Предыдущая публикация
ЖЕНЩИНЫ ВО ЛЖИ (4)
ГЛАВА 7.ТЭЙЛОР УСТРАИВАЕТ ПИКНИК У БОЛОТА
Дилан Эванс никогда не мнил себя героем, и, надо признаться, у него были для этого все основания. Потому что если ты родился в захолустье типа Пайнвуда, где до ближайшего приличного города двести миль по лесу, в котором, наверное, до сих пор можно встретить трапперов, жующих опоссумов, то и геройство будет столь же локального характера. Если твой папаша – простой рабочий на лесопилке, мать – домохозяйка, и перспектив попасть в колледж никаких, то работа барменом в кафе под названием «Веселая кружка» может считаться пиком карьерных возможностей. Прекрасно это понимая, Дилан гордо подбивал счета, протирал пивные стаканы и украдкой продавал мимо кассы просроченные кексы, радуясь халявному доллару в кармане. Нет, само собой, мечты у него были. О блондинистой официанточке Элли, о покупке подержанного байка, на котором он будет рассекать в случае зомби-апокалипсиса с той же Элли за спиной. Но, помечтав, он смотрел на мир из-за барной стойки, понимая, что, скорее всего, все самое интересное в его жизни уже произошло.
А потом по другую сторону возникла Шэннон Галлахер. Со своими леденящими кровь недорассказанными секретами, пропавшей подругой, подвальным привидением и расширенными глазищами.
Устроившись на пассажирском сиденье ее машины, следовавшей за странной женщиной в черном, Дилан ощутил приятный холодок внутри и понял: приключения нашли, наконец-то, его задницу. Он вспомнил, что подобное чувство возникало у него год назад, когда они с другом удирали по проселочным дорогам на угнанной тачке от толпы пьяных байкеров.
Год для молодости – это целая вечность. Подумав об этом, Дилан решил держаться к Шэннон поближе.
- Она едет на кладбище, - заявил он.
Шэннон, нервничая, что машин на дороге все меньше и меньше, и прятаться от «форда» уже не за кем, с надеждой спросила:
- Ты уверен?
- Уверен. Через сотню метров пойдет грунтовка, ведущая прямиком к лесопилке. Не туда же она направляется с букетом цветов? Можешь притормозить, мы ее не потеряем.
Оставив машину на обочине, они вышли на дорогу. Дилан махнул рукой вперед:
- Вон кладбище. Видишь ограду? Ворота чуть дальше, отсюда не видно. Мы зайдем с северной стороны, там забор повален. Быстрее!
Шэннон доверила ему свою руку, и они бросились через дорогу, сквозь деревья. Забор и правда был щербат - в невысоком кирпичном ограждении там и сям зияли бреши, делая его похожим на расческу с выломанными зубьями. Через один из таких провалов Дилан помог перебраться своей новой знакомой.
Кладбище в Пайнвуде было единственным, а потому очень старым. Заброшенные могилы, за которыми давно некому было ухаживать, соседствовали со свежевысеченными шикарными памятниками. Кустарники и деревья, посаженные чьими-то заботливыми руками лет сто назад, вымахали и разрослись.
Продираясь сквозь кусты дикой вишни и заросли кизила, Шэннон жалобно шепнула:
- Ненавижу кладбища! А это так вообще какой-то заповедник!
- А мне тут нравится, - ответил Дилан. – Тихо, спокойно, никаких пьяных придурков и полиции. Я сюда иногда прихожу с приятелем выкурить… сигаретку.
- Лучше молчи, не хочу об этом знать! И мой гражданский долг предупредить тебя, что даже самые безобидные …
Высказаться Шэннон не успела, уткнувшись носом в джинсовую спину Дилана. Он тут же пригнулся и утянул девушку вниз. Осторожно выглянув из-за его плеча, Шэннон увидела объект их внимания – женщина как раз склонилась над надгробием, укладывая на черную плиту скромный букетик. Долго поправляла цветы, будто о чем-то задумавшись, провела ладонью по камню, постояла, чуть склонив голову, и направилась к воротам. Ее пребывание у неизвестной могилы заняло не больше десяти минут.
- Ты знаешь, кто там похоронен? – вопрос прозвучал прямо в ухо. Дилан вздрогнул и едва заметно покраснел.
- Нет. Сейчас посмотрим.
Как только женщина в черном скрылась из виду, новоявленные следопыты вынырнули из травы и пошли к могиле.
Легкий ветер, поднявшийся к закату, разметал мелкие цветы по надгробной плите. Над плитой стоял квадратный камень из серого мрамора.
- «Альберт Барлоу-Эдисон», - прочитала Шэннон. – Он умер в прошлом году…
- А, Берт Барлоу, - отозвался Дилан. – Да, он погиб в аварии, в Атланте, месяца через три после смерти своей матери, - указал он на черное надгробие позади серого камня. Проследив за его жестом, Шэннон взглянула на тисненую золотом надпись и не поверила своим глазам.
- Что?! Белинда Барлоу-Эдисон? – Шэннон не верила своим глазам. – Та самая мадам Белинда? Хозяйка пансиона?
Дилан кивнул.
- Она мертва… Но письмо?! И Марджери говорила… О, Господи!
Дилан в недоумении переводил взгляд с могилы на схватившуюся за голову Шэннон. Внезапно она вспомнила:
- Тэйлор сказала мне тогда, в номере…. Нет никакой мадам Белинды… А потом позвонила Лекси, и она не успела дорассказать. Вот черт!
- Ты мне объяснишь, что происходит? – не выдержал Дилан.
- Меня все время пытались убедить, что мадам Белинда жива! Марджери заявила, что она в отъезде и скоро вернется. В своем письме полковник Хэмптон писал о ней, как будто они ВСЕ ЕЩЕ друзья… Его экономка сказала, что письмо странное! Вот что ее удивило – что о мадам там написано КАК О ЖИВОЙ!
- Кому это нужно?
- Хороший вопрос. Господи, как же я хочу развязать язык Марджери!
- Это та страшная управляющая?
- Да. Ты ее знаешь? Она из местных?
- Никогда о ней не слышал. После смерти мадам пансион почти год стоял закрытым. Потом появилась ты со своей подругой, я только тогда узнал, что он снова работает. А мальчишка-разносчик из супермаркета сказал, что привозил туда продукты, мол, там всем командует какая-то незнакомая важная леди.
- Мы должны узнать, кому сейчас принадлежит пансион.
- Барлоу владеют им больше ста лет, пансион фактически самое старое здание в городе. После смерти мадам он, наверное, перешел к ее сыну, - Дилан кивнул на плиту под букетом у их ног.
- Но он тоже умер. Кто унаследовал пансион? Может, эта женщина в черном – дочь мадам?
- Не было у нее дочерей. Только Берт.
- Жена? Возлюбленная? Почему-то же она положила букет на его могилу!
- Не знаю. Вообще его смутно помню. Я был в классе четвертом, когда он школу закончил и уехал в колледж в Атланту. Сюда вообще, по-моему, не приезжал. Месяца через три, как умерла мадам, он погиб. Автомобильная авария.
- Надо выяснить, кому принадлежит пансион, - повторила Шэннон. – Как это сделать? В управлении городским хозяйством должны быть записи. Или в архиве…
- Я попробую что-нибудь нарыть!
- Хорошо. Тут где-нибудь есть интернет? Может, найдем что-нибудь в сети. Заодно и Марджери пробили бы.
- В кафе есть вайфай. Поехали!
***
В пансион Шэннон вернулась поздним вечером. Совместные поиски ни к чему не привели. Сайт городской администрации не вывешивал реестров недвижимости. После долгих разборов перекрестных ссылок выяснилось, что нужно делать запрос, ответ на который займет неизвестно сколько времени. На официальном сайте мотеля «Уайт Лилис Гроус» владелицей значилась Белинда Барлоу, и последняя статья (о семейных скидках) была опубликована больше года назад. На поиск по имени Марджери Розенфилд не вышло ни одной ссылки. Но Дилан был полон энтузиазма и заявил, что выяснит все возможное. Они условились, что если он увидит вновь женщину в черном, то снова проследит за ней и даст знать Шэннон. Для этих целей они обменялись номерами.
«Да и вообще премило поужинали» - думала Шэннон, улыбаясь.
В последних лучах закатного солнца, едва пробивающихся сквозь горизонт, дом выглядел мрачно и величественно. Шэннон даже замерла, стоя у машины. Сейчас, в наступающей со всех сторон темноте, он показался ей по-настоящему искренним. Дневной свет смягчает страхи и сомнения, но темнота показывает любую суть обнаженной. Ночью нет места радужным иллюзиям и мечтам, когда ты остаешься один на один со своей жизнью, ошибками, прошлым, одиночеством – нужное подчеркнуть. Вот и сейчас, выйдя из машины, Шэннон поняла вдруг, что этот бармен, Дилан Эванс, разделил на короткий вечер тяжесть ее чемодана с проблемами, но перед лицом дома и ночи она остается одна. Пансион приоткрыл свое истинное лицо – он казался не пугающим, не таинственным, не [мрачным], а затаившимся. Готовым к схватке.
И тут она поняла, что внедорожника, принадлежащего Тэйлор, нет на стоянке.
«Она испугалась того, что произошло в подвале, и бросила меня!» - было первой мыслью. Шэннон словно вросла в землю. Ей тут же захотелось сесть обратно в машину, поехать в город, найти Дилана и уговорить его пожить в пансионе вместе с ней. Она больше не в состоянии справляться со всем этим одна.
«Ладно, сначала выясним, где мисс Эмери», - подумала она. Глубоко вдохнула, словно вместе с воздухом в легкие поступал не только кислород, но и силы, и пошла к дому. Хруст гравия разорвал тишину вокруг, и дом словно насторожился.
В холле горели настенные бра, что создавало приятное ощущение уюта и тепла. Марджери стояла на своем месте за стойкой, словно часовой.
- А, вот и вы, мисс Галлахэр! – воскликнула она вместо приветствия. – Ну слава Богу! А я уже начала переживать. Время к одиннадцати…
- Где Тэйлор? – Шэннон было не до лицемерных излияний.
- Мисс Эмери уехала не так давно. Не знаю, куда.
- Но она вернется? – голос девушки стал заметно тоньше и был готов прорваться в трагический шепот. Марджери удовлетворенно хмыкнула.
«Она как этот мерзкий клоун у Кинга, Пеннивайз, питается моим страхом!» - возмущенно подумала девушка и внутренне содрогнулась, представив Мардж с накладным носом, в рыжем парике и со связкой воздушных шариков. Этакое смеющееся зло. Картина получилась жуткой.
- Разумеется, вернется. Сказала, что скоро будет. Хотя нет, она ничего не сказала, но это подразумевалось.
В этот момент из гостиной, где по утрам пили кофе, вышла Кэтрин. Шэннон подумала, что сегодня она выглядит гораздо свежее, чем вчера. Может, ее сделка завершилась успехом?
- Добрый вечер, Шэннон, - улыбаясь, сказала она. Та в ответ кивнула, здороваясь. – Хотела вас поблагодарить за то, что просидели со мной всю ночь. Вашим заботами – вас и мисс Эмери – я чувствую себя очень хорошо.
