Вороны вещают о смерти. гл. 16-18.

Автор: Darknessia  Глава 16. Колдовские глаза   В сосновом бору стоял особенный аромат. Густой, смолистый от нагретой солнцем коры, и терпкий. Сухая рыжая хвоя устилала землю, сквозь нее пробивались редкие низкие травы и крупные узловатые корни. Первые ветки начинались довольно высоко, и потому бор казался просторным и светлым. Как у любого леса, у него тоже был свой хозяин. Я достала из корзины кусочек хлеба, слегка присыпанный солью – ее у нас осталось немного и она была довольно дорогой, но всякий знает, что лучше откупиться от лешего хорошим лакомством, чем терпеть его злые шутки. Оставила хлеб в корнях сосны и огляделась. Искала я недавно поваленное дерево. Несколько дней прошло с тех пор, как мы лишились коровы. Теперь ни молока свежего не было, ни яиц – оставшиеся куры неслись раз в три дня, а то и реже. И погребок наш почти опустел. Немного орехов, кое-какая крупа, сушеные грибы и тыква – вот и все, чем мы с матушкой питались теперь. Хорошо хоть лето на дворе. В лесах и полях растет много съедобной зелени, ягоды зреют и грибы вот-вот пойдут. В сосновый бор я пришла заготовить кору для хлеба. Приметила подходящее дерево – не слишком старое, иначе кора жёсткая будет, без мхов и лишайника. Ножом подцепила темные пластинки верхнего слоя коры. Они отходят легко. А прямо под ними ещё один слой, луб, тонкий и мягкий. Чтобы достать его, нужно прорезать остаток коры до самой древесины. Это дело не быстрое. После небольшие кусочки коры надо будет высушить до хруста в остывающей печи и истолочь в ступке в муку. Жаль только, из одной сосновой муки хлеб не испечешь – а то не надо было бы в полях работать. Плетёная корзина наполнялась медленно. Я работала, погруженная в мысли, под тонкий щебет птиц и скрипы высоких сосен, едва заметно шевелящих ветвями. И было так легко и спокойно. Наверно, впервые со смерти сестры. За спиной вдруг треснула ветка. Обернувшись, я заметила за деревьями Яромира с луком и колчаном стрел. Вряд ли он случайно оказался неподалеку. Приблизившись, глянул на кору, которую я собирала. На загорелом лице промелькнуло что-то очень похожее на жалость, которую он постарался скрыть за приветливой улыбкой. – Как ты, Огниша? Помощь нужна? Эта его жалость не слишком пришлась по душе, но он хотя бы презрения не выказывал. Я почувствовала себя неловко, как и всегда в его присутствии, однако улыбнулась в ответ. – С корой-то? Уже почти закончила. Яромир тихонько выдохнул. Наверно, ожидал враждебности, без которой в последнее время не обходился ни один наш разговор. – Давно тебя в селе не видели. На костер не ходишь, с друзьями в бабки не играешь. Может, тебя обидел кто? – Просто дела были, – отмахнулась я, а он придвинулся на шаг и тихо, вкрадчиво протянул: – Дела… в Чернолесе? Бледная улыбка тут же сошла с моего лица. Я настороженно прищурилась в ожидании и попыталась сообразить, когда он мог меня видеть. Яромир усмехнулся в ответ на мою реакцию и легкомысленно пожал плечами. – Слушай, я пришел не упрекать тебя, а просто поговорить. Я только хочу понять, что происходит. У меня тут с собой мед есть, будешь? Юноша отвязал от колчана небольшой пузатый мех, поставил лук со стрелами в корнях дерева, а сам уселся на землю и похлопал рукой рядом с собой. Помедлив немного, я вогнала нож в изрядно ободранный ствол и опустилась напротив. Яромир протянул мне мех, а когда я покачала головой, сам сделал несколько глотков. Вздохнул. – Ты как-то изменилась за последнее время, Огниша. Явно же что-то происходит. Что бы ни было, можешь сказать мне, а я подумаю, как помочь. Я пожала плечами и постаралась, чтобы голос не звучал грубо: – Не знаю, что ты хочешь услышать. Все меняются. – Да, но почему-то обо всех не шепчутся так, как о тебе. – Шепчутся? Он снова протянул мне мех. Я глянула на него с сомнением, но сделала глоток. Сладкий напиток приятно растекся по горлу и оставил на языке ягодный привкус. Яромир обратил ко мне серьезное лицо. – Друзья заметили, что ты вдруг отдалилась. Прячешься ото всех, прямо как твоя матушка Горица. Все в одиночку по полям бродишь, и в лес, вон, одна пошла. – Что с того? – Нехорошо это. Надо хоть иногда в люди выходить, а то начнут судачить, будто ты заболела или что-то скрываешь. Он с вопросом приподнял бровь и сделал ещё глоток. А я шумно вздохнула. Скрывать раздражение становилось все сложнее. – Моя сестра умерла недавно. Куры передохли и корова. Кто-то проклясть нашу семью пытался. Как думаешь, хочется мне веселиться, в бабки играть и песни петь у костра? Яромир отложил мех и подался вперёд. Прищурился. – Так ты поэтому в Чернолес ходишь? – Кто это сказал тебе? – Никто. Сам видел. – Ты что, следишь за мной? – нахмурилась я, на что он смущённо улыбнулся: – Я просто хотел узнать, где