен. А как же – сплетни – наше все! Пока Люба гордо дефилировала по поселку с коляской, вокруг нее сгущались облака и тучи женских пересудов. Языки у баб длинные, дурные. Хоть и появились в ту пору новые сериальные страсти – смотри – не хочу. Нравится жить чужой жизнью – живи себе на здоровье! Так ведь не интересно: где эта Бразилия? Где эта Мексика? А тут – под боком, буквально через дорогу такая драма: Любка, зараза, где-то цыганенка прижила!

- Да ладно! Цыганенка? Любка? – сомневается кумушка, услышав новость от соседки, - вот, прям, цыганенка?

- Вот те крест! – убеждает кумушку сплетница. У сплетницы горят глаза.

Ее собеседница плывет от удовольствия. Вот это номер! Вот у кого-то жизнь бурлит.

- А что Тимофей? За такое убить мало!

- Терпит. Смирился! Но мне Васька рассказывал, что недавно Тимка по деревне бегал и орал, мол, найдет любовника и грохнет!

- Цыгана, что ли?

- А кто его знает. Может, и не цыгана. Может, узбека! А может, киргиза. Кто их, этих бусурманов разберет!

Ну и понеслась. Через месяц практически все женское население презирало Любку и немного завидовало ее смелости. Ни кожи, ни рожи, а Тимке изменила!

- Бедный мужик… Бедный!

- Кто? Тимофей или Абрамка?

- Как, его Абрамкой зовут?

- Так ясен пень, араб дак!

- Ну и стерва, ну и стерва!

- А и правильно! Приехать обещал. Вот и заберет с собой Любку. И Любку, и сына ее!

- Так у нее же дочка!

- А какая разница, кто? Любка чемоданы пакует. В Эмираты собирается! К шейху своему! А Тимофей пьет по-черному! Любке жалко мужа-то, но и в богатстве пожить хочется.

- А кому не хочется? Я бы тоже уехала!

- Да кому ты сдалась со своей рожей!

- Любка сдалась, а я чем хуже!

Господи… Для чего ты дал нам языки? Искушать нас, несчастных?

На Любе клейма ставить негде. Слава Богу, до Тимофея россказни местных дур пока не доходили. Просто главный брехун села, Сергей Копейкин, уезжал в гости к сыну. А приехав, аж зачесался весь: жена ему полный расклад дала. Мол, Абрамка, богатей из Эмиратов, едет за невестой Любкой и дочкой. Везет пять килограммов золота бывшему мужу на откуп. Ой, что будет!

Тот дурак на следующий день, возьми и доложи Тимофею:

- Тимка, золото бери! Кляп с ними, с бабами. Ты себе такую кралю потом возьмешь, что все наши от злости полопаются! – интимным тоном приговаривал Копейкин Григорьеву, - а лучше сразу в город уезжай. Квартиру купишь… Сколько сейчас квартира стоит, если на наши деревянные пять кило золота перевести?


Тимофей сначала не понял, о чем ведется речь. А как понял… В общем, Копейкин домой приволокся на карачках. А утром в райцентр полетел: заяву на Григорьева писать. Через день вызвали Тимофея в милицию. Завертелось, закрутилось…

Глава поселковой администрации за голову схватился. Вот тебе и Чикаго местного разлива! Такая криминогенная обстановка – врагу не пожелаешь!

- А что ты хочешь? Куда ни плюнь, везде бандиты! Девяносто восьмой год на носу! – Ворковала дородная супруга главы администрации, поглаживая нарядного мопса. Есть, из-за чего. Люба Григорьева скоро за шейха замуж пойдет. Ты видел ее дочку? Принцесса арабская!

Она чмокнула своего мопса в мокрый нос и мечтательно вздохнула: везет же некоторым.

Глава администрации был глубоко разочарован: то, что супруга его не великого ума, он знал. Не знал, что до такой степени. Все-таки, первая леди, понимать должна!

- Ой, дура! Ну и дура ты! – рявкнул он в сердцах.

Мопс Фунтик спрятался под кровать, где со страху описался.

Чтобы поставить все точки над «и», глава сельского поселения решил собрать народ в клубе (хороший был тогда клуб – разобрали по кирпичику). Народ с удовольствием собрался. Не каждый раз такое шоу случается.

