Литературный Клуб Марии Авериной

Однажды дала объявленье Улитка: «Сдается квартира с отдельной Калиткой. Покой, тишина. Огород И гараж. Вода. Освещение. Первый этаж». Едва появилось в лесу Объявленье, Тотчас же вокруг началось Оживленье. Откликнулись многие. С вышки своей В рабочем костюме Сошел муравей. Нарядная, в перьях, явилась Кукушка. Амфибия (это такая Лягушка) Пришла с головастиком (Юркий малыш!), Потом прилетела Летучая мышь. А там и светляк — Уже час был не ранний — Приполз на квартирное Это собранье, И даже принес, чтоб не сбиться В ночи, Зеленую лампочку в четверть Свечи. Уселись в кружок. Посредине Улитка. И тут началась настоящая Пытка! Что, дескать, и комната Только одна. И как это так: Почему без окна? «И где же вода?» — Удивилась лягушка. «А детская где же?» — Спросила кукушка. «А где освещение?— Вспыхнул светляк.— Я ночью гуляю, Мне нужен маяк». Летучая мышь Покачала головкой: «Мне нужен чердак, На земле мне неловко».— «Нам нужен подвал,— Возразил муравей,— Подвал или погреб С десятком дверей». И каждый, вернувшись В родное жилище, Подумал: «Второго такого Не сыщешь!» И даже улитка — Ей стало свежо — Воскликнула: «Как у меня хорошо!» И только кукушка, Бездомная птица, Попрежнему в гнезда чужие Стучится. Она и к тебе постучит В твою дверь: «Нужна, мол, квартира!» Но ты ей не верь. ________ Вера Инбер Сдается квартира Март 1941 г. Фото с сайта Литературный Клуб Марии Авериной

Мы чёрствостью своей друг другу души гложем, Мы Совести своей не отдаём долги, Давно чужой бедой себя уж не тревожим, И на рожон давно не лезем за других, Отверженных вокруг неутомимо множим, Помочь им не хотим, а часто и не можем, Но мы же не враги им, не враги, — О, Небо, не забудь отверженных прохожих, О Боже, помоги им, помоги!.. Помоги им. Боже, помоги, Всем, кто за судьбой с котомкой ходит, Всем, кто счастья в жизни не находит, Всем, вокруг кого одни враги, Помоги им, Боже, помоги, Разорви их адовы круги. Защити их. Боже, защити, Слабых, скромных, и больных, и бедных, Защити от наглых, злых, и вредных, Утверди на жизненном пути. Защити их. Боже, защити, Дай покой душевный обрести. Сохрани их, Боже, сохрани, Всех, кто верен Родине остался, Всех, кто не предал и не продался, Всех, кто не отрёкся от родни, Сохрани их. Боже, сохрани, Озари нелёгкие их дни. Пощади их, Боже, пощади, Всех, кто одиночеством страдает, Кто свечою пред надеждой тает, Кто не видит света впереди, Пощади их, Боже, пощади, Другом настоящим награди. Накажи их, Боже, накажи, Всех, кто оторвался от народа, Всех, кто предал Правду и Свободу, Кто погряз в коррупции и лжи, Накажи их. Боже, накажи, Совесть в души грешные вложи. Прокляни их, Боже, прокляни, Всех, кто нас стереть с земли пытался, С топором на прошлое кидался, Кто живьём хотел нас схоронить, Прокляни их, Боже, прокляни, Прогони подальше, прогони Вразуми их. Боже, вразуми, Всех, кто нынче злом на свете правит, Кто на кнопки ядерные давит, Возвышаясь нагло над людьми… - Вразуми их, Боже, вразуми, Власть у них навеки отними!.. Вдохнови их, Боже, вдохнови, Всех, кто ради Правды — хоть на плаху, Кто отдаст последнюю рубаху, Кто находит Истину в Любви, — Вдохнови их, Боже, вдохнови, Век не погаси огня в крови!.. ________ Михаил Ножкин Мы чёрствостью своей друг другу души гложем… Фото с сайта Литературный Клуб Марии Авериной

Но женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива только с тем, кого любит, и безжалостна ко всему прочему. У злодея под ножом скорее допросишься пощады, нежели у женщины, когда ей нужно закрыть свою любовь и тайну. ________ Иван Гончаров Обрыв Литературный Клуб Марии Авериной

