Образование

Я застал ещё времена, когда ты приходишь в гости и первое, что делали - это тебя кормили. Неважно, откуда ты пришёл, неважно сколько времени на дворе, неважно сколько ты пробудешь. Первое – накормить. Сначала спрашивали, нет, даже не спрашивали, говорили – у нас, скажем, сегодня пюре с котлетами, будешь? Если отказывался – на тебя озадаченно смотрели и спрашивали, что будешь? Мол, готовить отдельно придется. Поэтому считалось невежливым отказываться. Ели вместе, за одним столом. Одновременно беседовали, знакомились ближе. Заодно смотрели, как ешь, это многое говорит о человеке. Потом пили чай. Тоже вместе. Тут важный момент. К чаю желательно было что-то вкусное принести "к столу". Можно, конечно, и так,с пустыми руками... но... Это тоже многое говорит о человеке. Пили чай и тоже беседовали. Потом бывало так, что мужчины уходили в комнату, а женщины оставались – вместе прибирались и мыли посуду. Считалось вежливым для гостя предложить свою помощь. И вежливым для хозяйки – отказать, но все-таки принять. И знакомство продолжалось. Такой ритуал вежливости. И лишь затем расходились и можно было заняться, зачем пришёл. Сейчас ушла эта культура – ходить в гости. А ведь было ещё немало нюансов, которые уже и позабылись. То, что и составляет ощущение времени. Например, было принято, если гость первый раз в доме - показать всю квартиру. Устроить такую экскурсию. С подробным показом библиотеки или чем еще богаты - пластинок, марок, бабочек... Все надо было непременно показать накормленному гостю. От гостя требовалось вежливо показывать интерес. В чужом доме было не принято критиковать порядки дома. И много таких подробностей. Вот, скажем, еще важно, в какое время прийти, помыл руки перед едой или нет, знаешь ли, кто такой Пастернак... Сейчас вспомнишь – целая культура ушла. (с) Автор неизвестен Иллюстрация: Martina Heiduczek

Зинаида Филипповна вышла из подъезда и, поморщившись новому дню, уселась на лавочку. В этот двор она переехала только вчера, и всё ей тут было чуждо. Долго сын уговаривал перебраться её к ним, и в конце концов, она сдалась уговорам. Годы были уже не те. Хоть сноху она и не жаловала, но самой управляться было всё тяжелее. Она точно была уверенна, что Машку, её внучку, невестка нагуляла на стороне. Не их порода. Душа не лежала к внучке, хоть та и тянулась к ней. Вот и с утра она успела полаяться со Светкой. На ровном месте, как считала Зинаида Филипповна, та вымотала её нервы с утра. Одно слово — сноха. Неродная кровь. Сидя на лавочке и опираясь на клюку, Зинаида Филипповна приготовилась к своему полюбившемуся с родного двора увлечению. Обсуждать вслух выходящих и входящих в подъезд проституток и наркоманов. Жалко, что боевые подруги остались в том родном дворе и импровизировать теперь ей придётся одной. Одна надежда была на то, что со временем она обзаведётся и здесь соратницами по оружию, острому на колкости языку. Но в словарном багаже у Зинаиды Филипповной было достаточно домашних заготовок. — Да что ж тут за люди-то такие гадкие живут, — в сердцах плюнула она в голубя, который пытался подобраться к ней поближе в надежде, что ему перепадёт: он давно заприметил узнаваемый кулёк семечек, лежащий рядом с бабкой. — Ни одного человека. Ни на вход, ни на выход. Точно, наркоманы и проститутки тут одни живут. Отсыпаются после ночных оргий, — пробежалась она взглядом по окнам. Прошло ещё полчаса, но во дворе так никого и не появилось. Только оплёванный голубь вернулся, прихватив с собой ещё парочку друзей. — Не иначе как в ад попала, — размышляла Зинаида Филипповна вслух. — Хуже мук нет, чем молчать с самой собой. Но не ту напали! Тяжело поднявшись с лавки, она подошла к подъезду. Взглянув на домофон и на номера квартир в подъезде, она наугад выбрала номер. Если откроют, не спросив, кто и к кому, то не поленится лично подняться к этому наркоману и выскажет ему всё. Или к проститутке. А если повезёт, то застанет обоих дома. Что из-за таких, как они, в подъездах гадят, мочатся и жгут газеты в почтовых ящиках. А если спросят, то на этот случай у неё тоже есть варианты монолога. Не позволит она себе испортить утро. Набрав на домофоне номер квартиры, Зинаида Филипповна приготовилась, набрав воздуха в лёгкие. После нескольких гудков в динамике щёлкнуло и послышался голос. — Здравствуйте, — неожиданно вежливо прозвучало из домофона. Приветливый и звонкий голос принадлежал определённо ребёнку. Девочке. — Папка с мамкой дома? Позови, — пошла в атаку Зинаида Филипповна. — А их сейчас нет. Они в другом месте, — беззаботно ответил звонкий голосок. — Пьют, поди? С утра пораньше. А дитё сопливое, без присмотра. — Зачем Вы так говорите? — невозмутимо ответила девочка. — У нас тут никто не пьёт. Ни с утра, ни пораньше. — Поучи меня ещё, пигалица мелкая. Что знаю, то и говорю. Небось такая же. Оторви и выбрось, как Машка. Только одни шмотки да куклы на уме. Дай да дай! А как заработать на это дай — никого не волнует. — Маша не такая, — возразил голосок. — Я с ней дружу… — голос запнулся. — Дружила, — немного печально поправился. — Вот-вот. Дружила. Вы ж, дети, и дружить сейчас не умеете. Небось, кукол своих не поделили и дружба врозь. Так ведь? — А Вы любите кошек? — не обращая внимания на колкости Зинаиды Филипповны, продолжил голос. — Маша любит, — тут же, не дожидаясь ответа, добавила девочка. — От ваших кошек только вонь да подранная мебель. Вам, детям, дай волю, так вы зоопарк блохастый дома разведёте. А кормить? На вашем «Вискасе» только разориться можно. Ты хоть знаешь, сколько этот «Вискас» ваш стоит? Орут потом по ночам. Вам потеха, а взрослым забот полон рот. — Барсик не драл мебель. И в лоток всегда ходил. Мы с Машей ему домики строили. Он даже пеленать себя разрешал. А как он за бантиком прыгал. Вы бы только видели, — девочка тяжело вздохнула. — Только он убежал. — И правильно сделал. Сама, поди, виновата. Нечего животину было мучить. — Мы его не мучили. Мы на дачу собрались, а он выпрыгнул из машины и убежал, — голос снова тяжко вздохнул. — Я его кис-кис, Барсик-Барсик, а его нет уже. Папа ждать не стал. Говорил, что никуда он не денется. Вернёмся, а он тут нас ждать будет. Говорил, что если время упустим, то в пробки попадём. Теперь винит себя... — Делов-то. Таких Барсиков на помойке, как блох на собаке. — Нет, — не согласилась девочка. — Барсик особенный. Я знаю, что он недалеко убежал. Вы его покормите, как увидите? — Делать мне больше нечего, — Зинаида Филипповна начала уставать от разговора, ибо с ребёнком ругаться не так интересно. — Каждого плешивого не накормишь. — Подождите, — голос как будто почувствовал, что разговор заканчивается. — Вы Машу обнимите за меня. Она Вас, кстати, очень любит. Она как узнала, что Вы к ней переезжаете, так все уши мне прожужжала, что у неё теперь бабушка будет. Вот у меня бабушки не было... — голос опять вздохнул. — Но теперь есть. И у Маши теперь есть. И тётя Света вас любит. И дядя Саша. Правда-правда! — тараторил голосок. — Вы же добрая. Вы попробуйте быть бабушкой. Это очень здорово. — Да никто не любит меня. Квартиру мою хотят. Думают, что раз приютили, так отпишу её им. Шиш им с маслом, — Зинаида Филипповна даже фигу в домофон показала. — Да и откуда тебе-то знать? Мала ещё советы давать. — Я всё знаю. Честно-честно. И про Барсика не забудьте. Маша обрадуется, если он найдётся. А он найдётся. Он такой красивый и в полоску. И ухо одно, без кончика. И Маша, Ваша внучка. Это точно. Дедушка Боря так и сказал. И я тоже знаю, что она самая настоящая Ваша внучка, а Вы самая настоящая её бабушка, — голос замолчал. — Эй! — Зинаида Филипповна крикнула в домофон. — Ты ещё тут? Как тебя звать-то? Какой ещё дедушка Боря? — домофон молчал