ты вечно пропадаешь, вот и подкараулил однажды… – Потом лицо его сделалось жестким. – Ты что, колдуешь, Огниша? Хочешь разузнать, кто на вас порчу навёл? Или надеешься клад найти, чтобы вы с матушкой смогли к зиме запастись? Я снова вздохнула, опустив глаза. Что сказать ему? Это не худшее, о чем можно было бы подумать, видя, как кто-то свободно ходит по Чернолесу. Но правду рассказывать я не собиралась, хоть и стало бы от этого легче. – У меня много забот, Яр. А ты тут со своими глупостями… Я собралась было уйти, но Яромир крепко ухватил меня за руку, не давая подняться. Его лицо оказалось прямо напротив моего, так что поневоле пришлось заглянуть в голубые глаза. Снова в их холодных глубинах показалось что-то пугающее, отталкивающее. – Послушай, – мягко проговорил он, чуть ослабив хватку, – я о тебе забочусь. – Он нащупал вторую мою руку, сжал в горячей ладони. – Знаешь же, как это опасно. В такие неспокойные времена люди всякое могут подумать. – Это уже мое дело, – терпеливо ответила я. – Придет время, я обо всем расскажу. Но не теперь. – Время? Как бы не стало однажды слишком поздно. – О чем это ты? – Да так. Скажи ещё вот что. – Он чуть крепче сжал руки, чтобы не дать мне уйти. Взгляд стал серьезный и немного отчаянный. – Я никак в толк не возьму… Думаю, мучаюсь, но не понимаю: что я тебе такого сделал, что ты и смотреть на меня не хочешь? На прошлого Купалу мы отличную ночь провели, да и потом… Когда замуж тебя звал, никак не думал, что ты откажешь. Кто-то другой тебе понравился? В горле вдруг пересохло, а сердце тревожно забилось чаще. Я отвела взгляд и хрипло выдавила: – Мне нечего тебе сказать, Яр. – Ладно. Тогда просто послушай. – Голос его стал низким и хриплым, даже злым. – Если б знал с самого начала, что ты все мои мысли займешь, никогда б с тобой не связался. Парни уже шутят надо мной, мол, приворожила. Да я бы и сам подумал на ворожбу. Но нет. Иначе мы бы давно свадьбу сыграли. А ты все избегаешь меня, подарки не принимаешь. Так что это, Огниша? Как мне быть, скажи, если я ни на кого другого смотреть не могу? Мои руки мелко задрожали от волнения. Губы словно ссохлись. Хотела бы я знать, что ответить, как утешить его. – Яр… – Думаешь, мне это нравится? – с яростью выплюнул он. – Думаешь, я не прекратил бы таскаться за тобой, если б мог? Не хочу больше видеть тебя во снах! Не хочу каждую девицу с тобой сравнивать! Думать, какой была бы жизнь… Сделай с этим что-нибудь, Огниша! Видишь, я даже не могу плохого о тебе подумать, хотя и видел тебя в Чернолесе. Он затих. Ярость сменилась отчаянием. Долго глядел на меня в ожидании, будто и правда думал, что я могу что-то исправить. Сжимал горячими руками мои холодные. Мы были так близко, что я слышала громкий и быстрый стук его сердца, видела, как трепещет жилка на шее. Сидела неподвижно и никак не могла подобрать слов. – А может, – тихо заговорил он, глядя прямо в глаза, – ты и есть колдунья? Глаза у тебя такие… жёлтые… колдовские… Потом вдруг наклонился и поцеловал. В первый миг я растерялась от неожиданности. Попыталась отстраниться, выдернуть руки из его крепкой хватки, но он лишь сильнее сжал. Повернула голову в сторону, а мысли будто опустели, и я не могла ни о чем думать, только чувствовала на щеке его горячее дыхание и цепкие пальцы на запястьях, которые уже до боли впивались в кожу. За его спиной вдруг появилась тень – я едва успела заметить ее краем глаза – а в следующий миг Яромир уже извивался в стальной хватке, цеплялся за серую руку с черными пальцами, что сомкнулась на его шее. Лихо одной рукой поднял вверх юношу и с силой впечатал в ствол ближайшего дерева. Яромир задергал ногами в поисках опоры. Он яростно колотил по серой руке, царапал ногтями, пытался дотянуться до противника. А Лихо мрачно и неподвижно наблюдал, как тот хрипит. Его жёлтый глаз горел ненавистью. И в этот момент он больше походил на нечисть, чем когда-либо прежде. Я сидела на земле и не могла отвести взгляд. В душе боролись противоречивые чувства. Лишь когда Яромир стал слабеть, я опомнилась и вскочила, дотронулась до серой холодной руки. – Не нужно. Лихо взглянул на меня. На какой-то миг показалось, что не послушает, не ослабит хватку. Но он все же разжал пальцы – Яромир соскользнул на землю, согнулся и закашлялся. Лихо молча стоял над ним, наблюдал. Его лицо было спокойным, лишь глаз слегка прищурен, однако явственно ощущалась исходящая от него угроза. Казалось, он заполняет собой все пространство. Отдышавшись, Яромир вскинул на него голову с вызовом во взгляде. Нащупал стрелы, выпавшие из колчана, схватил одну и стремительно вогнал ее в грудь Лихо. Я дернулась в его сторону, но слишком поздно. Прикрыла рот ладонями и уставилась круглыми от ужаса глазами на стрелу. Яромир самодовольно