Светлана МАКАРОВА-ГРИЦЕНКО (Краснодар)

МАБУСЯ

(Рассказ)


Оказывается, в небе летают птицы.

Многие годы Елена Ивановна не помнила об этом. Но если б попросили назвать день, когда птицы для неё летать перестали, она бы не стала долго вспоминать…



Дочь Ниночка выросла быстро. Слишком быстро. Но маме-хореографу, одной воспитывавшей дочь, легко отыскать любимую мордашку на групповых снимках, среди участников танцевальных коллективов. Вот русский хоровод – Ниночка в сарафанчике до колен, с русой косичкой через плечо. А вот она в летнем пионерском лагере у костра, среди девочек-подростков. Как громко трещали тогда сучья, длинные алые искры неслись в тёмно-голубое небо, к невидимым ещё звёздам. Запах дыма, хвои и морских водорослей будто запечатлелся на фотобумаге.

Ниночка с малолетства любила танцевать, хорошо держалась на сцене. Жила искусством и, естественно, поступила в институт культуры. Но факультет выбрала для матери совершенно неожиданный: «Искусства и гуманитарные науки».

— А я не хочу всю жизнь у «станка», как ты. Да ещё носы мокрые вытирать. Помнишь нашу Ксюшу? Ты ж специально для неё платок носовой держала, — смеялась Ниночка. — Буду вершить судьбами. Буду ставить оценки хореографам. И режиссёрам тоже. Ну, так и быть, займусь народными танцами. Уж в хороводе точно тебя не подведу!



Нина вышла замуж на последнем курсе института и ушла в академ по беременности. Елена Ивановна уступила молодым квартиру в центре города, а сама переехала в крохотную однушку у ТЭЦ. При этом помогала молодым, чем могла, забивала холодильник, гуляла с ребёнком. Доверительных отношений с зятем так и не сложилось. Был он какой-то сухой, чопорный, всегда сам в себе. Интересовался только собственным здоровьем, своей карьерой да отражением в зеркале. Тёща подлаживалась, терпела его нарциссизм. Однако брак дочери мамины жертвы не спасли. Когда внучке Аришке исполнился год, Нина уже была в разводе, а Елена Ивановна соответственно работала на две ставки и появлялась у своих девочек только на выходных.

Стояла весна. Весну Елена Ивановна не очень любила, но май — это почти начало лета. И вот уже Аришка шлепает в резиновых сапожках по тёплым лужам… Звонок из милиции прогремел в среду, в половине одиннадцатого, когда шли занятия старшей группы. Елену Ивановну вызвали из репетиционного зала, она почти бежала по длинному полутёмному коридору к кабинету директора – высокой дубовой двери-шоколадки с золотой табличкой и длинными витыми бронзовыми ручками. Дверь была наполовину открыта – Елену Ивановну ждали. Она влетела в кабинет на полном ходу! А потом… А потом — пропасть.



Нину хоронили в лакированном гробу красного дерева. Елена Ивановна помнила много мелких деталей того страшного дня: бледно-сиреневые мелкие цветочки на кустиках у гравийной дорожки, узор черного кружевного палантина на соседке Валентине Ивановне, жёсткие, почти жестяные жёлтые розы на венке, сладковатый дымок из кадильницы, тенорок священника в лиловом подряснике. Только сложить эти детали в единую картинку сознание отказывалось. Слишком страшно видеть, как опускают в могилу гроб единственной дочери, которой пять месяцев назад праздновали двадцать третий день рождения.

Убийц не нашли. Скорее всего, ими стали случайные знакомые, которых Нина, доверившись, впустила в квартиру. Что произошло в ту роковую ночь осталось тайной. Утром соседи услышали плач ребёнка, дверь оказалась приоткрытой, и, войдя, они обнаружили разграбленную квартиру с перевёрнутой мебелью, а дальше, на кухне, бездыханное тело молодой хозяйки.