Я был, что называется, из простой семьи. Мой отец работал юристом, прошел всю войну, был ранен, болел, работал в юридической консультации, зарабатывал очень мало. Тетка, которая работала в магазине на Кузнецком, давала мне деньги на солянку, которую готовили в столовой школы-студии МХАТ. И одевался я в перешитые отцовские штаны, пальто. А когда я поступил в школу-студию МХАТ, мама меня спрашивала: «Чем вы там занимаетесь?». «Сегодня били в ладоши по очереди». - «Только ты никому об этом не говори» (смеется). Только потом, года через два-три кто-то ей объяснил, что такое студия при МХАТе и что если сын там учится, то значит, у него талант. Она не ходила в театр. Она меня видела один раз в Театре Сатиры, в «Женитьбе Фигаро», когда я играл с Андрюшей Мироновым графа Альмавиву. Она посмотрела спектакль и сказала: «Валя, какой же ты худой». ________ Из интервью Валентина Гафта газете «Известия». Литературный Клуб Марии Авериной

А зима будет большая… Вот, гляди-ка, за рекой Осень тихо умирает, Машет желтою рукой. Плачут мокрые осины, Плачет дедушка Арбат, Плачет синяя Россия, Превратившись в листопад. И, сугробы сокрушая, Солнце брызнет по весне… А зима будет большая — Только сумерки да снег. ________ Юрий Визбор А зима будет большая… Литературный Клуб Марии Авериной

Помнишь, как залетела в окно синица, Какого наделала переполоху? Не сердись на свою залетную птицу, сама понимаю, что это плохо. Только напрасно меня ты гонишь, Словами недобрыми ранишь часто: я не долго буду с тобой - всего лишь до своего последнего часа. Потом ты плотнее притворишь двери, рамы заклеишь бумагой белой... Когда-нибудь вспомнишь, себе не веря: неужели летала, мешала, пела? ________ Вероника Тушнова Синица Литературный Клуб Марии Авериной

Вот я вновь посетил эту местность любви, полуостров заводов, парадиз мастерских и аркадию фабрик, рай речный пароходов, я опять прошептал: вот я снова в младенческих ларах. Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок. Предо мною река распласталась под каменно-угольным дымом, за спиною трамвай прогремел на мосту невредимом, и кирпичных оград просветлела внезапно угрюмость. Добрый день, вот мы встретились, бедная юность. Джаз предместий приветствует нас, слышишь трубы предместий, золотой диксиленд в черных кепках прекрасный, прелестный, не душа и не плоть - чья-то тень над родным патефоном, словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном. В ярко-красном кашне и в плаще в подворотнях, в парадных ты стоишь на виду на мосту возле лет безвозвратных, прижимая к лицу недопитый стакан лимонада, и ревет позади дорогая труба комбината. Добрый день. Ну и встреча у нас. До чего ты бесплотна: рядом новый закат гонит вдаль огневые полотна. До чего ты бедна. Столько лет, а промчались напрасно. Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна. По замерзшим холмам молчаливо несутся борзые, среди красных болот возникают гудки поездные, на пустое шоссе, пропадая в дыму редколесья, вылетают такси, и осины глядят в поднебесье. Это наша зима. Современный фонарь смотрит мертвенным оком, предо мною горят ослепительно тысячи окон. Возвышаю свой крик, чтоб с домами ему не столкнуться: это наша зима все не может обратно вернуться. Не до смерти ли, нет, мы ее не найдем, не находим. От рожденья на свет ежедневно куда-то уходим, словно кто-то вдали в новостройках прекрасно играет. Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает. Значит, нету разлук. Существует громадная встреча. Значит, кто-то нас вдруг в темноте обнимает за плечи, и полны темноты, и полны темноты и покоя, мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою. Как легко нам дышать, оттого, что подобно растенью в чьей-то жизни чужой мы становимся светом и тенью или больше того - оттого, что мы все потеряем, отбегая навек, мы становимся смертью и раем. Вот я вновь прохожу в том же светлом раю - с остановки налево, предо мною бежит, закрываясь ладонями, новая Ева, ярко-красный Адам вдалеке появляется в арках, невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах. Как стремительна жизнь в черно-белом раю новостроек. Обвивается змей, и безмолвствует небо героик, ледяная гора неподвижно блестит у фонтана, вьется утренний снег, и машины летят неустанно. Неужели не я, освещенный тремя фонарями, столько лет в темноте по осколкам бежал пустырями, и сиянье небес у подъемного крана клубилось? Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось. Кто-то новый царит, безымянный, прекрасный, всесильный, над отчизной горит, разливается свет темно-синий, и в глазах у борзых шелестят фонари - по цветочку, кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку. Значит, нету разлук. Значит, зря мы просили прощенья у своих мертвецов. Значит, нет для зимы возвращенья. Остается одно: по земле проходить бестревожно. Невозможно отстать. Обгонять - только это возможно. То, куда мы спешим, этот ад или райское место, или попросту мрак, темнота, это все неизвестно, дорогая страна, постоянный предмет воспеванья, не любовь ли она? Нет, она не имеет названья. Это - вечная жизнь: поразительный мост, неумолчное слово, проплыванье баржи, оживленье любви, убиванье былого, пароходов огни и сиянье витрин, звон трамваев далеких, плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких. Поздравляю себя с этой ранней находкой, с тобою, поздравляю себя с удивительно горькой судьбою, с этой вечной рекой, с этим небом в прекрасных осинах, с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов. Не жилец этих мест, не мертвец, а какой-то посредник, совершенно один, ты кричишь о себе напоследок: никого не узнал, обознался, забыл, обманулся, слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся. Слава Богу, чужой. Никого я здесь не обвиняю. Ничего не узнать. Я иду, тороплюсь, обгоняю. Как легко мне теперь, оттого, что ни с кем не расстался. Слава Богу, что я на земле без отчизны остался. Поздравляю себя! Сколько лет проживу, ничего мне не надо. Сколько лет проживу, сколько дам на стакан лимонада. Сколько раз я вернусь - но уже не вернусь - словно дом запираю, сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая. __________ Иосиф Бродский От окраины к центру Фото с сайта Литературный Клуб Марии Авериной