Специально были вызваны: участковый, врач районной больницы и местная интеллигенция. Ну и конечно, Люба, Тимофей и Амалия. Женщина держала дочку на руках. Тимофей нависал над своими родными «девочками», как лев. Охранял. У Любы дрожали губы. У Тимофея ходили ходуном желваки. А Амалия улыбалась и пускала пузыри, хлопая круглыми глазенками.

Врач снова прочитал обширную лекцию. Участковый тоже речь толкнул, пригрозив охочим до жареных сплетен товарищам ответственностью за распространение заведомо ложных слухов. Не поленился и сумму штрафа озвучить. Народ, посчитав в уме денежки, так и охнул. А вдруг Люба решит на них в суд подать? Ой-ой…

Председатель выступил последним. Крякнув для важности, шепнул что-то на ухо учителю геометрии, сидевшему в президиуме. Ну а пока тот куда-то бегал, прошелся по всем говорунам по всей, так сказать, форме, среди интеллигентных граждан считающейся нецензурной. Потом учитель (хороший педагог хорошей школы, сейчас, слава богу, вновь открывшей свои двери для малышей) привел под ручку старенькую женщину.

Несмотря на преклонный возраст, она достаточно бойко командовала членами президиума. Откуда-то притащили фотопроектор, а потом повесили большое полотно. Дама, взмахнув указкой, начала лекцию. Зрители насторожились, навострили уши: лекция обещала быть не простой и совсем не скучной.

- Добрый день, товарищи. Разрешите представиться: Елена Викторовна Котельская, преподаватель Института Истории, профессор и ваша землячка.

Вот тебе и миленькая бабушка! Все присутствующие сразу подтянулись и сделали серьезные лица.

- Товарищи, нужно знать свою историю! Ведь незнание истории родного края может привести к фатальным последствиям! Народ, не знающий своего прошлого, не имеет будущего! – вот так пафосно и емко начала она свою речь.

А потом приступила к рассказу. И ни один из слушателей даже не чихнул!

***

Раньше деревня Каськово принадлежала огромному имению Выжигово, что стояло в километре от села вплоть до семнадцатого года. Двести лет назад в нем господствовал Князь Выжигов. Богатый, влиятельный, сильный. Только-только умерла Екатерина вторая, и Павел, ее сын, еще не добрался до удельных князьков, царствующих в своих имениях, как Бог на душу положит. По моде того времени, (модно было изгаляться над простым народом) завел князь собственный гарем из крепостных девок. Но местные розовощекие молодухи ему прискучили. Захотелось развратнику чего-нибудь экзотического. Вот и выписал Выжигов себе «экземпляр». Купил юную девицу не где-нибудь: по долгой переписке сторговался с неким господином Тортоном Огастином, прикупившим в штате Джханси, в Индии, неплохой товар в виде молоденьких девушек от двенадцати до пятнадцати лет от роду.

За индианочку Выжигов отвалил хитрому Огастину немало золотишка. Можно было пять молодых и здоровых силачей на Сенном в Питере приобрести. Но… экзотика, можно и раскошелиться. Тем более, ушлый англичанишко гарантировал отличное качество «товара». Выжигов ждал «посылку» с превеликим нетерпением. Даже волновался: деньги вперед уплачены – вдруг надул его Тортон?

***

Тортон не надул. Красавицу доставили в столицу в полной сохранности. Выжигов лично выскочил на порог своего Петербургского особняка встречать иноземную гостью. Он прямо трясся от нетерпения.

Лакей приоткрыл дверь богатого экипажа. Князь заглянул в карету: в самом дальнем углу, среди песцовых шкур скорчился маленький клубочек, закутанный в парчовое покрывало. Выжигов разочаровался – в его представлении басурманская красавица, почти принцесса так выглядеть не должна.

- Ну что ты, как мышь там копошишься? Вылезай! – скомандовал он.

Робость наложницы его ужасно раздражала. Он начал жалеть о покупке: ишь ты, скукожилась! Видать, мало пороли! Ничего, он научит эту курицу учтивому поведению с господином!

