ВЕДЬМИНА ЗАСТАВА

А в этих Райка́х, оказалось, не так уж и плохо… Старый ПАЗик подпрыгивал на пыльной дороге, я тряслась на заднем сидении автобуса, усиленно разглядывая проносящийся за окнами унылый пейзаж, потому что бабка, сидящая напротив меня, сверлила меня глазами, похожими на блеклые стекляшки. Подслеповато щурилась, приглядываясь, даже наклонялась, словно пыталась меня понюхать. Это было очень странно и неприятно. “Чудь белоглазая.” — почему-то всплыла старая обзывалка. А тут все такие. Белые волосы, глаза, как у призраков, с еле подкрашенной радужкой, говор такой, что вообще не понимаешь, что они трещат. Фразы, как пулеметная очередь. В кассе на вокзале два раза пришлось переспрашивать, чтобы понять, что она там окает. Пока я стояла на остановке, ожидая автобус на Райки́, уже было понятно, с каким контингентом я поеду. Вокруг одни бабки. Пожилые женщины и совсем древние бабули, с какими-то кошелками, ящиками, сумками. Несмотря на июльскую жару, одеты они были в теплое, на ком-то стеганое пальто, толстые вязаные кофты, одна - просто вылитая баба Яга. В коричневом плюшевом салопе, платке в мелкий цветочек и валенках. Только метлы и кота черного не хватает. Старухи шушукались за моей спиной, а одна даже громко сказала, что мол, видать зеленки-то немало ушло, аль с болота девка вылезла. Это они про мои волосы. Они зеленые, да. Для местных это шок, наверное. Не то, чтобы я такой провокатор, или хочу бросить обществу вызов. Просто в один момент мне захотелось иметь зеленые волосы. А если мне чего захотелось, я это обычно делаю. Может быть иногда и кляну себя потом за сделанный выбор, но так как он мой, и вроде осознанный, то все моральные терзания сводятся к выговору, с занесением в какие-то дальние закоулки сознания, и на этом все заканчивается. Потому что я собой довольна. Вот и сейчас я пялилась на елки и осины, пролетающие за окном автобуса, а внутренний голос бухтел : “ Осспадя, Мамонтова, ну куда тебя несет? Что ты там забыла, в этой богом забытой деревухе? Какой фольклор? Там уже все носители местных обычаев спились и умерли. Что ты там найдешь? Частушки про “девки трахнули попа” или песенки про разудалого тракториста. А еще там сортир на улице.” Наша дорогая преподша на факультете филологии, Дарья Васильевна Дрожкина -Тырц ( да кто ж ей сказал, что это будет удачное сочетание фамилий, когда она вступала в брак?) была непреклонна. На фольклорную практику надо ехать именно в Архангельскую область, в деревню Райки, Вельского района. А как расписывала... — Живописная деревня на берегу реки Кокшеньга, там такие люди… Соль земли! Мы там были в прошлом году на Ивана Купалу, девочки, это просто рай на земле! — вещала Дрожкина, а девочки, и пара студентов мужского пола, слушали ее, приоткрыв рот, — Вот куда вы поедете. Я уже договорилась с деканом, вам все оформят. — Дарья Васильевна, так там все вдоль и поперек прочесано уже, чего нам туда переться? — наш знайка Вадик как обычно, взял и ткнул в воздушный красный шарик, который надула нам преподша. — Ты, Вадим, можешь и не ехать. Но учти, что диплом тебе писать лучше на самостоятельно собранном материале. Дрожкина скривилась и продолжила свою речь, обещая чуть ли не утопическую пастораль в отдельно взятой деревне, приветливых местных жителей, готовых поделиться сакральными знаниями предков, и главное, что мы успеем на тот праздник, на который она не смогла попасть, а вот мы как раз на Ве́довки и успеем. Короче на Ведовки я поехала одна. Со мной должны были поехать еще Клячкина и Рудковский, но у Рудковского мама уже все купила и разрулила, сына поехал в Анталию, собирать присказки местных торгашей, видимо. А Кляча… Ну, у Клячи все как обычно - не понос, так золотуха. Позавчера она позвонила и стала ныть, что у нее депресуха, живот болит, в поездах одни пьяные едут и ей будет страшно, что лучше она готовый материал возьмет для диплома, статьи же есть, да там и собирать нечего. Колхоз вонючий и вообще, прощай немытая Россия, все равно в Испанию родители переедут на следующий год. Ну и вот, в Райки я поехала одна. Да, я упертая такая. А потом, интересно же. Про такой праздник - Ведовки, я вообще не слышала никогда. Может и вправду что-то самобытное, Дрожкина говорила, что только в том районе осталась традиция его отмечать. И все бы хорошо, если бы не долбанный старый автобус, набитый старухами. Бабка всё продолжала ко мне наклоняться и в какой-то момент, дотронувшись до моей коленки, сказала: — Ты, доча, старух не слушай, волосья-то хоть в красный покрась, дак все равно ж как у нас станут. Им-та завидно просто, давно молодых у нас не было. На Ведовки едешь? — Ага. — умело поддержала я беседу. — В первый раз-то, не боязно? — А чего там у вас такого, страшного? — подумав, что бабка немного не в себе, я решила свернуть так чудесно начавшийся диалог. — Если что - я себя в обиду не дам. — Ну-тко, смотрите на нее… — старуха поджала тонкие губы, покачала головой и отвернулась к окну. И хорошо. Потому что остальные бабки стали оборачиваться, перешептываться, словно обсуждали мои слова и противно хихикать. За эти трясущиеся от смеха сгорбленные спины я их возненавидела просто. Тупые старухи, ничего в своей серой жизни не видевшие. Для них девушка в штанах и ботинках , да еще с зелеными волосами - событие, которое они будут обсуждать еще год. Через полчаса бабка, сидевшая напротив меня опять со мной заговорила. Да что ж ей неймется. — А ты, доча, у кого остановишься -то? Ночевать где буш? Я достала из рюкзака бумажку, которую дала мне Дрожкина-Тырц. Она там списывалась с какой-то женщиной, готовой приютить студентов, на бумажке был адрес и имя. — Вот у меня записано, бабушка. Улица Сычий погост, дом 2. Аглая Ивановна. Там комнату для студентов сдают. А мне всего на два дня. — Да кто ж тебя к Глашке-то послал? — охнула старуха, — Да еще и на Ведовки! Ты погоди, погоди… Лучше я тебя к Лешачихе нашей на постой определю. Там спокойней будет. — Да ну что вы, мне адрес преподаватель дала наша. Она уже договорилась, не надо... А бабка уже орала на весь автобус. — Лидка! Лидка! До Лешачихи доехал кто? Девку, во, к Глашке послали на Ведовки, ты ж понимаш? Лидкой оказалась та старушка в плюшевом салопе. Выправив из-под платка бледное ухо, она принялась натужно орать, переспрашивая, видно со слухом все плохо было. В конце концов