Дорога

Перемахнув через подоконник, мужчина полетел вниз, к грязной земле, промокшей после недавних дождей. Слушая бешеный стук сердца, отдававшийся в ушах, он приземлился в слякоть. Вроде сгруппировался, но суставы отозвались резкой, жгучей болью. Поскользнувшись на слякоти и оставив в ней широкие дорожки своими коленями, мужчина неуклюже упал на бок, также отозвавшийся глухим нытьём от слабого ушиба. Ладони погрузились в верхний слой жижи, с неприятным чавканьем утонули в отвратительно холодной и липкой земле в надежде обрести опору. Под верхним слоем размокшей почвы действительно скрывалась твёрдая поверхность — причина всех его ушибов и, возможно, вывихнутых суставов — что было бы совсем нежелательно. Он должен был встать и, наплевав на обжигающую боль в голеностопе и коленях, бежать прочь, как можно дальше отсюда. Должен был, да... Но остался в этом неуклюжем полулежачем-полусидячем положении, обратив своё внимание на разбитое окно, из которого только что выпрыгнул. Оно уже было разбито до прихода мужчины, от стекла остались лишь покрытые трещинами и острыми зубьями края. Кто-то когда-то тоже выбирался через это окно, и был вынужден пробивать себе путь? Изнутри, откуда только что сбежал мужчина, слышался приглушённый стенами надсадный вопль. Вопль, который источал ужас. Так кричит человек, с которым произошло нечто непоправимое. Который не понимает, почему и как это произошло. И совершенно не представляет, что теперь делать. Мужчина наконец смог встать. Слегка прихрамывая, он направился к асфальту, представлявшему из себя пробитое травой крошево. Сама трава была сникшая, черно-коричневая, будто целиком состояла из грязи. Вряд ли ей удалось бы прорасти через покрытие, не будь оно предварительно разрушено кислотными дождями. Но даже при этом — такая трава выглядела совершенно нежизнеспособной, и было непонятно, как она вообще смогла вырасти. Однако, волноваться о таких вопросах сейчас было по меньшей мере глупо. Мужчина ковылял, прихрамывая, ибо жжение и нытьё в суставах всё ещё давали о себе знать. Нет, вывиха и перелома он, похоже, всё-таки не заработал. Что было очень хорошо. Иначе непростая жизнь стала бы ещё труднее. Выйдя на крошащийся под ногами асфальт, мужчина остановился, обернувшись ко входу в здание больницы. Совсем недавно он входил через эти же проёмы, в которых совсем отсутствовали двери. Обходил пыльные помещения, заваленные брошенными оборудованием, койками, инструментами. Не найдя того, что искал, на первом этаже, поднялся на второй. Тела сразу же насторожили. Он старался поменьше смотреть. Одно тело лежало на полу рядом с завалившейся набок койкой, другое лежало на другой койке, полуприкрытое тонким одеялом. Если у валявшегося на полу трупа сохранилась только тонкая, истлевшая кожа, то лежавший на койке разложился лишь наполовину, хотя ему, как и первому, должны быть уже годы. Крепкий запах продолжающего разлагаться тела при этом отсутствовал - в воздухе лишь витали какие-то нотки мертвечины, терпимые для привыкшего к разному нюха. Мужчина старался поменьше на них смотреть. Он должен был проверить и эту палату. Хотя сердце уже предупредительно стучало сильнее, чем следовало бы. Но он упорно вошёл в зловещую комнату, направился к шкафчикам, громко копошился, торопливо разгребая никому не нужные пустые пузырьки и склянки. От занятия его отвлёк громкий... вдох? Сип? Сиплый вдох? Койка заскрежетала под ворочающимся телом. Мужчину пробрало дрожью, он ощутил, как встают дыбом волосы... везде, где они были. Обернувшись с усилием, будто шея задеревенела, он обратил взгляд на койку с трупом. Грудная клетка мертвеца рывками вздымалась, будто ему было очень трудно проталкивать в себя воздух. Мутный, стеклянный взгляд бессмысленно упирался в потолок. Следовало ожидать, да? Не зря это тело так его насторожило. А он ещё и шумел, поспешно роясь в давно брошенном больничном имуществе. Лежавшее на койке тело медленно повернуло голову, упирая в мужчину свой бессмысленный взгляд. Холодок пробрал ещё сильнее, и здесь явно была замешана далеко не только окружающая температура. По мере того, как эти пустые глаза смотрели на мужчину, они становились всё более осмысленными. И если раньше в них ничего не читалось, то теперь можно было разглядеть... осознание? Испуг? Вопрос? Сизые мёртвые губы приоткрылись, челюсти медленно раздвинулись, и тело исторгло из своей глотки протяжный звук, от которого мужчина невольно сделал шаг вбок, в сторону дверного проёма. Внутри что-то больно сжалось, будто кто-то перекрутил внутренности. Ужас распространился откуда-то изнутри вниз, к ногам, и должно быть, именно это стало причиной панического бегства без оглядки, закончившегося выпрыгиванием из окна. Мужчина не знал, смогло ли существо встать с койки. Он лишь отшатнулся, когда похожий вопль раздался из другой палаты, проём в которую также не имел двери. Это лишь подстегнуло бежать быстрее. Сердце стучало настолько бешено, что, казалось, резвее побежавшая по телу кровь разгоняла из головы всякие мысли, оставив только животный ужас и первобытный инстинкт самосохранения. И вот, теперь он смотрел на вход в здание, а внутри него шла борьба. Он ещё не до конца исследовал второй этаж, в то время как были ещё третий и четвёртый. И кто знает, где-нибудь могло остаться хоть что-то. Но он боялся. Ему казалось, он до сих пор слышит приглушённый стенами нечеловеческий вопль. Или не казалось. В своё время распылили много всякой дряни. Ещё дряни прибавили атмосферные осадки. Сейчас уже никому не было дела разбираться в составе всей этой дряни — а даже если захотели бы, вряд ли бы уже смогли. Вымирали сельскохозяйственные культуры, скот и конечно же — люди. Эта