«Мышь» зашевелилась и с трудом вышла из экипажа, прикрывая лицо накидкой. Скромно встала перед князем и покорно застыла. Выжигов бесцеремонно откинул накидку с лица наложницы. И… смягчился, заулыбался, посветлел ликом. «Мышь» оказалась дивной красавицей.

Лицо девушки имело приятный оливковый цвет, на бархатистой коже проступал нежный румянец. Огромные глаза, опушённые щеткой черных ресниц, были ярки и выразительны. Длинные дуги бровей, аккуратный маленький рот, и белые ровные зубки – хозяин был доволен осмотром.

Продавец нарядил девушку по последней европейской моде. Гостья ужасно смущалась – уж очень глубокое декольте. Она все время старалась прикрыть грудь руками. Выжигов злился на Огастина – ну что это? Зачем мослы открывать. Каждая косточка видна. Плоская! Ну что это за плечи? Кости! Но через секунду князь снова унял свой гнев.

Ничего – были бы кости – мясо нарастет. Ну сколько ей лет? Тринадцать? Ничего, откормит. Свои-то Машки-Палашки целыми днями жирные сливки лакают: мясистые, сисястые, корову задавят, если пожелают. И эту вылечим!

Он отвернулся от красавицы и отдал распоряжения дворецкому: девку показать лекарю, отмыть, откормить, переодеть и доставить в покои. Лекарь же пущай явится сразу после осмотра с отчетом.

Настроение у князя было великолепным. А что там чувствовала «покупка» - его интересовало мало!

Через полгода князь покинул столицу, уехав в летнюю резиденцию. Красавица сидела рядом с ним в экипаже. Запал на девицу Выжигов. Ни одна его рабыня не имела таких привилегий. А индианочка, разряженная в пух и прах, примостилась рядышком. Князю нравилась не только необычная красота девушки, но и голос ее. Забавно пела девочка, словно мяукала ласковая кошечка, уютно примостившись рядышком.

Потихоньку начала балакать по-русски. И слава богу – хоть имя князь узнал: заковыристое, неудобное, но волнующее душу: Гришмакали Бети – Летняя Дочь.

- Какали макали какие-то. Тьфу! Нет уж, голубушка, крестить тебя будем! И христианское имя дадим! Будешь Натальей. Поняла? Ну, скажи – Наталья!

- Натяля! – старательно повторила Гришмакали.

- Ну вот и славно! – засмеялся князь.

Любила ли своего повелителя «Натяля»? Конечно. Князя сложно не полюбить: достигнув сорока полных лет, Выжигов вошел в самый расцвет мужской стати. Был он высок, широк в плечах, весел и дерзок. В молодые годы водил тесную дружбу с покойным Григорием Потемкиным и часто снискал его благоволение за удаль и бесстрашие. После смерти сильного покровителя поутих. Летовал в имении и носу старался лишний раз не показывать. Хозяйством правил рачительно, хоть и деньгами порой сорил без меры. Женщин любил, за что и носил славу развратника. А вот при иноземке присмирел, был тих и ласков.

А она жизнь принимала как данность. Она смутно помнила постоянное чувство голода в родной стране. Кучу грязных ребятишек, братьев и сестер. Старую мать. Убогую хижину. Зачем вспоминать об этом? Что хорошего в жизни шудры? Работа, работа, работа. Голод, голод, голод.

Однако, отец однажды, выделив ее из своего семейства, приказал вымыться в реке и надеть праздничную одежду. Он был важен и серьезен: Гришмакали пожелал взять в дом один достойный господин. Он сказал, что отныне дочка старого Мохана ни разу не согнется над рисовым полем. Ее лицо не будет обжигать солнце, а ноги не испачкает придорожная грязь.

Дочь старого Мохана будет есть самые лучшие пури и кхара, лепешки из пышной пшеничной муки, жареные в масле, а праздничный гулаб-жамул из нежнейшего сладкого творога ей будут подавать каждое утро! За это уважаемый Рахул заплатит Мохану золотом! Золотом, да благословят его священные боги! Наконец-то семья старого Мохана будет сыта и довольна!