- Как ваша сделка? – полюбопытствовала Шэннон. Может, Кэтрин скоро уедет отсюда. От такой мысли стало неуютно, точно в этом было что-то неправильное.
Мисс Калверт мгновение недоумевала.
- Моя сделка?... Она еще не до конца согласована. Думаю, завтра – послезавтра все разрешится.
Они вместе поднялись наверх, и сдержанно распрощались до утра:
- Доброй ночи, – сказала Шэннон.
- И вам. Надеюсь, мисс Эмери не задержится допоздна.
- С ней все будет в порядке, - ответила Шэннон и тут же захотела себя стукнуть: фраза прозвучала слишком поспешно и раздраженно. Но злилась девушка не на Кэтрин, а на собственное беспокойство.
- Конечно, с ней все будет в порядке! – бормотала она уже в номере, стаскивая покрывало с постели. – Черт побери, Бог не может допустить, чтоб еще и она испарилась!
Подумав, что упоминание Бога и черта в одном предложении не лучшая молитва, Шэннон забралась под одеяло, не снимая футболки и джинсов. Неизвестно, что может случиться в этом настороженном доме. Вдруг придется вскакивать и мчаться куда-то, сломя голову.
- Шэннон, проснись!
Девушка открыла глаза, пытаясь закрыться рукой от света ночника. В луче фонаря, бьющем прямо в лицо, она разглядела Тэйлор. Сон тут же улетучился.
- Мисс Эмери? Где вы были? Что случилось?
- Вставайте, нам нужно идти. О, вы уже одеты? Как предусмотрительно! Кэтрин, дорогуша, не подержите бутылку?
Послышалось звяканье стекла, голос Кэтрин что-то пробормотал в ответ. Шэннон выбралась из кровати, мечтая ополоснуть лицо прохладной водой. Но в планы мисс Эмери не входило даже малейшее промедление.
- Идем вниз как можно тише! – скомандовала она и выключила фонарь, подойдя к двери. В коридоре наощупь они направились к лестнице. Тэйлор, возглавлявшая маленький отряд, каждый шаг оглядывалась и жестом призывала к бесшумности. Шэннон распирало любопытство и, спускаясь, она уже открыла рот, чтобы прошептать Кэтрин, которая шла второй, сакраментальное: «Что происходит?». Но мисс Эмери в этот момент в очередной раз обернулась и прижала палец к губам. Они ступили в холл, увязший в темноте. Прошмыгнув мимо ресепшена, точно мышки, они повернули в гостиную. Эта ночная эскапада напомнила Шэннон, как они в детстве с девчонками в летнем лагере сбегали на ночной пикник. И похоже, не ей одной было странно – жутковато, но весело – потому что Кэтрин выдала нервный смешок, наткнувшись на столик.
На веранде ждала уличная прохлада и звуки леса. В глубине чащи угукали совы, тиканье цикад слышалось со всех сторон. Спустившись в сад и пройдя сквозь густой аромат маттиолы, мисс Эмери, Кэтрин и Шэннон вступили в лес. Когда Тэйлор и здесь не остановилась, Шэннон, наконец, решила подать голос:
- Мисс Эмери! Погодите хоть минутку! Куда мы идем?
Та повернулась, не сбавляя шага:
- Подальше от пансиона! Не волнуйтесь, мы скоро вернемся. Просто хочу быть уверенной, что нас никто не будет видеть и слышать, когда я расскажу вам кое-что. Вперед!
- А мы точно не заблудимся? – пробормотала Кэтрин.
- Мы идем по тропе, я ее сегодня специально изучила! Еще чуть-чуть – и болото!
- Болото?! – в один голос повторили остальные и тут же встали, как вкопанные, боясь сделать следующий шаг в топь. Тэйлор пришлось вернуться и потащить их обеих за руки.
Вскоре они свернули с тропы за густой куст терновника, и мисс Эмери снова дала знак молчать и прислушалась. Лесу было все равно. Он продолжал жить своей ночной жизнью: тихо шелестеть ветвями, ронять сосновые иголки, гудеть совиным голосом и ловить макушкой черные облака.
- Кажется, все тихо, - резюмировала Тэйлор и принялась продираться сквозь заросли, треща ветками, точно медведь в малиннике. «Надеюсь, тут не водится медведей!» – подумала Шэннон, ломясь следом. Тем временем их предводительница, выбравшись из кустов, уселась на поваленное дерево.
- Ну что, девушки, отметим ночную вылазку? Откупоривайте виски, дорогая! Он, конечно, дешевый, но другого нет. Я украла бутылку на кухне у нашей милой Мардж. У нее там их целый батальон, навряд ли заметит. А, впрочем, какая разница? Она ведь водит нас за нос, да, мисс Галлахер? Почему бы и нам не ответить хоть такой-то малостью?
Резкий запах алкоголя смешался с прелью и тяжелым ароматом ночных цветов.
Из карманов куртки мисс Эмери вытащила две чайные чашки, прихваченные, видимо, по дороге через гостиную.
- Я не пью, - сказала Шэннон. Тэйлор ответила с усмешкой:
- Как знаете. Но не будьте так уверены. Сегодня ночью без виски никак.
- Может, наконец, расскажете?
Тэйлор наполнила чашку и отдала Кэтрин. Сама сделала глоток прямо из горлышка.
- Два дня назад каждая из нас по той или иной причине оказалась в этом пансионе. Я приехала за материалом для книги. Шэннон – вести исследование. Вы, Кэтрин – заключать сделку. Казалось бы, ничего особенного или странного. Но с каждой тут же начали происходить невероятные, ужасные вещи: Шэннон потеряла подругу. Кэтрин столкнули в подвал. Меня пытаются напугать, - она снова глотнула из бутылки и поморщилась. Вытерев рот ладонью, продолжила:
- Мы с Шэннон – не сговариваясь, и движимые каждая своей целью – выяснили, что в нашем приезде не было ничего случайного. Пытаясь узнать хоть что-то про хозяйку пансиона, я откопала любопытную вещь: наша дорогая мадам Белинда, которая, по словам Марджери, в отъезде, уже год как мертва. Шэннон, в надежде найти свою подругу, обыскала дом и поняла, что это никакой не пансион! Тут нет и не будет постояльцев, кроме нас! Я сама лично слышала, как Марджери отказала клиентке в номере, заявив мол, свободных номеров нет. Зачем? – она окинула взглядом слушающих ее женщин, но ответа у тех не было. Пришлось отвечать самой:
- Да затем, что кому-то нужно держать нас тут вместе. Но что нас троих может связывать? Студентку из Атланты, бизнес-леди из Трэнтона, и меня – писательницу? Мы никогда раньше не встречались. Но, когда я увидела вас, Кэтрин, в первый день, в гостиной за завтраком, ваше лицо показалось мне знакомым. Теперь я вспомнила, что видела его в газете. Нечеткая, отвратительного качества фотография, переснятая из школьного альбома. Лицо, которое полиция, правозащитники и психотерапевты тщательно скрывали от журналистов и всех любопытствующих. Та фотография, добытая каким-то везунчиком, крапающим статьи криминальной хроники, облетела всю страну. Я вырезала ее и повесила над столом. Вы были мне очень близки, ведь я писала о вас книгу. О вас и вашем мучителе. Который наряжал своих жертв в черные платья с приколотой живой лилией. Пейте, Шэннон! Я расскажу вам одну историю.
- Не надо! – сдавленным голосом сказала Кэтрин. – Не надо… Я сама ее расскажу.
ГЛАВА 8. РЕБЕККА
Здравствуйте, меня зовут Ребекка Фолкнер, и лучшее, что я умею делать в жизни – так это разочаровывать собой себя и всех окружающих.
В момент появления на свет я разочаровала врачей, родившись девочкой. В момент, когда взяла карандаш в левую руку вместо правой и криво написала первую букву – учительницу младших классов. В тот день, когда фальшиво сыграла гамму – мисс Делатур, наставницу по фортепиано. Я разочаровывала матерей своих одноклассниц, когда, приходя на день рождения их дочек, дралась с Рози Блекуотер, потому что та дразнила меня пугалом. Мадам Соколову – на занятиях по балету своими неуклюжими па. Молочника – неулыбчивостью, соседку по парте – кислым яблоком, парней в старших классах – отказами в свидании.
Только теперь я понимаю, что единственный человек, которого я действительно разочаровывала – это моя мать. Она убедила всех врачей и сестер в больнице, что у нее родится мальчик и только мальчик. Она заявила учительнице, что ее дочь – будущий гений, и уже умеет писать. Она привела меня на уроки по фортепиано и балету – ведь именно этим может заниматься настоящая леди, не уронив достоинства. Она неустанно твердила всем вокруг, какая я вежливая и манерная, воспитанная и эрудированная.
Проблема в том, что я такой не была. И всякий раз, убеждаясь в моих неудачах, мать говорила: «Ты разочаровала меня, Ребекка. Как же я от этого устала».
Однажды меня, в виде наказания за очередные синяки противной Рози Блекуотер, заставили участвовать в конкурсе стихов. И дали самое длинное в мире стихотворение – «Если…» Киплинга. На удивление, я выучила его очень быстро. И на конкурсе заняла второе место. Мне понравилось стоять на сцене, немного возвышаясь над всеми, понравилось видеть глаза зрителей, в которых читалось нетерпение. В тот момент я впервые оправдала чьи-то ожидания. Но мать сказала лишь три слова, взглянув на мою грамоту: «Почему не первое?».
Когда я заикнулась, что хотела бы ходить в школьный театральный кружок дважды в неделю после уроков, мать схватилась одной рукой за голову, а другой – за сердце:
- Что? Театральный кружок? Хочешь лицедействовать на подмостках? Лучше это время уделить занятиям музыке.
Окончив старшую школу, я сбежала из городка – подальше от оценивающего ока добрых соседей, насмешек одноклассников и матери, которая от меня устала. Я залезла в ее тайник, забрала всю наличность и уехала – перерезав страну поперек, в Лос-Анджелес, разумеется - город, где сбываются все мечты. Все, кроме моей.
Это были самые безумные четыре года в моей жизни. Время вокзальных ночевок, бегства от отчаяния, голодных дней и бесконечных унижений. Каких только отказов я не слышала от агентов! Слишком смазливая. Слишком некрасивая. Слишком взрослая. Слишком молодая. Слишком худая. Мне удалось получить пару ролей – в рекламе сигарет, зрительницы, задающей один вопрос в дневном ток-шоу на канале «Lifetime». Но в остальном – только шаталась по прослушиваниям, по агентствам и киностудиям, да торчала в аптеке Буллока – месте, где изо дня в день собирались такие же неудачники, как и я.
Сейчас я горько смеюсь, вспоминая это время, и думаю, что это самые счастливые четыре года в моей жизни. Сидя там, в аптеке Буллока, и держа в руке бумажный стаканчик с порошковым чаем из автомата, я была в своей шкуре и в своей тарелке. Вокруг были люди, которые принимали меня, как равную, такую же, как и они сами. Мы жаловались на подлых агентов, делились сплетнями из Голливуда, советовались, как лучше пройти пробы.