дрянь пропитала, протравила почву. Из-за этой дряни трава и лес на огромных пространствах никогда не были зелёными. И порой из-за этой дряни появлялись «консервы» — те, кто умер, но не до конца. Те, кто, возможно, ещё не утратил способность осознавать своё положение, в чём заключался главный ужас. Они могли недвижно пролежать несколько лет — и вдруг пробудиться. Были ли они опасны? Что, если этот несчастный полутруп ничего бы не сделал? Что, если он даже встать не мог? Можно было бы свыкнуться с леденящими душу воплями и продолжить методично исследовать больницу? Но если они всё-таки были опасны — имел ли мужчина право рисковать своей жизнью, если отвечал не только за себя? Вот он и стоял, пялясь на вход, погружённый в эти размышления. Он мог что-то приобрести, а мог вообще всё потерять. Он мог переступить через страх, а мог отдаться полностью в его власть. Мог сжать волю в кулак и проявить отвагу, а мог прислушаться к голосу разума. Но где голос разума, где страх и где отвага — ещё поди разбери. Померещилась ли ему тень за мутными от никем не протираемой грязи окнами, или это шалило воображение? Вряд ли будет ответ. Вместо того, чтобы его узнать, мужчина просто развернулся и припустил подальше от здания, не разбирая дороги. Показалось ли, что вслед ему раздался надрывный вопль, в котором смешались ярость и ужас, или же этот вопль раздался взаправду — тоже не будет ответа. Мужчина внял то ли голосу разума, то ли страху. *** Раскисшая земля хлюпала под тяжёлыми берцами, пачкая не только обувь, но и нижнюю часть штанин. От земли с лёгким шипением шёл парок, отчего хотелось сморщиться. Может быть, больше всего дело было в лёгком, однако неприятном химическом запашке. Очевидно, в лесу дождь был с большим содержанием кислоты, чем в городе. Подтверждением тому служили сильно съёжившиеся листья на деревьях. Они и так были грязно-коричневыми, жёсткими, а теперь посворачивались в трубочки. Кора в некоторых местах вспузырилась, будто что-то подпирало её изнутри, пытаясь вылезти, но остановилось на полпути. Едкий парок поднимался над редкими пучками распластавшейся по земле квёлой травы. Некогда это был лесопарк, в котором люди, должно быть, беспечно прогуливались в свободное время, не шугаясь каждого шороха и не напяливая на голову плотный капюшон, чтобы туда ненароком не приземлилась какая-нибудь гадость. Сейчас, например, имело смысл беречь макушку от срывавшихся с древесных крон тяжёлых капель. Они с шипением разбивались о брезент куртки, с таким же шипением стекали вниз и, в конце концов, опадали на шипящую землю. Мужчина будто со всех сторон был окружён змеями, которые издавали тихие, но угрожающие звуки. Ещё не успевшая зарасти лесная тропка — которая с такими осадками, скорее всего, и не зарастёт, — вывела мужчину к частному сектору, где люди некогда жили в отдельных одноэтажных домах, имея маленькие участки с маленькими клумбами и огородиками. Когда-то к таким участкам люди бросались в поисках еды, остервенело разрывая землю всем, что было под рукой, или самими руками. Чаще всего они ничего не находили — либо до урожая дело дойти не успело, либо покинувшие жилища хозяева забрали всё, что годилось в качестве еды. Если же что-то найти в этих отчаянных поисках удавалось — это съедали в сыром виде прямо на месте, пока не отнял кто-то другой. А отнять вполне могли — как и убить. Даже за сморщенную, едва начавшую развиваться морковину. Хотелось бы сказать, что сам мужчина ничем подобным не занимался — но он помнил, как хрустела на зубах эта морковина вместе с землёй. Он помнил, как его повалили на землю, пытаясь вырвать изо рта недоразвитый овощ, сноровисто измельчаемый зубами. Помнил, как его самого потом ело чувство вины — ведь, съев эту морковину, он так и не принёс ничего голодающей жене, ждавшей добытчика в убежище. Но также понимал, что если бы не съел эту жалкую морковинку на месте — никуда бы её не донёс. Сейчас частный сектор был пуст, и если бы не постоянные химические осадки, дворики, вероятно, густо заросли бы сорняком в человеческий рост. Но из-за осадков земля выглядела словно свежевспаханной, редкие сорнячки, которым удалось прорасти, были столь же тщедушными, квёлыми и грязно-коричневыми, как трава, как листья на деревьях. Выйдя на остатки асфальта, крошево которого то и дело разлеталось, поддеваемое носками берцев, мужчина дошёл до определённого участка, окружённого решётчатым забором. Собственно, заборы остались только у тех участков, которые ограждались не древесными материалами. С громким скрипом поднялась ржавая задвижка, на таких же жалостливо скрипящих петлях отворилась калитка. Мужчина зашёл на некогда чей-то, а ныне ничейный участок. Он постоянно оглядывался, пока подходил к частному сектору и шёл по улице, но никакой опасности не обнаружил. Возможно, он всё-таки смог выбрать удачное место. Дом, к которому он подходил, выглядел типичным заброшенным домом, каких осталось великое множество. Ничто не говорило о том, что именно в этом доме кто-то сейчас обитает. Ничто не говорило о том, что, с лязгом открыв железную входную дверь и пройдя в дальнюю комнату, можно было найти лежавшую на полу женщину. Причём ещё не мёртвую. — Это я, — на всякий случай крикнул мужчина из коридора, получив в качестве ответа раздавшийся из дальней комнаты кашель. Он вошёл в комнату. От деревянной основы кровати остались только пара ножек, которые по каким-то причинам не забрали. Поэтому женщина лежала на полу, на двух матрасах, полностью одетая и укрытая всем, что мужчина смог найти, обшаривая гардеробные шкафы, вперемешку с парой тонких одеял. Из всего этого тряпья выглядывала лишь одетая в шапку голова с бледным, болезненно-сероватым