Она думала, что станет служанкой в богатом доме Рахула, купца, принадлежавшего к касте «Вайшьи». Но вышло иначе: Рахул окинул девочку внимательным взглядом, и приказал служанкам нарядить ее. А потом она, опутанная тонким шелковым сари, умасленная древними благовониями, стояла перед незнакомым белым человеком. Тот открыл ей рот и пересчитал зубы. Потом ласково шлепнул девочку по щеке и что-то сказал на мягком, плавном наречии.

Через неделю «Дочь Лета» смотрела на морскую гладь с палубы огромного скрипучего корабля. Путь предстоял долгий – судну нужно было обойти африканский континент, проплыть мимо берегов Европы и попасть в холодный порт родной Великобритании-владычицы морей.

Девушке отвели удобное место под тяжелым шатром, где отдыхало еще несколько красивых женщин разных национальностей и цвета кожи. Особый товар, редкостный по хрупкости. Его надо беречь. Особый товар в трюме не возили.

В трюмах хранили специи: золотистую куркуму, жгучий перец и пряный тмин, ароматный кофе и дивно пахнувшее какао. В трюме высились тюки муслина, калико, чинца, иката, шёлковой парчи. В трюме везли главную усладу имперского двора: самый лучший индийский чай, терпкий, с красноватым настоем – в нем жила душа Индии!

А женщины… Они и без этого быстро слабели от долгого путешествия, болели и умирали. Деньги на ветер. Но что поделать – некоторые сластолюбцы, особенно русские, могли выложить за самую последнюю бабенку, особенно чернокожую - целое состояние! Несколько деревень сразу! Они скупали алмазы, изумруды и женщин с таким азартом, что здравомыслящие деловые люди только глазами хлопали от непростительной русской расточительности.

Потому и холил, и лелеял женщин Тортон, как не холил и не лелеял собственную супругу. Супруга умрет – не большая беда. А дохлые иноземки очень расстроят Тортона. Не для того он долгие годы трудился, наживая себе славу честного торговца, чтобы прогореть из-за испорченного товара.

Долгий путь измотал нашу путешественницу. Она еле на ногах держалась. Мало того – в туманной серости Британии «Летняя дочка» простыла и чуть богу душу не отдала. Ой, как переживал Огастин – на девчонку поступил заказ. Да какой – князь Выжигов готов был оформить сделку. И что было приятно – сам, лично, без эконома справлялся о товаре. Завидный покупатель, храни его Дева-Мария, подлого развратника! Вперед уплатил! Да так, что торговец за сердце от радости схватился!

И опять море – ледяное, бурное, серое. И ветры по морю ходят злые. Бочка, наполненная горячими камнями, плохо согревала пристанище наложницы. Поили ее горячим вином, а толку мало. Девушка мечтала умереть и с тоской вспоминала жаркое солнце родного края.

Неудивительно, что по прибытию, представ о светлые очи князя, Гришмакали выглядела настоящим заморышем, как ни пытались украсить ее помощники торговца. Жива хоть осталась – и то – счастье!

Девушку долго выхаживали в России. И она поправилась. Хотя зимы русские возненавидела всей душой. Хозяин набрасывал на хрупкие плечи девушки лучшие шубы, но ледяной северозападный ветер проникал через густой песцовый мех и пробирал до самого сердца. Ничего не помогало: ни жарко натопленные русские, крытые изразцами печи, ни баня по-черному, ни пуховые перины. Она мерзла и плакала. Плакала и мерзла, кутаясь в дорогие меха, выписанные из самого сердца таинственной страны под названием «Сибирь». Как же там люди живут? Наверное, те люди страшнее и сильнее самого Брахмы, высшего божества ее Родины.


Но зима сменилась слякотной весной, а весна уступила место жаркому, душному, комариному лету. И Гришмакали расцвела. Вот чудеса: все ругают здешнее лето, называя его гнилым. А ей хорошо, тепло и приятно. Все боятся комаров и слепней, а Гришмакали смешно: чего их бояться? Не бывали эти люди в джунглях древнего Хиндустана. Вот где страшно, вот где бояться надо. Разве сравнится русская гадюка с коброй, царицей всех змей? Разве какой-то волк сможет победить тигра? Жалкое серое ничтожество! А великий слон раздавит его, только мокрое место останется!