усмехнулся. Лихо даже не вздрогнул. С тем же каменным выражением он схватил юношу за руку, заставив выпустить стрелу. Ухмылка сползла с лица Яромира. Тихо, угрожающе Лихо проговорил: – Знаешь, кто я? Юноша перевел взгляд со стрелы на серое лицо Лихо, на меня и снова на Лихо. На побелевшем лице отразилось осознание. – Знаешь, – кивнул он с ядовитой усмешкой. – Чую твой страх. Это правильно. Меня нужно бояться. Стоит мне лишь захотеть – прокляну твою семью и заставлю смотреть, как все, кого ты любишь, медленно умирают в муках, умоляя избавить их от страданий. Стоит мне лишь захотеть – остаток дней ты проведешь в нищите и ужасе, и каждую ночь во снах будешь видеть лица своих родных, искривленные болью, гниющие заживо. – Каждое слово было как удар тяжёлого топора. Острое, неотвратимое. Оно глубоко врезалось в разум, и не оставалось сомнений, что дух способен на все. – Так что не смей прикасаться к ней. И не попадайся мне больше на глаза. Понимаешь, человек? Теперь ты в моей власти. Яромир молча взирал на духа. Он выглядел не на шутку перепуганным, часто дышал, будто не хватало воздуха. Однако постепенно страх затмила ненависть. Он с яростью вырвал руку из хватки Лихо – тот позволил ему вырваться – отступил на несколько шагов и обернулся ко мне. Прошипел: – Так вот, зачем ты ходишь в Чернолес. Предпочла своим друзьям нежить? – Пожалуйста, Яр. Уходи, – с досадой пробормотала я. – Посмотрим. Когда все узнают, что ты водишься с духами, когда отвернутся от тебя и станут обходить стороной, когда ни одна душа не захочет говорить с тобой, кроме меня – тогда и посмотрим. Может, только тогда ты наконец поймёшь… Он одарил меня долгим, пронзительным взглядом, в котором было молчаливое обещание, подобрал лук и стрелы с земли и собрался было развернуться, но Лихо ухватил его за плечо, приковывая к месту. – Только попробуй рот раскрыть – и твоя мать первой узнает, что такое настоящее горе. Яромир кинул на него взгляд, полный упрямой ненависти. Пытался показать, что не боится, но все же видно было, как напряжены его руки, как подгибаются колени. Он презрительно фыркнул, дёрнул плечом и тяжёлой угловатой походкой поспешил прочь. Пустившееся вскачь сердце понемногу успокаивалось. Много злых слов наговорил мне Яромир. На запястьях до сих пор пульсировали следы его пальцев. Но я не могла злиться. Не могла, хоть запоздалое осознание того, что могло бы произойти и едва не произошло, больно грызлось внутри. Я чувствовала его отчаяние – и было в нем что-то неправильное. Что-то гораздо сильнее его, что управляло им, а он не мог сопротивляться. Я глядела ему вслед с жалостью. С беспомощной растерянностью, потому что хотела бы помочь, но не знала как. – Как ты, Огниша? – заговорил Лихо, а в голосе слышалось сожаление. – Прости, я… долго не мог понять, стоит ли вмешаться. В тебе нет ненависти и нет отвращения. Это сбивает с толку. Я обернулась. Дух стоял в паре шагов от меня, такой же, как и всегда. Больше не чувствовалось той тяжёлой давящей энергии, пугающей силы, способной заставить любого трястись от страха. Покопавшись внутри, вдруг поняла, что этот новый Лихо вызывает во мне лишь восхищение. И это противоречило здравому смыслу. – Спасибо, Лихо… Да, я и сама ничего не понимаю, – растерянно призналась я. – Это так странно и глупо, и немного льстит – накрепко засесть в чьих-то мыслях… – Снова взглянула в сторону, где скрылся Яромир. Никак не удавалось поверить в реальность происходящего. – Это так глупо... Вырвался нервный смешок. Он перерос в тихий безрадостный смех, похожий больше на плач. Я провела по лицу ладонями и судорожно вздохнула, а потом повернулась к Лихо. – Почему ты здесь? Думала, ты не можешь покинуть пределы Чернолеса. – Могу ненадолго. Просто не хочу с людьми встречаться. Взгляд соскользнул с его лица и остановился на торчащей из груди стреле. Она пробила насквозь мантию и вошла до середины древка прямо по центру. Крови не было видно. Вряд ли Лихо может навредить подобная мелочь, но я все же уточнила: – Не больно? Лихо выдернул стрелу из груди, будто нитку из рубахи. А на ее месте не осталось и следа. Сжал в ладони – древко с хрустом переломилось пополам и полетело в траву. – Я ведь дух, – одними губами усмехнулся он. – Как только ни пытались убить меня люди, колдуны и волхвы, и другая нечисть – так и не нашли способа. – Ладно. Хорошо. – От осознания, что, будь на месте Лихо живой человек, Яромир все равно попытался бы его убить, сделалось тревожно. – Не видела прежде Яромира таким… Как думаешь, можно ли это как-то исправить? Есть ли травы и обряды, способные сделать так, чтобы он разлюбил меня? Лихо помрачнел. Глянул, прищурившись, туда, где за деревьями пряталось село. – Это не любовь, Огниша. Одержимость. Не мне судить об отношениях между людьми, но