ВЕЧНЫЕ ОБРАЗЫ ИСКУССТВА

Изучаем библейские сюжеты по произведениям искусства 

АДАМ И ЕВА в ЗЕМНОМ РАЮ После того, как Бог сотворил человека (см. предыдущую заметку цикла), он создал цветущий сад в Эдеме вблизи шумерских земель, и это предполагает либо что то был оазис посреди засушливой равнины, либо плодородное полное растительности место.  Сад - по-еврейски "ган" - находился на Востоке, он был хорошо орошаем и засажен деревьями. В Библии, переведенной на древнегреческий язык, его обозначают символом παράδεισος (paradeisos), имеющем персидское происхождение и идентифицируемым с понятием "Земной рай". 

Петер Венцель. Адам и Ева в Эдемском саду. 1745 г. Музеи Ватикана, Рим Сад, расположенный в Эдеме, представлял собой тот идиллический мир, который Бог создал для человека, чтобы тот возделывал и охранял его. Это место населяли все виды животных и растений. В библейском описании не указано точного расположения Эдема, поскольку он воплощает идеальный образ гармонического сосуществования человека и его окружения. Ученые, пытаясь определить точную географическую локацию Земного рая в соответствии с намеками, содержащимися в Священном Писании, помещают его в район Персидского залива. Библейская энциклопедия архимандрита Никифора (1891 г.) предполагает, что географически «… страна Едемская и Рай находились в местности лежащей близ рек Тигра и Евфрата".

Земной рай представляют в христианском искусстве с четырьмя реками, протекающими в нем, а иногда - замкнутым стеной: он и возник как огороженное благое место для человека. Изображение природы в Эдеме варьируется в зависимости от страны, в которой было создано произведение искусства. Так, в живописи северных регионов преобладают роскошные леса, а в живописи южных - Земной рай чаще представляют как оазис посреди пустыни.

Ян Брейгель "Бархатный". Земной рай. Ок. 1610 г. Музей Прадо, Мадрид.

В росписях Владимирского собора в Киеве сохранились две удивительные картины русского художника Виктора Михайловича Васнецова «Блаженство рая» и «Искушение Евы змием».

В. Васнецов. Блаженство Рая. 1885-1896 гг. Владимирский собор Киев. На картине изображены прародители человечества, Адам и Ева, испытывающие райское блаженство. В мечтательных позах на фоне прекрасного сада они стоят у древа познания добра и зла. Их окружают звери и птицы. Лев (символ мужского начала) стоит рядом с Адамом, а прижавшаяся к Еве лань символизирует её женственность. Великолепная природа рая исполнена безмятежного спокойствия и гармонии. Ничто не предвещает беды. Картине Васнецова удивительно созвучно стихотворение поэта Ивана Алексеевича Бунина «Искушение» (1916): В час полуденный, зыбко сливаясь по Древу, Видит, тянется малой головкой своей, Ищет трепетным жалом нагую смущённую Еву Искушающий Змей. И стройна, высока с преклонёнными взорами Ева, И к бедру её круглому гривою ластится Лев, И в короне Павлин громко кличет с запретного Древа О блаженном стыде искушаемых дев. ГРЕХОПАДЕНИЕ О грехопадении и изгнании из рая говорится о третьей главе Книги Бытия. Если мы посмотрим, когда появляются изображения сцены грехопадения, то увидим, что это происходит очень рано, уже в катакомбной живописи, т.е. в Риме, в его окрестностях, в конце III, в IV в., и это изображение не является частью цикла. Оно представляет собой самодостаточную сцену, которая состоит как бы из нескольких деталей, делающих ее комплексной. Мы видим это по двум фрескам из катакомбного комплекса Петра и Марцеллина в окрестностях Рима. В композицию входит несколько временных моментов, что вообще характерно для катакомбной живописи. Это и беседа Евы со змеем, и совершившееся грехопадение (мы видим, что прародители уже прикрывают свою наготу опоясываниями из фиговых листьев), и одновременно Ева, которая предлагает Адаму также вкусить от древа.

