А в августе этого лета мама полезла по приставной лестнице на чердак, упала и сломала два позвонка. После больницы её уложили на бабушкин диван. Мама как будто ждала момента, чтобы расхотеть жить. Она сразу стала каким-то другим человеком, и о том, чтобы однажды встать, даже не говорила. Не верила в это. Ноги она перестала чувствовать в момент перелома и уже насовсем. Когда доктора сказали, что можно начинать реабилитацию, сесть в кресло, начать хотя бы так передвигаться и как-то жить, мама отказалась. Словно в голове отказалась от самой мысли снова однажды хотя бы просто смотреть на мир с привычного ракурса.
Мама не выходила из дома почти десять лет. Поначалу смотрела телевизор, читала не только книги, но и газеты. Но потом что-то в ней изменилось. Она начала слабеть, словно становилась меньше и прозрачнее, как будто постепенно исчезала из этой жизни.
Всё это время жизнь Насти и Андрея вертелась вокруг мамы.
Правда, Андрей уходил с этой орбиты. Задерживался на работе. Норовил ускользнуть в командировку. Настя не сразу это заметила. А когда осознала, что почти перестала видеть мужа дома, то не нашла в себе сил принять какое-то решение. Видела, как угасает мама, и уговаривала себя: про Андрея подумаю потом. Потом поговорю, потом.
В день, когда Насте исполнилось 30 лет, они сидели с мамой за праздничным столом. Точнее, Настя накрыла скромный стол у маминого дивана и села рядом на табуретку. Мама лежала на чуть приподнятых подушках. Андрей был в отъезде. Они съели по бутерброду, выпили по глотку красного вина и замолчали.
— Настя, - слабым голосом сказала мама. - Ребёночка тебе надо родить. Когда я умру, будет тебе не так одиноко.
— У меня муж есть, мам.
— Да ну, какой он муж тебе. Ты не видишь что ли, уже ноги его сюда не несут.
— Не вижу.
— Это я во всём виновата, конечно, - вдруг заплакала мама и закрыла руками лицо. - Зачем я полезла на эту лестницу?! Чем я думала?! А так себе жизнь сломала, и ты ко мне привязана, возишься со мной, инвалидкой.
— Мама, если бы ты захотела, ты могла бы вернуться к нормальной жизни, - вдруг жестко сказала Настя, чувствуя, как в ней закипает ярость.
— Не могла я! Не могла! - воскликнула мама.
— Ты даже не попробовала! - тоже повысила тон Настя. - Ты могла бы ездить на коляске, мы могли бы с тобой гулять, ездить в гости, даже путешествовать.
— Какие путешествия, когда ноги отнялись, - зло сказала мама. - Не хочу как чурбан на колёсах, чтоб все смотрели, все жалели…
— А обо мне ты подумала?
— Путешествуй, пожалуйста! Езжай! А меня в интернат сдай, в хоспис! Я мешаю тебе путешествовать!
— Мама, прекрати, я тебя прошу.
— Ты не представляешь, каково это - столько лет вот так жить!!!
— Мама, не начинай, - сказала Настя в миг охрипшим голосом, хотя уже ощущала лавину злости и обиды, которую невозможно остановить.
— Да-да, не представляешь!
— А ты! - Настя вцепилась руками в края табуретки, на которой сидела, - Ты представляешь, что значит всю свою жизни ухаживать за лежачим больным?! Всю жизнь, мама! Сначала бабушка, потом ты! У меня жизни-то своей никогда не было! Уж какие мне путешествия, когда я никуда пойти-то не могла, в гости даже, мне всегда надо было сидеть вот тут, рядом с этим чёртовым диваном! - мама перестала плакать и потрясённо смотрела на дочь.
— Ребёнка родить, говоришь?! - кричала Настя, - Для чего?! Привязать себя ещё к кому-то?! А вдруг и он будет… больной?! А я не мать Тереза, мама, я жить хочу! Андрей уже почти сбежал от такой жизни! Как мне его осудить?! Ведь это не жизнь, мама! Разве ты не понимаешь этого?! Никакого ребёнка не будет! Не хочу!
Мама молча смотрела на плачущую Настю.
— Прости меня, дочь, - сказала потом. – Я не хотела тебе жизнь загубить.
Настя уже успокоилась, махнула рукой, давая понять, что разговор этот не имеет смысла. Налила себе вина, выпила залпом, как водку.
— Я умру и тебе станет полегче, - сказала мама искренне, без тени притворства.
У Насти защемило сердце.
— Больше всего на свете, мама, я боюсь, что ты умрёшь.
Потом они ещё поплакали вдвоем, Настя пересела к маме на диван, притулилась к ней, как в детстве, и ощущала на спине мамину мягкую теплую руку.
А потом ушел Андрей, пока Настя была на работе. Собрал в пакеты свои немногочисленные вещи, заглянул и сказал тёще:
— Ухожу я, передайте Насте. Насовсем.
— Эх ты! – донеслось ему в спину, впрочем, особенного осуждения в этой короткой фразе он не услышал, разве что горечь.
Без Андрея стало трудно. Настиной зарплаты библиотекаря хватало только на еду. Маминой пенсии – только на лекарства. Они словно остались вдвоем на целом свете, на острове в бескрайнем чужом океане. Мама если и думала о деньгах и о стремительно ухудшающемся положении дочери, то молчала. Но Настя предполагала, что мама просто начинает путь исчезновения из этой жизни, потери связи с ним, как случилось когда-то с бабушкой. Ничего не оставалось как найти вторую работу.
И она нашлась быстро сама: по телевизору бежала строчка: «В дом малютки срочно требуется уборщица». Это крошечное здание – старое, убогое, с мелкими слепыми окнами – располагалось в их же районе, совсем недалеко, просто не попадало в орбиту Настиной жизни. Единственное, что она помнила: полинялые качели и песочницы за железными прутьями забора, всегда пустые, ни разу там Настя не видела детей.
Сложилось всё быстро и просто: звонок, пятиминутный разговор с пожилым сдержанным мужчиной, и уже через два дня в шесть утра Настя шагнула за порог городского дома малютки. За три часа ей предстояло вымыть десять помещений, коридор и санузлы, забежать домой, чтобы позавтракать с мамой, и спокойно прийти на своё основное место работы – в детско-юношескую библиотеку.
Дети. К детям Настя была равнодушна. Тем более, что они лежали здесь тихими куклами в своих голых кроватках. В шесть утра многие из них уже не спали, а смотрели на Настю или сквозь неё, сосали пальцы или кусали губы, не плакали и почти не шевелились. Те, что постарше, иногда сидели, иногда стояли в своих клетушках: мокрые, сопливые, иногда с гноящимися глазами, как подзаборные котята. Раскачивались из стороны в сторону или упирались лбами в деревянный частокол кровати. Некоторые смотрели не на Настю, а на её швабру, как ловко та бегает туда-сюда, туда-сюда. Свидания утренней уборщицы с постояльцами дома малютки были тихими, молчаливыми и безучастными с обеих сторон. Они словно соблюдали нейтралитет, не желая друг друга ранить бесперспективным вниманием.
Комментарии 64