лицом, впалыми щеками и глазами, бесцветным взглядом, утратившим всякую волю к жизни. Мужчина уже не помнил её другой. Она выглядела как труп, который по какой-то причине ещё мог слабо шевелиться и не разлагаться. — Ш-ш-ш-ш... Ш-ш-ш-ш-ш... Ш-ш-ш-ш-ш... — попыталась выговорить она слабым, сиплым шёпотом, потерпев неудачу. — Не разговаривай, — бросил мужчина, машинально подходя к окну и осторожно выглядывая из-за кем-то зачем-то порванных, однако оставшихся висеть занавесок. На улице было спокойно, но мужчина уже настолько привык быть на взводе, что не помнил, когда последний раз испытывал другое состояние. Временно убедившись в отсутствии угрозы, он подошёл к самодельной лежанке и осторожно присел, невесомо погладив плечо — а точнее, одеяло, под которым оно скрывалось, — своей жены. Если юридический факт их брака сейчас что-либо значил. — Прости, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. Ему почти удалось добиться бесцветного тона, даже слишком бесцветного. — Ни... че... го... — слабо отозвалась она, едва шевеля бледными губами и исторгая из себя что-то вроде хриплого шёпота. Женщина попыталась сделать какое-то движение, возможно, высвободить руку из-под одеял и ответить на прикосновение, но, кажется, она была для этого слишком слаба. Мужчина надеялся, что сможет выдержать. Он глубоко вздохнул. Очень глубоко. Он отвёл взгляд. Он чувствовал стыд. Перед глазами стоял лишённый дверей вход в больницу. — Я... я зн... Ей было очень тяжело говорить. Поэтому мужчина и настаивал на её молчании. Ему казалось нечестным желание выговориться перед ней, в то время как её страдания были гораздо больше. Чего стоили его муки в сравнении с её? Прикрыв на какое-то мгновение глаза, мужчина приподнялся, но не с тем, чтобы уйти, а с тем, чтобы лечь рядом с женой, обнимая её сзади. Будто лучик света, память озарило нечто далёкое и зыбкое, словно когда-то они тоже так лежали, только вместо самодельной лежанки на полу была удобная кровать, а они оба были здоровы и сыты. Это всколыхнувшееся старое ощущение было таким далёким и призрачным, и как бы мужчина ни тянулся к нему, оно быстро расплывалось, не давая в точности воссоздать те самые чувства. Сейчас, зябко поёживаясь, он обнимал кучу тряпья, под которым пока ещё теплилась жизнь. Теплилась всё слабее. А он... он был слишком никчёмен, чтобы что-то с этим сделать. Он не сразу осознал влагу в уголке глаза. Но когда она появилась и во втором, а затем капля перекатилась через переносицу, чтобы упасть куда-то в тряпьё, наконец понял, что к чему. И тогда не смог сдержать всхлипа. Он поцеловал женщину в затылок — а точнее, в шапку, — и крепче прижался к ней, одновременно рукой прижимая её к себе. — Прости меня, — шептал он, проглатывая слова и шмыгая носом. — Я ничего не нашёл... вообще ничего... всё уже обчистили... Прости меня... Он знал, как трудно ей говорить. Он знал, что не должен ей жаловаться. Он знал, что она не сможет оставить его слабость без внимания и не попытаться утешить его. И внутренне желал утешения, чувствуя себя оттого ещё более мерзко. Она заволновалась, начала пытаться выпростать руки из-под своих одеял, развернуться к нему. — Нет... нет, лежи... — спохватился он, останавливая её рукой, крепко положенной на плечо. Второй рукой он поспешно утёр глаза и нос. — Прости, прости... я не должен был... успокойся... отдыхай... давай просто полежим... Он бормотал ещё что-то, находясь чуть ли не в полузабытьи, балансируя между реальностью и каким-то бредом, вызванным усталостью, недоеданием, отчаянием — или всем сразу. *** Самое худшее — это когда морозит после дождей. От едва выпавшего снега не остаётся и следа, оголённая земля покрывается скользкой коркой. Да и смотреть на эту корку с её ядовито-зелёными оттенками неприятно. Что ж, хорошо, что подошвы берцев позволяют скользить не слишком сильно. Пусть и немного неуверенной походкой, он всё же шагает по крошеву асфальта, которое благодаря ледяной корке не рассыпается под ногами. Не соблюдая никаких мер безопасности, этот выцветший человек бредёт по открытой местности, даже не пытаясь прислушиваться и оглядываться вокруг. Уставший взгляд его впалых глаз бесцельно гуляет по прокладывающим путь вперёд остаткам покрытия, чтобы затем зацепиться за линию горизонта. На его безымянном пальце, скрытом под перчаткой — обручальное кольцо, а второе кольцо болтается на одной цепочке вместе с нательным серебряным крестиком. Точнее, прижимается подо всей одеждой к голой груди, слабо елозя по коже и постоянно о себе напоминая. Второе кольцо и крестик достались ему от жены. От женщины, которая продолжала верить в нечто высшее даже посреди этого находящегося в агонии мира, где Богу явно было не место. Если он и был где-то, то был бы ещё глупее самих людей, если бы не плюнул на них. Как знать, может, где-то очень далеко он сейчас строит лучший мир, учтя свои ошибки. Однако, мужчина преданно нёс этот крестик, иногда кладя его в ладонь и замирая, сощурено разглядывая крошечную распятую фигурку, находясь в какой-то апатии. Затем крепко сжимал крестик меж сомкнутых ладоней и, сгорбившись, прижимал их к своему лбу, прикрыв глаза. Он не знал никаких молитв, поэтому изобрёл собственную молитву без слов. И даже сам не знал, о чём она. Дорога приводила к каким-то городам, посёлкам, деревням — и шла дальше. Куда-то на восток, где было... что-то. Мужчина не знал, что там было. Стоило ли оно того, чтобы пешком пересекать мёртвую страну. Встречая группки людей, мужчина зачастую старался незаметно их обойти, тем более, что многие из них были вооружены. Торговать ему было нечем, да и самый ценный ресурс — еду, — каждый предпочтёт оставить себе. Не ровен час, сам едой