было выяснено, что у неведомой Лешачихи сейчас постояльцев нет, и мне лучше поселиться у нее, а у той Аглаи сейчас не сезон. Как сказала бабка Лида, у Аглашки Ивлевой волки в огороде воют. Что там за волки, я не поняла, но и жить на улице в названии которой есть слово “погост” тоже не хотелось. Может и к этой Лешачихе лучше будет. Бабки меж собой уже обо всем договорились, и та, что сидела напротив меня сказала, что отведет к хозяйке дома, а завтра сама Лешачиха на Ведовки пойдет и вот тогда, мол, ты , девка все и увидишь. — Тебя, доча, как звать-то? — снова наклонилась ко мне старуха, втягивая воздух ноздрями. Да что ж она меня все нюхает, может пованиваю уже? Сутки в поезде Москва-Архангельск, да потом на дневной жаре торчать и в душном автобусе уже почти час - никакой дезодорант не спасет. — Настя. — А меня баба Стеша все зовут, и ты так зови. Ты, девка, меня держися, я ж вижу что в первый раз едешь. Ты к этим, — старушка кивнула на остальных бабок, — лучша не прибивайся, они тебя на два счета сжуют. — Чем сжуют? — мне стало смешно от такого предупреждения. Беззубые старухи меня сжуют. — Знамо чем. — и бабка ткнула пальцем куда-то себе между ног. — Всё мандой своей вытянут. Силы, молодость, радость, и не радость тоже. Ошалев от такого предупреждения, и преисполнившись осознания, что баба Стеша точно сумасшедшая, я решила что надо ее отвлечь от такой темы и за одно собрать хоть какой-то материал по обрядовой поэзии. Может она присказки знает или песни, что на эти Ведовки поют. — А скажите, пожалуйста, вот вы на Ведовки какие-то песни может поете или обряд какой есть? Я студентка, собираю фольклор местный. Расскажите про Ведовки вообще, что там делают? Баба Стеша воззрилась на меня, как на слона в цирке, стала поправлять черный шерстяной платок, заправляя его за уши. Из-под платочка выбились серебристые пряди волос, завились возле висков. Она стала выглядеть как-то моложе, что ли, даже румянец проступил на восковых щеках. — Дак чего... Ота завтра у нас Ведовки, это наш обычай такой. У нас, в Райках-то токмо и сохранился, поди. Завтра будем утрешнее тесто печь - косицы, а потом угощать всех, кто в дом зашел, а потом ужо в вечор-то на Кокше́ньгу пойдем, на берегу костры разводить, да русалок звать, песни поем, да… — бабулька все заправляла платок за ухо, словно он ей мешал слышать. В душной, нагретой солнцем железной коробке на колесах стало невыносимо жарко, ветерок, хоть и залетал в приоткрытое окно, но облегчения не приносил. Удушающая вонь немытых старческих тел, ментоловой мази, которой бабки мазали поясницы и черт знает еще что, запах заплесневелого хлеба и куриного помета накрыла весь салон автобуса. Меня затошнило, а бабка Стеша все бубнила про свои Ведовки, про обряд, козлов, русалок, я стала дышать почаще, чтоб прогнать тошноту. Старуха, видимо, заметив это и немного помолчав, тихонько запела, похлопывая рукой по коленке : медведь топтучий, нагони тучи, дам меду, да овса кучу. нагони туман, дам пирог румян. отче громам Перуне, силы Прави дарует. медведь по небу гуляет, дождь призывает. ой и на лапоньки капало, и на ушки капало да на зубки кровь наша капала, ой… Я, забыв включить диктофон на смарте, слушала бабкину песню, как завороженная, вроде даже раскачиваясь, под мерное пение тонким, надтреснутым голоском. Когда на ушки медведя стало капать в третий раз, на небе сгустились тучи, где-то прогремел гром и пошел дождь. Свежий ветер залетел в автобусное нутро, принес запах мокрой пыльной дороги, зеленых листьев и свежескошенной травы. Мне стало легче, а остальные бабки загомонили, стали оборачиваться, злобно зыркая в нашу сторону. — Стешка, хорош, и так холодно! — крикнула одна из них, и достав из кошелки пуховый платок, укуталась им, как будто на улице был жуткий мороз. Странно все это. Как будто из-за песни бабы Стеши дождь пошел. А может старухи совсем поехавшие. Скорее бы уже конечная. В Райках целая делегация пожилых женщин провожала меня до моего временного жилища. Приехали мы в деревню в полчетвертого, а до дома этой Лешачихи шли еще полчаса, хотя я сама дошла бы за 10 минут. Бабули все время останавливались переговорить с торчавшими из-за заборов головами в таких же цветастых платках, здоровались, обменивались новостями, кто-то передавал подарки, кошелки набитые чем-то кочевали из рук в руки, и ни разу я не увидела ни одного мужчину. Ни старого, ни молодого. Детей тоже на улице не наблюдалось, хотя, может дома сидят, сейчас такое время, даже в глухой деревне интернет есть. Играют, может. Проходя мимо почерневших от времени деревянных домов, я разглядывала затейливые резные наличники в облупившейся зеленой краске, распахнутые окошки, в которых колыхались от ветра кружевные занавески, качали красными цветами герани, и нежились на солнце коты. Асфальта в деревне не было, а вдоль заборов сделали деревянные настилы из досок, так непривычно - словно по мосту идешь. Доски поскрипывали под ногами, пружинили, а у дома, где мне предстояло ночевать, я даже немного покачалась на доске, как в детстве, пока баба Стеша ходила к хозяйке договариваться. А потом меня позвали знакомиться. Дверь в дом была такая низкая, что мне пришлось наклониться, заходя в него. В коридоре на полу тканые цветные половики, в большой комнате из мебели только стол, два стула, маленький буфет с посудой и швейная машинка на тумбе. Над столом красный тканевый абажур с бахромой, короче все, как и положено, по моему мнению, в деревнях. Из дальней комнатки вышла маленькая старушка в длинном сером платье, а за ней выползла баба Стеша, как-то загадочно улыбающаяся. — Вота, Настя, это Полина Степановна, поживешь у нее. — баба Стеша мелко засеменила к выходу, — А к Глашке не суйси, и тут хорошо. Поля, девка первой раз, дак ты покажи, да расскажи. Обустрой. Завтра-ча ужо увидимси. Полина Степановна подслеповато прищурилась, разглядывая меня, потянула носом воздух, и, видимо, сделав какие-то свои выводы, молча повернулась ко мне спиной. Махнув рукой, мол, иди за мной, повела в комнатушку, что была дальше по коридору. Там она еще раз махнула рукой, типа, располагайся, и все так же молча вышла. Странная старуха. Немая может? В комнатке тоже было не густо с обстановкой. Узкая кровать с панцирной сеткой, тумбочка, стул и шкафчик с покосившейся дверцей. На окне все те же кружевные занавески, явно