в ответ. Зинаида Филипповна даже подула в него, как в телефонную трубку. — Вам открыть? — послышался голос позади. — Что? — Зинаида Филипповна обернулась на голос. Двор подозрительно ожил, как будто кто-то повернул выключатель. По тротуару прогуливались мамы с колясками. Шли люди по своим делам. Позади неё стоял молодой человек в бейсболке. Зинаида Филипповна даже успела признать в нём потенциального наркомана и собралась уже выдать одну из своих речей, как язык как будто перестал слушаться её. Вместо этого она спросила: — А что это за девчушка живёт в 245-ой квартире? Шустрая такая. — Вы же, Зинаида Филипповна? — вместо ответа спросил парень. — Мама Саши из 194-ой? Я видел, как Вы вчера приехали. Я Николай. Из 230-ой. А в 245-ой сейчас никто не живёт, — парень посмотрел куда-то в сторону. — Месяц назад вся семья в аварию попала. Насмерть. Серёга с Ленкой и Катя. Дочка их. Вы Маше только ничего не говорите. У меня у самого сын. Витька. Они дружили. Не знаем, как сказать теперь им, что Кати нет. Думают, что она на даче. Зинаида Филипповна на ватных ногах дошла до лавочки и присела. — С Вами всё в порядке? — Николай присел возле неё. — Спасибо, Коля, — Зинаида Филипповна нащупала в кармане кофты платок. — Всё в порядке. Спасибо. — А Машка Вас очень ждала, — Николай поднялся и улыбнулся. — Все уши Витке с Катькой прожужжала, что у неё будет настоящая бабушка. Вам точно помощь не нужна? Зинаида ещё раз поблагодарила молодого человека и тот ушёл. На лавочке голуби бесцеремонно клевали семечки прямо из кулька. Зинаида Филипповна подняла голову и посмотрела вверх. — Дедушка Боря, — негромко повторила она, — ты, что ли? Ты уж прости меня. Не дала тебе нормально с внучкой пообщаться при жизни. Не знаю, что на меня нашло тогда. Да уж и поздно оправдываться. В это время Зинаида Филипповна почувствовала, как рядом на лавочке что-то появилось. Голуби, взмахнув крыльями, сметая остатки семечек, тут же сорвались. Она обернулась на это что-то. На скамейке по правую руку от неё сидел кот. Полосатый и с надкушенным ухом. Тощий, что рёбра выпирали из боков. Зинаида Филипповна подняла руку и осторожно протянула в его сторону. Ладонь неуверенно зависла над его головой. Кот сам встал и, выгнувшись, потёрся макушкой об шершавую и сморщенную ладонь. От самых кончиков пальцев до глубины души прошла какая-то тёплая волна. Зинаида Филипповна провела рукой от макушки по костлявому хребту до хвоста. — Барсик? — неуверенно обратилась она к коту. Тот только ещё раз уткнулся лбом в её ладонь и утвердительно заурчал. — Ну, пойдём домой, что ли? — Зинаида Филипповна аккуратно сгребла кота в охапку. — Ты хоть знаешь, сколько твой «Вискас» стоит?.. © Андрей Асковд

- Выдавать Таньку замуж надо. За младшей Надькой уж женихи толпами бегают, а мы старшую ещё не выдали, - стукнул об стол глиняным кувшином отец так, что брызги молока разлились на добротный досчатый стол. - Так давай спросим у неё - предложила мать, - может есть у неё кто на примете, может подмигивает ей кто, а мы и не знаем? Она неслышно присела на край лавки, покрытой домотканой материей. Трофим сурово глянул на испуганную супругу, а потом вдруг, как рассмеялся, запрокинувши голову так, что только было видно, как небритый кадык туда-сюда ходит. Потом так же резко перестал хохотать и уставился злыми глазами на жену. Ага. Подмигивают ей. Если только кривой Алексашка, что у церкви трется, да и тот в шутку. Трофим опустил локти на колени, глядя в пол, недолго так сидел. Потом выпрямился и огорошил: - За Алешку Сивого пойдет. С его отцом я договорюсь. Он тоже... - Трофим повертел ручищами, словно изображая что-то, - не весть какой красивый, но с лица воды не пить. Да и выбирать нам, мать, особо не из кого. Збруевы нас на пушечный выстрел не подпустят. Такие роднятся только с ровней, да и Танька наша, мягко говоря, не красавица, что б выбирать. Вот Надька - да. Та пусть выбирает. Да и то, я проконтролирую, чтоб муж нормальный был, а не какой-нибудь тентель-вентель. За занавеской что-то упало. Отец резко встал и вышел на улицу. Мать заглянула за полог, увидела, как старшая дочь лежит на кровати лицом в подушку. Плечи Татьяны резко дергались от тихих, еле слышных всхлипываний. - Ну будет тебе, донечка - мать села рядом и погладила Таню по спине, - будет тебе. Авось, все нормально будет? Дочь резко обернулась, по лицу не прекращали течь слезы - Что будет? Ничего нормально не будет! Я вообще замуж не хочу! Не хочу и все тут! Все я про себя знаю. Что некрасивая, что никто на меня не позарится, никому не нужна. Ну и пусть! Буду просто жить с вами. Что, разве нельзя? За вами буду в старости ухаживать. Мать сидела, безвольно сложив руки на льняной передник и молчала, уставившись в одну точку. Что тут скажешь? Татьяна встала, подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрела заплаканная двадцатипятилетняя девушка. Глаза опухли от слез, нос покраснел. Все она о себе знала. И волосы у неё жидковаты, мышиного цвета, с лица ну совсем неприметна, и нос крупный, картошкой, глаза небольшие, карие, рот маленький. Внешностью не удалась, не то, что Надька, не смотри, что сестра родная, а такая симпатичная! И волосы темные красивые, в косу заплетенные на солнце переливаются, точно соболиный мех, и глаза зеленые, что листья кувшинки в тихой заводи, и лицом румяна, и фигура хороша. Парней отбоя нет, везет же Надьке, сама может выбирать... Ну да Бог с ней. Татьяна вытерла слезы и вышла вон из избы. Над селом плыл аромат цветущих вишен, яблонь, черёмухи. Весна в этом году цветет пышным цветом садов, зеленеет лугами. Сердце бьется часто-часто, словно ждет чего-то необычного, непознанного, очень приятного. Дышишь этим воздухом - не надышишься! Но Татьяна радовалась не долго, снова вспомнив самодура-отца. А может Алешка Сивый не захочет на ней жениться? Хоть бы не захотел! Но чуда не случилось. Отец Алешки согласился, да и сам сын был не против. Надоело одному быть, а это хоть женатый будет. Алешка был парень с ленцой, особо не приметный в труде, а вот поесть любил, да на девок по заглядываться, когда они вечером песни поют, да на поляне пляшут под залихватские песни гармониста Савелия. Надя, сестра Тани, кружилась с подружками в танце, так, что косы с лентами летали вокруг неё и все молодые люди засматривались на красавицу. Таня же сторонилась таких сборищ, однако, совсем не уходила от них. Так бывало постоит рядом, полюбуется на влюбленные парочки, да пойдет по своим делам. В толпе она увидела и Алексея Сивого. Он смеялся со своими дружками и посматривал на девушек в круге. Вдруг он взглянул мельком на Таню, но быстро отвел глаза, словно испугавшись. Потом будто опомнился, повернулся и кивнул, поздоровавшись. Она ему тоже кивнула. Татьяна засобиралась домой. И настроение, почему-то испортилось. Как-то вечером Татьяна набралась смелости да как кинется перед отцом на колени, да как запричитает: - Батя, не хочу я замуж! Ни за кого не хочу! Алешка мне не мил! Не губи, я лучше за вами с маменькой смотреть буду, вы же скоро старенькие станете. Кто вам воды подаст? А тут я. Надька-то не ровен час, сегодня-завтра упорхнет из родного гнезда. Не когда ей будет вас приветить, да и мало ли, может она с мужем уедут куда? Не губи, бать! Отец и слышать не хотел причитаний дочери. Снял с пояса ремень да как треснул по согнутой спине несколько раз, чтоб не повадно было. Удумала чего? Он уж договорился. Отменять не хорошо, да и что люди скажут? Посмешищем себя только выставлять? Ну уж нет. Осенью, когда первые белые мухи укрыли черную грязь, сыграли свадьбу. Таня уже смирилась со своей участью, да и взрослые женщины ей шепнули, что любви-то особо нет ни у кого. Это только в книжках про