станешь, если будешь подходить, к кому попало. Магазины с разбитыми окнами и вынесенными дверями даже не привлекали внимания — их разграбили в первую очередь, ещё в самом начале. Глупо было тратить на них время. Сощурившись, мужчина замер. Ему казалось, что на горизонте есть постепенно приближающаяся и увеличивающаяся в размерах точка. Не то, чтобы с его зрением всё было в порядке, но способность видеть окружающее не как размытое пятно у него ещё была. Если это была машина, то что было делать? Спуститься с насыпи, по которой когда-то было проложено шоссе, и скрыться в реденьком лесочке справа? Или дождаться, пока транспорт поравняется с ним? А что тогда будет? Они просто проедут мимо? Остановятся? Остановившись, что будут делать? Были нехорошие опасения на сей счёт. Но мужчина всё равно колебался. Может, так будет и лучше? Если нехорошие опасения подтвердятся? Ему было всё равно, что там, на той стороне. Но хуже, чем здесь, не будет точно — и в этом он был уверен. А вот хватит ли решимости встретить это «не хуже»? Во взгляде мужчины читалось выражение, близкое к равнодушию. Казалось, что никакая решимость ему ни на что не нужна — это был просто мертвец, каким-то образом сохранивший способность совершать телодвижения. Но, возможно, впечатление было обманчивым. Хоть взгляд мужчины и практически не переменился, он всё же развернулся и быстрым шагом, стараясь не поскальзываться, сошёл с насыпи по направлению к лесочку, в котором почти не было намёка на листву, а у подножий деревьев лежали приобретшие ядовито-зеленоватый оттенок остатки перегноя. Надо зайти поглубже — голые деревья маскировали не так хорошо. А с другой стороны, он в своей одежде вполне мог слиться с этим грязным фоном древесных стволов, постоянно подвергающихся обработке кислотными дождями. Стал слышен гул мотора, свидетельствовавший о том, что та точка на горизонте ему не померещилась — либо же его подводил ещё и слух. Мужчина заходил всё глубже, с хрустом разламывая подошвами корку, покрывшую бесформенные ошмётки опавших листьев. Гул, тем временем, становился всё отчётливее. Мужчина не оглядывался, продвигаясь сквозь то ли уже мёртвый, то ли всё ещё живой лес. Уже достаточно далеко за его спиной по трассе отчётливо что-то продырчало, а затем начало так же удаляться, превращаясь во всё менее различимый гул. Имело ли смысл сходить с дороги, чтобы уже в медленно надвигающихся сумерках брести через этот лесочек без перспективы найти сколько-то удобное место для ночлега? Да какая разница. Какая разница. Где-то за стеной хмурых туч Солнце явно отправлялось за горизонт, поскольку вышедшего из лесочка мужчину обступали плотные сумерки. Он ещё различал впереди что-то и, по обыкновению щурясь, направился туда. Чем ближе было это что-то, тем плотнее были сумерки, но также тем отчётливее мужчина понимал, куда идёт. Это было кладбище. Мысли лениво заворочались в голове, при том, что он даже не сбавлял шагу. Страх перед такими вещами если когда-то и был, то остался в прошлом. Мужчине ещё не доводилось слышать о том, чтобы пролитая на эту землю дрянь заставляла старых мертвецов восставать из могил. Хотя, теперь ни в чём нельзя быть уверенным. При последних мыслях по спине пробежал холодок, и вовсе не от окружающей температуры. Но мужчина всё равно направился к норовившему растаять в сгущающейся тьме лесу теперь уже могильных крестов. Бесцельно бредя меж могил, он, в общем-то, не чувствовал почти ничего. Все люди, что были здесь похоронены, умерли ещё до начала конца. Им повезло не увидеть того мира, в котором остальным предстояло жить. Тьма подступала всё ближе, оставляя всё меньше обзора. Каково остаться в ночь посреди мертвецов? Мужчина пытался всколыхнуть в себе какие-то чувства, хотя бы страх. Но чувствовал только пустоту. Неужели он правда один из них, только ещё не слёгший окончательно? Блуждая взглядом по оградам, плитам, крестам, всё менее различимым, пока от них не оставались только слабые контуры, мужчина погрузился в, пожалуй, совершенно ненужные воспоминания. Как назло, жизнь до расплывалась в нечёткое пятно, становилась сном, который, несмотря на все попытки его ухватить, рассасывается вскоре после пробуждения. Воспоминания о сытной еде, которой было вдоволь, и уютной тёплой постели, были словно давно увиденный мираж, что-то такое, чего никогда не существовало на самом деле, лишь привиделось. С чего вообще всё началось? Напрягшаяся память подбросила всеобщее безумие. Много истерик, взаимных обвинений и тотальная ненависть между всеми. Уже тогда казалось, что мир сошёл с ума. Но как ни напрягался мужчина до складок на лбу, он не мог вспомнить, взирал ли на это сумасшествие только со стороны, или лично в нём участвовал. Странно, правда? Ярче всего он помнил страх. Все постоянно говорили о ядерном оружии и боялись, что кто-то его использует. А кто должен был его использовать? Очередной провал. Да и какая разница. В любом случае — не использовали. Так боялись этого ядерного оружия, что вместо него... вместо него сделали мир таким, каким он ныне являлся. Кажется, их называли террористами. Тех людей, кто распылял в самых густонаселённых районах городов нечто, убивавшее огромное количество людей. Тогда все обезумели ещё больше. Пытались непонятно куда сбежать. Полиция, тщетно пытавшаяся поддерживать порядок, вскоре смекнула, что при ней — оружие, а это было хорошее подспорье в мире, где больше не имел никакой силы закон. Хворь, поразившая людей, животных, поля и сады, вызванная распылённой дрянью, которая расползалась (или разлеталась?) повсюду; дожди, проливавшие на землю отравленную, отвратительно пахнувшую воду, от которой растения, включая сельскохозяйственные