Две недели сна…

Она поднимает одного из мальчишек, даже не уверена – кого именно. Лицо то же, глаза те же. «Серёжа или Дима? – шепчет. – Ну ладно, разберёмся потом». У них одинаковые уши, одинаковый плач, даже родимое пятнышко будто спорит само с собой, на каком оно ребёнке. Иногда она шутит, что различает их по запаху – один пахнет молоком, другой – немного пылью, как старый плюшевый мишка. *** Галя просыпается не от будильника – от крика. Один ребёнок орёт, второй подхватывает, как только первый немного затихает, будто у них уговор – спать по очереди, чтобы мама не расслаблялась. Воздух в комнате густой, пахнет молоком, влажными пелёнками, и чуть – чем-то кислым, не отстиравшимся, что не вымывается, если стирать ночью в полусне. Олег уже ушёл. На кухне остывает кружка с недопитым чаем, рядом – пачка детской смеси и отвертка, как будто он в спешке чинил что-то между глотками. Галя смотрит на всё это и думает, что, наверное, вот так и выглядит взрослая жизнь – когда всё вокруг чуть не успело, чуть не убрано, чуть не допито. Она поднимает одного из мальчишек, даже не уверена – кого именно. Лицо то же, глаза те же. «Серёжа или Дима? – шепчет. – Ну ладно, разберёмся потом». У них одинаковые уши, одинаковый плач, даже родимое пятнышко будто спорит само с собой, на каком оно ребёнке. Иногда она шутит, что различает их по запаху – один пахнет молоком, другой – немного пылью, как старый плюшевый мишка. *** Когда-то всё было иначе. Ещё пару лет назад Галя стояла на перроне в своём провинциальном городке с одним чемоданом и уверенностью, что жизнь вот-вот начнётся. Пять братьев и сестёр махали ей вслед – шумно, радостно, как будто это не прощание, а какая-то игра. Мама плакала тихо, но с облегчением: «Хоть одна вырвется». В городе Галя в ВУЗ не поступила – не хватило пары баллов. Работала официанткой в какой-то задрипанной кафешке, снимала угол в общаге, где на кухне пахло пригорелым супом и чужими судьбами. Там и встретила Олега. Он зашёл чинить кран – худой, с цепким взглядом и руками, которые двигались точно и уверенно, будто знали, зачем родились. Из разговора выяснилось: у него за плечами детдом, потом ПТУ, потом квартира – та самая, государственная, где сейчас сосредоточен весь их маленький мир. Без родни, без поддержки, но с тихим упрямством держались друг за друга, чтобы не пропасть. Он заговорил с ней просто, без ухаживаний. «Ты ведь одна?» – спросил. «А ты?» «Тоже». С этого всё и началось. Без цветов, без обещаний – просто двое, которым некуда возвращаться, нашли, куда идти вместе. *** Теперь у них двое малышей, и Галя едва помнит, как дышать полной грудью. Она спит урывками, ест стоя, на бегу, иногда ловит себя на том, что разговаривает с кастрюлей. Олег работает на двух работах – днём на стройке и вечером в автосервисе, приходит поздно, уходит рано, пахнет железом и ветром. Когда он дома, всё кажется немного устойчивее, но ненадолго. Иногда ночью, когда всё стихает, она просто садится на пол у кроватки и смотрит на детей. И вдруг плачет – не от боли, а от усталости, которую некуда деть. Олег однажды застал её такой. Молча снял куртку, сел рядом, дотронулся до плеча. – Так нельзя, Галь. – А как? – Я возьму отпуск. Поедешь куда-нибудь. – Куда я поеду, Олег? Тут же дети. – Я справлюсь. Обещаю. В крайнем случае, няню приглашу… Он говорит это спокойно, с тем же выражением лица, с каким таскает мешки на стройке: не спорь, я решил. *** Санаторий, как будто сохранившийся с 1970-х встретил её запахом хлорки, манной каши и хвои. Она ехала туда, как на каторгу, а оказалась в раю – потому что впервые за полгода никто не плакал, не звал, не требовал. Первые три дня она просто спала – ела и спала, даже не разговаривая ни с кем. На четвёртый день проснулась и вдруг испугалась тишины – слишком плотная, непривычная. Но потом улыбнулась. Вечером, на лавке у сосен, сидели женщины – такие же измученные, как