Но долго это длиться не могло. Деньги закончились, не хватало ни на чай из автомата, ни на комнату над аптекой, ни на что.
В тот день, когда я вернулась, стояла страшная жара. Я помню, как вошла во двор родного дома, как калитка сухо стукнула мне вслед. Мать копалась в своем цветнике, спрятавшись от солнца под огромной соломенной шляпой. Знаете, как она меня встретила? Молчанием. Она подняла голову на звук шуршащего гравия. Посмотрела на меня тяжелым взглядом, а я увидела, как она постарела. Впервые я ощутила чувство вины, мне захотелось подойти близко и обнять ее, попросить прощения, объяснить, почему я это сделала, сбежала, бросила. Но, посмотрев на меня, как на крест, который ей вновь придется тащить на плечах, она снова присела у клумбы. А я ушла прочь.
Я снова уехала, но на этот раз не в Лос-Анджелес, а в соседний городок, и не с мечтой стать актрисой, а с полупустым чемоданом и без единого цента в кармане. Меня приютила старая приятельница отца – миссис Дельфина. Чуть полноватая, веселая женщина с вечно всклокоченными белыми волосами, с которыми не могли справиться ни бигуди, ни щипцы для завивки. Она всегда была добра ко мне, с самого детства. Теперь она держала кафе на окраине городка, как раз на шоссе, что вело в Миддлтаун – мой родной город. Я пошла туда официанткой, радуясь возможности зарабатывать и не жить при этом с матерью. Нет, я навещала ее, разумеется, раз в неделю, в один из своих выходных. Всякий раз она успевала упрекнуть меня в ее разрушенных мечтах и преждевременной старости. Так прошло еще года четыре.
Однажды, ранней осенью, как раз перед вечерним наплывом посетителей, кто-то окликнул меня, назвав так, как никто меня не называл очень давно:
- Бэкки?
Подумав, что мне послышалось, или что это не мне, я продолжила натирать стаканы, не поднимая головы. Но мужской голос повторил громче:
- Бэкки!
Оторвавшись от работы, я взглянула на говорившего – по другую сторону бара, облокотившись о столешницу, стоял полный мужчина с бледным, одутловатым лицом, как будто недавно переживший тяжелую болезнь типа почечной недостаточности. В больших и красных руках он мял нелепое кепи из серого флиса, белесые волосы напоминали разворошенный сноп сена, выгоревшего на солнцепеке. Я всматривалась в его лицо, фигуру и не могла понять, отчего этот человек кажется мне знакомым. Наконец по прозрачным голубым глазам я узнала его.
- Эдди-вонючка? – и тут же осеклась. – Ой, извини. Эдди Вудолл. Как поживаешь?
Его не смутило помянутое мной обзывательство, приклеенное к нему в школе. Он расплылся в широкой улыбке, довольный, как ребенок, которому дали конфету среди буднего дня.
- Да-а, - протянул он, продолжая улыбаться. – Ты здесь!
Я кивнула, вспоминая его несчастную влюбленность, и как я ненавидела его все младшие классы за то, что отравлял мне жизнь своей дурацкой привязанностью. «Это все в прошлом, - подумала я. – Мы повзрослели. Столько времени утекло».
- Да, я теперь здесь, - я вежливо ответила на его улыбку и снова принялась за работу. Он не уходил и ничего не заказывал, продолжая растягивать губы и мять кепку.
- Как… как ты поживаешь? – чуть заикаясь, спросил он, наконец. Я ответила, что хорошо, и задала тот же вопрос. Мне было неловко, что он не уходит, и неловко от молчания между нами.
- Я тоже хорошо. Купил ферму на северной окраине у Теплого ручья.
- О, отличная, должно быть, ферма.
Он счастливо глядел на меня и кивал. А меня вдруг передернуло от мысли, что Эдди – единственный в этом захолустье, кто жаждал моего возвращения. От этой мысли сделалось так зябко, что мне тут же захотелось выставить его вон и запретить подходить ко мне и близко, напомнив, что нам не разрешают видеться. Я перестала улыбаться и, холодно кивнув, сказала:
- Рада была поболтать, Эдди.
В подсобке я долго стояла, прислонившись к стене, и утирала слезы. Я не понимала, почему меня так встревожила мысль о том, что Эдди Вудолл ждал моего возвращения.
Когда я вернулась в зал, Эдди там уже не было. Зато миссис Дельфина засыпала меня вопросами, мол, что от меня хотел этот псих?
- Почему вы так о нем? – удивилась я, возобновляя перетирание посуды.
- А как еще? – невозмутимо ответила она. – Псих и он, и его мамаша. Заставила парня жениться на приличной, по ее мнению, девице, так та и года не продержалась, сбежала куда-то на север, и даже весточки не шлет. Уже лет восемь! Аманда Вудолл – помнишь эту рьяную католичку? – все пытается ее вернуть, говорит, церковь не одобряет разводов, первый брак – он же и единственный перед Господом! Можно подумать, Богу или Папе есть дело до развода Эдди Вудолла! А Аманда и так попадет в ад за свою заносчивость! Как будто она, в отличие от всех, гадит цветочками! Попомни мои слова – мы ее в раю не встретим!
Я рассмеялась над грубоватыми шутками моей хозяйки, но на душе все равно было паршиво. Его торжествующее «Ты здесь!» звучало как «Я нашел тебя!». Так оно и было.
На следующий день он снова появился в кафе, уселся за барную стойку и радостно заказал пива. Я с тоской подумала, что он вознамерился сидеть возле меня всю смену, и придется теперь с ним разговаривать. Решив, что лучше прослыть стервой, чем жертвовать собственным комфортом, я сухо кивнула, подала ему пива и занялась привычной работой, не обращая на него ни малейшего внимания.
Как я и предполагала, он досидел до конца смены, выпив пару стаканов самого крепкого пива. После, улучив момент, когда я, протирая стойку, приблизилась к нему, схватил меня за руку и сказал:
- Бэкки. Ты любишь… поесть?
Я рассмеялась, выдернув руку:
- А что, так заметно?
Он не понял шутки и заметно занервничал, постукивая опустошенной кружкой по столешнице.
- Я… просто хотел предложить поесть… То есть, если ты хочешь, конечно. Гхм! В общем, не хочешь ли ты как-нибудь пообедать вместе со мной?
Он зачем-то пригубил кружку, но, поняв, что ничего из нее не выпьешь, смутился еще больше. А я не могла стянуть с лица насмешливую улыбку. Его попытки пригласить меня на свидание напомнили о школьных днях, о том, как мы выросли, и что теперь плевать, что скажут люди: одноклассники, учителя или даже наши матери. Он землевладелец, разведен, рубашка, вон, шелковая. Но я все равно видела в нем только Вонючку-Эдди, неудачника, отбрасывающего на меня тень своего невезения. Мне хотелось только одного – срочно избавиться от его внимания.
- Эдди… - начала я, пытаясь придумать причину настолько весомую, чтоб ее надолго хватило. – Ты хороший парень, но… лучше нам не встречаться.
- Почему? – он резко подался вперед, будто от безысходности, отчаяния желая схватить меня и удержать рядом. Кружка отъехала и врезалась в тарелку с арахисом, громко звякнув. К нам повернулась добрая половина посетителей. Нужно было срочно это прекращать.
- Твоя мать против. Ты же помнишь?
Эдди изменился в лице – недоумение на его лице сменилось каким-то отупением. Словно он вживую увидел перед собой Аманду в ее строгом черном платье, с плотно сжатыми губами – вечно холодную и осуждающую, возомнившую себя глазом Бога на грешной земле.
- Моя мать? – чуть слышно повторил он. А я поняла, что ударила в нужное место – то есть, в самое гнилое.
- Ну да. Мисс Аманда. Она запрещала нам общаться.
- Мы взрослые, - наконец, очнулся он. – Я больше не боюсь матери.
Я едва сдержала улыбку, отвечать следовало на полном серьезе:
- Ну а я боюсь. Она такая строгая. Не хочу, чтоб поливала меня грязью на каждом углу за одно несчастное свидание с тобой.
Он хотел что-то возразить, но я не стала слушать. Сославшись на работу, я ушла из-за бара в зал и принялась убирать со столов. Когда я в следующий раз посмотрела на тот край стойки, где сидел Эдди, я увидела, что там никого нет.
Задняя дверь вела из подсобки к мусорным бакам, бочкам для дождевой воды, которой мисс Дельфина поливала клумбы, и облезлой деревянной скамье, на которой мне было позволено устраивать перекуры. Солнце клонилось к закату.
Я присела и достала сигарету из кармана фартука. Вот-вот закончится рабочий день, я закрою кафе, пойду домой, где мисс Дельфина уже приготовила, наверное, жаркое, как обычно по воскресеньям. Я буквально почувствовала его запах и даже прикрыла глаза, забыв закурить. Потом мы будем пить кофе на крыльце, и она расскажет мне сплетни, которых набралась за день, а я расскажу, что произошло в кафе. Вместе посмеемся над детской любовью Эдди Вудолла. На запах кофе придет соседка – миссис Доннован, и они с Дельфиной примутся играть в вист, а я поднимусь в свою комнату, где из окна, прикрывшись книгой, буду наблюдать за домом соседа - он сюда недавно переехал. Майк, кажется. Я сразу на него глаз положила, да и он ко мне неравнодушен - вот-вот позовет на свидание!
Но ничего из этого не случилось. Ни в тот день, ни во все последующие. Больше никогда в жизни я не увидела ни Майка, ни миссис Доннован, ни Дельфину. Все кончилось, когда мой рот и нос зажали влажной тряпкой, пропитанной мерзкой, резко-пахнущей дрянью, от которой меня тут же повело. Последнее, что я почувствовала – как на голову надели холщевый мешок, скрывший от меня солнце на долгие-долгие месяцы…
***
- Эдди! Ну-ка сейчас же иди сюда ты, придурок!
Я что было силы заколотила тяжелой ржавой цепью – такой заматывают створки амбарных ворот, а концы скрепляют здоровенным замком. В моем случае одна скоба обхватывала запястье, другая – чугунную спинку кровати. Кровать – старинная, широкая, покрытая застиранной простыней, - стояла посреди пустой и пыльной комнаты. По диагонали от меня, за грязной шторой, скрывалось окно, но дотянуться и выглянуть я не могла, как бы ни старалась – цепь не пускала.
Вот уже несколько часов – два? пять? – я сидела в этой комнате, пытаясь докричаться до психа, который приволок меня сюда с заднего двора закусочной. Я не помню, как здесь оказалось. Когда очнулась – то уже лежала лицом вниз на этой вонючей кровати, прикованная цепью к спинке у изголовья. С трудом подняв затекшую шею, я увидела Эдди – он стоял рядом и смотрел на меня тусклыми глазами, похожими на грязный лед над рекой, каким он становится ближе к весне.
Виски нещадно ломило, я попыталась встать, и руку, охваченную железной скобой, резко вывернуло, от чего я рухнула обратно на покрывало.