связанные вручную, два горшочка с фиалками, и старая керамическая вазочка с отколотым горлышком. Пахло в доме приятно, то ли сушеными травами, то ли сеном. Разложив свои вещи, плюхнулась на кровать, застеленную байковым одеялом. Сетка пружинила, матрас был мягкий, вышитые наволочки на двух подушках пахли свежестью … И через пять минут провалилась в сон. Я стояла на краю берега, покрытого обледеневшей коркой грязи, у моих ног, под тонким слоем льда крутилась вихрями серая, мутная вода, заполнившая все пространство до горизонта. Тяжелые волны вздымались вдали, перекатывались медленно, словно это было желе из воды и пыли. Внезапно корка льда под моими ногами треснула, ботинки заскользили, и я, неловко упав, съехала в воду. Дикий ужас охватил меня: уйдя под воду с головой, понимая, что зимняя одежда намокла и тянет на дно, стала пытаться выплыть на поверхность. Но как только я выныривала, волна плотным студнем прихлопывала меня, отправляя опять туда, где нет воздуха, туда, где я точно умру. Уже понимая, что не могу вдохнуть, что умираю в этой серой мутной воде, так нелепо барахтаясь в попытках сохранить свою жизнь, я вспомнила о маме. И мне так стало ее жалко, до слез. Ведь мама будет рыдать на моих похоронах, ей будет больно. Уходя все глубже под воду, просто заливалась горькими слезами. Вода все сильнее сдавливала, пыталась продавить ребра… Дернувшись, я открыла глаза. На моей груди, подогнув лапки калачиком, сидел здоровый черный кот, внимательно разглядывая мой нос зелеными глазищами . Фух, вот это сон… Так страшно и горестно мне давно не было. Спихнув кота, который возмущенно мявкнул, поняла, что очень хочу в туалет. Надо у бабы Поли спросить, где это. Наверняка на улице, ток куда топать? Быстро глянув на экран телефона, выяснила, что уже 23.32. Вот это я поспала. На улице было светло, почти как днем. Удивительно. Белые ночи - все таки здорово. Не надо впотьмах шариться по чужому дому. А бабка спит уже, наверное. Ну да ничего, разберусь как-нибудь. Осторожно ступая на цыпочках, чтобы не разбудить хозяйку, пошла по коридору к выходу. И дернул меня черт повернуться, проходя мимо двери в большую комнату. Баба Поля не спала. Она сидела на стуле у окна и отодвинув занавеску, что-то увлеченно разглядывала на улице. Я застыла на месте, боясь, что половицы скрипнут. Потому что бабка выглядела как-то странно. Седые короткие волосы на голове ее торчали, как у ежа иголки, дыбом, руки отбивали неслышную дробь по подоконнику, рот кривился, уголки губ скакали то вниз, то вверх, обнажая крупные желтые зубы. Она что-то шипела, глядя на улицу. — От шаболды, от шшшаболды… — донеслось до меня. А потом старуха вытянула шею вверх, словно черепаха. Маленькая голова с торчавшими во все стороны волосами закачалась на невероятно длинной морщинистой шее, напоминая шипящую кобру. Зубы скалились, тонкие губы шевелились, как бледные червяки, руки бабки стали колотить по подоконнику сильнее, отбивая какой-то рваный ритм. Это было так жутко, я почувствовала, что до туалета точно не добегу. Пол подо мной скрипнул, бабка резко обернулась. В момент втянув шею, она испуганно заморгала, досадливо сморщилась, завозившись на стуле. — Тху ты, забыла про тебя! Чего, девка, проголодалась? — Да нет, бабушка. А где у вас туалет? — почти выкрикнула я и,не дожидаясь ответа, рванула к выходу из дома. — За теплицей… — уже на крыльце услышала. Возвращаться было как-то стремно. Помаявшись на крылечке, осмотрела двор. Ну, ничего особенного. Напротив крыльца сарай какой-то, из таких же почерневших бревен, как и дом, справа массивные покосившиеся от старости ворота с калиткой, слева огород. По окнами кусты сирени да раскидистая старая пихта, положившая лапы прямо на крышу дома. Дом как дом. Но хозяйка дома меня пугала. Что у нее с шеей? Может у нее такое прозвище, Лешачиха, не даром? Откуда-то вынырнул черный здоровый котище, и стал крутится вокруг ног, подергивая хвостом. — Чего тебе? Из-за тебя во сне утонула, так на грудь давил, лосяра! — прошептала я коту, и отодвинула его ногой, — Иди давай, мышей лови. — Дуррра… — промурлыкал кот и, горделиво задрав морду, прошествовал к сараю. Поежившись и посмотрев по сторонам, я зашла в дом, на ходу размышляя, не стоит ли мне сходить к врачу. Котов, говорящих гадости, не бывает, значит в ушах шумит. А может и бабка нормальная, а я - нет. Галлюцинации от переутомления. Ну, часто же со студентами усердными такое бывает. Кто-то таблетки потом жрет, а кто-то в петлю лезет. Полина Степановна за это время накрыла на стол. Откуда-то появился казанок с дымящейся парком картошкой, засыпанной резанным укропом, тарелка с терпко пахнущими солеными огурчиками, большие ломти ржаного хлеба на деревянной доске, какие-то маленькие соленые грибочки в керамической миске, и блюдце с желтым сливочным маслом. У меня заурчало в животе. — Настасья, поди! — приглашающе махнула рукой баба Поля, — Исти будем, я тож с тобой посижу. Волосы старушки уже были причесаны, шея обычной длины, и вроде все нормально, но я все равно настороженно присматривалась к бабке. А она навалила мне из казана душистой картошки в большую тарелку, туда же щедро сыпанула грибочков, положила пару огурцов, и со сковородки, стоящей на печке, выловила кусок обжаренной домашней колбасы. Запах был такой вкусный, что эту колбаску я стрескала в первую очередь, с картошкой, заправленной маслом. Охренительно просто. Хозяйка, хитро сощуривщись, улыбнулась: — Тебе, девка, осмьнадцать-то есть? — 23 скоро. А что такое? — Ну эта хорошо. Вота мы с тобой на ночь-то, по румочке. Чтоб спалось тебе слаще. Баба Поля достала из буфета старинные высокие рюмки, графин с светло-зеленой жидкостью и налила нам по сто грамм. — Сама настойку делаю, на травках. Ты пей, не боися. — подмигнув мне, старушка лихо опрокинула рюмку в рот, крякнула и закусила грибочком. Настойка обожгла рот, теплым клубочком скатившись по пищеводу. На языке остался привкус горьковатой полыни и холодком пробежалась мята. — Ух! Вот это да. — чет мне стало сразу так хорошо и уютно. — Похоже на “Бехеровку”, только лучше. — Это ты еще мою “чертову́шку “ не пробовала. Там и смородина, и малины лист, и брусника. Да потом, если захочешь остаться, научу тебя такую делать. Завтра Ведовки покажут, кто ты есть-то. Может и другое варить тебе предначертано. — Да ничего я варить не