Странное место Россия. Певчие птицы жалки и невзрачны на вид, но поют как Боги. Местные травы бедны красотой, но пахнут, как пахнет в чертогах садов Свара, рая индусов. И просторы, просторы, просторы вокруг, и небо глубокой чашей сияет серебристой голубизной. Много у русских неба, хоть и нет в нем такого чудного цвета, как на Родине, и нет у солнца такого жара, как на Родине. Зато вода чиста и свежа, и не пахнет пеплом сожженых мужей и жен их на ступенях древнего Бенареса, города мертвых. Словно не из глубин земли пришла русская вода, а с самих гор спустилась, подобно священному Гангу!

Под праздник Гришмакали приняла православную веру и отныне стала Натальей. Князь радовался безмерно, баловал любимую.

- Обвенчаться бы с тобой, Натальюшка, душа моя, - сказал он однажды во время завтрака.

Тонкая фарфоровая чашка дзынькнула серебряной ложечкой. Наталья посмотрела в окно: лес вдали из золотого превратился в серый. Ветви дрожащей осины трепетали на холодном ветру. Скоро опять навалится ненавистная зима. Она поежилась, кутаясь в шаль. В голову пришла мысль: князь обманывает ее. Уж она теперь кое-что понимает – слышала обрывки разговоров в девичьей. Слышала болтовню слуг. Они не знали, что у Натальи шаг, как у кошки, даже голоса не понижали.

- Барин наш совсем ополоумел: выписал себе чернавку-иноземку и возится с ней, аки с писаной торбой.

- Ничего, повозится и бросит. Вечор в покои Акульку вызывал.

- Ох, проказник!

- Да уж проказник. Не в ладушки с Акулькой играли, поди.

Наталья похолодела: надоела. Наскучила. Что она ему? Рабыня. Надо терпеть.

Она целый день была сама не своя. Думала и боялась: скоро выгонит ее из дома хозяин. Ну что она могла: весь мир устроен так: мужчине все позволено. Женщине – ничего. Женщина –грязь под мужскими стопами: он может выгнать жену. Может побить камнями. А она – даже не жена. И вот сегодня утром он предложил ей стать его женой. Совсем Бога не боится – разве дозволит ему русский царь жениться на простолюдинке из касты Вайшьи?

Вечером князь пришел в покои Натальи и пробыл с ней до утра. И теперь приходил каждую ночь. Наверное, разлюбил Акульку, коли вернулся к Наталье. Холодно без него было – и женщина радовалась, как ребенок.

О свадьбе князь больше не говорил. Но и в Петербург на зиму не собирался.

- Его величество не жалует дворян. Дорого мне обойдется дружба с Потемкиным. Уж больно крутенько наш государь начал загибать. Как бы шею не сломал... Отсидимся в имении, Наташа?

Она покорно кивала, спорить с Выжиговым не смела.

А зимой, как только завьюжила угрюмая пурга, и лес накрылся пуховым снежным одеялом, Наталья почувствовала - она в тягостях.

***

Наталья прислушивалась к себе и радовалась. Как это странно – совсем недавно она ходила легкая-легкая, пустая-пустая, а теперь в глубине ее чрева поселилось дитя! Оно требовало много еды, и Наталья много ела. Грудь ее округлилась, и плечи сделались пышными, совсем, как у местных девушек, собирающих в саду крыжовник. Те девушки красиво пели глубокими сильными голосами, и Наталья часто отворяла окна, чтобы послушать их удивительные протяжные песни.

А еще ей нравилось посещать храм. Она стояла, вся в шелках и в золоте драгоценностей, которыми щедро одаривал ее любимый князь, и слушала нежный хор певчих. Голоса доносились до самого неба, вглубь его, в непонятную простому смертному высоту. Наталья верила, что русский Бог слышит ангельское пение. Значит, и молитва ее дойдет до грозного русского Бога. И молилась она о том, чтобы простил ей Господь грех невольный, грех прелюбодейства, который грозный русский Бог, говорят, прощает. Нужно только пострадать за него.