- Эдди, что я здесь делаю? Что ты натворил? – пробормотала я заплетающимся языком.
- Мы вместе, Бэкки. И моя мать об этом не узнает, не бойся, - ответил он бесцветным голосом.
- С ума сошел? Немедленно отцепи меня! Ты представляешь, что тебе за это будет? Это же преступление – похищение человека!
- Не бойся, - повторил он тем же голосом, словно внутри него включилась магнитофонная запись. – Никто не узнает.
И ушел. Я услышала, как повернулся ключ в замочной скважине, и по ту сторону заскрипели половицы.
Сначала я угрожала. Когда вечером он принес тарелку с едой на жестяном подносе, я выбила ее ногой из его рук и заорала, что засажу его до конца дней, что он совсем сбрендил и вообще, конченый психопат.
Наутро я убеждала, что все поняла и уверена – нам суждено быть вместе, и никто, даже его мать, не сможет нас разлучить. Да-да, мы будем парой, как он и мечтал всю жизнь, пусть только отпустит меня, и я подарю ему столько свиданий, сколько его душе будет угодно!
К вечеру я умоляла. Я плакала, что рука затекла, мне больно и страшно, и если он не отпустит меня, я умру. Да-да, я умру, а чтоб это случилось поскорее, я объявляю голодовку. В подтверждение я снова опрокинула поднос. Разве он хочет, чтоб я умерла?
Следующий день я молчала, изображая умирающую. К вечеру взяла тарелку с едой и сказала: «Спасибо». Жуя вареные овощи и не чувствуя вкуса, я попыталась достучаться до его разума.
- Эдди, ну я не хочу быть с тобой, понимаешь? Ты очень хороший, и мне жаль, если я тебя когда-то обижала. Я вижу, какой ты ранимый. Но приковав меня к этой чертовой кровати, ты ничего не сможешь изменить, понимаешь? Я не полюблю тебя, Эдди! Слышишь меня, гребаный ты псих?! Я тебя ненавижу, ублюдок!
В него полетела тарелка. Лениво отклонившись, он ответил:
- Мы вместе, Бэкки. Ты скоро привыкнешь. Не бойся, никто не узнает.
Что я чувствовала, лежа в темноте посреди этой пустой комнаты? Я не помню. Наверное, страх. А еще злость. Но в большей мере – я не чувствовала реальности. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Что сейчас я проснусь в своей комнате, в доме Дельфины и пойму, что все произошедшее – просто дурной сон.
«Он одумается, - убеждала я себя. – Это какое-то временное помешательство. Может, полнолуние? Вроде, психопаты – или шизофреники? – реагируют на луну. Он очнется и отпустит меня. Это же Вонючка-Эдди, совершенно безобидный и тихий парень, мы учились с ним в младших классах. Я даже заявлять не буду. Мы вместе посмеемся над этой глупой ситуацией и все».
Потом врачи в клинике объяснили мне, что такое «стокгольмский синдром».
На третий день по коридору послышались шаги – резкие, уверенные, быстрые – другие. Не Эдди. Я подскочила на своем тюремном ложе: наконец-то! Ну естественно, меня ищут: Дельфина не могла не забить тревогу, да и к маме я должна была приехать еще вчера. Меня ищут, и – слава Богу! – нашли!
Дверь открылась.
На пороге стояла фигура в черном платье, на правой стороне которого сияло белое пятно – эмалированная брошь в виде цветка. Некогда статная фигура теперь слегка оплыла, пояс платья врезался в тело, перетягивая его, как кусок копченой ветчины. Я сразу же узнала и фигуру, и платье и жесткие выбеленные пряди, никак не желающие держаться в тугом пучке на затылке.
- О, слава Богу, мисс Аманда! – закричала я, сползая с кровати и подбежав к ней настолько близко, насколько позволила цепь. – Только посмотрите, что ваш сын со мной сделал! Только посмотрите! Он с катушек слетел! Я хочу домой, немедленно, прямо сейчас!
Она молча разглядывала меня, не сделав и шага – по-прежнему оставаясь в дверном проеме. Переведя взгляд с цепи на кровать, потом на отхожее ведро под ней, потом снова на меня, и, напоследок, на окно, она на секунду закрыла глаза.
- Ну что же вы стоите? Вы освободите меня? Прошу вас, я никому не скажу, обещаю! Мисс Аманда! Моя мама там с ума сходит… Прошу вас…
Она выглядела раздосадованной. Как будто увидела, что в ее цветник залез опоссум и роет там норы. Паразит, доставляющий неудобства.
- Мама! – голос Эдди, прозвучавший откуда-то из-за спины миссис Вудолл, казался ужасно испуганным. Аманда, бросив на меня полный злобы взгляд, резко развернулась и закрыла дверь. Минуту спустя в замочной скважине повернулся ключ.
Эдди пришел к вечеру. Я сразу заметила, что он был куда бледнее обычного, а движения его стали суетливыми и нервными. Он пнул грязную тарелку, попавшуюся ему под ноги, измерил комнату мелкими шагами, и, наконец, остановился передо мной.
- Мама узнала, - голос его дрожал. – Она разозлилась.
Я ответила спокойно и тихо, взвешивая каждое слово:
- Ну что поделать, Эдди. Раз она против, мы не можем больше…
- Нет! – вскрикнул он так отчаянно, словно его лишают жизни. – Нет! Нет!
Трясущейся рукой он вытащил из кармана темно-зеленую бутылку и открутил крышку. Послышался уже знакомый мне резковатый запах. Тот самый, который вырубил меня на заднем дворе закусочной.
- Что ты задумал? – я попыталась увернуться, когда он пошел на меня, на ходу опрокидывая горлышко в носовой платок, сложенный в несколько слоев.
- Я спрячу тебя. Не бойся, она тебя больше не найдет. Никто не найдет. Никто не узнает.
***
- Открой глаза, милая. Вот так.
Я вновь почувствовала тупую боль в висках. Вроде, глаза открылись, но все еще ничего не видят. Кто-то легонько хлопал мне по щеке.
- Мама? – спросила я почему-то.
- К сожалению, нет, милая.
Когда боль немного отступила, я поняла, что лежу в помещении, погруженном в темноту, чернее которой никогда не видела. Спустя пару секунд, я разглядела очертания крутой лестницы и низкий потолок. Запах подземелья и прели – все ясно, подвал. Голос, говоривший со мной, принадлежал полноватой женщине с пышной, но растрепавшейся прической. Когда глаза окончательно привыкли к темноте, я узнала ее.
- Миссис Маккензи? Что вы здесь делаете?
Я попыталась устроиться поудобнее, и на руке звякнула цепь, длинной змеей уходящая куда-то в черный мрак.
- Он приволок меня сюда, - ответила несчастная владелица цветочного магазина. – Зашел в лавку и ткнул носом в какой-то вонючий платок. Дальше не помню. Очнулась уже здесь, рядом с тобой. Ребекка, милая, он что, чокнутый?
- Почему меня не хватились? – мне было не до обсуждений проблем Эдди. Все это переставало казаться сном. Надежды, что он одумается и отпустит меня, тоже становилось все меньше.
- Все решили, что ты снова сбежала. В Лос-Анджелес или Нью-Йорк, – ответила миссис Маккензи. – Ты не пришла с работы, Дельфина поехала в кафе. Оно оказалось закрытым, а на стойке записка, мол, не ищите меня.
Я застонала в отчаянии. Сумасшедший Эдди? А по-моему, он очень даже умен.
- Вы не прикованы? – я начала лихорадочно соображать. – Осмотрели подвал? Ну так осмотрите! Вдруг есть какое-то окно или еще одна дверь. А та, к которой ведет лестница – может, ее получится выбить?
- Нет, я уже пыталась – это все равно, что стучать кулаками в кирпичную стену! – голос миссис Маккензи затрепетал.
- Ребекка, что он с нами сделает?
Ответить я не успела. Загрохотали засовы и замки, секунду спустя дверь, в которую упиралась вершина лестницы, открылась. Щелчок – и над проемом загорелась тусклая лампочка, окруженная решеткой. Эдди медленно спустился, неловко перебирая высокие ступени.
Пройдя вглубь, к углу, куда мы с миссис Маккензи забились, прижавшись друг к другу, он остановился и посмотрел на меня долгим, полным ожидания взглядом, каким смотрят на море или на полнолуние. Желания кричать, как я его ненавижу, не осталось. Я почувствовала, как по ногам потекла горячая жидкость.
Эдди, словно очнувшись, перевел взгляд на мою сокамерницу и швырнул в нее какое-то тряпье.
- Надеть платье.
Несчастная женщина отползла от темного кома, как от гадюки. И дрожащим голосом ответила:
- Нет…
Эдди нагнулся, поднял кусок черной ткани и снова кинул ей на колени.
- Надеть платье.
- Делайте, что он говорит! – хотела сказать я, но голос изменил мне, слова превратились в сипящий звук.
Трясущимися руками миссис Маккензи расстегнула собственную блузку. Пуговица за пуговицей выскальзывали из непослушных пальцев. Эдди равнодушно ждал. Мне казалось, рядом с ним стояло время, занеся над нами косу. И захотелось крикнуть: да скорее же, дура ты старая, не то он нас прибьет!
Она натянула платье, едва оставаясь в сознании. Мы обе понимали, что происходит что-то ужасное и непоправимое. Эдди поднял ее и прислонил к стене, потому что ноги женщины подкашивались. Из нагрудного кармана куртки – в таких ходят все местные фермеры – он достал какой-то небольшой белый предмет. До меня донесся сладкий запах. «Так пахнет смерть» - почему-то всплыл образ лилий, падающих на гроб. И я разглядела, что предмет в руках Эдди – головка лилии, и брошь в виде этого цветка носит на правой стороне мисс Аманда. И тут я начала понимать.
Эдди между тем приколол цветок на платье, проткнув иголкой один из нежных лепестков. И замер, любуясь тем, что получилось. Миссис Маккензи стояла перед ним, не смея дышать.
- Вот видишь, мама, - сказал он ей. – Бэкки все-таки осталась со мной. А ты не верила.
- Эдди… - плача, начала было несчастная цветочница. – Я не твоя…
- Молчите! – прошипела я. – Соглашайтесь со всем. Уговорите его…
Эдди ничего не слышал. Он смотрел на полноватую женщину в черном платье со растрепанными светлыми волосами. А ведь она и впрямь немного напоминает Аманду.
- Ты больше не помешаешь нам, мама. Я тебя не боюсь. И мы с Бэкки будем вместе. Даже если ты против.
Маккензи не могла вымолвить ни слова, скуля и захлебываясь слезами.
Эдди отошел в сторону – в соседнем углу стояла обшарпанная тумбочка, над которой возвышалась странная конструкция. Неужели, патефон?
- Я поставлю тебе песню, которую ты так любишь. Ты всегда говорила, что под нее тебе перестает груститься.