собираюсь. Я местный фольклор приехала собирать. Песни там, обряды, присказки. — Ага, ага… — закивала головой баба Поля, — Да вы все так приезжаете… А потом кто остался учится, а кто без памяти уехал. Старушка хихикнула и налила еще в рюмки. — Давай, Настасья, за мою душу грешну выпей, да спать иди. Белые ночи длинные, а у меня бессонница. Пока тесто на косицы заведу, пока напеку. Завтре такой день, такой день… Опрокинув вторую рюмку и немного осмелев, я решилась спросить : — Баб Поля, а вы кого там за окном шаболдами ругали? Старушка зыркнула на меня цепким трезвым взглядом, поняв, что я все видела. — У нас тут странно кое-чего, да ты не боись. Мы нормальней всех тех, в городах. Ты поймешь потом. — и помолчав, раздраженно добавила, — А шаболды-то - Лидка Беркина да сволочь Михалёва! Пошли раньше всех к Стешке, тесто ставить, а меня не позвали! Думали, я их не увижу. Баба Поля убирала графин в буфет, еще что-то бурча про гадских подружек, а я думала, что женщины с возрастом не меняются. Лидка Беркина, надо думать, та старуха в плюшевом салопе, что слышит плохо, а Стешка - баба Стеша, я с ними уже была знакома. Две подружки пошли тусоваться к третьей, а еще одну с собой не взяли. Обидно же, понятно. Я уже собралась пойти к себе спать, потому что в сон клонило неимоверно, видать настойка действовала, как баба Поля присела за стол, и подперев рукой щеку, сказала: — Вота я тебе фольклору спою ночную. Когда белы ночи, спится плохо, так оно очченна хорошо действует. — Да я сейчас, за диктофоном схожу, ладно? Но баба Поля прошла в комнатку вместе со мной, усадила меня на кровать, и пока я включала запись на телефоне, велела ботинки “сымать” да укладываться. Сама она приоткрыла окно, присела на стул возле тумбочки, подвинув мои вещи. Пока я раздевалась и укладывалсь на кровать, раскладывая подушки как мне удобно, старушка тихонько запела. Мотив был незнакомый, тягучий, похожий на колыбельную. И так мне стало хорошо. Запах трав приносил покой, подушки нежно поддерживали голову, одеяло уютно обволакивало тело, веки стали тяжелыми, глаза закрывались… А баба Поля пела что-то нескладное : Как на небеси солнце красное Закатается, западает За тёмны леса, За высоки горы Тихо да крадучись. Матушка вечёрня заря Затухает, ветки качает, Не гремит, не зашумит, В белых одеждах ночь величает. Так бы и Настя Приутихла да приумолкла Спала-почивала С вечёрней зари да до утренней зари. В последний раз с трудом приоткрыв глаза, я увидела, как баба Поля шепчет, стоя надо мной какие-то слова, ускользающие от сознания. “... Как лесную ведовку приму, ступень за ступенью поведу…” — расслышала я и провалилась в сон. Проснулась от запаха выпечки. Ооо, что это был за запах… Нежный, домашний, чуть с дымком, и баба Поля что-то напевала. Где-то орали петухи, лаяли собаки, в окно задувал свежий ветерок, качая занавеску, и так было хорошо, так уютно. Захотелось просыпаться вот так каждый день. И гори оно все огнем - диплом, работа, которую еще предстояло найти. Ну серьезно, кому сейчас нужны филологи? А здесь, может, буду детишек учить в школе. Есть же здесь школа? Наверняка. В дверь дома постучали, потом кто-то зашаркал в коридоре, и старушечьий голос громко взвыл: — Поля, Поля, примай гостей, косицы доставай! Хвастай своими, а мы тебе лучша принесли! Наши румяны, духмяны, а твои жидки, да тошши! В комнате раздалась ругань, я подскочила и, напяливая штаны, успела посмотреть время - 9 часов утра. Пока шнуровала ботинки, в доме явно назревал скандал. — Не, ты посмотри на нее! — орала баба Поля, — Ты, Михалева, совсем обнаглела! Я ж вижу, что это Лидкина работа. Вы ее специально взяли, шоб у вас лучше тесто взошло! Я ж ее заговорку слышу! В комнате стояли две старушки - баба Стеша, и вторая, мне не знакомая. В нарядных платьях и платочках с люрексом. На столе, на вышитом полотенце лежали длинные булочки из сплетенного косичкой теста, румяные, вкусно пахнущие. А на стуле еще была корзинка, в которой светились янтарем наложенные горкой такие же, только более пухлые, что ли, косицы. Баба Поля выхватила из корзинки одну, и прижав ее к уху, как телефон, завопила: — Але, але, Михалева, операция провалена, прием! Степанида, брехать нехорошо! Не ваши это косицы, у вас таких отродясь не получалось! Это ваши всегда бледны да тошши! Тьфу! Бабка бросила булку обратно в корзину и велела убираться подружкам. Увидав меня, стоящей в коридоре, она пригладила волосы и цыкнула зубом. — От ты смотри на них, Настасья, каждый год пытаются меня уести, то изюму в косицы напихают, то маком посыпят. А теперь заговоркой тесто пышнее сделали. — Читерят бабки. — ляпнула я первое, что пришло в голову. — Чертенят да, чертенят вечером гонять будем, и они тоже, да. — сказала непонятное старушка, и пригласила пить чай. С косицами. Это были булки божественного вкуса. Не знаю, что там подружки ее напекли, но навряд ли переплюнули эти райские дары. Нежнейшие, с хрустящей корочкой, пахнущие ванилью и сливками, я съела три, и если бы чай в кружке не закончился, может, и еще одну. — Баб Поль, а где умыться у вас можно? — Да где, в ванной. Вона, рядом с твоей комнатой дверь. Я достала мыльно-рыльные, полотенце и приготовилась встретиться с мойдодыром, ковшиком и тазиком с холодной водой. Открыв дверь, я застыла в изумлении. Вообще-то это, на минуточку, очень современная ванная комната. В зеленом кафеле, с хорошей раковиной, белой акриловой ванной и стиральной машинкой. Как выяснилось, и с горячей водой. Как же так? Ванная есть, а туалет на улице? Да и ладно. Залезла в ванну и включила душ. Вот сейчас приведу себя в порядок, и начну опрашивать бабулек, песни там, обряды, надо Стешину песенку про медведя записать… Может вечером чего интересного будет. В ванной что-то брякнуло. Испуганно выглянув из-за занавески, я узрела того здоровенного кота. Котище сидел на стиралке и пялился на меня зелеными глазищами. Когда успел просочиться, дверь же закрывала. — Не переживай, не утону. — зачем-то сказала коту и намылила голову шампунем. — Мрряху не рразбей… — послышалось из-за занавески, я дернулась выглянуть, кто зашел, пена попала в глаз, ноги заскользили и я чуть не грохнулась на задницу. Лихорадочно промыв глаза, я сквозь слезы оглядела ванную. Никого. Только кот на стиралке сидит. Вода что ли в уши залилась? Кажется всякое. Хотя… Было уже такое. При