«Да, мы отдавали раненым все — и силы свои, и сердца. Расставаясь с нами,
они со слезами на глазах благодарили нас за уход, за ласку, за внимание к их
несчастной судьбе.

За то, что спасли им жизнь.

И в самом деле — случалось, что делали невозможное.

Однажды ко мне в купе (вагоны были уже забиты до отказа) положили раненого
полковника.

Старший военный врач, командовавший погрузкой, сказал мне:

— Возьмите его. Я не хочу, чтобы он умер у меня на пункте.

А вам все равно. Дальше Пскова он не дотянет.

Сбросьте его по дороге.

— А что у него?

— Пуля около сердца. Не смогли вынуть— инструментов нет.

Пуля, по-видимому, была на излете, вошла в верхнюю часть живота и, проделав
ход к сердцу и не дойдя до него, остановилась. Входное отверстие— не больше
замочной скважины, крови почти нет.

- Вынуть пулю мы не сумеем.

Операции в поезде запрещены…. Спасти полковника можно только в госпитале. А
до завтра он не доживет.

И тут я вспомнил, что однажды меня посылали в Москву за инструментами.

В магазине хирургических инструментов «Швабе» я взял все, что мне поручили
купить, и вдобавок приобрел длинные тонкие щипцы, корнцанги. В списке их не
было, но они мне понравились своим «декадентским» видом.

Они были не только длинными, но и кривыми и заканчивались двумя поперечными
иголочками.

Разбудив санитара Гасова (он до войны был мороженщиком), я велел ему зажечь
автоклав.

Нашел корнцанги, прокипятил, положил в спирт, вернулся в купе. Гасов
помогал мне.

Было часа три ночи. Полковник был без сознания.

Я разрезал повязку и стал осторожно вводить щипцы в ранку. Через какое-то
время почувствовал, что концы щипцов наткнулись на какое-то препятствие.

Пуля? Вагон трясло, меня шатало, но я уже научился работать одними кистями
рук, ни на что не опираясь.

Сердце колотилось, как бешеное. Захватив «препятствие», я стал медленно
вытягивать щипцы из тела полковника.

Наконец вынул: пуля!

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.

— За такие штучки отдают под военно-полевой суд,— сказал дрожащий голос.

Промыв рану, заложив в нее марлевую «турунду» и перебинтовав, я впрыснул
полковнику камфару. К утру он пришел в себя. Довезли до Москвы.

Я был счастлив, как никогда в жизни!

В поезде была книга, в которую записывалась каждая перевязка. Я работал
только на тяжелых. Легкие делали сестры.

Когда я закончил свою службу на поезде, на моем счету было тридцать пять
тысяч перевязок!

— Кто этот Брат Пьеро? — спросил Господь Бог, когда ему докладывали о делах
человеческих.

— Да так... актер какой-то,— ответил дежурный ангел»

Александр Вертинский «Дорогой длинною..»

Жене Лиле

в день девятилетия нашей свадьбы

Девять лет. Девять птиц-лебедей,

Навсегда улетевших куда-то...

Точно девять больших кораблей.

Исчезающих в дымке заката.

Что ж, поздравлю себя с сединой,

А тебя – с молодыми годами,

С той дорогой, большой и прямой,

Что лежит, как ковер голубой,

Пред тобой. Под твоими ногами.

Я – хозяин и муж и отец.

У меня обязательств немало.

Но сознаюсь тебе наконец:

Если б все начиналось сначала,

Я б опять с тобой стал под венец!

Чтобы ты в белом платье была,

Чтобы церковь огнями сияла,

Чтобы снова душа замерла

И испуганной птицей дрожала,

Улетая с тобой- в купола!

Уплывают и тают года...

Я уже разлюбил навсегда

То, чем так увлекался когда-то.

Пережил и Любовь, и Весну,

И меня уже клонит ко сну,

Понимаешь? Как солнце к закату!

Но не время еще умирать.

Надо Родине честно отдать

Все, что ей задолжал я за годы,

И на свадьбе детей погулять,

И внучат – писенят – покачать.

И еще послужить для народа.

Александр
Вертинский (1951)