неё пишут, да барышни инфантильные ей болеют, а так нет. Тут, глядишь, дитё появится - вот ему всю свою любовь и отдай. А к мужику любовь проходит, тем более под старость лет они такие невыносимые становятся, хуже капризного дитяти. Все так живут. Нет, ну есть исключения, наверно, но редко. Татьяна стала жить с Алексеем в его доме. Кроме Алексея был ещё старший брат Иван, но он уезжал на заработки, работал плотником в артели. Бывало по несколько месяцев не бывал дома. У Ивана была жена Устинья и пара ребятишек. Жили они совсем рядом, через две избы. Устинья на язык остра, часто Татьяну поддевала: и щи готовишь не так, вон пересолила, и заплатки мужу на рабочие штаны ставишь худо, и в поле работать не сноровиста. Жаль Алешку. Прям жаль, правда. Прошла зима, за ней весна, вот уж и лето наступило, а у Татьяны с Алексеем потомство пока не намечалось. Муж был достаточно холоден, а той наоборот, хорошо. Не люб он ей. Работа только и отвлекала. В селе много работы всегда. Как-то свекровь нечаянно разбила большой глиняный чугун, в котором на улице варилась каша для поросят. - Таня, сходи к Устинье, у неё должен быть ещё один такой чугун, я точно помню. Спроси её, - попросила свекровь. Татьяна вздохнула и вышла со двора. Не нравилась ей Устинья, больно языкастая да вредная, однако, работящая. Да и сверкам поперёк слова не скажет. Дошла до ворот, постучалась и заглянула во двор. И только хотела снова постучать или крикнуть хозяйку, как увидела на крыльце знакомые сапоги. Мужа её. Ну мало зачем Алешка пришел, родственники же. Таня толкнула дверь, прошла в сени, затем открыла дверь в переднюю. Тишина. Словно нет никого дома, странно. - Устинья! Ты дома? Что-то никого - говорила Таня, а сама отдернула занавеску и увидела на кровати Алексея с хозяйкой в обнимку и опрометью выбежала вон. Она забыла про чугун и бежала куда ноги несут. Очнулась у забора своего дома на лавке. Тут её и нашла мать. - Ой, доченька, ты что тут сидишь одна, - она всплеснула руками, - или что случилось? Таня всё и выложила матери, а потом горько заплакала. Нет, она даже не ревновала своего неверного и нелюбимого мужа, она просто не хотела так жить. - Иди домой, - мать махнула рукой в сторону - иди, доченька, что ж теперь. Мужики все такие. Все без исключения - она сделала паузу, - иди, а то отец увидит, отругает. - Ну и пусть отругает! Я что маленькая? Не хочу с мужем жить и все тут! Вдруг из-за угла избы показался отец, он слышал последние слова дочери. - А мне плевать, что ты хочешь! Ты - мужняя жена и должна жить с ним! Что там про меж вас я не знаю, и знать не хочу! Пошла теперь вон отсюда! Там твой дом, где муж! - отец грозно нависал над Таней, а потом дал дочери хлесткую пощечину. Она вскочила и побежала назад. Мать прижав руки к груди плакала. Потом прошла в избу и повалилась на лавку. Давно ей плохо, чует она болезнь ее съедает, однако никому ничего не говорила. Во дворе недовольная свекровь варила кашу поросятам в новом чугуне, когда Таня пришла. - Ты где шастаешь? Тебе что было велено? - она уперла руки в пышные бока, - Устинья вон сама принесла чугун, как знала. Ну ты малахольная - свекровь махнула рукой на невестку. С того времени Алексей никакого внимания жене не оказывал, они вообще мало разговаривали. Однажды он сильно напился местной горькой браги и сильно поколотил супругу. Таня потом слегла, несколько дней металась в бреду в горячке. За это время вернулся муж Устиньи. Доходили до него слухи селян, что супружница его неверна, но Иван упорно отвергал их. Однако шила в мешке не утаишь. На семейном совете сватья решили, что Алешка с Татьяной должны уехать в соседнее село в скором времени. Но тут случилось горе - мать Татьяны слегла. Ни рукой, ни ногой пошевелить не могла. Отец присматривал за ней, да куда там разорвешься?И за хозяйством глаз да глаз нужен. Надька уже замуж вышла и жила в дальней деревне. Татьяна прибегала к матери каждый день. Стирала, убирала, готовила и неслась в другой дом. Так и стала жить на два дома. Свекрам тихо сказала, что с Алексеем жить она не хочет. Однажды ночевать осталась в отчем доме, дождь сильный начался, она и не пошла в мужний дом. Все там чужое, не свое, не по сердцу. Отец тут рукой махнул. Он в последнее время похудел, осунулся, постоянно молчал. На Татьяну больше не ругался, да и что ругаться? Дочь помогает, за матерью смотрит. Тане дома было лучше. Она вспоминала, как маленькая тут играла, вон даже кукла тряпичная осталась Машенька. Она тогда пришила кукле глазки из разноцветных пуговиц, волосы из ниток сделала, в косу заплела, платочек повязала. Вот остался даже ее стульчик маленький, отец делал. Говорил, что наследника ждал, сына, а родилась Таня. Матери стало лучше, она начала немного шевелить сначала пальцами, потом руками, потом стала сидеть на кровати, однако, ноги так и остались не движимы. Заглядывал к ним и земский доктор, сказал, что на всю жизнь теперь она такая останется. И вообще хорошо, что сидеть стала, прямо чудо. Алексей уехал в соседнее село один, Татьяна сказала, что нужно за матерью смотреть пока. Все понимали, что жена не поедет к мужу, но больше никто не препятствовал. Ни детей, ни любви - ничего у них не было. Татьяна была и рада такому стечению обстоятельств. Через несколько месяцев получила она бумажку о разводе. Прочла, сложила вчетверо, положила на шкаф в стеклянную миску. Подошла к окну и ... улыбнулась. Надо же какой сегодня день хороший! И солнышко пригревает, и вишни с яблонями цветут, птички поют, гнезда вьют. Хорошо как! Надобно баню истопить, заодно и маму вымыть, как раз сегодня суббота. Она наносила воды, дров, затопила баню, замочила березовых веников в тазу. По двору поплыл запах предстоящей душистой бани. Татьяна вынесла худенькую маму в баню, помыла её, нарядила в чистую одежду. - Ну, мама, ты теперь, как куколка! - говорила Таня, смеясь. - Ага, куколка - вторила мать, - такая же, ходить не могу. - Ну, будет тебе, - махнула дочь рукой, - ну что ж теперь. Значит, так Богу угодно, значит крест такой нести. Ну давай, пойдем в дом, сейчас чай попьем. Я вот тоже помоюсь и приду. Как хорошо в бане! Душистый аромат березы и дуба смешиваясь образует воистину целительный воздух. Горячий пар разминает тело и кости, прохладная вода, после парной бодрит и оживляет, словно заново рождаешься! Усталость проходит и настроение улучшается. Таня разогрела самовар, когда отец вошел в избу и сел на лавку около двери. - Садись с нами чай пить - отозвалась дочь, гремя чашками. Вечером того же дня, Таня вышла во двор, сухое бельё собрать, дождь намечался, тучки набежали. Отец остановил ее, велел присесть рядом на лавку. Сидел молчал, ветер трепал его отросшие седые волосы. Он все не решался завести разговор. - Прости, Таня, - сказал он, закрыв лицо руками, - если бы не ты, не выжила бы мать. Я уж тоже считай, скоро помру. Прости, что насильно выдал тебя за Лешку, как лучше хотел. Думал стерпится - слюбится. Ан нет... Прости. Эх, жизнь... Таня погладила отца по голове, словно нашкодившего мальчишку, улыбнулась. Сверкнула яркая молния, вдалеке послышался недовольный рокот грома, будто грозный великан передвигал исполинские камни. Первые капли дождя упали на землю, смывая с неё недельную пыль, промывая траву, листья, напитывая живительной влагой деревья в саду. Воздух после ливня тоже особенный - приятный, легкий. Таня ночью даже приоткрыла окно, чтобы надышаться свежим воздухом. Дождь уже прошел, небо посветлело, звездочки рассыпались в ночной тиши. Занавески чуть колыхались, дома было тихо, уютно, хорошо. Таня ловила себя на мысли, что стала чаще улыбаться, словно началась новая глава ее жизни, где она сама себе теперь хозяйка. Автор - Наталья Васькина.