коте как раз. Вроде как он муркнул что-то такое… Я еще раз выглянула из-за занавески, зыркнув на кота, но тот сидел, как изваяние и молчал. Ну, все, Мамонтова, приехали. Дома к врачу надо. То ли уши, то ли мозги пусть полечит. Пока я вытиралась, кот запросился из ванной и был выпущен наружу. Пока я переодевалась в своей комнатке, баба Поля не переставая что-то бубнила, чем-то гремела, хлопала дверцами буфета. Когда я появилась в большой комнате, то оказалось, что бабка разговаривает с котом, складывая свои косицы в большой медный тазик, и между делом отпивает из рюмки, которая ловила солнечные зайчики на столе. — Не, ну каки врушки, а? Видал? Пришла эта, расшаперилась тут, аж жопа косяки посшибала! У меня-то косицы тошши, а?! У кого-то сиськи тошши! — крикнула бабка куда-то в сторону улицы, а я подумала, что Полина Степановна крышкой поехала. По третьему разу возмущается. Да перед кем? С котом говорит. — Мррязи, млять… Мряязи.. — ответил ей кот, и тут у меня сложилось четкое впечатление, что крышкой еду я. Глядя в мои выпученные глаза, баба Поля, нисколько не смутившись, замахнула остатки прозрачной жидкости в рюмке, и, подхватив тазик с булками, сунула его мне в руки. — Ща по гостям пойдем. Познакомишься со всеми. — Ээээ.. — выдавила я, — баб Поля, а у вас кот вроде только что сказал “мрази” или мне послышалось? От собственной храброй глупости стало немного самой противно. А вдруг послышалось опять? Бабка сумасшедшей меня признает. — А, Додик у меня такой. Говорящий. — Как, простите, его зовут? — Как мово бывшего. Дормидонт. — бабка хихикнула, — Додик кот умный, токо матершинник страшный. Весь в мужа покойного. Я покосилась на кота, мирно сидящего на стуле и намывающего лапой усы. Кот - матерщинник? И кто из нас сумасшедший? То есть и я, и бабка слышим ругань кота. Прелестно, прелестно… Что дальше? Птички - рэп певички? — Ты, Настасья, глаза-то не пучь. Мы тут рядом с дыркой живем. Поэтому и с нами, и котами разно-всяко происходит. Меняемся мы. У кого чего. Ну, да поймешь все скоро. Майка у тебя хороша. И волоса тож. Ща к Морошкиным пойдем, буш бабку ихню пугать. Скажу, что из дырки навьи раньше времени полезли. Ты подыграй, если что. Ни хрена было непонятно, но очень интересно. Баба Поля причесала волосы, накинула теплую кофту на цветастое кримпленовое платье, явно считавшееся парадно-выходным, и мы пошли. Весь день мы обходили дома в деревне, угощая косицами хозяек, а хозяйки угощали нас. От чая, варенья, выпечки и подносимых “румочек” с фирменными семейными настойками кружилась голова и хотелось петь. С бабой Полей оказалось весело. У Морошкиных она раскланялась с пожилой дамой в байковом халате, они обменялись булками, а потом, пошушукавшись, позвали из дальней комнаты еще одну старушку. Та вышла, шаркая тапками и подслеповато щурясь. На вид ей было лет сто. — Катерина, Катерина, слышь?! Навью отловили на твоем огороде! — заорала баба Поля старушке в ухо. — Гляди, волоса зелены, на одеже вон, Чернобог зенки таращит! И ткнула пальцем прям в мою майку с Мерилин Менсоном на груди. Я так и застыла, обняв тазик с булками. Чёе ващще?.. Старушка, еще раз прищурившись, глянула на меня, испуганно приоткрыв рот, и с неожиданной силой свистнув, всплеснула руками. С корявых артритных пальцев потянулись синие светящиеся нити, прочно меня опутав, тазик больно впился краем в живот, дышать стало нечем. В глазах посинело, умирать не хотелось, очень. — Ну, ну, пусти… Пошутила я. — хлопнула старушку по рукам баба Поля. — Иди вона, косицы мы принесли, чай пить давай. От таких шуточек бабы Поли у меня дыхание так и не восстановилось, хотя синие нитки исчезли. Тазик пришлось вырывать из моих рук, и бабки справились только вдвоем. Хотелось взять и приземлить тару для чудесных косиц бабе Поле прям на голову. А еще встал большой вопрос. Что, ****, в этой деревне происходит? Собственно, происходило вот что. — А косицы - это знак триединства. — вещала баба Поля, шагая по деревянному тротуару, пустой тазик торчал у нее из подмышки и сверкал в лучах заходящего солнца. — Наш мир - Явь, Навь и Правь так переплетены. Оторви одну часть - разрушится все. Да вот иногда, между этими частями мира, как в выпеченном тесте, возникают дырки. Если дырка между Правью и нашей Явью - то оно не страшно, там уже и нет никого, кто хотел -тот уже в нашем мире живет. А вот если из Нави дыра появилась, то тут пиши - пропало. Они ж лезут сюда как оглашенные. Кто жрать, кто убивать, кто похоть свою ублажать. Козлы-то все это разом делают. — Что за козлы? — блаженно щурясь на закатное солнце, я тащилась за бабкой, специально приминая доски тротуара, чтоб они подскакивали, пружиня. В голове приятно расположился золотистый туман, на душе было легко и весело. — Да, может, увидишь вечером. Они не каждый год лезут, в том году не было дырки. На перекрестке улиц, у колонки с водой собралась небольшая компания пожилых женщин. Кто-то с ведром, кто-то просто так стоял. Они что-то радостно обсуждали. Завидев их, баба Поля что-то забурчала себе под нос, зашаркала туфлями шустрее. Но, просто так пройти мимо нам не дали. — Поля, Поля, поди! Да поди, чего ты ! — крикнула одна из женщин, — Михалева всем трындит, что ты с пустым тазом по гостям шалаешься, мол, стыдно тебе за свои косицы! — Чёее? — баб Поля резко развернулась и ринулась к колонке , как ураган. — Да она, да тварюка она… — Ой, чей-та, у нас молодая нова? — пропела одна из бабулек, ставя полное ведро воды на землю, — Твоя чтоль, Поль? Оглядывая меня с ног до головы, женское общество щурилось, натянув фальшивые улыбки. Они улыбались, а мне почему-то мерещились клыки в растянутых ртах, вместо платьев какие-то серые робы, а когда они стали окружать нас и трогать меня за плечи, как-то резко выветрился хмель и приятное расположение духа. Бабки, словно стая волков, кружила вокруг, принюхивалась, оттирая гневно распинавшуюся бабу Полю от меня подальше. — Ну, молодая, как тебе у нас? — Все ли нравится? Остаешься? — Иди ко мне, я тебя научу… — Нет, Боровиха, она ко мне пойдет, моя, чую… — Ко мне иди... Ко мне иди... — эхом отдавались голоса в голове. Чем больше бабки говорили, тем хуже мне становилось. Слабость в коленках появилась, захотелось спать, да просто лечь тут, у вот этого забора, в лопухах, и свернуться калачиком. Перед каждой из женщин, на уровне бедер стали закручиваться темные вихри, поползли щупальцами, извиваясь, подтягивась все ближе и ближе…