Грехопадение. III-IV вв. Фрески из катакомб Свв. Петра и Марцеллина, Рим Однако же существует традиция и иного типа. Это традиция, по крайней мере, известная нам по каролингским рукописям, по Турским библиям, в которых третья глава книги Бытия иллюстрируется в нескольких сценах и весьма подробно. Но мы, пытаясь восстановить все картинки этого цикла, будем обращаться к некоторым восточным памятникам и пока посмотрим вот на что. Это сцена, довольно редкая, связанная с самим запретом, когда, как сказано в третьей главе книги Бытия, Господь запрещает прародителям, Адаму и Еве, прикасаться к древу познания добра и зла, чтобы не умереть: Ева, к которой обращается змей, цитирует этот Господний запрет: «Не ешьте и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть». Выбор змея в качестве искусителя человека объясняется тем, что в древних восточных цивилизациях он считался символом бессмертия и плодовитости. Так было, например, у идолопоклонников хаанеев, этого местного населения Святой земли. Дьявольские силы мечтали лишить Адама и Еву райской жизни. Один из дьяволов превратился в змея и предложил Еве вкусить запретный плод с древа познания добра и зла, которое росло посреди райского сада. Хитрый змей-искуситель пообещал, что сделает их подобно Богу знающими что есть добро а что есть зло. Он сорвал красивое золотистое яблочко и подал его Еве. Соблазн был так велик, что Ева, забыв о запрете, сама попробовала яблоко и дала его Адаму. Так первые люди ослушались Бога и совершили грех. В тот самый момент открылись глаза у них обоих, и поняли они, что наги; чтобы скрыть свой грех, Адам и Ева прикрылись листьями фигового дерева.  Два прародителя изображаются обычно стоящими возле дерева познания добра и зла; Ева срывает плод, надкусывает его или просто прикасается к нему и предлагает попробовать Адаму. Во многих культурах известна тема, когда женщина, подруга выступала и как искусительница. Вслед за запретом, который мы видим на этой миниатюре, идут две сцены. Сейчас мы рассматриваем одну и ту же рукопись, одну из четырех Турских библий. Это Библия Мутье-Гранваль. Все они относятся к середине IX в. Мы видим и беседу Евы со змеем, и то, как он ей предлагает плод от райского древа. Тут можно вполне явственно различить, что древо — это смоковница, инжирное дерево. И второе — это уже Ева, которая сама вкушает плод и подает его Адаму.

Библия Мутье-Грандваль. 1-я пол. в. Британская библиотека

Сцена беседы Евы со змеем и вообще предстояние древу познания добра и зла в свое время сравнивалась исследователем Куртом Вайцманом с позднеантичным протографом, изображением истории двенадцатого подвига Геракла, в котором персонаж, иногда и мужской, и женский, как мы здесь видим по этой римской мозаике из виллы в окрестностях Мадрида в Центральной Испании начала IV в., предстоит дереву, которое охраняет дракон Ладон. Мы все помним, что последний подвиг Геракла — это похищение яблок из сада Гесперид. Тут же находятся сами Геспериды. Эта схема, более или менее симметричная, может использоваться и в катакомбах, и в нашем длинном, развернутом цикле, а некоторые особенности трактовки образов участников процесса появятся значительно позже.

Геракл в саду Гесперид. Нач. IV в. Мозаика. Нац. археологический музей, Мадрид К XIII в. мы увидим такую деталь, которой предстоит стать очень устойчивой. Это изображение змеи (в книге Бытия она всегда в мужском роде) с человеческой головой, причем с головой женской. Мы видим два памятника XIII в., первой половины и середины. Это разделительный столб правого портала западного фасада Амьенского собора где-то 30-40-х годов XIII в. и Библия в картинках, так называемая книга библейских иллюстраций, или Библия кардинала Мациевского середины XIII в., сделанная для Людовика Святого. Оба раза мы видим не просто змею с женской головой, но эта женская голова в современном головном уборе того времени. Откуда же взялась эта деталь?