На днях я ехал в поезде дальнего следования. В соседнем купе весёлая компания вахтовиков шумно играла в карты. Судя по репликам и повешенным на плечи «погонам» – шестёркам, игра шла в дурака… И вдруг я поймал себя на мысли, что карточные игры уходят в прошлое. Вот вы когда в последний раз в подкидного или переводного рубились? Лично я играл в покер лет этак 12 назад. После этого карты в руках даже не держал. А ведь какие были зарубы в 80-е и 90-е годы! Ночами не спали – резались в карты! Какие страсти кипели, какие эмоции бурлили во время моей службы на Северном флоте: между вахтами расписать партейку-другую было самым обычным делом. Порою даже в ущерб отдыху и сну. А сейчас покер да преферанс остался жив, пожалуй, только в редких компаниях друзей-интеллектуалов, в казино, да на специальных чемпионатах. А вспомните, ведь совсем ещё недавно в карты играли везде: во дворах, в поездах, на пляжах, в санаториях и на курортах, да и просто семейные вечера с ними коротали. Сегодня игральные карты вытеснены компьютерными забавами. Хорошо это или плохо – не берусь судить. А вот о красивых и редких картах рассказать – очень даже хочу. Думаю, что выражу общее мнение всех бывших и до сих пор сохранившихся игроков, что самыми красивыми в нашей отечественной истории были карты в русском стиле. Ведь это же настоящее произведение искусства! В детские годы я считал, что бородатые короли, нарядные дамы и усатые валеты – это что-то вроде иллюстраций к нашим сказкам. Однако у этих карт весьма интересная история создания. Всё началось с необычного костюмированного бала в Зимнем дворце Петербурга, который состоялся в феврале 1903 года. Это был грандиозный маскарад, во время которого вся знать Российской империи присутствовала в дорогих исторических костюмах XVII века (допетровского времени). Благодаря многочисленным фотографиям, сделанным во время того торжества, мы можем полюбоваться красотой нарядов и оценить их роскошь. Этот бал считается самым известным праздником в Петербурге времён царствования Николая II. Фрейлина последней русской императрицы Александры Фёдоровны баронесса София Буксгевден описывала шикарный бал такими словами: «Из частных коллекций специально для этого случая извлекли великолепные посохи, драгоценности и меха. Офицеры нарядились в мундиры того времени, а придворные оделись в платья, принятые при дворе царя Алексея. Великие княгини были одеты подобно своим прародительницам, а их наряды создавались лучшими современными мастерами… Все танцевали старинные танцы, заранее тщательно разученные, – зрелище было поистине завораживающим». Для этого действительно завораживающего зрелища императрица Александра сама выбирала исторический костюм своему мужу Ники, следуя советам директора Эрмитажа Ивана Всеволожского. Николай II был облачён в выходное платье царя Алексея Михайловича – это были меховая шапка, кафтан и опашень золотой парчи. Опашень – это тот самый старинный наряд с очень длинными рукавами. А вот сама императрица Александра Фёдоровна совершенно обосновано нарядилась в костюм царицы Марии Ильиничны (урождённой Милославской) – первой жены царя Алексея Михайловича. Придворные дамы были одеты в сарафаны и кокошники, а кавалеры появились в костюмах стрельцов или сокольничих. Один из очевидцев события – ротмистр гвардии Владимир Воейков – вспоминал следующее: «Впечатление получилось сказочное, от массы старинных национальных костюмов, богато украшенных редкими мехами, великолепными бриллиантами, жемчугами и самоцветными камнями, по большей части в старинных оправах. В этот день фамильные драгоценности появились в таком изобилии, которое превосходило всякие ожидания». А вот как сам царь Николай II написал об этом грандиозном празднике в своём дневнике: «Очень красиво выглядела зала, наполненная древними русскими людьми… Всё вышло весьма удачно и кончилось в два часа по полуночи…». На основе дворцовой фотосъёмки вышел довольно-таки объёмистый альбом, содержащий 195 снимков. Спустя 10 лет, к 300-летию Дома Романовых в 1913 году, появились игральные карты под названием «Русский стиль», прототипами для которых стали участники роскошного царского бала. Король червей — Николай II в костюме царя Алексея Михайловича Король бубен — Николай Гартунг, действительный штатский советник, шталмейстер Высочайшего двора, в костюме боярина Король треф — граф Михаил Граббе, генерал-лейтенант, в костюме жильца Король пик — Иван Грозный (на основе картины «Иван Грозный показывает сокровища английскому послу Горсею» А. Литовченко) Дама червей — великая княгиня Ксения Александровна (сестра Николая II) в костюме боярыни Дама бубен — совокупный образ графини Александры Толстой, фрейлины Их Императорских Величеств Государынь Императриц Марии Фёдоровны и Александры Фёдоровны; княгини Веры Кудашевой и Софии Дурново (урождённой светлейшей княжны Волконской) в костюме боярышни Дама треф — великая княгиня Елизавета Фёдоровна (сестра императрицы Александры Фёдоровны) в костюме княгини Дама пик — княгиня Зинаида Юсупова в костюме боярыни Моделями для валетов послужили молодые Романовы и их адъютанты: Валет червей – это адъютант Николай Волков, служивший у великого князя Алексея Александровича. Валет бубен – это великий князь Андрей Владимирович в праздничном одеянии сокольничьего. Валет треф – великий князь Михаил Александрович в полевом костюме царевича. Валет пик – молодой генерал Александр Николаевич Безак. А на тузах колоды «Русский стиль» были изображены щиты, окружённые древнерусским оружием, птицами и доспехами. Эскизы для колоды «Русский стиль» создали на немецкой фабрике карточных игр фирмы «Дондорф», отпечатали в Петербурге на Императорской Карточной фабрике (расположенной за Невской Заставой у села Александровского) и запустили в продажу по всей России. После революции художник Иванов перерисовал те карты для офсетной печати – и в таком виде они дожили до наших дней. Спустя годы о прототипах королей, дам и вальтов забыли, и советские граждане, которые упорно резались в подкидного дурака или расписывали пульку старорежимными картами «Русский стиль», даже не подозревали, что держат в руках портреты Николая II в образе червового короля или его трефовых, пиковых и бубновых родственников. Когда проигравшего «дурачка» согласно правилам игры лупили по носу или по ушам какой-нибудь «великой княгиней», то о проклятом царском прошлом и «антисоветчине» никто особо не задумывался. Прямо так и напрашивается вопрос: а куда же смотрела хвалёная и вездесущая советская цензура, допустившая использование колоды, «прославляющей» царизм? При том, что в СССР на игральные карты возлагались большие пропагандистские надежды. Вот несколько характерных примеров уникальной карточной пропаганды. В 1929 году была отпечатана колода «Народности СССР». Правда, она тут же подверглась язвительной