✔И это всё о ней.

Инна Чурикова. Детство.
Однажды императрица Елизавета, проезжая мимо какой-то деревушки, попросила попить. Ей в ковше принесли воду. На что она сказала: «Нет, из этого я пить не буду. Вы уж чашку мне принесите». Согласно преданию, именно после этой фразы деревушка стала носить название Чашниково.
Когда мы с мамой жили в Чашниково, это уже был поселок городского типа. А вообще мое детство началось в подмосковном Коренево.
В памяти сохранился поросенок Борька, которого один день мы с мамой кормили, другой — папа.Папа то ли забывал, то ли не успевал — в общем, не кормил, так что Борька питался у нас через день. Я безумно любила поросенка: розового, с белесыми волосенками, с удивительно нежными голубыми глазами. Когда мы с мамой к нему приходили, он ластился, и я его гладила, гладила, гладила... Такой он был нежный.
Однажды пришла с улицы (с подружками где-то гуляла), а время обеденное. «Садись кушай», — сказала мне мама. И вдруг в середине обеда отец лукаво так спрашивает: «Ну как, понравился тебе Борька?» Это был ужас! Первый ужас в моей жизни. Я выскочила из-за стола. У меня такое впечатление, что я перестала после этого говорить — потеряла голос. Не хотела с папой разговаривать, не хотела в дом заходить. Сколько лет уже прошло, а я до сих пор помню тогдашнее свое состояние!
Другие воспоминания конечно же более радостные.
Помню, как мы ловили майских жуков и складывали их в коробочки. Так было здорово. Какая-то радость невероятная. Вы знаете, с тех пор я больше не видела майских жуков. И не ловила.
Вообще, как сейчас я понимаю, жизнь была нищая. Бедно мы жили. Мама в Коренево работала лаборанткой в НИИ картофельного хозяйства. Мамочка моя ух какая! Деревенская девчонка, которая стремилась к знаниям. Школы в деревне, где она жила, не было, так мама пешком ходила за несколько километров в село Муравлянка, чтобы учиться. Потом жила в общежитии. Мама мне рассказывала, что девочка, с которой она вместе жила в одной комнате, ела втихаря и с ней не делилась.
Чтобы как-то прокормиться, мама подрабатывала — мыла, стирала. И училась. Иногда к ней бабушка пешком приходила и приносила какую-то еду. Мама рассказывала, как тяжело было защищать диссертацию — ставились всевозможные препоны, ей же никто не помогал. Она все сама. В итоге мама стала профессором, биохимиком. Написала очень много книг о том, какая почва нужна розам, гладиолусам, герберам… В Чашниково у нас весь палисадник возле барака, в котором мы жили, был засажен мамиными цветами. Так красиво!
В Коренево мама, как я уже говорила, работала лаборанткой. Мне было, наверное, годика три, и я приходила к ней на работу. Помню, как мамина коллега из варежки сделала куколку и подарила мне. Она стала моей первой куклой. И я ее очень любила.
Однажды мама поехала в Ленинград и привезла мне в подарок голыша — первую в жизни настоящую куколку. Это было счастье: у нее крутились ножки, ручки. Только с ней нужно было обращаться очень осторожно, иначе ручки, ножки могли открутиться.
— А праздники были, Инна Михайловна?
— А как же! Новый год. У нас всегда была настоящая елка. Для меня Новый год начинался тогда, когда часовая стрелка стояла на девяти, а минутная — на четверти, и в это время звонил будильник. И я бежала к елке — смотреть, какие папа с мамой мне приготовили подарки. Как правило, под елкой лежали новые валенки, наполненные конфетами, мандаринами, еще чем-то вкусненьким. А рядом с валенками — или краски, или карандаши, или альбом для рисования.
Вот это было настоящее счастье. Однажды у нас испортился будильник. Мама спряталась за кровать — я знала об этом, взяла миску, нож и стала им стучать по миске и кричать: «Новый год настал! Новый год настал!»