Конструкция кряхтела, скрипела, и, наконец, запела. «На цыпочках… по тюльпанам». А Эдди наклонился, подняв что-то тяжелое, что лязгнуло, проехав по бетонному полу. Молот для забоя скота. Таким фермеры раскраивают черепа быков и свиней.
Я закричала, а может, это кричала миссис Маккензи, но крик был истошный, пластинка хрипела и все скулила про тюльпаны и цыпочки. Лязгающее движение молота по полу прекратилось, но я не видела ничего, я давно уже зажмурила глаза. Крик заглушил все – и песню, и рыдания миссис Маккензи, и свист металлического набалдашника в воздухе, и глухой треск.
А потом все стихло. И я услышала голос Эдди:
- Теперь она не помешает нам быть вместе, Бэкки.
Продолжение следует...
Автор Любовь Минеева
Устроившись на пассажирском сиденье ее машины, следовавшей за странной женщиной в черном, Дилан ощутил приятный холодок внутри и понял: приключения нашли, наконец-то, его задницу. Он вспомнил, что подобное чувство возникало у него год назад, когда они с другом удирали по проселочным дорогам на угнанной тачке от толпы пьяных байкеров.
Год для молодости – это целая вечность. Подумав об этом, Дилан решил держаться к Шэннон поближе.
- Она едет на кладбище, - заявил он.
Шэннон, нервничая, что машин на дороге все меньше и меньше, и прятаться от «форда» уже не за кем, с надеждой спросила:
- Ты уверен?
- Уверен. Через сотню метров пойдет грунтовка, ведущая прямиком к лесопилке. Не туда же она направляется с букетом цветов? Можешь притормозить, мы ее не потеряем.
Оставив машину на обочине, они вышли на дорогу. Дилан махнул рукой вперед:
- Вон кладбище. Видишь ограду? Ворота чуть дальше, отсюда не видно. Мы зайдем с северной стороны, там забор повален. Быстрее!
Шэннон доверила ему свою руку, и они бросились через дорогу, сквозь деревья. Забор и правда был щербат - в невысоком кирпичном ограждении там и сям зияли бреши, делая его похожим на расческу с выломанными зубьями. Через один из таких провалов Дилан помог перебраться своей новой знакомой.
Кладбище в Пайнвуде было единственным, а потому очень старым. Заброшенные могилы, за которыми давно некому было ухаживать, соседствовали со свежевысеченными шикарными памятниками. Кустарники и деревья, посаженные чьими-то заботливыми руками лет сто назад, вымахали и разрослись.
Продираясь сквозь кусты дикой вишни и заросли кизила, Шэннон жалобно шепнула:
- Ненавижу кладбища! А это так вообще какой-то заповедник!
- А мне тут нравится, - ответил Дилан. – Тихо, спокойно, никаких пьяных придурков и полиции. Я сюда иногда прихожу с приятелем выкурить… сигаретку.
- Лучше молчи, не хочу об этом знать! И мой гражданский долг предупредить тебя, что даже самые безобидные …
Высказаться Шэннон не успела, уткнувшись носом в джинсовую спину Дилана. Он тут же пригнулся и утянул девушку вниз. Осторожно выглянув из-за его плеча, Шэннон увидела объект их внимания – женщина как раз склонилась над надгробием, укладывая на черную плиту скромный букетик. Долго поправляла цветы, будто о чем-то задумавшись, провела ладонью по камню, постояла, чуть склонив голову, и направилась к воротам. Ее пребывание у неизвестной могилы заняло не больше десяти минут.
- Ты знаешь, кто там похоронен? – вопрос прозвучал прямо в ухо. Дилан вздрогнул и едва заметно покраснел.
- Нет. Сейчас посмотрим.
Как только женщина в черном скрылась из виду, новоявленные следопыты вынырнули из травы и пошли к могиле.
Легкий ветер, поднявшийся к закату, разметал мелкие цветы по надгробной плите. Над плитой стоял квадратный камень из серого мрамора.
- «Альберт Барлоу-Эдисон», - прочитала Шэннон. – Он умер в прошлом году…
- А, Берт Барлоу, - отозвался Дилан. – Да, он погиб в аварии, в Атланте, месяца через три после смерти своей матери, - указал он на черное надгробие позади серого камня. Проследив за его жестом, Шэннон взглянула на тисненую золотом надпись и не поверила своим глазам.
- Что?! Белинда Барлоу-Эдисон? – Шэннон не верила своим глазам. – Та самая мадам Белинда? Хозяйка пансиона?
Дилан кивнул.
- Она мертва… Но письмо?! И Марджери говорила… О, Господи!
Дилан в недоумении переводил взгляд с могилы на схватившуюся за голову Шэннон. Внезапно она вспомнила:
- Тэйлор сказала мне тогда, в номере…. Нет никакой мадам Белинды… А потом позвонила Лекси, и она не успела дорассказать. Вот черт!
- Ты мне объяснишь, что происходит? – не выдержал Дилан.
- Меня все время пытались убедить, что мадам Белинда жива! Марджери заявила, что она в отъезде и скоро вернется. В своем письме полковник Хэмптон писал о ней, как будто они ВСЕ ЕЩЕ друзья… Его экономка сказала, что письмо странное! Вот что ее удивило – что о мадам там написано КАК О ЖИВОЙ!
- Кому это нужно?
- Хороший вопрос. Господи, как же я хочу развязать язык Марджери!
- Это та страшная управляющая?
- Да. Ты ее знаешь? Она из местных?
- Никогда о ней не слышал. После смерти мадам пансион почти год стоял закрытым. Потом появилась ты со своей подругой, я только тогда узнал, что он снова работает. А мальчишка-разносчик из супермаркета сказал, что привозил туда продукты, мол, там всем командует какая-то незнакомая важная леди.
- Мы должны узнать, кому сейчас принадлежит пансион.
- Барлоу владеют им больше ста лет, пансион фактически самое старое здание в городе. После смерти мадам он, наверное, перешел к ее сыну, - Дилан кивнул на плиту под букетом у их ног.
- Но он тоже умер. Кто унаследовал пансион? Может, эта женщина в черном – дочь мадам?
- Не было у нее дочерей. Только Берт.
- Жена? Возлюбленная? Почему-то же она положила букет на его могилу!
- Не знаю. Вообще его смутно помню. Я был в классе четвертом, когда он школу закончил и уехал в колледж в Атланту. Сюда вообще, по-моему, не приезжал. Месяца через три, как умерла мадам, он погиб. Автомобильная авария.
- Надо выяснить, кому принадлежит пансион, - повторила Шэннон. – Как это сделать? В управлении городским хозяйством должны быть записи. Или в архиве…
- Я попробую что-нибудь нарыть!
- Хорошо. Тут где-нибудь есть интернет? Может, найдем что-нибудь в сети. Заодно и Марджери пробили бы.
- В кафе есть вайфай. Поехали!
***
В пансион Шэннон вернулась поздним вечером. Совместные поиски ни к чему не привели. Сайт городской администрации не вывешивал реестров недвижимости. После долгих разборов перекрестных ссылок выяснилось, что нужно делать запрос, ответ на который займет неизвестно сколько времени. На официальном сайте мотеля «Уайт Лилис Гроус» владелицей значилась Белинда Барлоу, и последняя статья (о семейных скидках) была опубликована больше года назад. На поиск по имени Марджери Розенфилд не вышло ни одной ссылки. Но Дилан был полон энтузиазма и заявил, что выяснит все возможное. Они условились, что если он увидит вновь женщину в черном, то снова проследит за ней и даст знать Шэннон. Для этих целей они обменялись номерами.
«Да и вообще премило поужинали» - думала Шэннон, улыбаясь.
В последних лучах закатного солнца, едва пробивающихся сквозь горизонт, дом выглядел мрачно и величественно. Шэннон даже замерла, стоя у машины. Сейчас, в наступающей со всех сторон темноте, он показался ей по-настоящему искренним. Дневной свет смягчает страхи и сомнения, но темнота показывает любую суть обнаженной. Ночью нет места радужным иллюзиям и мечтам, когда ты остаешься один на один со своей жизнью, ошибками, прошлым, одиночеством – нужное подчеркнуть. Вот и сейчас, выйдя из машины, Шэннон поняла вдруг, что этот бармен, Дилан Эванс, разделил на короткий вечер тяжесть ее чемодана с проблемами, но перед лицом дома и ночи она остается одна. Пансион приоткрыл свое истинное лицо – он казался не пугающим, не таинственным, не [мрачным], а затаившимся. Готовым к схватке.
И тут она поняла, что внедорожника, принадлежащего Тэйлор, нет на стоянке.
«Она испугалась того, что произошло в подвале, и бросила меня!» - было первой мыслью. Шэннон словно вросла в землю. Ей тут же захотелось сесть обратно в машину, поехать в город, найти Дилана и уговорить его пожить в пансионе вместе с ней. Она больше не в состоянии справляться со всем этим одна.
«Ладно, сначала выясним, где мисс Эмери», - подумала она. Глубоко вдохнула, словно вместе с воздухом в легкие поступал не только кислород, но и силы, и пошла к дому. Хруст гравия разорвал тишину вокруг, и дом словно насторожился.
В холле горели настенные бра, что создавало приятное ощущение уюта и тепла. Марджери стояла на своем месте за стойкой, словно часовой.
- А, вот и вы, мисс Галлахэр! – воскликнула она вместо приветствия. – Ну слава Богу! А я уже начала переживать. Время к одиннадцати…
- Где Тэйлор? – Шэннон было не до лицемерных излияний.
- Мисс Эмери уехала не так давно. Не знаю, куда.
- Но она вернется? – голос девушки стал заметно тоньше и был готов прорваться в трагический шепот. Марджери удовлетворенно хмыкнула.
«Она как этот мерзкий клоун у Кинга, Пеннивайз, питается моим страхом!» - возмущенно подумала девушка и внутренне содрогнулась, представив Мардж с накладным носом, в рыжем парике и со связкой воздушных шариков. Этакое смеющееся зло. Картина получилась жуткой.
- Разумеется, вернется. Сказала, что скоро будет. Хотя нет, она ничего не сказала, но это подразумевалось.
В этот момент из гостиной, где по утрам пили кофе, вышла Кэтрин. Шэннон подумала, что сегодня она выглядит гораздо свежее, чем вчера. Может, ее сделка завершилась успехом?
- Добрый вечер, Шэннон, - улыбаясь, сказала она. Та в ответ кивнула, здороваясь. – Хотела вас поблагодарить за то, что просидели со мной всю ночь. Вашим заботами – вас и мисс Эмери – я чувствую себя очень хорошо.
- Как ваша сделка? – полюбопытствовала Шэннон. Может, Кэтрин скоро уедет отсюда. От такой мысли стало неуютно, точно в этом было что-то неправильное.
Мисс Калверт мгновение недоумевала.
- Моя сделка?... Она еще не до конца согласована. Думаю, завтра – послезавтра все разрешится.
Они вместе поднялись наверх, и сдержанно распрощались до утра:
- Доброй ночи, – сказала Шэннон.
- И вам. Надеюсь, мисс Эмери не задержится допоздна.