— Эй! А ну хватит, суки голодные! — раздался крик бабы Поли, и все прекратилось. Она схватила меня за руку и потащила за собой. — Ой, прости дуру! Зацепили на слабо, а я и потащилась. Ты как, Настасья? — Да вроде ничего… — Ничего… А могли бы все выпить. — пробормотала старушка. — Они не плохие, ты не думай. Просто... Просто бабы. Несчастные. Отмотали свое уж, жизнь у них так сложилась. Мы их не судим, раз живут здесь, то и воюют так же, как мы. Но, держаться от них лучше подальше. Сквозь вату в мозгах пробилось воспоминание, как баба Стеша говорит, что к таким бабкам лучше не подходить, а то мандой своей сжуют. Ну, теперь-то все стало яснее. И как-то сразу захотелось домой очень. Я, конечно, все понимаю про женские коллективы, но там как-то лайтовей все. Хотя… В принципе, все то же самое. Выжрут всю энергию, весь мозг, да еще и насрут в душу. С самыми добрыми намерениями. Эти хоть научить чему-то хотели. Дома нас встретил мурчащий Додик, закрутился у ног. — Жрать хочет. — с неудовольствием сказала баба Поля. — Мама, млять… — кот вспрыгнул на стул и воззрился зелеными прожекторами на стол, где, видимо, должна была появиться еда. Я тоже присела, тупо пялясь на скатерть. Понемногу мне легчало, и тоже захотелось есть. Так вдвоем мы и просидели, пока, баба Поля не появилась откуда-то со двора, хлопнув дверью. — А вот кому пельмешек, да щщей наваристых? Сметаны с погреба достала. Когда она успела все это приготовить, я не поняла. Ночью, что ли? Под носом оказалась тарелка со щщами, в миске исходили паром кругленькие, пузатые пельмени в масляных каплях. Я ела и чувствовала, как ко мне возвращается желание двигаться, а баба Поля что-то приговаривала, поочередно гладя по голове то меня, то кота. Ему положили на блюдце сметаны, и Додик, заляпав усы, во всю метал языком. Объелась. Навалилось сонное безразличие, устала, дело же к вечеру уже. Солнце так и не зашло еще, вися над горизонтом, просвечивало сквозь макушки деревьев в лесу, который было видно из окна. Надо бы поблагодарить хозяйку за вкусный ужин, да она вышла куда-то. Внезапно я услышала знакомый звук, которого, по моим соображениям, быть здесь вообще не должно. Звук звонка по скайпу. Доносился он откуда-то из глубины дома, вроде как из спальни бабы Поли. Звонок все не умолкал. Я пошла на звук, и это было, наверное, самое большое мое удивление, за все время пребывания в деревне Райки. В комнате бабы Поли, между шкафом и кроватью стоял стол с монитором на 27 дюймов, под столом светился синим навороченный комп. На экране долбился скайп, вызывал контакт “ **** кгбшник”. А-хре-неть. Откуда-то сзади налетела бабка, грузно приземлившись в компьютерное кресло с высокой спинкой, ткнула в прием вызова и пригладила волосы. На мониторе возник пожилой мужчина в форме, сидел он явно в кабинете, так как за ним на стене был виден чей-то портрет и стеклянная витрина с модельками кораблей. — Ааа.. — протянул мужик, узрев нас вместе, — вы там уже в сборе все? Новичок у вас, Полина Степановна? Это хорошо. Надежный контакт? — Да, Илья Викторович, вводим потихоньку в дело. — заюлила бабка, вертясь на стуле. — Так вот. По оперативным данным, межпространственное окно, именуемое в простонародье “дырка”, откроется сегодня в 23 часа 44 минуты. Всему гарнизону объявляется боевая готовность с 23.00 до 6.00 утра. Обзваниваю всех поочередно, но, по своим каналам связи передать еще раз. В прошлый раз до Морошкиных не смог дозвониться, это непорядок. Задача для вас, как для командира отряда: подавление нашествия инородных вторженцев любыми способами. Даю добро на устранение нежелательных элементов при помощи оружия и любой тактики. Отлов на этот раз не нужен, экземпляры, доставленные ранее, изучены и утилизированы. — Дык че, Илья Викторович, и пострелять можно? А то дубинами их хрен добьешь. — Приказом свыше дано добро на отстрел. Теперь можно. — Ну, наконец-то. Надоело уже вручную. — Выполняйте приказ. — на погонах сверкнули большие звезды, мужчина отключил вызов. Полина Степановна нервно барабанила по столу пальцами. — Ну, девка, раз уж ты тут в самое пекло влезла, то и вопросы задавай. А то вижу, аж помрешь щас от любопытства. Ага. А мне помереть и хотелось. Только от страха. Это получается, я тут вляпалась в историю с бабками, имеющими паранормальные способности, живущих в деревне, которая типа военного гарнизона что-то. Охраняют они какую-то дырку, через которую раз в год лезут из ада черти или хер там знает кто еще. А еще тут все странные, и кот говорящий. Только руганью, правда, но говорит. Это вам не тот, который “ идет налево песнь заводит, направо - сказку говорит”. Это такой кот, который всех мразотами может обозвать и за столом ест. А еще меня могут закрыть где-нибудь в дурке, если болтать стану о такой чудесной фольклорной экспедиции. Может, лучше сразу в бега податься? В лесу ночь пережду, а утром автобус в Вельск идет. — Настена, ты не робей, знаю, что сто вопросов в голове трещат и непонятно тебе все. Я-то сюда приехала, дак знала почему и зачем. Давно это было, я уж все как данность принимаю. Тебе-то ясно дело, в диковинку все. — Ээээ.. И как же вот это вот все у вас? — я обвела рукой монитор и копм, уже понимая, что тупее вопроса в жизни не задавала. — Пф, детка, ты что думала, мы тут старухи серые, мозгами обделенные, живем как как при императоре Николае втором? — в речи бабы Поли произошли изменения, исчез местный говор, оканье, и устаревшие обороты. Со мной словно заговорила моя учительница русского и литературы. — Мы здесь на рубеже миров живем, защищаем наш мир, как можем. И ты, я надеюсь, станешь частью нашей защиты. У тебя есть все, чтобы стать вместе с нами в ряд. Ум, упорство, смелость, желание выделиться и способность задать жару всем, кто против тебя. Мы это по запаху чуем. Ты знаешь, что безумие имеет запах? Приезжают иногда к нам такие, высокодуховные и просвещенные где-нибудь в Индии или в инстаграме. Думают, тут будет им место силы, вековые обряды, благость и умиротворение. Экзальтированные дамочки в широких штанах, как у персидских наложниц и травяной едой. Ты бы видела тот цирк, что они на берегу Кокшеньги устраивают. Падают, катаются по земле, поют невесть что, руками странно машут, мол, приобщились к обрядам нашим. А