критике. Сатирический журнал «Чудак» под редакцией Михаила Кольцова в статье «Обновлённые валеты» иронизировал: «Вместо королей с дворницкими бородами, надменных дам и валетов с блудливыми глазами, появились представители национальностей нашего Союза. Бубнового короля заменяет старый узбек в халате и чалме. Нет больше валета с верёвочными усиками. Вместо него – белорус в бараньей шапке. Нет также и пиковой дамы. В нашей стране нет места таким дамам. Ныне имеется молодая украинка в расшитой рубашке, молодая украинка пик… Остальные фигуры под стать. Есть и раскрепощённые женщины Востока (дамы, сбросившие чадру), есть и таджики (короли и валеты, образовавшие колхоз)». Классная фраза: «Короли и валеты, образовавшие колхоз», не правда ли? Но, справедливости ради следует отметить, что в колоде «Народности СССР» украинка была изображена не дамой пик (как в журнальной статье «Чудака») а трефовой дамой (крести). И, кстати, через год сатирический журнал «Чудак» закрылся из-за «публикаций антисоветского характера», а бывшие его сотрудники – Кольцов, Кукрыниксы, Катаев, Олеша, Маяковский, Ильф и Петров – ушли в журнал «Крокодил», где шутили уже не столь язвительно. В 1932-м году вышла карточная колода под названием «Битые карты», нарисованная художником Константином Ротовым. Авторы этого редкого карточного издания весьма саркастически прошлись по видным представителям «старого режима» – по злостным противникам нового Советского государства. Там были изображены карикатурные образы червовых королей Колчака с Врангелем, трефовых меньшевиков и пиковых кулаков с обрезами. Журнал «Крокодил» опубликовал смешные рисунки своего штатного карикатуриста Ротова и прокомментировал их классической фразой из Пушкина: «Иных уж нет, а те – далече…». То есть, получилось и политически верно, и вполне себе сдержанно, без опасного сарказма. Особого внимания и уважения заслуживают игральные карты, созданные художником Василием Власовым в блокадном Ленинграде. Это кажется невероятным: в самое страшное время Блокады – лютой зимой 1941-42 годов – в полутёмной и ледяной квартире на Васильевском острове, ловя каждую минуту тусклого зимнего дня, истощенный от постоянного недоедания Василий Адрианович Власов наносил акварелью на картон тончайшие штрихи. И получилось у него весьма удачно. Королями были гротескные фигуры бесноватого фюрера, Маннергейма с плёткой, толстяка Муссолини с окровавленным топором и венгерского диктатора Миклоша Хорти. Дамы символически изображали сподвижниц фашизма – обжорство и разврат одних, голод и смерть других. А валеты – это шаржи на соратников Гитлера: Риббентропа, Геббельса, Геринга и Гиммлера. Тузы – символы нацизма: ядовитая гадина-свастика, петля из верёвки, череп с костями и тюрьма. Чтобы согласовать эскиз «Антифашистских» карт художник Власов преодолевал по замёрзшему и занесённому снегом Ленинграду длинный путь – он проходил пешком 15 километров от своего дома на Васильевском острове до 2-й литографии (бывшей Императорской Карточной фабрики), расположенной на окраине города – в конце проспекта Обуховской обороны. Вы только вдумайтесь: голодный, измождённый человек шёл через весь город 15 километров – туда, и 15 – обратно. Итого 30. По жуткому морозу. Когда от голода его силы иссякли, за рисунками стал приходить дежурный из литографического цеха – они встречались с художником на середине Невы. Изготовленные в начале 1942 года невероятным трудом энтузиастов «Антифашистские» карты доставляли партизанам, чтобы те разбрасывали их в тылу врага. После разгрома гитлеровцев под Ленинградом в их окопах, блиндажах и казармах находили эти карты, бывшие в употреблении. Значит немецкие солдаты пользовались ими, несмотря на запреты, то есть антифашистские карты внесли свою лепту в разложение войск противника. Каждый советский картёжник навсегда запомнил адрес самого массового в СССР производителя игральных карт – Ленинградского комбината цветной печати – который когда-то назывался Императорской Карточной фабрикой. Этот адрес был отпечатан на картонной упаковке каждой колоды: Ленинград, проспект Обуховской обороны, дом 110. Со временем все вышеописанные колоды рано или поздно оказались в музеях или частных коллекциях. Любители раритетов с них буквально пылинки сдували. Не успевали пылиться только карты «Русский стиль» – ими вечно играли в вагонах и на пляжах; за дощатыми столами во дворах или обеденными на дачах. Пережив всех участников легендарного исторического бала 1903 года, а также многих советских лидеров, они «живы-здоровы» по сей день. Это потому, что они самые красивые, хорошо нарисованные, понятные и удобные для игры. Вот и полюбились они нескольким поколениям наших людей сразу и навсегда. Э. Щербина

"Я помню свой первый бой, в котором из нас, сорока двух человек, осталось в живых четырнадцать. Я ясно вижу, как падал, убитый наповал, мой друг Алик Рафаевич. Он учился во ВГИКе, хотел стать кинооператором, но не стал… Мы бежали недалеко друг от друга и перекликались — проверяли, живы ли. И вдруг: — То-о-о-ли-ик! Обернулся. Алик падает… Рядом кто-то кричал: — Чего уставился? Беги со всеми, а то и самому достанется, если на месте-то… Я бежал, не помня себя, а в голове стучало: нет Алика, нет Алика… Помню эту первую потерю как сейчас… Из оставшихся в живых сформировали новый полк — и в те же места. Грохот такой стоял, что порой сам себя не слышал. А однажды утром была абсолютная тишина, и в ней неожиданно: — Ку-ка-ре-ку-у!.. Петух какой-то по старой привычке начинал день. Было удивительно, как только он выжил в этом огне. Значит, жизнь продолжается… А потом тишину разорвал рев танков. И снова бой. И снова нас с кем-то соединили, и снова — огненная коловерть… Командиром нашего взвода назначили совсем молоденького, только что из военшколы, лейтенанта. Еще вчера он отдавал команды высоким, от юношеского смущения срывающимся голосом, а сегодня… я увидел его лежащим с запрокинутой головой и остановившимся взглядом. Я видел, как люди возвращались из боя совершенно неузнаваемыми. Видел, как седели за одну ночь. Раньше я думал, что это просто литературный прием, оказалось — нет. Это прием войны… Но там же я видел и познал другое. Огромную силу духа, предельную самоотверженность, великую солдатскую дружбу. Человек испытывался по самому большому счету, шел жесточайший отбор, и для фронтовика немыслимо было не поделиться с товарищем последним куском, последним куревом. Может быть, это мелочи, но как передать то святое чувство братства — не знаю, ведь я актер, а не писатель, мне легче показать, чем сказать. Говорят, человек ко всему привыкает. Я не уверен в этом. Привыкнуть к ежедневным потерям я так и не смог. И время не смягчает все это в памяти… …Мы все очень надеялись на тот бой. Верили, что сможем выполнить приказ командования: продвинуться в харьковском направлении на пять