- С ней все будет в порядке, - ответила Шэннон и тут же захотела себя стукнуть: фраза прозвучала слишком поспешно и раздраженно. Но злилась девушка не на Кэтрин, а на собственное беспокойство.
- Конечно, с ней все будет в порядке! – бормотала она уже в номере, стаскивая покрывало с постели. – Черт побери, Бог не может допустить, чтоб еще и она испарилась!
Подумав, что упоминание Бога и черта в одном предложении не лучшая молитва, Шэннон забралась под одеяло, не снимая футболки и джинсов. Неизвестно, что может случиться в этом настороженном доме. Вдруг придется вскакивать и мчаться куда-то, сломя голову.
- Шэннон, проснись!
Девушка открыла глаза, пытаясь закрыться рукой от света ночника. В луче фонаря, бьющем прямо в лицо, она разглядела Тэйлор. Сон тут же улетучился.
- Мисс Эмери? Где вы были? Что случилось?
- Вставайте, нам нужно идти. О, вы уже одеты? Как предусмотрительно! Кэтрин, дорогуша, не подержите бутылку?
Послышалось звяканье стекла, голос Кэтрин что-то пробормотал в ответ. Шэннон выбралась из кровати, мечтая ополоснуть лицо прохладной водой. Но в планы мисс Эмери не входило даже малейшее промедление.
- Идем вниз как можно тише! – скомандовала она и выключила фонарь, подойдя к двери. В коридоре наощупь они направились к лестнице. Тэйлор, возглавлявшая маленький отряд, каждый шаг оглядывалась и жестом призывала к бесшумности. Шэннон распирало любопытство и, спускаясь, она уже открыла рот, чтобы прошептать Кэтрин, которая шла второй, сакраментальное: «Что происходит?». Но мисс Эмери в этот момент в очередной раз обернулась и прижала палец к губам. Они ступили в холл, увязший в темноте. Прошмыгнув мимо ресепшена, точно мышки, они повернули в гостиную. Эта ночная эскапада напомнила Шэннон, как они в детстве с девчонками в летнем лагере сбегали на ночной пикник. И похоже, не ей одной было странно – жутковато, но весело – потому что Кэтрин выдала нервный смешок, наткнувшись на столик.
На веранде ждала уличная прохлада и звуки леса. В глубине чащи угукали совы, тиканье цикад слышалось со всех сторон. Спустившись в сад и пройдя сквозь густой аромат маттиолы, мисс Эмери, Кэтрин и Шэннон вступили в лес. Когда Тэйлор и здесь не остановилась, Шэннон, наконец, решила подать голос:
- Мисс Эмери! Погодите хоть минутку! Куда мы идем?
Та повернулась, не сбавляя шага:
- Подальше от пансиона! Не волнуйтесь, мы скоро вернемся. Просто хочу быть уверенной, что нас никто не будет видеть и слышать, когда я расскажу вам кое-что. Вперед!
- А мы точно не заблудимся? – пробормотала Кэтрин.
- Мы идем по тропе, я ее сегодня специально изучила! Еще чуть-чуть – и болото!
- Болото?! – в один голос повторили остальные и тут же встали, как вкопанные, боясь сделать следующий шаг в топь. Тэйлор пришлось вернуться и потащить их обеих за руки.
Вскоре они свернули с тропы за густой куст терновника, и мисс Эмери снова дала знак молчать и прислушалась. Лесу было все равно. Он продолжал жить своей ночной жизнью: тихо шелестеть ветвями, ронять сосновые иголки, гудеть совиным голосом и ловить макушкой черные облака.
- Кажется, все тихо, - резюмировала Тэйлор и принялась продираться сквозь заросли, треща ветками, точно медведь в малиннике. «Надеюсь, тут не водится медведей!» – подумала Шэннон, ломясь следом. Тем временем их предводительница, выбравшись из кустов, уселась на поваленное дерево.
- Ну что, девушки, отметим ночную вылазку? Откупоривайте виски, дорогая! Он, конечно, дешевый, но другого нет. Я украла бутылку на кухне у нашей милой Мардж. У нее там их целый батальон, навряд ли заметит. А, впрочем, какая разница? Она ведь водит нас за нос, да, мисс Галлахер? Почему бы и нам не ответить хоть такой-то малостью?
Резкий запах алкоголя смешался с прелью и тяжелым ароматом ночных цветов.
Из карманов куртки мисс Эмери вытащила две чайные чашки, прихваченные, видимо, по дороге через гостиную.
- Я не пью, - сказала Шэннон. Тэйлор ответила с усмешкой:
- Как знаете. Но не будьте так уверены. Сегодня ночью без виски никак.
- Может, наконец, расскажете?
Тэйлор наполнила чашку и отдала Кэтрин. Сама сделала глоток прямо из горлышка.
- Два дня назад каждая из нас по той или иной причине оказалась в этом пансионе. Я приехала за материалом для книги. Шэннон – вести исследование. Вы, Кэтрин – заключать сделку. Казалось бы, ничего особенного или странного. Но с каждой тут же начали происходить невероятные, ужасные вещи: Шэннон потеряла подругу. Кэтрин столкнули в подвал. Меня пытаются напугать, - она снова глотнула из бутылки и поморщилась. Вытерев рот ладонью, продолжила:
- Мы с Шэннон – не сговариваясь, и движимые каждая своей целью – выяснили, что в нашем приезде не было ничего случайного. Пытаясь узнать хоть что-то про хозяйку пансиона, я откопала любопытную вещь: наша дорогая мадам Белинда, которая, по словам Марджери, в отъезде, уже год как мертва. Шэннон, в надежде найти свою подругу, обыскала дом и поняла, что это никакой не пансион! Тут нет и не будет постояльцев, кроме нас! Я сама лично слышала, как Марджери отказала клиентке в номере, заявив мол, свободных номеров нет. Зачем? – она окинула взглядом слушающих ее женщин, но ответа у тех не было. Пришлось отвечать самой:
- Да затем, что кому-то нужно держать нас тут вместе. Но что нас троих может связывать? Студентку из Атланты, бизнес-леди из Трэнтона, и меня – писательницу? Мы никогда раньше не встречались. Но, когда я увидела вас, Кэтрин, в первый день, в гостиной за завтраком, ваше лицо показалось мне знакомым. Теперь я вспомнила, что видела его в газете. Нечеткая, отвратительного качества фотография, переснятая из школьного альбома. Лицо, которое полиция, правозащитники и психотерапевты тщательно скрывали от журналистов и всех любопытствующих. Та фотография, добытая каким-то везунчиком, крапающим статьи криминальной хроники, облетела всю страну. Я вырезала ее и повесила над столом. Вы были мне очень близки, ведь я писала о вас книгу. О вас и вашем мучителе. Который наряжал своих жертв в черные платья с приколотой живой лилией. Пейте, Шэннон! Я расскажу вам одну историю.
- Не надо! – сдавленным голосом сказала Кэтрин. – Не надо… Я сама ее расскажу.
ГЛАВА 8. РЕБЕККА
Здравствуйте, меня зовут Ребекка Фолкнер, и лучшее, что я умею делать в жизни – так это разочаровывать собой себя и всех окружающих.
В момент появления на свет я разочаровала врачей, родившись девочкой. В момент, когда взяла карандаш в левую руку вместо правой и криво написала первую букву – учительницу младших классов. В тот день, когда фальшиво сыграла гамму – мисс Делатур, наставницу по фортепиано. Я разочаровывала матерей своих одноклассниц, когда, приходя на день рождения их дочек, дралась с Рози Блекуотер, потому что та дразнила меня пугалом. Мадам Соколову – на занятиях по балету своими неуклюжими па. Молочника – неулыбчивостью, соседку по парте – кислым яблоком, парней в старших классах – отказами в свидании.
Только теперь я понимаю, что единственный человек, которого я действительно разочаровывала – это моя мать. Она убедила всех врачей и сестер в больнице, что у нее родится мальчик и только мальчик. Она заявила учительнице, что ее дочь – будущий гений, и уже умеет писать. Она привела меня на уроки по фортепиано и балету – ведь именно этим может заниматься настоящая леди, не уронив достоинства. Она неустанно твердила всем вокруг, какая я вежливая и манерная, воспитанная и эрудированная.
Проблема в том, что я такой не была. И всякий раз, убеждаясь в моих неудачах, мать говорила: «Ты разочаровала меня, Ребекка. Как же я от этого устала».
Однажды меня, в виде наказания за очередные синяки противной Рози Блекуотер, заставили участвовать в конкурсе стихов. И дали самое длинное в мире стихотворение – «Если…» Киплинга. На удивление, я выучила его очень быстро. И на конкурсе заняла второе место. Мне понравилось стоять на сцене, немного возвышаясь над всеми, понравилось видеть глаза зрителей, в которых читалось нетерпение. В тот момент я впервые оправдала чьи-то ожидания. Но мать сказала лишь три слова, взглянув на мою грамоту: «Почему не первое?».
Когда я заикнулась, что хотела бы ходить в школьный театральный кружок дважды в неделю после уроков, мать схватилась одной рукой за голову, а другой – за сердце:
- Что? Театральный кружок? Хочешь лицедействовать на подмостках? Лучше это время уделить занятиям музыке.
Окончив старшую школу, я сбежала из городка – подальше от оценивающего ока добрых соседей, насмешек одноклассников и матери, которая от меня устала. Я залезла в ее тайник, забрала всю наличность и уехала – перерезав страну поперек, в Лос-Анджелес, разумеется - город, где сбываются все мечты. Все, кроме моей.
Это были самые безумные четыре года в моей жизни. Время вокзальных ночевок, бегства от отчаяния, голодных дней и бесконечных унижений. Каких только отказов я не слышала от агентов! Слишком смазливая. Слишком некрасивая. Слишком взрослая. Слишком молодая. Слишком худая. Мне удалось получить пару ролей – в рекламе сигарет, зрительницы, задающей один вопрос в дневном ток-шоу на канале «Lifetime». Но в остальном – только шаталась по прослушиваниям, по агентствам и киностудиям, да торчала в аптеке Буллока – месте, где изо дня в день собирались такие же неудачники, как и я.
Сейчас я горько смеюсь, вспоминая это время, и думаю, что это самые счастливые четыре года в моей жизни. Сидя там, в аптеке Буллока, и держа в руке бумажный стаканчик с порошковым чаем из автомата, я была в своей шкуре и в своей тарелке. Вокруг были люди, которые принимали меня, как равную, такую же, как и они сами. Мы жаловались на подлых агентов, делились сплетнями из Голливуда, советовались, как лучше пройти пробы.
Но долго это длиться не могло. Деньги закончились, не хватало ни на чай из автомата, ни на комнату над аптекой, ни на что.
В тот день, когда я вернулась, стояла страшная жара. Я помню, как вошла во двор родного дома, как калитка сухо стукнула мне вслед. Мать копалась в своем цветнике, спрятавшись от солнца под огромной соломенной шляпой. Знаете, как она меня встретила? Молчанием. Она подняла голову на звук шуршащего гравия. Посмотрела на меня тяжелым взглядом, а я увидела, как она постарела. Впервые я ощутила чувство вины, мне захотелось подойти близко и обнять ее, попросить прощения, объяснить, почему я это сделала, сбежала, бросила. Но, посмотрев на меня, как на крест, который ей вновь придется тащить на плечах, она снова присела у клумбы. А я ушла прочь.