культуры, умирали ещё быстрее — всё это обесценивало какие-либо правила и порядки, по которым их мир пытался жить раньше. Память подкинула и странную биомассу, которая неистово разрасталась, покрывая огромные площади и отравляя почву. Гигантские пожарища, устроенные с целью сдержать её. Горели поля, леса, деревни. Зажигательные бомбы летели на города с ещё остававшимися в них живыми людьми, куда эта зараза смогла добраться. Ценой огромных усилий и потерь, ту биомассу в итоге удалось сдержать. Но если это их как-то и спасло, то весьма относительно. Агония просто продлилась. Первое время по уцелевшим средствам связи кто-то ещё призывал сплотиться. Да только во имя чего? Кто-то верил в спасение далеко на востоке, куда не добралась вся эта дрянь. Какое-то время мужчина и его супруга сами подумывали о том, чтобы туда отправиться... но сразившая её болезнь не располагала к трудному переходу через всю страну, а всё топливо для транспорта к тому времени уже было распределено между кем-то другим. Мужчина устало прикрыл глаза. Это было так давно. Или же так недавно. Он даже не мог сделать простейшие вычисления по временам года, чтобы определить, сколько же лет прошло с тех пор. Что говорить, если даже прошлую жизнь он помнил, как состояние дурмана, после которого очень сложно восстановить события. На него вновь что-то накатило. Так иногда бывало. Ни с того, ни с сего. Он просто бессильно рухнул. То ли на ограду, то ли на могильный камень. Вокруг была темнота. Он почти ничего не видел, только чувствовал. Чувствовал сквозь одежду что-то холодное, твёрдое, безжизненное. Раз он ещё мог чувствовать — значит, был жив? В вечно голодном животе — неприятное сосущее ощущение. Он так устал. Вновь ли он погрузился в бред, в зыбкое состояние между сном и явью — но ему показалось, что его голова лежит на чьих-то коленях. Видимо, это были её колени. Да и чьими ещё они могли быть? Кому ещё в этом мире могло быть до него хоть какое-то дело? — Прости меня, — в который раз повторил он, с усилием поднимая ладонь, чтобы погладить её колено. Он не мог поднять голову и посмотреть вверх, чтобы увидеть её лицо. Но ему казалось, что она вся сияла. Посреди всей этой тьмы, посреди этого полумёртвого мира. Она вроде поглаживала его по волосам, да? Как? Как она делала это сквозь шапку и капюшон? С другой стороны, не было никакой разницы, что и как происходит. Для него было важно, что она была здесь. — Прости меня, — еле шептал он, как будто в этих словах был какой-то смысл. Из прошлой жизни, как насмешка, наиболее ярко выделялись лишь самые мрачные воспоминания. Он помнил, что когда ещё был мал, или юн, у него был... был... то самое домашнее животное. Такое простое название. И такая мягкая шёрстка. Когда это животное заболело бешенством, не оставалось иного выбора. И в память врезалось это чувство. Когда приходится убивать полностью доверяющее тебе существо. Когда оно ластится без каких-либо подозрений, уверенное, что ничего плохого ты ему сделать не можешь — а потом получает резкий хрустящий удар молотком по голове, вслед за ним — ещё один. Он помнил, как трясся после этого, как приходилось размазывать по лицу слёзы, которые всё не желали останавливаться. Это воспоминание услужливо напомнило о себе в тот самый момент. Когда он понял — окончательно понял, — то, что понимал всё это время, но отчего-то продолжал цепляться. Повторял мантру про то, что всё сделает, что всё пройдёт, что они с этим справятся. Хотя никогда в это не верил — как и она. Оба понимали, что всё впустую. Однако он продолжал цепляться и искать несуществующее средство, а она — зачастую молча его подбадривать. Будто бы понимала — это единственное, что наполняет его жизнь каким-то смыслом. Она страдала ради того, чтобы у него был смысл. И, в глубине осознавая это, он чувствовал к себе невыразимое отвращение. Долго ли, коротко ли можно бегать от правды — она не проявит снисхождения. Чем дольше будешь её отрицать — тем сложнее потом принимать. А принимать будешь в любом случае. И он всё-таки принял. Пусть и колеблясь. Да и... чего было больше — желания освободить её, или избавиться от обузы? Оставить хоть какой-то смысл жизни, или окончательно от него освободиться? Самое страшное — он не знал точного ответа. Она была всем, что у него было, но из-за неё его тяжёлая жизнь была ещё тяжелее. С ним до сих пор жило это сомнение — поступил он так из заботы о ней, или из собственного эгоизма. Так или иначе, когда она спала, покашливая даже сквозь сон, он достал свой складной нож — единственное, что можно было считать оружием, но что он до сего момента никогда не использовал, как оружие. Когда-то у ножа не было иного предназначения, кроме как аккуратно срезать ножки грибов у самого основания. Когда-то... когда-то тогда. Он осторожно присел, глядя на измученное лицо супруги, страдавшей даже во сне. Должно быть, он правильно поступал, проявлял милосердие. Может, она была бы ему за это благодарна. Может, следовало её хотя бы спросить?.. Крепко перехватив рукоять ножа и ещё немного поколебавшись, примериваясь, как бы сделать это быстро и без боли — ибо с человеком у него не было никакого опыта, — мужчина, наконец, решительно опустил рассёкшее холодный воздух лезвие на шею женщины. — Ты же меня простишь, да? — роняя слёзы, спросил он, поглаживая её колено, а она невесомо поглаживала его волосы. Наверное, это был знак прощения. Она всегда была к нему добра — даже когда он этого не заслуживал. — Да... да. Хорошо, что я это сделал, — убеждал он словно сам себя. — Ты не представляешь... не представляешь... Он начал всхлипывать. Он снова чувствовал себя таким слабым и жалким. Его терзало чувство, что он мог бы быть сильнее — и