километров и закрепиться на занятых рубежах. Мороз стоял лютый. Перед атакой зашли в блиндаж погреться. Вдруг — взрыв! И дальше — ничего не помню… Очнулся в госпитале. Три ранения, контузия. Уже в госпитале узнал, что все, кто был рядом, убиты. Мы были засыпаны землей. Подоспевшие солдаты нас отрыли. В госпитале меня оперировали, вытащили осколок, а потом отправили санпоездом в другой госпиталь, находящийся в дагестанском городе Буйнакске. Я из своего фронтового опыта помню госпиталь под Махачкалой, заставленные кроватями длинные коридоры. И громкий, словно пытающийся сдержать неуемную радость голос Лидии Руслановой: «Валенки, валенки…» Пластинку ставят несколько раз. Мы знаем: это по просьбе бойца, который сейчас на операции. Ему надо было срочно ампутировать ногу, а в госпитале не осталось анестезирующих средств. Он согласился на операцию без наркоза, только попросил: поставьте «Валенки»… Когда меня спрашивают, что мне больше всего запомнилось на войне, я неизменно отвечаю: «Люди». Есть страшная статистика: из каждой сотни ребят моего поколения, ушедших на фронт, домой возвратились лишь трое… Я так ясно помню тех, кто не вернулся, и для меня слова «за того парня» звучат уж никак не отвлеченно… После ранения на фронт я вернуться уже не смог. Меня комиссовали подчистую, никакие мои просьбы и протесты не помогли — комиссия признала меня негодным к воинской службе. И я решил поступать в театральный институт. В этом был своего рода вызов врагу: инвалид, пригодный разве что для работы вахтера (я действительно побывал на такой работе), будет артистом. И здесь война вновь страшно напомнила о себе — требовались парни, а их не было… Так что те слезы в фильме «Белорусский вокзал», в квартирке бывшей медсестры, вовсе не кинематографические. Лично я не стал бы называть войну школой. Пусть лучше человек учится в других учебных заведениях. Но все же там мы научились ценить Жизнь — не только свою, а ту что с большой буквы. Все остальное уже не так важно…"(с) Анатолий Дмитриевич Папанов.

Давайте поиграем?😜

Элитный маршрут В троллейбусное депо срочно требовался кондуктор на маршрут номер 12. После недавней транспортной реформы работать стало совсем невозможно. Одни маршруты убрали, другие ― удлинили. В итоге троллейбусы и автобусы стали ездить реже, люди в них набивались плотнее, а атмосфера внутри всегда была напряженной. Работать в таких условиях могли только самые отчаянные, беспринципные или же опустившиеся на финансовое дно люди. И даже они уходили после первой получки. ― Идите вы к чёрту со своим двенадцатым маршрутом! ― кричала Алла Григорьевна, кондуктор с пятнадцатилетним стажем. Эта женщина могла с закрытыми глазами в час пик сосчитать количество вошедших пассажиров и обилетить даже самых юрких и хитрых. Но даже ей было страшно от одной мысли о двенадцатом маршруте. ― Вы ― наша последняя надежда, ― умолял её начальник. ― Мы вам ставку поднимем, на дес… пять процентов! ― Он закашлялся, предлагая «выгодные» условия. ― Засуньте эти пять процентов себе в пневмосистему! ― прошипела кондуктор. Встав из-за стола, она покинула кабинет, не оглядываясь. Она могла себе позволить подобное: её всё равно никто не уволит ― работать-то некому. ― Ну и что мне делать, Наташ? ― повернулся начальник к своей секретарше, но та лишь пожала плечами. В этот момент дверь в кабинет открылась с характерным скрипом. На пороге появилось нечто очень яркое до ряби в глазах и эффектное до боли в зубах. ― Гуд афтернун, ― произнесла с совершенно сельским акцентом женщина в пёстром платье, заправленном в длинную узкую юбку. От её локтей до пальцев тянулись чёрные, сильно растянутые атласные перчатки. На голове этой особы сидела большая, словно спутниковая тарелка, шляпа, из которой антенной торчало перо чайки. На вид женщине было глубоко за тридцать пять, но она явно чувствовала себя гораздо моложе. Достав из сумочки пачку дешёвых сигарет, она вставила одну в длинный мундштук и подожгла. ― Вы к кому? ― взяла слово секретарь, чувствуя, что начальник потерял дар речи. ― Меня зовут Сильвия, Сильвия Бобикова, ― томным аристократичным голосом представилась женщина. ― Я пришла к вам, так как я вам нужна! ― Вы, наверное, ошиблись, ― очнулся начальник. Он хотел было сказать «дурдом», но вместо этого произнёс: ― Салон красоты ― через дорогу, нужно пройти пять… ― Это вы, mon cher, ошиблись, ― перебила его Сильвия, ― дважды. Она уселась на стул и, закинув ногу на ногу, сделала затяжку. От дыма её сигареты начали отклеиваться обои в углу и увядать пластиковая монстера. ―Во-первых, вы не предложили леди чаю, а во-вторых, я не посещаю салонов. Настоящая леди способна сама нанести правильный макияж, ― женщина холодно улыбнулась своими губами цвета Октябрьской революции. ― Я хочу позволить вам нанять меня на должность кондуктора. ― Кондуктора? ― оживился вдруг начальник, который минуту назад хотел выставить странную посетительницу с наименьшими потерями для своей психики. ― Oui, ― хрюкнула женщина, и перо на шляпе забавно колыхнулось. ― Что же вы сразу не сказали? ― заулыбался начальник и достал свою пожелтевшую кружку с изображением мопса. ― Ой, простите, у нас совсем нет чаю, ― он покосился на два засохших чайных пакетика в тарелке. ― Ничего, в следующий раз подготовитесь получше. С этими словами Сильвия достала из сумки термос, фарфоровую кружку, блюдце и целый лимон. В воздухе запахло крепким настоем бергамота и ромашки. Лимон Сильвия разре́зала пополам и бросила одну часть в кружку. ― А вы точно уверены, что сможете работать кондуктором? ― Вы намекнули на то, что я ― недалекого соображения? ― бровь Сильвии вопросительно поползла вверх, поднимая шляпку. ― Нет-нет, ― виновато засуетился начальник, ― что вы! Я просто не понимаю, зачем вам это. ― Это хобби. Мне нужно чем-то заниматься между бриджем по субботам и кегельбаном по пятницам. ― Что ж, это прекрасно, я не против, ― залепетал мужчина. ― Вы приняты! Он протянул свою потную ладонь. ― Целовать? ― спросила Бобикова, глядя на волосатые пальцы. ― Ох, нет, что вы! Хотел скрепить сделку рукопожатием. Подождите, пожалуйста, в коридоре. Наташа оформит вас через минуту. Бобикова сложила всю свою утварь назад в сумку и вальяжно пошла в сторону выхода. ― Виталий Витальевич, вы серьёзно? ― набросилась ошарашенная секретарша на начальника. ― Она же явно ненормальная! ― Так и прекрасно! Нормальный человек на эту работу не пойдёт! Проблема двенадцатого маршрута решена. *** ― Как вас по отчеству? ― спросила Наташа у нового кондуктора, забивая данные в компьютер. ― Моего папеньку звали Джеймс, ― гордо ответила Бобикова. ― То есть Джеймсовна? ― Евгеньевна, ― кивнула в ответ Сильвия. ― Сколько вам полных лет? ― Я совершеннолетняя. ― Я заметила, ― процедила сквозь зубы Наташа. ― А год рождения? ― Думаю, что такой же, как у вас. Напишите, а я скажу ― так или нет, ― парировала