она, но уже умеющие смеяться. Галя слушала их, и в груди постепенно отпускало. Тело начало возвращаться – сначала руки перестали дрожать, потом глаза перестали щипать от недосыпа. *** А дома Олег начал понимать, во что вляпался. Днём он был в отпуске, но вечером надо было что решать с детьми – его не отпускали с СТО надолго. Через сутки один ребёнок уже спал в его постели, второй в коляске посреди кухни, в раковине стояла гора немытой посуды, а сам он сидел с ложкой детской каши в руке и не помнил, кого кормил последним. Он позвонил знакомой, та посоветовала няню. Через день пришла Катерина – женщина лет сорока, полноватая, спокойная, с добрым лицом. Оценила обстановку, кивнула: – Справимся. Только завтра я приду с дочкой. Помощь нужна будет. Наутро Катерина появилась с дочерью Светой – худенькой девочкой-подростком, с рыжими прядями, застенчивой, но с твёрдым взглядом. С первых минут между ней и детьми будто щёлкнуло что-то – они заулыбались, потянулись к ней, и впервые за долгое время в квартире воцарилась тишина. Катерина взялась за уборку, готовку, Света играла с близнецами, а Олег просто стоял, не веря глазам. В конце дня выдал Катерине аванс. Она кивнула, поблагодарила и спрятала деньги в сумочку. Так и работали: спокойно, чётко, будто у них давний семейный союз. *** Когда Галя вернулась, первое, что почувствовала, – запах. Не пелёнок и усталости, а еды, чистоты, домашнего уюта. Квартира – другая. Даже воздух иной, тёплый. Олег стоял на кухне, в руках – половник, выглядел смущённо и гордо. Катерина встретила с улыбкой: – Ну вот, хозяйка вернулась. Всё на месте, никто не пропал. Света держала одного из близнецов на руках, и тот тихо смеялся, глядя ей в лицо. Галя замерла. В груди поднялось странное чувство – не ревность даже, а растерянность. Как будто мир обошёлся без неё, и всё вышло даже лучше. Но потом поднялась благодарность. Настоящая, щемящая. Она кивнула, обняла Катерину. – Спасибо. Та отмахнулась: – Мы же договорились. Работа есть работа. *** Шло время. Галя снова вошла в ритм, но теперь уже с силами, справлялась со всем сама. Катерина и Света перестали быть просто няней и помощницей – стали друзьями. По выходным они заходили без напоминания, приносили обалденно вкусное луковое печенье, которое сами пекли по какому-то секретному рецепту, сидели за чаем, обсуждали экзамены Светы. Галя помогала девочке с литературой, учила разбирать стихи, объясняла, почему Маяковский – не просто рифма, а боль. Света слушала внимательно, иногда записывала. Олег в это время пропадал на СТО – возился со стареньким автомобилем Катерины – тем самым, что не заводился уже лет пять. А потом Олег въехал во двор на этом самом автомобиле, и Катерина расплакалась, стала обнимать парня: – Да вы волшебник, Олег! Он смущённо пожал плечами: – Ну, это… Работа у меня такая. С тех пор деньги за помощь она больше не брала. «Да перестаньте, – говорила, – мы ж теперь свои». *** Вечерами, когда близнецы засыпали (Света каким-то образом ухитрилась приучить их делать это одновременно), Галя садилась у окна, пила чай и думала, как странно всё сложилось. Когда-то она мечтала о большом городе, о новой жизни, о будущем, а счастье оказалось совсем рядом – в крошечной кухне, где пахнет картошкой и детским мылом, где любимый муж планирует починить старую машину просто потому, что может, а не потому, что должен. Она посмотрела на спящих мальчишек – одинаковые, мирные, будто две капли тишины. Олег возился на кухне, звякала посуда. И Галя вдруг поняла, что усталость не исчезла, просто перестала быть врагом. Иногда, уже перед сном, она шепчет – не кому-то конкретно, а в пространство, в этот их тёплый, пахнущий домом воздух: – Две недели сна. И одна добрая женщина. И удивительная девчонка, умеющая справляться сразу с двумя шумными сгустками энергии. Вот и всё чудо, которое мне понадобилось, чтобы снова проснуться. *** Ухум Бухеев