тогда обязательно нашёл бы решение, смог бы её спасти. Глупое, но такое болезненное чувство. — Ты знаешь... Я нашёл труп... Услышал стрельбу... Он там лежал... С дыркой в голове... Не стали брать... Понимаешь?.. Не стали! Даже они — не стали! А я... я... Я взял... Этим же ножом взял... И... и в рот положил... и ещё... и наелся... Понимаешь? Наелся им! Вот и кто я... Вот скажи, кто я т-так-кой... Он уже не мог ничего выговорить — дрожал от неудержимых рыданий, бездумно гладил её колено, а она всё так же безмолвно поглаживала его волосы сквозь шапку и капюшон. Теперь он по собственной воле не стал бы поднимать голову, чтобы посмотреть на её лицо. Теперь ему было слишком стыдно. *** Он очнулся одновременно и от холода, и от жжения. Жгло правую щёку. Мужчина резко дёрнулся и прижал к щеке руку в толстой, покрытой брезентом перчатке. Ничего не было видно. Батарейки для фонаря перестали подавать признаки жизни ещё позапрошлой ночью, и с тех пор ничего не замену найти не удалось. Сжигать и без того скудный запас быстро прогорающих спичек было бессмысленным расточительством. Благо, хоть какие-то очертания он видел. А ещё — мог слышать. И судя по тому, что он слышал, выпал снег. Одна из снежинок, видимо, попала на голую кожу и слегка разъела её. Но не сильно. Память выхватывала странные образы. Судя по всему, коленями он упирался в землю, в то время как грудью налёг на невысокую могильную плиту, невесть зачем обнимая её руками. Собственно, оттого и было так холодно. Но здесь было что-то ещё... или даже кто-то... Нечёткие образы наконец собрались в более-менее осмысленную картину. Да. Она была здесь. Утешала его. Молча. А может, её и не было. Скорее всего, не было. Он не мог быть уверенным. Чувствуя холод и усталость, он побрёл, еле переставляя ноги, слушая стук кислотных снежинок о брезент своей одежды. Щёку теперь противно, но терпимо жгло, а тело зябко ёжилось. Придётся куда-то брести до утра. Может, рядом деревня какая есть? Точно не город... Но если и есть, то насколько рядом и в какой стороне? Пока он только плёлся сквозь лес старых могил, различая очертания крестов и надгробий. Быть может, ему здесь и самое место. Мужчина болезненно закашлялся. Вряд ли дело было только в том, что он подхватил совсем нежелательную простуду. Назойливое, неприятное нытьё в груди, словно там находился какой-то посторонний предмет, ему очень не нравилось. Не так давно он обнаружил тонкие ниточки крови в своей слюне, после такого же болезненного надсадного кашля. В чём здесь могло быть дело? Да в чём угодно. В самой окружающей среде. В отравленной еде. Когда в предыдущий раз после дождей наступили резкие заморозки, превратившие воду в скользкую ледяную корку, он наткнулся на кустик с чёрными ягодами. При одном воспоминании об этом мужчина невольно сглотнул и почувствовал что-то тянущее в животе. Последний раз он ел ещё вчера — или же позавчера, — поймав какого-то грызуна. Облезлого и квёлого, который напомнил мужчине его самого, точно так же непонятно как продолжающего существовать, хотя казалось бы, в таком состоянии это было просто невозможно. Поймать его особого труда не составило, и мужчина даже с каким-то сожалением свернул ему шею — всё же, сам факт выживания этого создания вопреки всему до самого попадания в руки мужчины заслуживал то ли восхищения, то ли уважения, то ли простого удивления. Грызуна даже удалось приготовить, кое-как разведя костерок из налущенных ножом сухих половиц. Вкус его мяса был никакой, даже какой-то отталкивающий. Мужчина не был особо прихотлив, да и кто сейчас был, но он прекрасно понимал, что именно вызывало это чувство отторжения: грызун был насквозь пропитан токсинами, что было и так понятно при одном взгляде на него, когда тот ещё был жив. Но, поскольку к тому времени мужчина уже обнаружил кровь при кашле, его уже не смущало есть это отравленное мясо. Но возвращаясь к ягодам — они тоже имели этот неприятный привкус, они тоже неведомо как смогли вырасти и неведомо как ещё никем не были съедены, также существовали вопреки всему. Но всё же они доставили больше удовольствия, хотя и были не в пример менее сытными, чем тушка грызуна. Мужчина тогда отрывал гроздья и зубами сдёргивал с них все ягоды за раз, разжёвывая их прямо вместе с покрывавшей их ледяной коркой, даже в какой-то мере приятно холодившей во рту. Ягоды имели кисло-сладкий вкус с вяжущим привкусом. Он оборвал всё, что было, и испытал наслаждение, которого не чувствовал уже давно. Вполне возможно, именно из-за этих ягод у него потом и появилась кровь в слюне, однако невзирая ни на что — это того стоило. Мужчина лишь причмокнул, бредя сквозь ночное кладбище. Никто так и не собрался пробудиться и выкопать себя из могилы. *** Он шёл до утра, несмотря на невыразимую усталость. Ни к какой деревне так и не вышел. Рассвет он встретил, приближаясь к очередному лесочку. На удивление, шёл он вдоль той же самой насыпи, по которой проложили шоссе. То ли было так темно, что он за время своего ночного путешествия так и не заметил её силуэт... то ли зрение его правда подводило. Или даже рассудок. Мог же рассудок заставлять видеть то, чего на самом деле нет, и не видеть того, что на самом деле есть? Снегопад напоминал о себе лишь маленькими одиночными снежинками. Он устлал ледяную корку тоненьким, не сплошным ковриком. Как приходилось до его выпадения ступать осторожно, так и по-прежнему приходилось стараться не поскользнуться. И да, он имел тот самый, лёгонький ядовито-зеленоватый оттенок. Приблизившись к лесочку, мужчина замер. Вчера он увидел лишь точку на горизонте — и не ошибся, а это свидетельствовало, что местами его зрение ещё на что-то годно. Сейчас же он видел вполне