Сильвия, и Наташа, кисло улыбнувшись, стёрла строку с возрастом. ― Место рождения? ― Я родом из Нового Света, ― пафосно произнесла Сильвия и, глубоко вздохнув, закатила глаза, вспоминая родину. ― Ах, ― завистливо всполошилась Наташа. ― Америка? ― Нет. Новый Свет ― это садовое товарищество в Московской области, ― всё так же гордо отвечала Бобикова. ― Хм… Предыдущее место работы? ― Oui, ma chérie, вы напомнили мне о прекрасных днях. Я вращалась в высших кругах общества, имела дела с самыми важными людьми города, каждый из них был в моей власти и слушался моих указаний. ― ? ― Оператор шлагбаума в Доме правительства. ― Простите, вы закончили? ― появилась в дверях голова Виталия Витальевича. ― Почти, а что? ― Хотел предложить Сильвии выйти сегодня в смену. ― Месье начальник, научитесь терпению, ― начала отчитывать мужчину Бобикова. Он извинился и хотел было уйти, но она его остановила: ― Скоро буду. *** ― Вот, познакомьтесь, Володя Песюк, извозчик, то есть водитель троллейбуса, ― поправил сам себя Виталий Витальевич, представляя Сильвии маленького, щуплого, усатого мужичка. ― О, найс ту мит ю, Вольдемар! Сильвия Бобикова, ― протянула Сильвия руку для поцелуя. ― Я Володя, ― поправил водитель кондуктора и пожал ей руку. ― Я поняла, Вольдемар, приятно познакомиться. ― Но… ― Что за «но»? Вы что, уже запрягли нашего коня? ― поинтересовалась Бобикова. ― Ступайте, Вольдемар, я явлюсь через минуту и, будьте так любезны, оденьтесь подобающе ― мы же не скот повезём. ― Но у меня ничего больше нет, ― развёл руками водитель, показав на свою выцветшую растянутую футболку. ― Вот, сегодня я вас выручу, ― Сильвия достала из сумки галстук-бабочку и, сунув его в руку Володе, добавила: ― Не забудьте причесаться. Водитель был так ошарашен, что, не сказав больше ни слова, взял галстук и пошлёпал в направлении руля. Сильвии были вручены билеты, терминал для безналичной оплаты и пожелание удачи. ― Вы, главное, не переживайте, первый день всегда самый сложный, ― улыбался начальник наивной улыбкой. ― О чём вы толкуете, мой милый? Нет ничего проще, чем собирать с людей деньги. Крутя на пальце катушку с билетами, Бобикова медленно пошла в сторону старого троллейбуса, неуклюже виляя бёдрами. *** Первая остановка была у рынка. Двери распахнулись, пассажиры ринулись вперёд, расселись по местам и уткнулись в свои телефоны или в мутные окна. Сильвия сразу же подошла к сутулому дядьке со злым выражением лица и в футболке с надписью «Rammstein». ― Guten tag, ― фальшиво произнесла Бобикова. ― Прошу вас оплатить свою поездку, герр пассажир. Мужчина молча достал пять тысяч одной купюрой и протянул их Сильвии ― этакий проездной билет, который позволял ему кататься бесплатно. Он делал так каждый день, заведомо зная, что у кондуктора не будет сдачи. ― Месье не мог бы посмотреть у себя купюру меньшим номиналом? ― продолжала Сильвия держать воспитанный тон. ― Меньше нет! ― противно буркнул мужик в ответ. ― Оу, у мистера определенно огромные доходы, ― восторженно заметила Бобикова. ― Ещё бы, такой мужчина! Наверняка лорд или барон! ― без намёка на издёвку голосила Сильвия, привлекая к себе внимание всего салона. ― Чем занимается ваша светлость? Золото? Нефть? Строительство шахт? Ценные бумаги? Кондуктор спрашивала совершенно серьёзно. Отовсюду начали слышаться смешки, и мужчина ссутулился ещё больше. ― Полагаю, такая вещь, как сдача, является для вас оскорблением? ― Бобикова уже хотела убрать «пятёрку» в сумку, но мужчина выхватил её и, пошарив по карманам, быстро нашёл нужную сумму. Сильвия хрустнула коленями, сделав что-то отдалённо напоминающее реверанс, и направилась на свой творческий променад. ― Мне душно! ― вцепилась вдруг в её юбку женщина с красным бульдожьим лицом и тяжелым пакетом в руках, полным рассады. ― Как я вас понимаю! ― уселась напротив обрадовавшаяся Бобикова. Оторопевшая пассажирка поняла, что совершила большую ошибку. ― Я здесь буквально задыхаюсь! Сплошная бездуховность вокруг! Сколько пьес поставлено в городе за последний год? Зато сколько открыто магазинов с едой! Фи! А библиотеки? Вы когда-нибудь бывали в Пинакотека Амброзиана? Это в Милане. Там, кстати, проходят лучшие показы мод. Женщина замотала головой. Духота её больше не донимала, как и лук-севок, который она купила в недостаточном количестве. Теперь она думала только о том, как хорошо было ездить на колхозный рынок в машине зятя. Там в её власти были все форточки и даже кондиционер, и никто не пугал словами «Милан» и «Амброзиана». Зря она тогда затеяла ссору… Бобикова уже было переключилась на Прованс, но женщине повезло. На очередной остановке двери троллейбуса распахнулись, и в салон хлынула целая толпа людей всех степеней нервозности и социальной неудовлетворенности. Люди толкались, жались друг к другу потными телами и орали, выбрасывая в атмосферу накопленную за день злобу. Эта мясная ловушка из спин, локтей и грудей обычно не оставляла кондуктору шансов выполнить свою работу, но у Сильвии Бобиковой как раз наступило время чаепития. Её термос держал температуру магмы, а Сильвия не привыкла пить из неполной тары. Сам Моисей позавидовал бы тому, как расступалось это живое море, когда кондуктор начала ходить по салону, одной рукой собирая оплату за проезд, а другой держа кружку, наполненную до краёв горячим чаем. Но были и те, кто совершенно игнорировал выходки троллейбусного бомонда. Один мужчина сидел, закинув ногу на ногу, откровенно наплевав на пожилых людей, стоящих рядом. Тип вёл себя максимально вызывающе: хамил, плевал и даже курил, провоцируя всеобщее негодование. ― Mon ami, ― обратилась к нему Сильвия, ― я вынуждена просить вас перестать вести себя так, словно вы на стадионе. Бобикова указала на озлобленных галдящих пассажиров и обозвала их «приличным обществом», которому такое поведение не по нраву. ― Да чхать я хотел на ваше общество! ― мужчина достал из кармана какую-то ксиву и показал её всем присутствующим, после чего люди начали отводить глаза в сторону и больше не выказывали недовольства. ― Могу я тогда хотя бы попросить вас угостить даму огоньком? ― спросила Бобикова и достала свой мундштук. Мужчина ухмыльнулся и поджёг сигарету кондуктора. Сильвия сделала глубокую затяжку, а затем выпустила плотную струю дыма прямо в лицо грубияну. ― Знаете, я вас понимаю. Когда я работала с руководством города, то тоже могла позволить себе многое. Не то что сейчас, ― мечтательно произнесла Сильвия. Каждое новое предложение Бобикова завершала затяжкой и выпускала очередную порцию дыма, от которого у пассажира лицо начало стекать на пол, а рубашка ― расползаться по нитям. ― Знаете, а вы правы! Мы не должны идти на поводу общества! Это наше право как элиты ― диктовать свои условия миру! ― продолжала свой монолог Сильвия, не переставая курить. Мужчина не отвечал, он старался как можно сильней сжать все