Дьякон по указке Князя, подавив в себе гордыню, (в грехе живет барынька) учил Наталью читать и писать. Объяснял слова святого писания. И Наталья вдруг ощутила в себе некую силу. В ее темный, закрытый от знаний мир вдруг ворвалась живительная сила любопытства и жажда к пониманию разных вещей. И чем больше она узнавала, тем страшнее ей становилось: с Богом нельзя договориться. Бог не позволит ей переродиться в другое существо. Бог карает и милует, но его не задобришь цветами и вкусной пищей. Бог грозен и суров, как грозны и суровы русские. И язык их тяжел, грозен и суров. И только песни чудесны: мягкие, грустные, тягучие…

Нет. Неправда. Бог русских милостлив и добр: он никогда не заставит вдову подняться на костер к мертвому мужу. Всему свое время. Нужно просто молиться и быть покорной. А разве она не молится? А разве она не покорна? Почему же кажется ей, что русский Бог покарает ее за смертный грех?

Князь в ладоши хлопнул:

- Ну, Наталья, порадовала! Давно брюхата? С ноября, думаешь? О! Надобно бал организовать! Пригласим местных помещиков, купцов, дворян и весело отметим рождество! Что тебе, душенька, еще подарить? А хочешь, мы портрет твой нарисуем? В полный рост? Повесим в залу. Пусть висит, пусть невесты местные, на мое добро завистливые, чахнут! Пусть мамаши их, чертовы куклы, языки себе сотрут в пересудах?

- Не надо бы, - хотела воспротивиться Наталья, но разве будет слушать ее Выжигов?

К Рождеству бал случился. В парадной зале было торжественно и душно от тысяч горящих свечей. Каждому входящему бросался в глаза большой портрет писаной красавицы. Той красавицей была Наталья. Все любопытствующие спешили к хозяину засвидетельствовать свое почтение, а сами косились на чудесную смуглую женщину. Кто она? Царица шаманская? Или бухарская принцесса? На тонкой шее красавицы блистало дивное ожерелье – княжеский подарок. Наталья была прелестна и тиха, как ясное, в капельках сапфировой росы осеннее утро.

- Принцесса из древнего угасающего рода Бхарата, последняя из живущих. Пришлось спасать, - князь, издеваясь над гостями, врал напропалую, - решил я приобрести сапфировые рудники в тех местах, а она при них была. Ну… обтяпали сделку: она княгиней будет, а я шахом.

После бала вся округа гудела от сплетен. Помещики верили и не верили россказням: такая красавица – сразу видно – родовитая. Что же задумал князь? И кто позволил ему запросто приобретать казенные рудники? Британская империя? Без ведома нашего государя? Шпионаж? Или блеф? Чертов князь, вечно взбаламутит народ, чтоб ему пусто было! А принцесса хороша, ах хороша! Век бы глядел!

А к Сретенью к имению князя прискакал нарочный из Петербурга с «высочайшим повелением его императорского величества» Государь требовал – явиться князю ко двору в срочном порядке. Возражения и отсрочки запрещены.

Выжигов побледнел и процедил сквозь зубы:

- Доигрался с сапфировыми рудниками, дуррак!

Тем же днем он в страшной спешке отбыл в столицу, оставив Наталью совершенно одну с единственным приказом: поберечься и не ждать его скоро.

Наталья осталась в полной неизвестности и тревоге. Она плохо спала ночами, плохо ела и буквально кожей чувствовала ненависть окружающих. Запершись в покоях, она никуда не выходила, ни с кем не разговаривала, избегала слуг и доверяла только старой няньке Евдокии, которую любила, и которой верила. Потому что, нянька любила князя искренне и бескорыстно.

В мае, на Николин день, в комнаты Натальи вошел управляющий имением. Вошел нагло, даже не постучавшись. Однако, сдержал свои низкие порывы и зачитал письмо князя:

«По случаю женитьбы на фрейлине ее Величества, княжне Вертинской и скором прибытии в имение для проверки текущих дел, приказываю: привести имение в надлежащий порядок, а именно:

Убрать из имения всех веселых девиц и выдать их замуж за крестьян из Никольского, Видного и Орефьево. Каждой их девиц выдать в качестве приданого по сто рублей на обзаведенье и леса на обустройство, а также материй всяких, кои имеются на хранении в кладовых людской. Ежели у тех девиц имеется приплод, крестить его в церкви под именем мужей и выдать им по сто рублей за старание и радение в воспитании отроков. С распоряжением не медлить и волокиту не устраивать.