На майские праздники мы приезжали в Москву к родственникам отца и ходили на демонстрацию. Я сидела у папы на плечах, а вокруг такая красота — воздушные шарики, флаги, бумажные цветы… И это был праздник! Сталин стоял на Мавзолее. «Ты видишь его?» — спрашивал папа. «Вижу, вижу», — отвечала я, не зная на самом деле, куда смотреть. После демонстрации мы возвращались на улицу Горького. И обязательно устраивалось застолье. А потом взрослые пели. «Вот кто-то с горочки спустился», «Сронила колечко», «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина» — все эти песни из моего детства. Пели по-разному. Кто-то пел не в голос, я уже тогда понимала, что тетя голосит — и все поперек, громко очень, а кто-то пел очень хорошо.
У меня бабушка была певуньей, пела замечательно — у нее стопроцентный слух. Все время пела, даже когда оглохла. Помню, лежит на кровати, нога на ногу, штаны по коленку, и поет.
Праздники — это кино в Коренево. Совершенно фантастический мир. Клуб, лавки, белая простыня вместо экрана и постоянное «Т-р-р-р» — после этого был перерыв, нужно было пленку перематывать. Я безумно боялась, что с очередным «Т-р-р-р!» закончится фильм, и когда он еще только начинался, всегда спрашивала у мамы или папы, скоро ли конец. Я всех вокруг изводила этим вопросом и, видимо, плохо действовала на остальных зрителей: они явно выражали свое недовольство мною.
Детям обязательно нужен праздник. Потому что это всегда ощущение нового, неожиданного, невероятного! Однажды к нам приехал мамин брат дядя Леша и привез банку сгущенного кофе. Мама мне намазала кусочек белого хлеба, я вышла во двор, вся шантрапа — нам-то было тогда по три-четыре годика — смотрит на меня. В тот момент я ощутила себя самым богатым человеком: сама кусочек откусила и дала всем попробовать. И это было счастье для всех нас.
— Вы часто произносите слово «счастье»...
— У нас одно время даже жил пятицветный котенок, которого звали Счастье.
У меня была копилка-поросенок, в которую я собирала денежки. Вытряхивая оттуда мелочь, просила взрослых сосчитать — когда набиралось рубль и пять копеек, шла в магазин, где мне продавали сто грамм кофейных подушечек со сливками в бумажном пакете. И это тоже было счастье. Правда, недолгое — конфеты быстро съедались.
Помню время, когда из игрушек у меня были одни карандаши, и я разыгрывала с ними целое представление. Один карандаш у меня — принц, другой — королева… Вот мои счастья.
Однажды я увидела настоящее чудо. Лето. Двери и окна открыты настежь. И вдруг в окно влетает огненный шар! Мы с мамой изумленно замерли и буквально вжались в стену. И этот огненный шар промчался мимо нас и вылетел в окно. В отличие от меня мама-то знала, что это — шаровая молния, которая могла все сжечь. А для меня — настоящее чудо, которое я запомнила на всю жизнь.
Разве не счастье, что у меня, как у Жанны д’Арк, было свое дерево? Сейчас уже не помню, яблоня или вишня, во всяком случае, плодов на нем никогда не видела. Но я садилась под ним и фантазировала… И никогда не скучала одна.
Детских трагедий тоже было предостаточно. Однажды мама сшила мне платье Снежинки из марли, нашила на него много-много звездочек из фольги, и его у меня в клубе, пока я репетировала с Дедом Морозом, украли. Я так рыдала! Для меня трагедией был лопнувший воздушный шарик. Мама с папой долго меня не могли успокоить…
— А кем работал ваш отец?
— Рядовым сотрудником в министерстве сельского хозяйства, а я всем говорила, что он у меня — министр. Я тогда понятия не имела, кто такой министр, мне просто нравилось само слово. А как его фамилия?» — спрашивали меня. — «Чуриков!» Впечатление я производила сильное. Все вокруг хохотали. Когда мы жили в Коренево, он был агрономом. Помню, как выходила встречать его на дорогу. Вот он идет с работы в длинном кожаном пальто, и я бегу ему навстречу: «Папа! Папа!» И тут же лезла в карман пальто, нет ли там чего-нибудь вкусненького.