Слева Библия кардинала Мациевского. 1240-е. Б-ка Моргана, Нью-Йорк. Справа - фрагмент разделительного столба правого портала западного фасада Амьенского собора. Ок. 1230-1250 гг. Принято считать, по крайней мере этому посвящен ряд исследований, что толчком к этой иконографической находке послужили две вещи. Во-первых, это текст схоластической истории Петра Комистора, в которой говорится, что Господь не уберег Еву и нечистый решил соблазнить подобное подобным, т.е. он придал змею облик, подобный Еве, для того чтобы она легче ему поверила. Эта жанровая деталь была тут же подхвачена мистериями, т.е. благочестивым театром. Только этим можно объяснить фантастический облик змея в нидерландском алтарном образе работы Гуго ван дер Гуса второй половины XV в., где змей четвероногий, в костюмчике и с девической головой. Т.е. эта деталь перешла уже в готику. Но и тут мы видим, вероятнее всего, следы влияния работы костюмера над образом змея в «Действии об Адаме», которое неоднократно ставилось к XV в. и, собственно, известно с XIII в.

Хуго ван дер Гус. Грехопадение. 1470 г. Музей истории искусств. Вена Эта деталь со змеиной головой и даже с женским торсом доживает до Микеланджеловского сикстинского плафона, т.е. до первых десятилетий XVI в., в чем мы, собственно, и можем убедиться. Такие механизмы работы иконографической детали встречаются довольно часто, и мы еще увидим их в ряде случаев.

Грехопадение. Роспись потолка Сикстинской капелы. 1508-1512 гг. Но бывают и иного типа иконографические казусы, связанные опять же с обликом змея, например, в средневизантийских октатевхах, т.е. в рукописях, которые датируются (мы говорили о них в прошлых заметках цикла) XI-XII в., но в реальности их иконография восходит к существенно более раннему времени. В частности, ряд больших исследований (Курта Вайцмана, Джона Лаудена) очень внятно доказали, что целый ряд иконографических деталей восходит к дохристианской или независимой от христианской еврейской традиции. В одном из этих октатевхов, в Октатевхе Сераля, мы видим поразительную деталь — змей похож на верблюда. Это вообще не змей, а четвероногое существо с явственно прочитываемым горбом. Одно из объяснений такой страной вставки заключается в том, что есть один из очень популярных ранних еврейских мидрашей, в котором говорится, что змей был выше остальных тварей. Для того чтобы служить людям, он был наделен двумя свойствами: даром речи и способностью к прямохождению. Падший ангел избрал змея, и, «спустившись с небес, он оседлал его, как если бы тот был верблюдом, и вселил в змея свой дух». Вот эта фигура речи — заметим, что в этом мидраше, в «Пирке де-рабби Элиэзер», не говорится, что змей стал верблюдом, а говорится, что Самаэль оседлал его, как если бы тот был верблюдом, — по всей видимости, и питает эту странную иконографию, которая больше нигде никогда не встречается. Мы видим ее только в октатевхах.

Октатевх. XII в. Библиотека Сераля, Стамбул В Новое время змей мог изображаться в качестве ребенка.

Питер Пауль Рубенс. Адам и Ева. 1628 г. Музей Прадо, Мадрид Но чаще всего его рисовали как обычного змея.

Лукас Кранах Старший. Адам и Ева. 1526 г. Галерея Института Курто, Лондон  Еще одно обстоятельство — это вариативность разных видов деревьев, и в том числе в большинстве случаев, как мы видели и у каролингов, и практически везде, где дерево как-то опознается, где его вид способен быть идентифицированным, мы встречаем прежде всего смоковницу. Это вполне естественно, потому что далее мы читаем об опоясаниях из фиговых листьев, которые сплели себе прародители. В частности, мы узнаем смоковницу в таких достаточно ранних памятниках, как пасхальные свитки, экзультеты (праздничные молитвы (гимны) в латинском обряде). Перед нами один из них, датируемый началом XI в.

Эзкультет из Тройи. XI в. Сокровищница собора, Тройя (Франция).  Но в целом ряде случаев, благодаря прежде всего Ординарной глоссе, где в нескольких местах встречается игра слов malus и malum («яблоко» и «зло»), мы увидим, что древо стало яблоней. В Зальцбургском миссале мы наблюдаем многослойную по смыслу картинку: рядом с ветхой Евой, которая яблоками, данными ей змеем, питает грешников, а за их спинами стоит смерть. С противоположной стороны стоит новая Ева, коронованная Богоматерью и олицетворяющая здесь церковь, она питает нуждающихся в ее помощи. Это люди с молитвенно сложенными руками. Причем она срывает плод с древа гостии. Дело в том, что в сознании западного человека древо познания добра и зла прочно ассоциируется, прежде всего благодаря «Золотой легенде», с древом крестным, и этому посвящен целый ряд живописных памятников.