даже я вижу здесь нечто неправильное. Такое действительно бывает, когда совершают приворот. – Но я ничего подобного не делала! Зачем бы? – Я и не говорил такого. Не думаю, что травы тут помогут. Но если хочешь, могу убить его, чтобы не докучал тебе. Серое, каменное лицо духа не выражало ничего, и не было сомнений, что он говорит серьезно. Я лишь тяжело вздохнула. – Не нужно. Он ведь не сделал ничего плохого. – Пока не сделал. А если все же расскажет кому-то о тебе, обо мне и Чернолесе? Хотелось бы ответить, что не расскажет. Безопасность семьи должна стоять превыше глупой мести. Но после недавнего я уже не была уверена, что знаю Яромира. Что-то всегда пугало в нем – а я предпочитала думать, что это страх перед неизбежным будущим. Если тайну все равно не удастся сохранить, пусть лучше о ней узнают на моих условиях. Я подняла решительный взгляд на Лихо и ответила: – Расскажу первая. Пожалуй, пора уже открыть правду. Может, люди немного успокоятся, как и говорил старейшина. А я смогу помогать им открыто. Не придется вырезать ночами на чужих столбах обереги, бормотать Слово для защиты, оглядываясь по сторонам, будто бормочу проклятия. Всем станет легче – и мне, и им. – Тогда ты подвергнешь себя опасности, – хмуро возразил Лихо. Конечно, об этом я тоже думала. И не было варианта, при котором никто ничем не рисковал. Пожала плечами: – Ничего. Если суждено раньше срока отправиться в объятия Морены, то лучше уж пусть люди считают меня жертвой, а не колдуньей. Лихо прищурился, негромко и с нажимом напомнил: – Можно оставить все как есть. Достаточно лишь одной смерти. Я качнула головой. – Это не выход. Между нами повисло тяжёлое молчание. Лихо с неодобрением глядел на меня, но я была уверена, что поймет. Ведь всегда понимал. В конце концов он прикрыл жёлтый глаз, морщинка между бровей разгладилась, лицо стало отрешенным. – Пожалуй, юнец в чем-то и прав… – Он длинно выдохнул и серьезно взглянул в глаза. – Не следует тебе ходить в Чернолес и не следует никому рассказывать. Помнишь, что случилось с той обвиненной женщиной? Даже несмотря на заверения вашего старейшины, ей не поверили. Могут не поверить и тебе. – Дух отступил на шаг и полушепотом добавил: – Достаточно бед я принес в твою жизнь. Не приходи больше в Чернолес. Несколько мгновений я растерянно моргала, потому что не могла поверить услышанному. Нахмурилась. – Ты не можешь мне запретить. – Так будет лучше, поверь, Огниша. – Нет! Я с самого начала была готова к тому, что люди могут не так понять меня. И мне все равно. – А мне нет. Взгляд его был непреклонен, но я не теряла надежды его переубедить. – А как же мое обучение волхованию? Вот-вот начало что-то получаться! Я не могу сейчас все бросить! Без дара белого таленца… – Он не принес тебе ничего хорошего. Знаю, ты не откажешься от мечты помогать людям, поэтому сделаю этот выбор за тебя. Сейчас это слишком опасно. – Но в лесу я чувствую себя в гораздо большей безопасности! – Зря, – глухо проговорил дух. – Лихо сто́ит бояться. Лихо не может защитить, не может принести ничего хорошего, лишь беды да горести. – Неправда. Я знаю, что неправда. Я протянула к нему руку – показать, что не боюсь, что ничего не изменилось, но он сделал ещё шаг назад. В голосе появилась сталь: – Ты знаешь меня пару седмиц. А десятки, сотни лет до этого я проклинал каждого встречного без разбора. Убивал, чтобы насытиться горем. Насылал хворь на целые деревни, упивался чужими слезами. Сегодня ты видела лишь тень того, кем я являюсь на самом деле. Я мог бы сломать шею того юнца как соломинку – и ничего не почувствовать. Вот, кто такой Лихо. За каждым словом крылась печаль. Я видела ее отголоски в жёлтом глазу. Пытался напугать меня, оттолкнуть? Невозмутимо я откликнулась: – Мне все равно. Разве не видишь этого в моем сердце? – Именно поэтому я и хочу уберечь тебя. Захлестнула обида. Понимание, что он не изменит решение. В последней, отчаянной попытке я шагнула к нему, вскинула умоляющий взгляд. – Нет, Лихо, пожалуйста! Не лишай меня единственного шанса побыть собой только из-за страха перед тем, чего может и не случиться. Он с грустью вздохнул, медленно и осторожно провел холодными пальцами по моей щеке. – Прости. Мне правда жаль. Хотел бы я, чтобы мы были свободны от чужих предрассудков и собственных проклятий. Но свободы нет. Придется принять правила. Прощай, Огниша. Лихо опустил голову и побрел прочь. Скоро его силуэт растаял в тени деревьев. Я долго глядела вслед, лелея крохотную надежду, что передумает и вернётся. А потом выдернула нож из поваленной сосны и подцепила новый кусочек коры.  