Я снова уехала, но на этот раз не в Лос-Анджелес, а в соседний городок, и не с мечтой стать актрисой, а с полупустым чемоданом и без единого цента в кармане. Меня приютила старая приятельница отца – миссис Дельфина. Чуть полноватая, веселая женщина с вечно всклокоченными белыми волосами, с которыми не могли справиться ни бигуди, ни щипцы для завивки. Она всегда была добра ко мне, с самого детства. Теперь она держала кафе на окраине городка, как раз на шоссе, что вело в Миддлтаун – мой родной город. Я пошла туда официанткой, радуясь возможности зарабатывать и не жить при этом с матерью. Нет, я навещала ее, разумеется, раз в неделю, в один из своих выходных. Всякий раз она успевала упрекнуть меня в ее разрушенных мечтах и преждевременной старости. Так прошло еще года четыре.
Однажды, ранней осенью, как раз перед вечерним наплывом посетителей, кто-то окликнул меня, назвав так, как никто меня не называл очень давно:
- Бэкки?
Подумав, что мне послышалось, или что это не мне, я продолжила натирать стаканы, не поднимая головы. Но мужской голос повторил громче:
- Бэкки!
Оторвавшись от работы, я взглянула на говорившего – по другую сторону бара, облокотившись о столешницу, стоял полный мужчина с бледным, одутловатым лицом, как будто недавно переживший тяжелую болезнь типа почечной недостаточности. В больших и красных руках он мял нелепое кепи из серого флиса, белесые волосы напоминали разворошенный сноп сена, выгоревшего на солнцепеке. Я всматривалась в его лицо, фигуру и не могла понять, отчего этот человек кажется мне знакомым. Наконец по прозрачным голубым глазам я узнала его.
- Эдди-вонючка? – и тут же осеклась. – Ой, извини. Эдди Вудолл. Как поживаешь?
Его не смутило помянутое мной обзывательство, приклеенное к нему в школе. Он расплылся в широкой улыбке, довольный, как ребенок, которому дали конфету среди буднего дня.
- Да-а, - протянул он, продолжая улыбаться. – Ты здесь!
Я кивнула, вспоминая его несчастную влюбленность, и как я ненавидела его все младшие классы за то, что отравлял мне жизнь своей дурацкой привязанностью. «Это все в прошлом, - подумала я. – Мы повзрослели. Столько времени утекло».
- Да, я теперь здесь, - я вежливо ответила на его улыбку и снова принялась за работу. Он не уходил и ничего не заказывал, продолжая растягивать губы и мять кепку.
- Как… как ты поживаешь? – чуть заикаясь, спросил он, наконец. Я ответила, что хорошо, и задала тот же вопрос. Мне было неловко, что он не уходит, и неловко от молчания между нами.
- Я тоже хорошо. Купил ферму на северной окраине у Теплого ручья.
- О, отличная, должно быть, ферма.
Он счастливо глядел на меня и кивал. А меня вдруг передернуло от мысли, что Эдди – единственный в этом захолустье, кто жаждал моего возвращения. От этой мысли сделалось так зябко, что мне тут же захотелось выставить его вон и запретить подходить ко мне и близко, напомнив, что нам не разрешают видеться. Я перестала улыбаться и, холодно кивнув, сказала:
- Рада была поболтать, Эдди.
В подсобке я долго стояла, прислонившись к стене, и утирала слезы. Я не понимала, почему меня так встревожила мысль о том, что Эдди Вудолл ждал моего возвращения.
Когда я вернулась в зал, Эдди там уже не было. Зато миссис Дельфина засыпала меня вопросами, мол, что от меня хотел этот псих?
- Почему вы так о нем? – удивилась я, возобновляя перетирание посуды.
- А как еще? – невозмутимо ответила она. – Псих и он, и его мамаша. Заставила парня жениться на приличной, по ее мнению, девице, так та и года не продержалась, сбежала куда-то на север, и даже весточки не шлет. Уже лет восемь! Аманда Вудолл – помнишь эту рьяную католичку? – все пытается ее вернуть, говорит, церковь не одобряет разводов, первый брак – он же и единственный перед Господом! Можно подумать, Богу или Папе есть дело до развода Эдди Вудолла! А Аманда и так попадет в ад за свою заносчивость! Как будто она, в отличие от всех, гадит цветочками! Попомни мои слова – мы ее в раю не встретим!
Я рассмеялась над грубоватыми шутками моей хозяйки, но на душе все равно было паршиво. Его торжествующее «Ты здесь!» звучало как «Я нашел тебя!». Так оно и было.
На следующий день он снова появился в кафе, уселся за барную стойку и радостно заказал пива. Я с тоской подумала, что он вознамерился сидеть возле меня всю смену, и придется теперь с ним разговаривать. Решив, что лучше прослыть стервой, чем жертвовать собственным комфортом, я сухо кивнула, подала ему пива и занялась привычной работой, не обращая на него ни малейшего внимания.
Как я и предполагала, он досидел до конца смены, выпив пару стаканов самого крепкого пива. После, улучив момент, когда я, протирая стойку, приблизилась к нему, схватил меня за руку и сказал:
- Бэкки. Ты любишь… поесть?
Я рассмеялась, выдернув руку:
- А что, так заметно?
Он не понял шутки и заметно занервничал, постукивая опустошенной кружкой по столешнице.
- Я… просто хотел предложить поесть… То есть, если ты хочешь, конечно. Гхм! В общем, не хочешь ли ты как-нибудь пообедать вместе со мной?
Он зачем-то пригубил кружку, но, поняв, что ничего из нее не выпьешь, смутился еще больше. А я не могла стянуть с лица насмешливую улыбку. Его попытки пригласить меня на свидание напомнили о школьных днях, о том, как мы выросли, и что теперь плевать, что скажут люди: одноклассники, учителя или даже наши матери. Он землевладелец, разведен, рубашка, вон, шелковая. Но я все равно видела в нем только Вонючку-Эдди, неудачника, отбрасывающего на меня тень своего невезения. Мне хотелось только одного – срочно избавиться от его внимания.
- Эдди… - начала я, пытаясь придумать причину настолько весомую, чтоб ее надолго хватило. – Ты хороший парень, но… лучше нам не встречаться.
- Почему? – он резко подался вперед, будто от безысходности, отчаяния желая схватить меня и удержать рядом. Кружка отъехала и врезалась в тарелку с арахисом, громко звякнув. К нам повернулась добрая половина посетителей. Нужно было срочно это прекращать.
- Твоя мать против. Ты же помнишь?
Эдди изменился в лице – недоумение на его лице сменилось каким-то отупением. Словно он вживую увидел перед собой Аманду в ее строгом черном платье, с плотно сжатыми губами – вечно холодную и осуждающую, возомнившую себя глазом Бога на грешной земле.
- Моя мать? – чуть слышно повторил он. А я поняла, что ударила в нужное место – то есть, в самое гнилое.
- Ну да. Мисс Аманда. Она запрещала нам общаться.
- Мы взрослые, - наконец, очнулся он. – Я больше не боюсь матери.
Я едва сдержала улыбку, отвечать следовало на полном серьезе:
- Ну а я боюсь. Она такая строгая. Не хочу, чтоб поливала меня грязью на каждом углу за одно несчастное свидание с тобой.
Он хотел что-то возразить, но я не стала слушать. Сославшись на работу, я ушла из-за бара в зал и принялась убирать со столов. Когда я в следующий раз посмотрела на тот край стойки, где сидел Эдди, я увидела, что там никого нет.
Задняя дверь вела из подсобки к мусорным бакам, бочкам для дождевой воды, которой мисс Дельфина поливала клумбы, и облезлой деревянной скамье, на которой мне было позволено устраивать перекуры. Солнце клонилось к закату.
Я присела и достала сигарету из кармана фартука. Вот-вот закончится рабочий день, я закрою кафе, пойду домой, где мисс Дельфина уже приготовила, наверное, жаркое, как обычно по воскресеньям. Я буквально почувствовала его запах и даже прикрыла глаза, забыв закурить. Потом мы будем пить кофе на крыльце, и она расскажет мне сплетни, которых набралась за день, а я расскажу, что произошло в кафе. Вместе посмеемся над детской любовью Эдди Вудолла. На запах кофе придет соседка – миссис Доннован, и они с Дельфиной примутся играть в вист, а я поднимусь в свою комнату, где из окна, прикрывшись книгой, буду наблюдать за домом соседа - он сюда недавно переехал. Майк, кажется. Я сразу на него глаз положила, да и он ко мне неравнодушен - вот-вот позовет на свидание!
Но ничего из этого не случилось. Ни в тот день, ни во все последующие. Больше никогда в жизни я не увидела ни Майка, ни миссис Доннован, ни Дельфину. Все кончилось, когда мой рот и нос зажали влажной тряпкой, пропитанной мерзкой, резко-пахнущей дрянью, от которой меня тут же повело. Последнее, что я почувствовала – как на голову надели холщевый мешок, скрывший от меня солнце на долгие-долгие месяцы…
***
- Эдди! Ну-ка сейчас же иди сюда ты, придурок!
Я что было силы заколотила тяжелой ржавой цепью – такой заматывают створки амбарных ворот, а концы скрепляют здоровенным замком. В моем случае одна скоба обхватывала запястье, другая – чугунную спинку кровати. Кровать – старинная, широкая, покрытая застиранной простыней, - стояла посреди пустой и пыльной комнаты. По диагонали от меня, за грязной шторой, скрывалось окно, но дотянуться и выглянуть я не могла, как бы ни старалась – цепь не пускала.
Вот уже несколько часов – два? пять? – я сидела в этой комнате, пытаясь докричаться до психа, который приволок меня сюда с заднего двора закусочной. Я не помню, как здесь оказалось. Когда очнулась – то уже лежала лицом вниз на этой вонючей кровати, прикованная цепью к спинке у изголовья. С трудом подняв затекшую шею, я увидела Эдди – он стоял рядом и смотрел на меня тусклыми глазами, похожими на грязный лед над рекой, каким он становится ближе к весне.
Виски нещадно ломило, я попыталась встать, и руку, охваченную железной скобой, резко вывернуло, от чего я рухнула обратно на покрывало.
- Эдди, что я здесь делаю? Что ты натворил? – пробормотала я заплетающимся языком.
- Мы вместе, Бэкки. И моя мать об этом не узнает, не бойся, - ответил он бесцветным голосом.
- С ума сошел? Немедленно отцепи меня! Ты представляешь, что тебе за это будет? Это же преступление – похищение человека!
- Не бойся, - повторил он тем же голосом, словно внутри него включилась магнитофонная запись. – Никто не узнает.
И ушел. Я услышала, как повернулся ключ в замочной скважине, и по ту сторону заскрипели половицы.