Князь Выжигов"

На следующей неделе Наталью выдали замуж за Осипа, справного кузнеца из села Видного. А в Петров день Наталья умерла при родах. Мальчик остался на воспитании Осипа и был крещен под именем Петра.

- Похоронили Наталью на местном погосте, но найти ее могилу в наше время историкам так и не удалось. Что могила, даже имение князя история не пощадила. А следы княжеского бастарда затерялись в веках. Но что удивительно: два века спустя в деревне Каськово родилась девочка с необычной для этих мест внешностью. Значит, не умер Петр Осипович? Значит, жил в этих местах, и дети у него были, и внуки, и правнуки, и тянулась ниточка до наших времен. Значит не пустой и забытой для всех была история несчастной Натальи, Летней Дочери и дочери древней страны?

Елена Викторовна Котельская замолчала и пристально оглядела аудиторию. Никто не вымолвил не слова. В зале повисла разочарованная тишина. Котельская поджала губы: не проняло. Какой-нибудь «Дикий ангел» ее землякам гораздо ближе, чем эта грустная история. Жаль. А ведь она всю жизнь искала следы Петра Осиповича. Надеялась – может быть, одумался князь, пожалел собственного сына? Не оставил его?

Тщетно… И вот забрезжила слабая надежда. Такая радость в груди всколыхнулась: может жители повспоминают, подумают, покопаются в памяти, и оживут старые байки и рассказы, оставленных в наследство предками? А им неинтересно даже. Гробовая тишина в актовом зале…

Она включила проектор, о котором совершенно забыла во время рассказа. На белом экране появился портрет неизвестной красавицы. В полный рост. Девушка стояла вполоборота к зрителям. Струящееся платье с завышенной талией, невесомое, легкое, оно облегало, обнимало женскую фигуру, словно хитон греческой богини. Круглая, пышная грудь притягивала взгляды, но взгляды эти лишены похоти. Не похоть рождалась при любовании богиней, а восхищение! Тонкие запястья, изящные пальцы, мягкая линия бедер и плеч, все в облике красавице говорило о настоящей гармонии, о победе совершенства.

Волосы, собранные в высокую прическу, украшены прелестной диадемой, невооруженным взглядом видно – тяжелые и густые у девушки локоны. Сложно их удержать – вот-вот рассыплются сияющим каскадом. Но особенно прекрасны были глаза, огромные, выразительные. На щеках – тень от длинных ресниц. В очах поселилась печаль – что-то знала обладательница поразительных глаз, знала и уже смирилась с этим знанием, как с неизбежностью. Грустная улыбка свидетельствовала об этом.

Народ зашевелился, зашептался, заерзал на жестких сиденьях актового зала.

- Это не подлинник, к сожалению , - продолжила Котельская, - фото копии, сделанной неизвестным художником незадолго до революции. Понравился, наверное, портрет. Быть может, картина была в плохом состоянии. А может, художник увидел ее в каком-то доме и решил написать копию. Никто не знает. Но когда я увидела эту картину, в молодости еще, то захотела узнать имя этой красавицы. А теперь и вы знаете ее настоящее имя.

В первом ряду зала теснились, как курочки на жёрдочке, старенькие бабульки, по возрасту выглядевшие намного старше Котельской. На протяжении всей лекции некоторые из них мирно дремали, а некоторые внимательно слушали, как примерные школьницы. Правда, по лицам, изборождённым глубокими, как годовые круги на спиле деревьев, морщинами, понять их эмоции было крайне сложно. Но когда старушки разглядели портрет, одна из них заволновалась, занервничала, зашепталась. И вдруг не выдержала, крикнула своим товаркам:

- Девьки, дак это же тетка Дуся! Вылитая! Гляньте? Клавка, ну чего уставилась, Дуся же, которую елкой побило!

Бабушки встрепенулись, вгляделись в портрет и вдруг закрестились мелко, закивали:

- Ага! Дуська! Точно, тетка Дуська, как живая. Ишь ты, стоит. Правда, одежа на ней не такая. А так – да! Дуся и есть!


Продолжение сегодня, в следующем посте.

Автор Анна Лебедева