Глава 17. Травница   – Вот, – я протянула старейшине берестяной кулек. – Это сбор для дочери Ульяны. Слышала, у девочки сильный жар. Там цветки липы, кора ивы, ромашка, душица и череда. Пусть приготовит отвар и даёт дочери трижды в день – и жар скоро спадет. Запомнили? Мы стояли в избе старейшины, пустующей во время дневной работы. Из распахнутых окон лился мягкий свет и свежий воздух. Снаружи доносился такой непривычный, оживленный шум, ведь жилище его стояло в самом центре села. Доброгост спрятал кулек за пазухой и вздохнул. – Чего ж сама не передашь? Ты уже стольким помогла, а люди и не знают, кого благодарить. Ещё, чего доброго, подумают, будто это я в травники подался. – Старец усмехнулся сквозь бороду, но быстро посерьёзнел. – Ну правда, Огнеслава. Если бы люди знали, к кому обратиться, они в благодарность принесли бы кувшин молока, или сыр, или ещё что. Все вам с матерью легче. Я лишь покачала головой. – Не могу пока рассказать. Не хочу. Страшно мне, да и матушка сердится. – Страшно? – Я так мало знаю… Простые сборы от лёгких недугов, от простуды там, или чтоб зуб не болел. А если обратятся с чем-то серьезным? Откажу – совесть замучает, но и помочь не смогу. Мне нужно время, Доброгост. Поможете? К тому же, вас народ уважает, а из моих рук, может, и не захотят неизвестные снадобья брать. – Ох, ох… Ну что ж, хорошо, оставим пока как есть. Я буду у людей о недугах выспрашивать, а ты лечить по возможности. Все лучше, чем совсем их без помощи бросить. Я кивнула с благодарной улыбкой. С Доброгостом мы договорились ещё с тех пор, как рассказала ему о своем даре – даре белого таленца. Хоть я давно уже не ходила за ним в лес, но его отголоски остались со мной, прижились. Я не слышала голоса трав и зверей, не обладала Словом. Но за то время, когда дар таленца был особенно силен, я выучилась кое-чему и теперь могла свободно применять знания. Жаль, не для всего. Могла лечить мелкие недуги, но тяжёлые и опасные – и, тем более, колдовские – нет. Отголосок дара также позволял мне видеть краем глаза нечёткие тени. Но присутствие нечисти я замечала редко и пока не знала, что с этим делать и как использовать. Поэтому все, что оставалось – собирать целебные травы, готовить снадобья и передавать их старейшине. Казалось, что этого слишком мало. – А что про Томиру слышно? – поинтересовалась я скорее из простого беспокойства, ведь знала, что ей тоже помочь не могу. – Да все как и раньше, – посмурнев, откликнулся Доброгост. – Живут пока на сеновале, никто их к себе брать не хочет. Помогать Томириному мужу с новым домом тоже не хотят. Сам-то он вряд ли справится, и даже на пару с женой. Я с мужиками беседую, может, и удастся кого-то уговорить им в помощники, но… – Старец с досадой развел руками. – Сдается мне, лучший исход для них – найти другое место для жизни. – Пожалуй, – с печалью кивнула я. – Хоть и несправедливо это. Лишиться дома, покинуть родную землю, в которую столько труда вложено – понимаю, почему они медлят. – Дом-то ладно. Избу новую построить можно. Но Томиру до сих пор считают колдуньей. Изжить ее хотят. Как бы чего дурного не случилось, пока они медлят. Ведь вздумай кто поджечь сарай с сеновалом – вспыхнет солома, а у людей и шанса не будет выбраться. Ох, пытался я втолковать мужу ее, да он упёрся рогом. Земля отца и деда, говорит. Только как бы эта земля им могилой не стала… – А если настоящий колдун найдется, отстанут ведь от них люди? Дадут им спокойной жизни? – Кто ж знает… Косо смотреть-то, наверно, теперь до конца дней будут. Я нахмурилась и отвела взгляд. Все, что могла – ждать Купалы, и тогда уже ясно станет, кого следует подозревать. Оставалось надеяться, что до того никто не умрет странной смертью и не сляжет от порчи – иначе снова разгневанные жители накинутся на женщину. Доброгост, видно, понял по моему лицу, какие мысли одолевают, и строго взглянул на меня. – Снова тебя прошу: не лезь в это дело. Я опять поговорю с Томирой. Если удастся уговорить их покинуть село, народ успокоится. Я скрестила на груди руки. – А когда снова начнут мертвых животных находить? Те же люди, что обвиняли Томиру, примутся заново искать колдуна. И что, каждого выгонять, на кого толпа пальцем укажет? Старик вздохнул тяжко и пробормотал: – Как бы хуже не сделать. Его слова отозвались в сердце неприятным покалыванием. Страх. Сделать хуже – я очень этого боялась. Смерть сестры лежала тяжелым камнем на душе. Смерть, которой можно было избежать. Но вмешалась девчонка-неумеха со своим неукротимым желанием помочь. Я потупилась и подавленно вздохнула: – Может, вы и правы… Доброгост утешительно похлопал меня по плечу. – На вот. – Он взял со стола крынку с повязанной сверху тряпицей и протянул мне. – Утренний удой. В благодарность, что помогаешь жителям. – Не могу взять. А то ещё подумают, что я у вас еду выпрашиваю. Старец озадаченно опустил крынку на стол. – Может, возьмёшь хоть немного вяленого мяса? – Благодарю, старейшина, – я