на самом деле - пахнут безумием. Кто-то только начинающимся, кто-то в самом цвете. Нормальных, как ты - мало, очень мало. Ценный ты кадр, то-то тебя сиделицы к себе потянуть хотели. — Какие сиделицы? — я все еще ничего не понимала. — Те, кто у колонки стояли. Эти женщины приехали сюда потому что некуда идти им в родных местах. Не ждет их там никто. Из колонии вышли, поскитались, да если мозги на место встали, то сюда иногда таких прибивает, как щепку к берегу. Ну да мы их принимаем, да втолковываем как им жить. Не всегда получается, но защитники из них хорошие. — А мужчины ваши где? Ни одного не видела, и детей тоже. Дети тут есть? — Детей никто из нас иметь не может. Да и опасно сюда с детьми приезжать. Они у козлов первые жертвы. А мужчины тут чахнут, да умирают. Место такое. Знаю, что есть деревни у других разломов между мирами, где только мужчины живут, а женщины не приживаются. Каждый несет свою долю. Ну, да это даже хорошо. Еще раздоров из-за мужиков нам не хватало. Ну да, ну да, если они из-за булок так ругаются, что ж из-за мужчины будет? Клочки по закоулочкам полетят от вязаных кофточек. Ах, да, вот еще назрел вопрос. — Баб Поль, а почему вы всегда в теплом? На улице жарища же. У всех кофты, а ваша подруга Лида Беркина в салопе плюшевом, не жарко вам? — Да кровь не греет уже. Многие из нас так давно живут на этом свете, что и счет потеряли. А у Лидки салоп - естественная принадлежность, так сказать. — засмеялась старушка. Не очень понятно, но хотелось спросить еще. — А вот этот человек в форме, он кто? — Начальство наше. Ты что думаешь, про такие места никто, кроме живущих здесь и просвещенных ****, которые слышали звон, не знает? Здесь тебе не Шамбала. У нас все под контролем. Специальная организация нам помогает. Обеспечивает. Договор у нас. — А вот еще хотела спросить… — открыла рот я, но баба Поля резко меня перебила. — Так, время сбора. Наши там уже балаган для пришлых закрыли и ждут. Пошли. Надень потеплее чего, ночи прохладные. — А можно еще спросить? В доме ванная, а туалет на улице. Как так? Зимой же холодно. — А это, Настасья, традиция. А потом у нас тут есть умелицы, волну на говне поднять. Уж лучше не в доме. На улице было светло, почти как днем, за краем леса пряталась вечерняя заря, крася небо в розоватый цвет. Улицы деревни были пусты, и только иногда из дворов выходили старухи, кивали моей спутнице и пристраивались рядом с нами. В руках они несли длинные дубины, утыканные гвоздями-десятками со срезанными шляпками. Молча вышли на окраину деревни небольшим женским отрядом. До берега реки Кокшеньга было всего ничего. А там уже горел высокий костер, сбоку от него стояли старушки в два ряда и, пригорюнившись, пели какую-то заунывную песню. — Все ли собрались? — внезапно зычно крикнула баба Поля. — Все ли готовы? — Морошкиных ждем еще. — откликнулся кто-то из старушек. — Да чтоб их. Уже одиннадцать. Чертим круг! От толпы отделились три женщины и пошли вокруг костра, волоча за собой те самые палки, утыканные гвоздями, вспахивая землю. Борозда получилась довольно глубокая. Потом вышли Поля и Стеша, стали класть в бороздку пучки трав, напевая при этом. А когда остальные женщины подхватили песню, меня мороз по коже продрал. Высокие голоса подхватили мелодию, слова вплетались в вечерний воздух, в завороженно качающими листвой деревья, возносились к небесам, плавно нисходя до примятой десятками ног травы. На вечерней зоре, на высокой горе Стоит дуб вековой, под ним гроб золотой У том гробе мертвец, в домовине жилец Вокруг ведьма ходит, речи заводит: Пойду по кругу, позову подругу На веселье, на здраво, на зелены дубравы Кто костей хотел, два мешка съел, да чтоб подавился, мертвечиной травился. Чтоб его загнуло, кишки завернуло, Не исти, не истись, по земле не нестись. Земля наша, дай плоти́, нас защити. Слово мое крепче камня, крепче железа Отныне и до века. Гой! Пока травки закидывали в канавку, бабульки собрались у костра, встали у круга, не заступая в него. Как припевка закончилась, они тоже заголосили: “Гой, гой!” От их боевых кличей аж уши заложило. А потом началось интересное. Все повернулись к бабе Лиде, словно ожидая чего-то. Та взмахнула руками, коричневый плюшевый салоп сверкнул стеклянными пуговицами, а огонь в костре загудел, взметнулся почти до вершин елей, что росли неподалеку. Видать, не только тесто у бабки высоко всходило. Огонь облизывал жаркими языками розоватое небо, белая ночь накрыла берег реки тишиной, словно саваном. Потрескивали поленья в костре. В этой дикой тишине, где даже птицы перестали вести вечернюю перекличку, женщины стали входить в круг по одной, преображаясь на глазах и молодея. Шагнув в круг, на одной появилась форменная юбка, сапоги, и зеленая гимнастерка с красным, растекающимся пятном на груди, на ком-то появилась серая арестантская роба с нашивкой на кармане, кто-то входил в круг в мятой льняной рубахе, длинной юбке и лаптях, но бабка Лида поразила меня больше всего. Когда Лида Беркина вступила в круг, сгорбленная спина ее распрямилась, а потом ее сложило пополам. Бабку стало выворачивать, изгибать под немыслимыми углами, а плюшевый салоп, казалось, врастал в кожу. Через пару секунд в круге у костра обнаружилась огромная матерая медведица, которая гулко рыкнув, заняла свое место за кругом. В голове заорал Руби Род: “ Омайгат, омайгат… Корбен, Корбен! Омайгат!” В районе задницы ощутился холодок, но тут стоящая рядом баба Поля сказала: — А теперь Аглашка. Это была та женщина, у которой я изначально должна была остановиться. Аглая Ивлева. А вот она, войдя в круг, обратилась здоровенной волчицей. Дальше все поплыло, как в тумане. Бабки Морошкины в вышиванках, баба Поля стала молодой женщиной в форме летчицы второй мировой, и я, вступившая в круг, но на мне ничего не поменялось. Как это работает? Кто каким пришел, таким и остается? Когда бабье войско было было приведено в полную боевую готовность, все встали полукругом возле берега реки. Шелестели камыши, на песок накатывала мелкая волна, где-то плескалась рыба… И ничего… Только застывшие на берегу женские фигуры с дубинами в руках напоминали игроков в бейсбол, приготовившиеся отбить мяч. Баб Поля вроде говорила, что козлы какие-то лезут. Зачем животных-то уби… А они как полезли!!! Возле реки, на самом краю берега, в воздухе засверкали мелкие молнии, вода