отчётливо и достаточно близко. Всего каких-то метров пятьдесят. Это была человеческая фигура. Похожая на мужскую. С голым, лысым черепом, который ничто не покрывало. В странной, разорванной через всю спину кожаной куртке. По спине пробежал холодок. Такой же, как когда вчера он подумал ненароком о восстающих из могил мертвецах, и имевший своей причиной вовсе не окружающую температуру. Но хуже всего было потом. Взгляд выцепил среди деревьев движение справа от фигуры, и вскоре на неё набросились сразу несколько... псов?.. Кажется, это были они. Да. Собаки. Их было четыре. Повалив фигуру на землю, они с яростным рычанием вгрызлись в неё. Причём фигура отреагировала на это весьма безропотно. Послушно упала, не дёргаясь и не издавая ни единого звука, когда её принялись терзать острые зубы. Сердце, стук которого мужчина обычно уже не чувствовал, напомнило о себе. Ему вдруг стало как-то тесно в клетке из рёбер. И тем не менее, несмотря на явную опасность, он просто стоял и смотрел, как в считанных полусотне метров от него какие-то псины, столь же облезлые, но в отличие от съеденного позавчера грызуна вполне себе не квёлые, рвут на части человеческую фигуру, утоляя свой голод. Что хуже всего — вновь напомнил о себе пустой желудок, словно при прочих равных мужчина вполне мог бы присоединиться к этому жуткому пиршеству. Не сразу, но что-то в нём щёлкнуло. Возможно, сигналом послужило то, что пара псин навострили уши и подняли головы, но глядя не на мужчину, а куда-то в сторону шоссе. И тогда мужчина тоже, кажется, различил тот самый звук, который слышал вчера — гул мотора. Потом взгляд одной из псин наконец обратился на него. Если бы сердце смогло перекувырнуться в груди, оно бы точно это сделало. Псина неприязненно оскалилась и, наверное, тихо зарычала. В этот момент мужчина развернулся и бросился бежать к шоссе, прямо к нарастающему гулу, превращавшемуся в уже чёткий рокот. Не оборачиваясь. Он хорошо знал, что нельзя в таких случаях оборачиваться. Видел, что происходило с теми, кто оборачивался. От оглядываний всё равно толку не будет. Взбежав по насыпи, он выбежал на шоссе, на то, что осталось от покрытия. Прикладывая все усилия, чтобы не поскальзываться, он бежал на приближавшийся к нему рокочущий джип, широко размахивая руками. Он и не ожидал от себя такой резвости. Думал, что он просто труп, который неведомым образом ещё способен двигаться. Однако, когда припёрло, жажда жизни проснулась. Джип начал замедлять своё движение и, в конце концов, остановился всего в десятке метров от мужчины. Тот рухнул на колени. От усталости или от стресса — какая разница. Только теперь, наконец, оглянулся. Он ожидал увидеть настигающую его стаю собак, но, как ни странно, никого за своей спиной не обнаружил. Испугались шума машины? Решили не связываться? А может, их и вовсе не было? И той человеческой фигуры в лесу? Мужчина обернулся обратно к джипу, на какой-то миг подумав, что и его, быть может, тоже нету, может, сейчас перед ним предстанет совершенно пустое шоссе. Но нет, джип был. Некогда покрытый сплошной чёрной краской, которая ныне облупилась, кое-где уродливо рыжела ржавчина. Наконец, приоткрылась передняя пассажирская дверь, и наружу высунулся хмурый мужик с ружьём наперевес, дула которого были нацелены как раз на перегородившего дорогу в своей согнутой унизительной позе мужчину. — Слышь! — крикнул обладатель ружья, буравя нежданно образовавшегося на пути человека пристальным взглядом сощуренных глаз. — Чего выскочил? — Я... там... они... — сбивчиво объяснялся мужчина, махая руками за спину и оглядываясь. — Свали с дороги, а не то раздавим к херам, — посоветовал хмурый ружейник. — Собаки! — наконец выкрикнул мужчина. — Собаки! Там! За мной бежали! — Мне какое дело? — рявкнул мужик, ружьё которого слегка качнулось. — Тебе понятно, что свалить надо? Проехать мешаешь! Мужчина ничего не отвечал, лишь глубоко дыша и продолжая стоять на коленях. На него вдруг снова навалилась усталость и какое-то ощущение безразличия. Он вновь почувствовал пустоту внутри и невзначай подумал, что если бы этот джип проехался прямо по нему — многие проблемы, а точнее, сразу все, могли бы решиться. — В СТОРОНУ, ДЕБИЛА КУСОК! — само ружьё, казалось, смотрело на мужчину злобно и раздражённо обоими своими чёрными дулами. — Я... вы... — только и смог выговорить он, после чего снова замолчал. Теперь приоткрылась другая, водительская дверца, и показался более молодой скорее даже парень, который выставил перед собой уже пистолет. Правда, в отличие от своего старшего попутчика, он и не нацеливал оружие на мешавшее проехать живое препятствие, и дуло пистолета смотрело куда-то в хмурое небо. — Ну и чё тут такое? — спросил парень, подозрительно разглядывая мужчину. — По-хорошему говорю, с-сука! - вновь подал голос суровый мужик с ружьём. — Я... — начал было говорить мужчина, но прикрыл рот. Что его побудило замолчать, хотя ничем хорошим для него это явно не могло кончиться? Может, то самое, не к месту напомнившее о себе сосущее ощущение в голодном желудке? — Дайте... дайте... поесть, — попросил он наконец. После этого он ждал чего угодно. Может, того, что мужик с ружьём наконец спустит курок. Может, того, что оба обладателя джипа сядут обратно на свои места и спокойно проедутся по возникшему на дороге препятствию. Может, того, что мужик ещё сильнее рассвирепеет и продолжит орать. Однако, вместе этого всего, мужик с парнем переглянулись... и заржали. Мужчина лишь смотрел на них устало. Он сам не понимал, что и зачем делает. Он просто устал и хотел есть. Он так долго куда-то шёл, старался сторониться других людей, старался раздобыть хоть какой-то еды, не считаясь с тем, что она делает