покачала головой, – но мы справляемся. Я все ещё надеюсь на хороший урожай. Осенью видно будет. – Невесело усмехнулась, представив огород и репу, которая упорно не желала расти. – Может, и правда придется милостыню просить. Доброгост глянул на меня так, будто я сама себе проблемы чинила. Так глядят на непослушного ребенка, который делает все наперекор. – Ох, Огнеслава… – Знаю, что вы сейчас скажете, – со вздохом откликнулась я. – Что одной мне не справиться. Но я постараюсь. Две зимы до этого пережили, и ещё переживём. Старец закряхтел, прочищая горло, и нравоучительным тоном начал: – Я уважаю твое стремление к независимости, но подумай, ведь самой проще будет, когда часть обязанностей возьмёт на себя муж. О матери подумай. Ты сама молода и здорова, а ей нужен уход и хорошее питание. Неужели, из-за гордости готова лишения терпеть? – Когда начнутся лишения, тогда и подумаю, – пообещала я и вежливо улыбнулась. – Пойду. Старейшина лишь удручённо хмыкнул мне вслед. В селе кипела жизнь. Люди были заняты приготовлениями к скорому празднику летнего коловорота. У меня же на Купальскую ночь были свои планы: некоторые магические растения можно отыскать лишь в это время, а в травах, собранных на рассвете, заключалось больше целебной силы, чем если собирать их в другие дни. По дороге к дому увидела издалека подружек. Они сидели на крыльце у избы Беляны, плели что-то и оживлённо болтали. Я махнула им рукой в приветствии. Беляна и Нежана махнули в ответ, Милана лишь одарила хмурым взглядом. Теперь я мало с ними общалась. На костер не ходила, на лугу не играла. Не собирались мы вместе за вышивкой, как раньше. Вот и теперь, пока девушки плели себе пояса или расшивали ленты, готовясь к Купале, я бродила по полям в поисках нужных трав, таскала валежник из леса и жерди для починки изгороди. Редкие случайные встречи с друзьями в селе ограничивались теперь лишь вежливым приветствием. Враждебности, какую предрекал Яромир, не чувствовалось. Видно, не стал никому рассказывать о Чернолесе. Однако и не было прежней открытости. Друзья все реже звали меня играть, рыбачить или собирать вместе ягоды. Уже давно я чувствовала себя чужой среди них, но только теперь это почувствовали и другие. Наверно, стоило бы попытаться сохранить друзей, хоть изредка с ними видеться, чтобы не остаться в конце концов в одиночестве. Как-то исправлять положение, пока не прослыла затворницей. Но пока не было на все это времени. У дома я взяла лёгкую тростниковую корзину для трав и отправилась на задний двор. Там по краям огорода густо рос чистотел. Он нужен для изготовления мази от кожных болезней. Старейшина рассказал, что у одного мужчины затылок и руки покрыты зудящими красными пятнами, и я надеялась, что чистотел поможет избавиться от напасти. Не зря ведь его так называют. Солнце проглядывало сквозь рваные облака на середине пути к высшей точке – самое время для сбора растений. Я опустилась на колени и принялась наполнять корзину листьями и стеблями чистотела, сочащимися оранжевым соком. Взгляд то и дело тянулся к лесу впереди. Я скучала по нему. По особому аромату сырой земли и прелых листьев, по тишине и защищённости. И по разговорам с Лихо. Взыгравшая во мне в тот день обида давно прошла, оставив после себя пустоту и грусть. Я знала, почему он принял такое решение, и не собиралась сердиться. Не собиралась упрямо настаивать на своем, торчать день и ночь у границы Чернолеса, безрассудно привлекая ненужное внимание, как ребенок, который из вредности делает все назло. Просто смирилась с его решением, приняла. Чтобы проявить уважение к чужому выбору, не обязательно соглашаться с ним, нужно лишь позволить этот выбор сделать. Иногда я вглядывалась в чащу в надежде увидеть мерцание в тенях между деревьями, желтый огонек или хотя бы тень. Представляла, что и Лихо наблюдает за мной, приглядывает. От таких мыслей делалось одновременно и тоскливо, и тепло. Теперь мысли – единственное, что я могла себе позволить. В лесу вдруг запела кукушка, так ясно, будто сидела где-то неподалеку. Вспомнились байки у костра, и почти не думая, просто в шутку, я громко позвала: – Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? И замерла, приготовившись считать. Молчание. Только ветер заплясал в листве. Я лишь усмехнулась. Кажется, в той истории говорилось про первую кукушку, а в начале лета она уже была далеко не первой. Чистотела я набрала достаточно, и теперь нужно было хорошенько размять его пестиком в кашу, залить льняным маслом и дать настояться три дня. После отжать и смешать масло с разогретым воском. Вот только в избе заниматься изготовлением не хотелось – матушка всякий раз ругалась, когда я приносила в дом травы. Говорила, что незачем тратить время на то, что не приносит семье никакой пользы. Поэтому