отверстия, через которые воздух способен попасть в организм. Бобикова болтала без остановки ― казалось, собеседник для неё абсолютно не важен, она спокойно могла бы заговорить до смерти огнетушитель и заставить его загореться. Когда Сильвия достала новую сигарету, мужчина не выдержал. Он попытался протиснуться к выходу, но у него ничего не вышло. Тела́ плотно держали оборону и не давали шансов. Пассажир в истерике искал глазами молоточек, которым нужно разбить стекло в экстренной ситуации, но тот пропал ещё во времена перестройки. Не в силах терпеть, хам открыл форточку и устремился к свежему воздуху всем своим существом. ― My friend, куда же вы?! ― заволновалась Бобикова. ― Мы ещё не обменялись адресами и взглядами на концептуальное искусство! Но мужчина уже летел в жёсткие, но куда более безопасные объятия асфальта. Он пообещал себе, что если выживет, то никогда больше не возьмёт в рот сигарету. Через пару остановок в переднюю дверь инкогнито зашла охочая до штрафов и порицания контролёрша. Женщина эта была грозой безбилетников и кондукторов. Она шла с целью публично пристыдить и наказать. Но как только двери за ней закрылись, она сразу почувствовала неладное. Из хриплых динамиков сочился легкий джаз, руль крутил прилизанный водитель в футболке и галстуке-бабочке. Пассажиры, боясь быть повторно обилеченными, держали в дрожащих руках свои талончики. Контролёр молча прошла по салону, никак не выдавая себя. По взглядам присутствующих она поняла, что лучше не сто́ит доводить до сведения кондуктора информацию о своём присутствии, а когда увидела, как Бобикова посвящает одного школьника в последние сплетни мира немецкого балета, украдкой показала удостоверение и выскочила на ближайшей остановке. *** ― Ну, что скажете насчёт первого дня? ― ни на что не надеясь, спросил директор, когда троллейбус вернулся в парк. ― Что вам сказать, месье шеф, я ошибалась. Плетение корзин ― куда более захватывающее мероприятие. Виталий Витальевич повесил было нос, но Сильвия продолжила: — В следующую смену я возьму их с собой, чтобы хоть как-то развеять скуку. Люди в троллейбусе интересные, но быстро уходят ― не успеваешь как следует познакомиться. Некоторые даже выскакивают на ходу. — Так значит, завтра вас ждать на смену? ― просиял начальник. ― Определенно, mon cher! Одна лишь просьба… Виталий Витальевич навострил уши: ― Всё, что пожелаете! ― Вы не могли бы посмотреть обшивку на кресле? Произошёл конфуз. Я позволила себе единоразово прилюдно чертыхнуться из-за того, что меня всю дорогу слегка било током. Я согласна на штраф, чтобы исчерпать сей конфликт. Начальник кивнул и, распрощавшись десятью поклонами с Сильвией, радостно пошёл проверять кресло. Он подошёл к троллейбусу, накинул «рога» на провода и, зайдя внутрь, уселся на кондукторское кресло. Его чудом не выкинуло наружу через потолок. Шарахнуло так, что волосы в носу сгорели, а на ум пришло много всяких интересных слов, тянущих на десятки конфузов и пару лет тюрьмы. *** ― Выпишите Бобиковой премию, ― заявил начальник секретарю, вернувшись с того света. ― Премию? Она же отработала один день… ― Вы правы… Давайте выпишем в двойном размере. Александр Райн

✔ Такая вот, жизнь У Вовки соседа не жена, а конь баба. Женщина она хорошая, красивая, одна беда, Вовке выпить не даёт. Другого мужика угостит и огурчика подложит, всё чин, чином, а Вовке никогда. Женщины все такие, чужому вина нальют, а своёму кулак покажут. Он и не сказать, что пьёт много. Так, через неделю неделя, да через день на неделю. Говорит, любит его. Что за любовь такая, непонятная для нас, мужчин. Не успеем с соседом и рюмку поднять, она туточки, нате вам праздничек. Нюх на выпивку мужа, как у лайки на белку. Поговорить по душам не даст. - Вот вы где, пьянчужки! Ты чего тут расселся, алкаш проклятый….. И, бьёт его, и за волосы ухватит, и всяко, всяко тирискает. А, он ничего, спокойно принимает, как должное. - Чего ты, милая, не ругайся, хватит, хватит уже. Идём домой. Рюмку второпясь перехватит и бежать. Когда только успевает всегда пьяным быть? Всю жизнь на перехватах. В трезвые дни мила к нему и ласкова, верно любит. За рюмкой посидеть, поговорить не даст. И, так каждый раз, наказание и только. Решили мы с Вовкой как-то подшутить. В пустую бутылку воды налили, пробочкой закрутили, под берёзкой расположились. Рюмочки, закусочка, всё чин, чином, сидим курим. Бежит мимо. - Ага, алкаши, попались. Недосуг сегодня с вами, пейте уж. Тьфу, ты, зараза. Было бы что пить. Так обидно, так обидно нам с другом стало. Видим, Мишка идёт. Он трезвый редко бывает. Подошел к нам, радостный, на халяву ищет расположения. - Выпьешь? - Конечно! Наливай. Подаём рюмку с водой. Он жадно пьёт, и вдруг всё брысь из себя, как поперхнулся чем. - Что Миша, крепка водочка, не пошла? - Предупреждать надо, так и коньки откинуть можно. Вы мне больше это не подавайте. Чего здесь расселись? - Сам видишь, культурное мероприятие, отдыхаем на природе без алкоголя. - Ну, вы чудики. – Посмотрел подозрительно на бутылку, нас. Верит, не верит, и удалился восвояси. Переехал я в новый дом на краю села. Редко с соседом встречаться стали. Как-то сошлись вместе, у меня расположились. Никто не мешает, и жена его далече, сюда не прибежит. По рюмочке выпили, разговор завязался о том и сём. Хорошо. Вдруг двери хлоп, она стоит! Глазам своим не верим. Стоит и руки в боках, плохой признак, не к добру. - Вы чего тут, а? Вы чего тут расселись? Поглядите на них, я к старой соседке наведаться поспешу, а они, алкаши несчастные здесь уже, притаились! И, пошла и поехала…. Бедный Вовка, как не повезло, как не повезло. И, кто бы мог подумать, что ей взбрело именно сегодня мою жену наведать. Ей бы в милиции работать, воров ловить. Эх, жизнь. Живёшь, живёшь, а поговорить по душам с другом не дадут. Прошло время, пришла мудрость, а может, и нет. Редко с Вовкой встречаемся, он к тому же пить не стал. Не пьёт и всё тут. Ни к чему, говорит, только боль головная по утру. Жена его нет, нет, и пожалуется. - Вино дома стоит, когда бы и выпил по праздникам в компании. Не пьёт, по гостям ходить не стал. А, я куда без него? Скучно стало, домовитый, работящий, поругать некого. Такая вот, жизнь, люди. Василий Кузнецов Художник Горбунов Игорь Сергеевич

16 мая исполняется 260 лет со дня создания «Императорского воспитательного общества благородных девиц». К этой дате в эфире телеканала «Россия-Культура» - документальный фильм «Фабрика кисейных барышень». В мае 1764 года императрица Екатерина II издала указ об открытии нового педагогического учреждения. Целью грандиозного эксперимента было воспитание идеальной женщины. В фильме рассказывается о том, как проходила ежедневная жизнь подопечных Смольного института (или, как их называли, смолянок) - условиях проживания, распорядке дня, чему их учили, форменной одежде, питании, развлечениях.