с его организмом. — Хе-хе-хе... Пожрать, значит, желаем? — дула ружья больше не смотрели на мужчину. Хозяева джипа откровенно забавлялись. Они не производили впечатления голодных людей. — А ты... своих этих, как их... собак... не пробовал? Чего от жратвы-то убегал? Над этой фразой мужика и он сам, и парень-водитель снова заржали. Краем сознания мужчина подметил, что им бы стоило быть настороже. Что, если бы он был участником засады с участием нескольких человек? Хотя, где бы они тут прятались... разве что в лесу... — Я... могу... заплатить, — сказал наконец мужчина. Это развеселило автомобилистов-путешественников ещё пуще. — Глазом, почкой? Яйцом, может? — глумливо спросил парень. — Хех, и мы вряд ли возьмём — по виду, качество всех этих органов у тебя сомнительное, — добавил его старший попутчик. Обоим это показалось весьма удачной шуткой, и они расхохотались с новой силой. Мужчине же не было особого дела до их хохота. Он опустил взор, разглядывая свою руку в перчатке, а затем решительно стянул её. После чего взвесил её в руке, думая. Нет, перчатки ему нужны. И для защиты от холода, и для защиты от осадков средней степени кислотности. Впереди ещё зима... впереди конкретная зима. Он помнил, как трудно переживать конкретную зиму в таком мире. Да и как он вообще их пережил?.. Но тут его внимание привлекло обручальное кольцо на пальце. — У меня... есть... драго... ценность, — выговорил мужчина и повыше поднял свою руку, чтобы владельцы транспорта увидели кольцо. — Что? — перестав смеяться, сощурился мужик-ружейник. — Ценность, говоришь? Ничё не разберу, подойди ближе. Несмотря на плохо слушающиеся колени, мужчина встал и направился ближе к джипу. Парень насторожиться и крепче стиснул рукоять пистолета, да и мужик красноречиво выставил перед собой ружьё, выходя перед своей машиной. Мужчина взялся за своё кольцо и потянул. Сперва казалось, что оно приросло к пальцу, и теперь тот придётся просто отрезать вместе с кольцом. Но усилия и крутящие движения сделали своё дело: с натугой кольцо таки сползло с пальца, оказавшись на раскрытой ладони мужчины. — Та-а-ак... — мужик грубо выхватил кольцо, держа ружьё в одной руке, и сделал шаг назад, рассматривая, так сказать, драгоценность. Простое серебряное свадебное колечко. Когда-то новоявленная супруга надела его на палец мужчины. Они оба тогда были ещё молоды. И не представляли, через что им придётся пройти в умирающем мире. Могла ли она тогда представить, что он вонзит нож в её шею, пока она спит? Мог ли он это представить? На мгновение испытав порыв выхватить кольцо из лапы мужика и сохранить эту дорогую вещицу из прошлой жизни, мужчина подавил его. Он слишком ослаб. Он не знал, когда ещё сможет раздобыть еду. Не знал, что встретится дальше на его пути, и не ослабнет ли он однажды настолько, что уже не сможет убежать. — М-м-м, вещица, конечно, такая себе, — повертев кольцо, вынес вердикт мужик. — Я даже не знаю, что тебе за неё можно дать. Да и на что мне это? Разве, дочке подарить. А чё нет, подарил бы дочке, да. Но мало. Маловато. Если это всё... — Не всё, — быстро ответил мужчина. Прежде, чем он всерьёз задумается над собственными действиями, он расстегнул цепочку и потянул за неё, вытаскивая из-под одежды такой же серебряный крестик и второе свадебное колечко, которое он когда-то надевал на палец своей новоявленной супруги, а затем... затем и снял. Мужик принял цепочку, оценивающе оглядел её и то, что на ней висело. Парень-водитель с интересом и какой-то смешинкой наблюдал за всем этим. — Ну, это уже какой-то разговор... так, лады. Мужик вернулся к джипу, открыв заднюю дверцу, и что-то поднял с сиденья. Это оказалась какая-то жестяная банка. — Ну, собственно, вот... — выпятив губы то ли в задумчивости, то ли в попытках не рассмеяться в голосину, мужик повертел банку в руках, а затем, взглянув на мужчину, сказал: — Ну и вообще, свали с дороги, я же попросил. Вслед за этой репликой он слегка размахнулся и швырнул банку вниз, с насыпи. Она покатилась по ледяной корке и припорошившему её снежку, пока не замерла в самом низу. Усилием воли заглушая собственные мысли, призывавшие опомниться и одуматься, мужчина, провожаемый гоготом, бросился вниз, вслед за банкой. Сзади ещё раздавалось ржание, когда он бессильно рухнул на колени и взял жестяную упаковку в руки. Обхватил её крепко-крепко, словно самое дорогое сокровище. Обратил взгляд на этикетку. Это оказался собачий корм. Он стоял на коленях, тупо пялясь на выцветшую картинку с домашним пёселем, который выглядел донельзя счастливым. В его ушах что-то стучало. Кровь, должно быть. Взгляд расплывался, мутнело изображение весёлой собаки и надпись крупным весёлым шрифтом. Разрозненные мысли бились о внутреннюю часть черепной коробки, но им никак не удавалось собраться в нечто единое. Он и не обратил внимания, как сзади прекратилось ржание, но услышал, как хлопнули дверцы. Загудел мотор, затем громко задырчал, и машина тронулась с места. Дырчание удалялось, превращалось в гул, затихало, затихало, затихало... Мужчина, так и не сумев собрать расплывшуюся картинку перед глазами, просто прижал банку к своей груди и зажмурился. Из-под крепко стиснутых век потекло что-то влажное. К нему наконец пришло осознание, что и на что он променял. *** Разбитая, промёрзшая дорога уходила вдаль. Куда она вела? Куда-то на восток. Но что было на востоке? Были ли там мифические зелёные леса, благоухающие сады, богатые растущей едой поля, до которых не добралась отрава? Или не было смысла брести куда-то в надежде спастись из ежедневно, ежечасно окружавшего ада агонизирующего мира, ещё местами живого снаружи, но мёртвого внутри? А кто же его знает.

Автор: Павел Ландар