чистотел пришлось отнести в сарай. Там уже сушились развешанные под потолком травы. С другой половины сарая шел густой запах куриного помёта и соломы, и все ещё пахло коровой, слабо, почти незаметно. Наверно, всегда будет пахнуть, ведь корова прожила здесь столько, сколько и я живу на свете. Теперь нужно принести масло из дома. Я вышла во двор – что-то изменилось, зависло в воздухе. Солнце спряталось, свет его потускнел, и ветер налетел с запада, заставив цветы склониться к земле. А потом показались вороны. С нестройными криками они полетели к селу. Холодок пробежал по позвоночнику, и сразу мысли вернулись к молчаливой кукушке. На какой-то миг я уверилась, что вот сейчас птицы закружат над моей избой. Они пролетели над головой и устремились дальше, а потом с хриплым карканьем затанцевали в небе на другой стороне холма. Над другим двором. Совсем другой семье предвещая горе.  Глава 18. Послушная дочь   Пробуждения давались особенно тяжело после грозовых ночей. Я неподвижно лежала, глядя в потолок как сквозь густой туман. В голове тоже был туман, и ещё побаливала грудь, будто на ребра давило что-то изнутри. К необъяснимой утренней боли я уже привыкла, и потому лишь рассеянно потерла солнечное сплетение в ожидании, когда утихнет. В углу над головой сидел маленький черный паук посреди пыльной серебристой паутины. Каждое утро я глядела на него, и он всегда был там, а мне нравилось представлять, что это Макошь присматривает за мной через своего помощника. Глупо так думать, ведь на свете столько людей значимых, судьба которых гораздо интереснее. Вряд ли богине есть хоть какое-то дело до нас. Но я все равно представляла. Каждому хочется считать себя особенным. Только спустя некоторое время я поняла, что паук виден слишком хорошо, и что в доме гораздо светлее обычного. Протёрла глаза от влаги и огляделась. Ставни оказались распахнуты. Матушка стояла на коленях на лавке в ночной рубахе, наполовину высунувшись в окно. С улицы доносился невнятный шум, голоса или даже крики. – Что там такое? – сонно поинтересовалась я, подходя ближе. Матушка мельком взглянула на меня через плечо и мрачно проворчала: – Видно, снова нечисть дел наворотила за ночь. С рассвета село на ушах стоит. Тревога всколыхнулась после ее слов. Что принесла очередная грозовая ночь? Уж точно ничего хорошего ждать не следовало. – Пойду разузнаю, что стряслось. Я потянулась за чистой рубахой, а матушка проговорила мне в спину: – И так ясно, что в колдовскую ночь делается. Ну теперь-то до них дойдет, что не следовало ведьму эту отпускать. Она, небось, дождалась, когда ее сила возрастёт, и теперь мстит тем, кто за пожар в ответе. – Томира? – нахмурилась я. – Она не колдунья. – Ну да, как же! – зло выплюнула матушка. – Надеюсь, сожгут ее наконец. И поделом! Давно пора ответ держать… Меня такая ярость даже напугала слегка. Ни разу на памяти она никому зла не желала. Могла быть хмурой и неприветливой, могла бросить в сердцах обидное слово, но смерти желать… Видно, считала женщину виновной. Вот только в чем? В смерти сестры она до сих пор меня винила – по крайней мере на словах. – Зря ты на нее думаешь, – примирительным тоном сказала я. Поверх рубахи надела через голову запону, второпях повязала пояс – кривовато – и принялась яростно расчёсывать волосы. – Я точно знаю. И не позволю ей плохого сделать. – Да ну? – вскинулась матушка и от волнения зашлась кашлем. – Перед толпой встанешь и объявишь всем, что сама с нечистью связалась? Она стояла перед окном, скрестив на груди руки. Лица почти не было видно в сумраке, только хрупкую фигуру очерчивал тусклый серый свет. Я быстро заплела простую косу, небрежную, без лент и украшений, откинула ее за спину и сурово откликнулась: – Скажу всем, что учусь волхованию. Слова сами вырвались, и я даже не успела их толком осознать. Не хотелось раскрывать это перед всеми, и особенно перед матушкой, ведь я все ещё не была готова. Но угроза чужой жизни казалась теперь не возможной, а неотвратимой, и потому следовало как можно скорее отвести от невинной женщины подозрения. Другого выхода, кроме как рассказать всем правду, я не видела. Поверят ли люди? И даже если старейшина подтвердит мои слова, они могут потребовать доказательств. А я без дара белого таленца могла очень мало. – Ты? – воскликнула матушка ошеломленно и с недоверием, а потом гневно повторила: – Ты?! Она хрипло закашлялась и пошатнулась, одной рукой схватилась за край столешницы, а другой за сердце. Я потянулась было к ней, чтобы поддержать, но она резко отмахнулась. Долго и натужно кашляла, но не отводила от меня цепкого осуждающего взгляда. – Прости, матушка. Но если все и правда так, как ты говоришь, если люди снова ополчились на Томиру – это единственный способ помочь ей. – Помочь? – яростно