Сначала я угрожала. Когда вечером он принес тарелку с едой на жестяном подносе, я выбила ее ногой из его рук и заорала, что засажу его до конца дней, что он совсем сбрендил и вообще, конченый психопат.
Наутро я убеждала, что все поняла и уверена – нам суждено быть вместе, и никто, даже его мать, не сможет нас разлучить. Да-да, мы будем парой, как он и мечтал всю жизнь, пусть только отпустит меня, и я подарю ему столько свиданий, сколько его душе будет угодно!
К вечеру я умоляла. Я плакала, что рука затекла, мне больно и страшно, и если он не отпустит меня, я умру. Да-да, я умру, а чтоб это случилось поскорее, я объявляю голодовку. В подтверждение я снова опрокинула поднос. Разве он хочет, чтоб я умерла?
Следующий день я молчала, изображая умирающую. К вечеру взяла тарелку с едой и сказала: «Спасибо». Жуя вареные овощи и не чувствуя вкуса, я попыталась достучаться до его разума.
- Эдди, ну я не хочу быть с тобой, понимаешь? Ты очень хороший, и мне жаль, если я тебя когда-то обижала. Я вижу, какой ты ранимый. Но приковав меня к этой чертовой кровати, ты ничего не сможешь изменить, понимаешь? Я не полюблю тебя, Эдди! Слышишь меня, гребаный ты псих?! Я тебя ненавижу, ублюдок!
В него полетела тарелка. Лениво отклонившись, он ответил:
- Мы вместе, Бэкки. Ты скоро привыкнешь. Не бойся, никто не узнает.
Что я чувствовала, лежа в темноте посреди этой пустой комнаты? Я не помню. Наверное, страх. А еще злость. Но в большей мере – я не чувствовала реальности. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Что сейчас я проснусь в своей комнате, в доме Дельфины и пойму, что все произошедшее – просто дурной сон.
«Он одумается, - убеждала я себя. – Это какое-то временное помешательство. Может, полнолуние? Вроде, психопаты – или шизофреники? – реагируют на луну. Он очнется и отпустит меня. Это же Вонючка-Эдди, совершенно безобидный и тихий парень, мы учились с ним в младших классах. Я даже заявлять не буду. Мы вместе посмеемся над этой глупой ситуацией и все».
Потом врачи в клинике объяснили мне, что такое «стокгольмский синдром».
На третий день по коридору послышались шаги – резкие, уверенные, быстрые – другие. Не Эдди. Я подскочила на своем тюремном ложе: наконец-то! Ну естественно, меня ищут: Дельфина не могла не забить тревогу, да и к маме я должна была приехать еще вчера. Меня ищут, и – слава Богу! – нашли!
Дверь открылась.
На пороге стояла фигура в черном платье, на правой стороне которого сияло белое пятно – эмалированная брошь в виде цветка. Некогда статная фигура теперь слегка оплыла, пояс платья врезался в тело, перетягивая его, как кусок копченой ветчины. Я сразу же узнала и фигуру, и платье и жесткие выбеленные пряди, никак не желающие держаться в тугом пучке на затылке.
- О, слава Богу, мисс Аманда! – закричала я, сползая с кровати и подбежав к ней настолько близко, насколько позволила цепь. – Только посмотрите, что ваш сын со мной сделал! Только посмотрите! Он с катушек слетел! Я хочу домой, немедленно, прямо сейчас!
Она молча разглядывала меня, не сделав и шага – по-прежнему оставаясь в дверном проеме. Переведя взгляд с цепи на кровать, потом на отхожее ведро под ней, потом снова на меня, и, напоследок, на окно, она на секунду закрыла глаза.
- Ну что же вы стоите? Вы освободите меня? Прошу вас, я никому не скажу, обещаю! Мисс Аманда! Моя мама там с ума сходит… Прошу вас…
Она выглядела раздосадованной. Как будто увидела, что в ее цветник залез опоссум и роет там норы. Паразит, доставляющий неудобства.
- Мама! – голос Эдди, прозвучавший откуда-то из-за спины миссис Вудолл, казался ужасно испуганным. Аманда, бросив на меня полный злобы взгляд, резко развернулась и закрыла дверь. Минуту спустя в замочной скважине повернулся ключ.
Эдди пришел к вечеру. Я сразу заметила, что он был куда бледнее обычного, а движения его стали суетливыми и нервными. Он пнул грязную тарелку, попавшуюся ему под ноги, измерил комнату мелкими шагами, и, наконец, остановился передо мной.
- Мама узнала, - голос его дрожал. – Она разозлилась.
Я ответила спокойно и тихо, взвешивая каждое слово:
- Ну что поделать, Эдди. Раз она против, мы не можем больше…
- Нет! – вскрикнул он так отчаянно, словно его лишают жизни. – Нет! Нет!
Трясущейся рукой он вытащил из кармана темно-зеленую бутылку и открутил крышку. Послышался уже знакомый мне резковатый запах. Тот самый, который вырубил меня на заднем дворе закусочной.
- Что ты задумал? – я попыталась увернуться, когда он пошел на меня, на ходу опрокидывая горлышко в носовой платок, сложенный в несколько слоев.
- Я спрячу тебя. Не бойся, она тебя больше не найдет. Никто не найдет. Никто не узнает.
***
- Открой глаза, милая. Вот так.
Я вновь почувствовала тупую боль в висках. Вроде, глаза открылись, но все еще ничего не видят. Кто-то легонько хлопал мне по щеке.
- Мама? – спросила я почему-то.
- К сожалению, нет, милая.
Когда боль немного отступила, я поняла, что лежу в помещении, погруженном в темноту, чернее которой никогда не видела. Спустя пару секунд, я разглядела очертания крутой лестницы и низкий потолок. Запах подземелья и прели – все ясно, подвал. Голос, говоривший со мной, принадлежал полноватой женщине с пышной, но растрепавшейся прической. Когда глаза окончательно привыкли к темноте, я узнала ее.
- Миссис Маккензи? Что вы здесь делаете?
Я попыталась устроиться поудобнее, и на руке звякнула цепь, длинной змеей уходящая куда-то в черный мрак.
- Он приволок меня сюда, - ответила несчастная владелица цветочного магазина. – Зашел в лавку и ткнул носом в какой-то вонючий платок. Дальше не помню. Очнулась уже здесь, рядом с тобой. Ребекка, милая, он что, чокнутый?
- Почему меня не хватились? – мне было не до обсуждений проблем Эдди. Все это переставало казаться сном. Надежды, что он одумается и отпустит меня, тоже становилось все меньше.
- Все решили, что ты снова сбежала. В Лос-Анджелес или Нью-Йорк, – ответила миссис Маккензи. – Ты не пришла с работы, Дельфина поехала в кафе. Оно оказалось закрытым, а на стойке записка, мол, не ищите меня.
Я застонала в отчаянии. Сумасшедший Эдди? А по-моему, он очень даже умен.
- Вы не прикованы? – я начала лихорадочно соображать. – Осмотрели подвал? Ну так осмотрите! Вдруг есть какое-то окно или еще одна дверь. А та, к которой ведет лестница – может, ее получится выбить?
- Нет, я уже пыталась – это все равно, что стучать кулаками в кирпичную стену! – голос миссис Маккензи затрепетал.
- Ребекка, что он с нами сделает?
Ответить я не успела. Загрохотали засовы и замки, секунду спустя дверь, в которую упиралась вершина лестницы, открылась. Щелчок – и над проемом загорелась тусклая лампочка, окруженная решеткой. Эдди медленно спустился, неловко перебирая высокие ступени.
Пройдя вглубь, к углу, куда мы с миссис Маккензи забились, прижавшись друг к другу, он остановился и посмотрел на меня долгим, полным ожидания взглядом, каким смотрят на море или на полнолуние. Желания кричать, как я его ненавижу, не осталось. Я почувствовала, как по ногам потекла горячая жидкость.
Эдди, словно очнувшись, перевел взгляд на мою сокамерницу и швырнул в нее какое-то тряпье.
- Надеть платье.
Несчастная женщина отползла от темного кома, как от гадюки. И дрожащим голосом ответила:
- Нет…
Эдди нагнулся, поднял кусок черной ткани и снова кинул ей на колени.
- Надеть платье.
- Делайте, что он говорит! – хотела сказать я, но голос изменил мне, слова превратились в сипящий звук.
Трясущимися руками миссис Маккензи расстегнула собственную блузку. Пуговица за пуговицей выскальзывали из непослушных пальцев. Эдди равнодушно ждал. Мне казалось, рядом с ним стояло время, занеся над нами косу. И захотелось крикнуть: да скорее же, дура ты старая, не то он нас прибьет!
Она натянула платье, едва оставаясь в сознании. Мы обе понимали, что происходит что-то ужасное и непоправимое. Эдди поднял ее и прислонил к стене, потому что ноги женщины подкашивались. Из нагрудного кармана куртки – в таких ходят все местные фермеры – он достал какой-то небольшой белый предмет. До меня донесся сладкий запах. «Так пахнет смерть» - почему-то всплыл образ лилий, падающих на гроб. И я разглядела, что предмет в руках Эдди – головка лилии, и брошь в виде этого цветка носит на правой стороне мисс Аманда. И тут я начала понимать.
Эдди между тем приколол цветок на платье, проткнув иголкой один из нежных лепестков. И замер, любуясь тем, что получилось. Миссис Маккензи стояла перед ним, не смея дышать.
- Вот видишь, мама, - сказал он ей. – Бэкки все-таки осталась со мной. А ты не верила.
- Эдди… - плача, начала было несчастная цветочница. – Я не твоя…
- Молчите! – прошипела я. – Соглашайтесь со всем. Уговорите его…
Эдди ничего не слышал. Он смотрел на полноватую женщину в черном платье со растрепанными светлыми волосами. А ведь она и впрямь немного напоминает Аманду.
- Ты больше не помешаешь нам, мама. Я тебя не боюсь. И мы с Бэкки будем вместе. Даже если ты против.
Маккензи не могла вымолвить ни слова, скуля и захлебываясь слезами.
Эдди отошел в сторону – в соседнем углу стояла обшарпанная тумбочка, над которой возвышалась странная конструкция. Неужели, патефон?
- Я поставлю тебе песню, которую ты так любишь. Ты всегда говорила, что под нее тебе перестает груститься.
Конструкция кряхтела, скрипела, и, наконец, запела. «На цыпочках… по тюльпанам». А Эдди наклонился, подняв что-то тяжелое, что лязгнуло, проехав по бетонному полу. Молот для забоя скота. Таким фермеры раскраивают черепа быков и свиней.
Я закричала, а может, это кричала миссис Маккензи, но крик был истошный, пластинка хрипела и все скулила про тюльпаны и цыпочки. Лязгающее движение молота по полу прекратилось, но я не видела ничего, я давно уже зажмурила глаза. Крик заглушил все – и песню, и рыдания миссис Маккензи, и свист металлического набалдашника в воздухе, и глухой треск.
А потом все стихло. И я услышала голос Эдди:
- Теперь она не помешает нам быть вместе, Бэкки.
Продолжение следует...
Автор Любовь Минеева
Следующая публикация
Нет комментариев