У детского поэта Корнея Ивановича Чуковского есть одно очень необычное и редкое стихотворение, о котором, к огромному сожалению, не все из нас знают. Оно было напечатано в «Литературной газете» 25 ноября 1944 года. Называется этот пронзительный стих «Ленинградским детям». Его стоит прочитать даже тем, кто относится легкомысленно к творчеству автора «Мойдодыра», «Мухи-Цокотухи» и «Айболита». Признаюсь, что когда я его впервые прочёл, то у меня долго стоял ком в горле… Итак, прочтите, пожалуйста следующие строки: Промчатся над вами Года за годами, И станете вы старичками. Теперь белобрысые вы, Молодые, А будете лысые вы И седые. И даже у маленькой Татки Когда-нибудь будут внучатки, И Татка наденет большие очки И будет вязать своим внукам перчатки, И даже двухлетнему Пете Будет когда-нибудь семьдесят лет, И все дети, все дети на свете Будут называть его: «дед». И до пояса будет тогда Седая его борода. Так вот: когда станете вы старичками С такими большими очками, И чтоб размять свои старые кости, Пойдете куда-нибудь в гости, – (Ну, скажем, возьмёте внучонка Николку И поведете на ёлку), Или тогда же, – в две тысячи двадцать четвертом году, На лавочку сядете в Летнем саду. Или не в Летнем саду, а в каком-нибудь маленьком скверике, В Новой Зеландии или в Америке, – Всюду, куда б ни заехали вы, – всюду, везде, одинаково, Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго и Кракова – На вас молчаливо укажут И тихо, почтительно скажут: «Он был в Ленинграде… во время осады… В те годы… вы знаете… в годы… блокады» И снимут пред вами шляпы. Ещё раз акцентирую ваше внимание: это стихотворение под названием «Ленинградским детям» Корней Чуковский написал в ноябре 1944-го, когда до нашей Победы оставалось ещё полгода. ________ Источник Литературный Клуб Марии Авериной

В этой медленной осени чисто, просторно, легко. В ней особенно слышным становится каждое слово. Отдыхает земля. И плывут облака высоко. И вдоль улиц деревья подчёркнуто рыжеголовы. В этой осени варят варенье и жарят грибы. В ней с лесною опушкой прощаются, будто навечно. Затеваются свадьбы. Идёт перестройка судьбы. Из шкафов достаются забытые тёплые вещи... А туманы всё чаще ползут с погрустневшей реки. И на рынках заманчиво высятся дынные горы. И гордятся загаром недавние отпускники. И убавился день. И прибавилось мокрой погоды... В этой осени есть ещё множество горьких примет: в ней, как будто в театре абсурда на призрачной сцене, до сих пор к перелёту готовятся стаи ракет, этот город и улицы эти держа на прицеле. ________ Роберт Рождественский В этой медленной осени 1986 г. Литературный Клуб Марии Авериной