Зальцбурский миссал. XV век. Баварская государственная библиотека, Мюнхен Следующим сюжетом будет обличение прародителей, когда они скрываются от Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня. Господь обличает Адама, говорящего «Я не могу выйти, ибо я наг», его же собственными словами: «Кто сказал, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?». И упреки Господа прародителям, и проклятие змея — этот сюжет, достаточно целостный, распадается в ранних памятниках, прежде всего восточных, на несколько моментов. В частности, только в восточных памятниках мы увидим вполне жанровую сцену, в которой изображается, как стыд прародителей заставляет их скрываться среди кустов. В частности, в фантастического качества Пурпурном кодексе из Антиохии, Венском Генезисе, венской книге Бытия, который датируются VI в., мы видим две сцены: прародители и сплели опоясания, и скрываются в кустах вдвоем.

Венский генезис, Антиохия. VI в. Австрийская нац. библиотека Раннее происхождение этой сцены стыда доказывается тем, как мы видели, что уже в катакомбной живописи к концу III в. в сцене грехопадения опоясания уже сплетены. Т.е., скорее всего, был некий дохристианский еврейский цикл, который включал все эти подробности. Так вот, о еврейских влияниях говорит и изображение того, как именно Господь обращается к Адаму, как в венском Генезисе, так и в ватиканском октатевхе XII в., явно восходящем к тому же источнику. Это десница или луч света, т.е. изображения не антропоморфные, не человекообразные, что, в общем, показывает на, что тут выбор сделан в пользу именно еврейского источника. Итак, Адам отвечает: «Я наг и поэтому не могу выйти», и Господь обличает его, а дальше происходит замечательный обмен жестами. На картинке из Октатевха мы уже видим, что Адам указывает на жену, а жена указывает на змея.

Октатавх. XII в. Ватиканская библиотека Тот же набор приемов мы наблюдаем и в другой традиции, которая нам уже знакома по прошлым заметкам. Это традиция еще одного раннехристианского направления, еще одного раннехристианского протографа. Это Генезис лорда Коттона, который известен нам по его сокращенной копии, потому что оригинал погиб в XVIII в. А это сокращенная в три раза копия — мозаики венецианского собора Сан-Марко, на которых мы также наблюдаем, что Господь, на этот раз уже антропоморфно представленный, потому что речь идет о греческом оригинале, указывает на Адама, беседует с Адамом, Адам указывает на Еву, а Ева на змея. Это то, что касается обмена жестами.

Обличение прародителей. Нач. XIII в. Мозаика. Собор Сан Марко, Венеция

В. Васнецов. Искушение Евы змием. 1885-1896 гг. Владимирский собор, Киев На второй картине В. Васнецова мы видим испуганную Еву, которую обольщает змей-искуситель. Исчез золотой нимб над её головой, волосы растрёпаны, руки сложены в отчаянном жесте — всё это усиливает впечатление смятения. Змей коварен и хитёр. Его огромное тело несколько раз обвило ствол дерева с прекрасными золотыми плодами. Где тут устоять?! Запретный плод всегда сладок! И Ева неуверенно и робко протягивает руку к золотому яблоку, нарушая заповедь Бога. Художнику важно было передать широкую палитру чувств: смятение и растерянность Евы, хитрость и коварство змея-искусителя. Предостережение Бога не есть плод от дерева означает, что лишь он один мог судить о том, что есть добро и зло. Совершив первородный грех, человек пожелал в противовес божественному замыслу сам стать арбитром в области морали.

Якопо Тинторетто. Грехопадение. Ок. 1550 г. Галерея Академии, Венеция. Изображенный у Тинторетто момент непосредственно предшествует грехопадению. Ева держит в руке плод, данный ей змеем, и собирается вручить его Адаму. Адам опирается на дерево познания добра и зла. Тело юной женщины, кажется, прикрыто лишь веткой растения. В композиции изображена сцена, следующая непосредственно за грехопадением: изгнание прародителей из Рая ангелом с огненным мечом. Адам и Ева в отчаянии устремляются в темное, неизведанное пространство... Продолжение следует в цикле #БиблейскиеИстории