прошипела она. – Не сможешь ты никому помочь! Ты просто девчонка с глупыми мечтами, которая ничего не смыслит в настоящей жизни! Я хмуро глянула на нее, поджала губы и решительно двинулась к двери. Но матушка вдруг схватила меня за руку и сжала удивительно крепко для человека, ослабленного длительным недугом. – Я не позволю тебе уничтожить свое будущее ради какой-то ведьмы! Слышишь? – хрипло чеканила она, приблизившись ко мне вплотную. – Не позволю нашу семью опорочить слухами! Ты не волховка, Огнеслава, и даже не травница! Вечно лезешь не в свое дело. Думаешь, помогать людям – это высшая благодетель!? – Каждое слово казалось острым и ядовитым, оно больно жалило, и мне хотелось отстраниться от нее, закрыться, но я приросла к месту. – На самом же деле тебе просто хочется почувствовать превосходство! Хочется думать, что ты особенная! Все, что ты делаешь – делаешь ради себя, и только. И не думаешь обо мне, о своем роде, о будущем. И о сестре своей не думала. Ты просто безответственный ребенок, возомнивший себя лучше других! Погляди, к чему приводят твои решения. Это из-за твоей ошибки умерла Зоряна! Если сейчас выйдешь к людям, они тебя осудят, и сожгут, а завтра и меня. Ты этого хочешь? А?! Я ошеломленно глядела на нее, не в силах вымолвить ни слова. Рука начала подрагивать, закружилась голова, к глазам подступили слезы горечи. В душе плескалось что-то чёрное и ледяное, отхватывало себе все больше и больше, поглощало. Я сбросила ее руку, отшатнулась и прошептала сквозь слезы: – Как ты можешь? Это неправда… Уже спокойнее и тише, но с непоколебимой, угрюмой уверенностью матушка отрезала: – Сама знаешь, что правда. Несколько мгновений она глядела на меня безжалостно и холодно, потом вдруг пошатнулась, едва успела схватиться за край стола. Я потянулась к ней, приобняла за плечи и почувствовала, как она оперлась на меня всем весом. Матушка тяжело дышала, с присвистом, а в груди что-то клокотало и хрипы рвались наружу. Мои слезы обиды моментально иссякли. – Давай отведу тебя на полок, – пробормотала я сквозь редкие всхлипы, и мы медленно побрели к постели. – А потом заварю болотник… – Нет! Нельзя в Чернолес! – Тогда… хвощ, девясил и душицу. – Дай ты мне помереть спокойно, – слабо простонала матушка. – Все лучше, чем глядеть, как дочка свою жизнь губит. – Не говори так… Я усадила ее на полок, помогла устроиться и опустилась на пол у изголовья. Матушка сжала мою руку сухой ладонью с тонкими пальцами, на этот раз слабо, совсем по-другому. Тихо, с отчаянием и мольбой в голосе обратилась: – Прошу тебя, не ходи в село, не делай глупостей. Не вынесу я… не вынесу смерти второй дочери. Люди злые, не поверят твоим словам. И никому ты не поможешь, только хуже сделаешь. Прошу тебя, Огнеслава, хоть раз мать послушай! Ну неужели мало я для тебя сделала? А ты так со мной… Голос на последних словах стал совсем тонким, она всхлипнула, а я опустила глаза к полу. Погладила ее по руке и поднялась. – Хорошо. Будь по-твоему. Схожу за травами и сделаю тебе отвар. Хотя бы в этом не отказывай. Собственный голос показался мне чужим. Такой глухой и пустой. Смиренный. Я отвернулась, не поднимая больше взгляда на матушку, и вышла. Не могла видеть ее слезы. Не хотела, чтобы она видела мои. Ноги сами принесли к краю Чернолеса. Я замерла по-прежнему глядя под ноги. Не решилась бы зайти в лес после всего, что услышала. Но хотя бы просто постоять рядом с единственным местом, где мне было хорошо. Так близко, но все же недостаточно. В голове было пусто, и только настойчивый голос повторял снова и снова: ты никому не поможешь, не волховка и не травница, возомнила себя лучше других, погубила сестру. Горечь и обида заполняли сердце. А ещё страх. Страх, что матушка права. Из леса веяло холодом. Ветер подхватил выбившиеся из косы пряди, подсушил влажные дорожки на щеках. Я подняла взгляд в надежде… в глупой надежде, которая, конечно же, не оправдается, как и все мои такие же глупые, ребяческие, себялюбивые надежды. Пора уже повзрослеть, Огниша. В примятой ветром траве у кромки леса прямо напротив меня лежали ветки болотника. Взгляд тут же вцепился в полутьму густого древнего леса, сердце забилось в радостном предвкушении. – Лихо, – прошептала я в каком-то необъяснимом порыве. – Слышишь меня? Но пусто было в лесу. Никто не стоял в тени деревьев, не сверкали жёлтые огни, и не слышалось шёпота. Очередная глупая надежда, которой не суждено сбыться. – Как бы хотелось увидеть тебя… – ещё тише, одними губами прошептала я. – Лихо. Как вынести все это в одиночку? Так же, как и всегда, мысленно ответила сама себе, потому что из леса не донеслось ни шороха. Что ещё остаётся. Я постояла немного перед Чернолесом, потом подхватила болотник и побрела к дому. Продолжение завтра. Фото от Пинтерест