А потом он уехал в Алма-Ату, и там у него появилась другая семья.
— Мама больше замуж не вышла?
— Когда родители расстались, я еще в детский сад ходила. У мамы были поклонники… А когда я уже училась в четвертом классе, появился папа Вася. Смешной такой человек. Василий Петрович был военным, и, видимо, маму пленила его форма, вот она и сдалась.
И вышла замуж. Папа Вася и все, что с ним связано, — это отдельная история.
Василий Петрович купил машину «Победа», мы тогда уже жили в Москве в коммунальной квартире. Так вот, когда папа Вася ее приобрел, он перестал спать на кровати и перебрался на подоконник. Один глаз спал, другой следил, что с машиной. Во дворе на лавочке по вечерам собиралась молодежь, и он очень боялся, что они каким-то образом потревожат его машину. И тогда папа Вася придумал следующее — наполнял бумажный пакет водой, бросал вниз, а сам прятался. Внизу бабахало, вода разливалась. Молодежь, естественно, разбегалась в разные стороны с криками: «Мы знаем, кто это был, на каком этаже! Мы тебе покажем!» А Василий Петрович сидел довольный под подоконником — для него-то главное, чтобы никто его машину не тронул.
Ну был у него такой пунктик! Одно время он на каждую дверь машины (а их — четыре) вешал замочек. Такой странный был, невозможно. Потом он решил писать картины. Пейзажи. Однажды принес картину — море, а над ним светит луна. «Тебе нравится?» — спрашивает меня «В общем-то, мне нравится, но почему же луна не отражается в море?» — «Действительно». Поскольку картина была только-только написана, Василий Петрович ткнул пальцем в луну и отразил ее в море. Вот такой был папа Вася. Как-то ночью мы с мамой проснулись от его жуткого крика. А утром папа Вася сказал: «Лиза, мне приснилось, что я пел. И как красиво!» Мы с мамой переглянулись и ничего ему не сказали, потому что он нас так испугал ночным криком.
Был еще интересный случай. С машиной.
Он придумал шило, которое вставлял под сиденье, когда уходил домой. Спал папа Вася уже в кровати, а не на подоконнике. И вот однажды мы поехали в Театр имени Вахтангова на спектакль «Неписаный закон» — главную роль в нем играл молодой Вячеслав Шалевич. После спектакля садимся в машину, и вдруг Василий Петрович издает что-то вроде «И-иех!» и… затихает. Потом о чем-то начинает с мамой шушукаться. Что случилось, я так и не поняла. Мы поехали домой. После этой поездки Василий Петрович заболел дней на десять. И только спустя какое-то время мама по большому секрету мне рассказала, что папа Вася, забыв про шило, сел на него. После этого случая он оставил машину в покое. На самом деле ее никто и не трогал — никому его «Победа» была не нужна.
…Еще одна история, связанная со странностями папы Васи.
Мы жили в огромной комнате, и, видимо, мама с папой Васей решили поменять ее на другую. Мама предупредила его: «Вася, только не говори, что у нас в туалете труба течет». Пришли люди, посмотрели комнату, она им понравилась. Сели пить чай. Они говорят, что согласны поменяться. И вдруг Василий Петрович сообщает: «У нас, правда, в туалете труба течет, а так комната хорошая». И все, больше мы этих людей не видели. Видимо, папа Вася долго сдерживался, чтобы не рассказать про трубу, а потом все-таки не выдержал и рассказал.
…А потом папа Вася ушел от нас. Однажды мы с мамой открыли шкаф, а там ни одной его вещи. Через какое-то время мы с мамой пришли к нему в гости. Когда я стала актрисой, он приходил в театр на спектакли. И то слева, то справа вновь подкатывал к маме.
Но она так его и не простила. Видимо, очень сильно любила… Такого странного папу Васю. И больше мама уже замуж не вышла.
из интервью для издательства 7 дней. ru