заискрилась, забурлила, вспенилась волной, и на траву из воды выскочил натуральный черт. Существо, передвигающееся на двух задних, с копытами, покрытое черным мехом. Жуткое, искореженное лицо, отдаленно напоминающее человеческое, длинные рога, прижатые к груди руки, в которых был зажат мешок с чем-то. Больше всего существо напоминало фавна из легенд и фильмов. Но, если в кино они еще более-менее приемлемо выглядят, то вот этот, в реале напоминал жертву зоофила, если бы биология немного попустилась принципами. И этот сраный козлина, выскочивший, как черт из табакерки, стал метаться между женщинами, замахивающимися на него дубинами. Недолго он мельтешил, медведица придавила его через пару минут. И началось нашествие. Из воды полезли разные твари. Пара белесых червей с рыбьими хвостами были прибиты сразу же, как выползли. По одному вылетали “козлы”, тряся исполинскими мудями, и мешочками, трепетно прижимаемыми к мохнатой груди. Они пытались прорваться по одному, парами и тройками. Атаковали рогами, мерзко верещали, прорываясь за окруживших их женщин. Медведица и волчица метались, заваливали бьющих копытами существ, рвали зубами глотки, вспарывали когтями животы. Кого не достали оборотни, метко доставали дубинами женщины в робах и гимнастерках. Мозги и рога летели по всему бережку. Баба Поля пока стояла рядом со мной и руководила, выкрикивая команды типа “ Нина, справа!”, “ Ольша, новый! По ногам бей!” В какой-то момент из воды выскочило сразу несколько рогатых и помчались врассыпную. Кого волчица успела схватить, кого дубиной приголубили, а вот один пошел на таран, и побежал прямо на меня. А мне ничего не дали. Ни палки с гвоздями, ни чурки для топки. Ничего у меня для обороны нет. Эта страшная морда будет снится мне еще долго потом. Я там все в деталях рассмотрела. Еще пока он ко мне бежал, между ног у него стало красное и длинное что-то болтаться, заблеял что-то на своем, да мешок свой ко мне протянул. Тут-то и расцвела у него во лбу красная звезда. Вокруг дырки. Рядом стояла баба Поля и деловито запихивала в кобуру, что скрывалась под кофтой, черный ТТ. — Че? Илья отстрел разрешил. Патроны казенные. Выдано восемь - отстреляем восемь. — таков был ответ на мое вытянутое от ужаса лицо. — Главное, своих не ранить. Ты, стань-ка за меня, а то их на молодых запах ведет. К утру вроде все затихло. За ночь из воды вылезло еще штук десять непонятных тварей, которых бабки называли русалками. Кровь у них, оказывается, зеленая, цвета тины. Козлы перестали выскакивать уже к восходу солнца, часа в четыре утра. Мне стало интересно, что там эти существа тащили такого ценного, в своих мешках? Ведь у каждого был свой мешочек, нежно прижатый к груди. Пока бабульки таскали дохлых козлоногих в костер, я открыла один из мешков, который валялся неподалеку. В нем обнаружились свернутые в трубочку бумажки, что-то типа паспорта, наверное, с рисунком существа в рамочке, и строчками справа, заполненные странными закорючками, похожими на арабскую вязь. Бусы из черных камней, красные круглые туфельки, и пара колокольчиков с петлями, чтобы их цеплять. На рога, наверное. Если трясти рогами, то звук будет оглушающий. К шести утра берег был чист, пахло шашлыком и паленой шерстью, только в траве еще кое-где сверкали красные лужицы. Бабка Лида уже ковыляла в своем коричневом плюшевом салопе, Ивлева волчицей еще умчалась, как только солнце стало всходить, а остальные женщины приняли свой ежедневный вид. Теплые кофты, цветастые безвкусные платья времен СССР, седые волосы, стриженные и убранные в пучки на макушке. Такие типичные бабульки, что стоят в магазине, в очереди за сахаром. Я сидела у воды, слушая шелест волн, тихие переговоры бабулек, и решала, вернусь ли я сюда еще? Вроде как и место мне уже выделено. Позади затопало и кто-то погладил меня по голове. — Ота, Настёна, так и живем. — баба Стеша тоже сменила свою гимнастерку на то цветастое платьице, в котором была утром. — Напужалася? Ты не боися, мы тут друг за друга горой. — Баб Стеша, а споете еще песню про медведя? Я ее записать хотела. — вдруг вспомнила я. — Дак чего сегодня дожж нагонять? Если жарко будет сильно, завтре спою, ты приходи. И тебя научу. Мне не жалко. А ты Полю-то слушай, она травница знатная, от любой болезни как лечить знает, учись у нее. Она хорошая, хоть и командовать любит. — А козлы эти, они чем опасны? Почему их надо не пускать в наш мир? — Да как почему? — воззрилась на меня старушка, — Эти навьи весь наш род выкосят, им только волю дай. Детей они воруют, молодых девок насильничают, да убивают потом, портят все, гадят, ломают. Ты чего думаешь, девушки пропадают бесследно в деревнях просто так? Одного такого упусти, так он пол-области за неделю окучит. И девочек и девушек, ему все равно. Только по черной шерсти его след и ищем. Русалки по реке расплываются, парней завлекают. У них дар морок наводить. Червяк червяком, а парню кажется что красавица брюнетистая, сиськи вывалила, да в воду его, играть зовет. Ну и сожрут его там. А, вон, давай, иди, Поля зовет. К чести бабы Поли, вопросов она не задавала. Дошли до дома и увалились спать. Пару раз будил Додик, мурча в ухо что-то про “жрать не дали, твари, мля”, но видать, во сне я ему ответила в том же духе и кот больше не приходил. С Полиной Степановной у нас состоялся серьезный разговор наутро. Предложение бабьего гарнизона я приняла. Теперь ежегодно приезжаю к Полине на обучение, заранее, за неделю до Ведовок. Потом мы держим оборону и я еще недельку отдыхаю и хожу по гостям. И к бабе Стеше - я уже умею собирать тучи, , и к бабе Лиде - она учит меня как сделать мелкое крупным, да и к сиделицам тоже захожу, но ненадолго. Интересные женщины. Предодша моя, Дрожкина-Тырц, даже не в курсе, что упустила. Это ее зазывали бабки, думали, она к ним переедет. Праздника Ведовки-то по сути и нет никакого, старые ведьмы выдумали все, чтоб молодую кровь завлекать. Ну, да я не в обиде. Просто хочу рассказать, чтоб вы знали, что есть такая деревня, где женщины защищают от нашествия навьих наш мир, как могут. Живут, сражаются с “козлами”, спорят и ссорятся, поддерживают друг друга в горе и в радости, готовятся к следующей “дырке” и лупят инородцев дубинами по рогатой башке. А еще там есть кот Додик, матершинник пушистый. Кто смелый, приезжайте, девочки. #ДеревенскиеБайки Автор Моран Джурич