Нина ушла жить на небо. Елена Ивановна не могла, не хотела осознать и простить – зачем, почему небеса забрали дочь… Долгие годы винила себя, что в тот роковой час не была рядом с девочками… Если бы после разрыва Нины с мужем Елена Ивановна сразу вернулась в квартиру к дочери, ничего бы не случилось! И ведь она пробовала жить вместе с Ниночкой и Аришей, но вскоре опять переехала в однушку. На то были причины. Главная — нужно кормить семью. Вытянуть двойную нагрузку в хореографическом училище плюс частные уроки совсем непросто. А тут ещё бессонные ночи… Аришка росла беспокойным ребёнком. У Елены Ивановны и без того проблемы со сном, а уж если за стенкой ребёнок капризничает по несколько раз за ночь — бабушке точно вертеться до утра. «Но я должна, должна была выдержать!— каялась она. — Если бы можно было вернуть те дни, не отходила бы от дочери с внучкой!»…



***

— Мама, а в косточке живёт зёрнышко? Оно там живое?

— Конечно. Если весной посадить в землю, зёрнышко обязательно прорастёт.

— А как оно там, в темноте сидит? Ему не страшно? Его же кормить и поить нужно.

Елена Ивановна улыбалась. Внучка Аришка росла очень доброй девочкой. Можно сказать слишком доброй и заботливой. Сама ещё ходила по два-три шага, а уже толкала перед собой колясочку с куклой. Ещё не умела говорить, а уже пела колыбельную «ляле», упругому капроновому голышу с голубыми стеклянными глазками. Если нажать на животик, кукла пропевала тонко и очень внятно «маа-маа»… Первые месяцы по несколько раз на день Елена Ивановна подносила внучку к портрету дочери: «Мамочка твоя. Твоя мама Нина». Ариша кивала, но называла «мамой» бабушку. Елена Ивановна поняла и смирилась – у ребёнка мама должна быть рядом. Когда девочка подросла, она придумала новое — «мабуся», горячо шептала его в ухо бабушке в порывах нежности. Это было их секретное слово.



Елена Ивановна подарила внучке счастливое детство: любовь, внимание, забота в полной мере окружали и охраняли от сиротства. И заслуга в этом всей семьи Васильевых, которая смотрела теперь с портретов на стенах. Прежде всего, родителей Елены Ивановны, прабабушки Веры и прадедушки Игоря. Благодаря им Елена Ивановна смогла спокойно заниматься только ребёнком. Директор пытался после похорон Нины уговорить поработать хотя бы на треть ставки, на что она ответила тихим, но твёрдым голосом:

— Владимир Александрович, моя Ариша — всё, что ещё держит меня на земле. Я дышу ради неё и никому не доверю. Уж год-два точно. А там посмотрим…

— А жить как будете? На какие деньги существовать? — хмурясь, спросил он.

— Проживём. У меня квартира двухкомнатная в центре, пущу квартирантов. Может, ещё что-нибудь придумаю…

Конечно, придумала. Обшивала и обвязывала Аришку сама. А это большая экономия. Так из старых джинсов Нины сшила для внучки пальтишко по последней моде, связала ярко-красные шапочку с шарфом, украсила белыми пышными помпонами. На детской площадке все мамаши решили — фирменное. Хвалили девочку, мол, нарядная какая, а потом, узнав о бабушкиных талантах, хвалили бабушку. И заказы пошли. Она даже для кукол платья шила. А уж Аришкины «ляли» имели целый гардероб… Как у Нины когда-то… С дочерью Елена Ивановна разговаривала постоянно. Докладывала про успехи Аришки. И про слёзки её тоже. В темноте пересказывала, что произошло за день.

Внучке исполнилось лет шесть. На скамейке детской площадки кто-то оставил игрушечного мягкого львёнка. Ариша вцепилась в него, как будто всю жизнь ждала такого. Ну, а бабушка, понятно, прежде всего, стала искать хозяина игрушки. И тот нашёлся. Ариша отдала сразу, безропотно, она вообще честная росла, согласная с уговорами мабули. Только в глазах — слёзы. Елена Ивановна пообещала внучке найти такого же львёнка. И себе самой пообещала! Искала по всем детским магазинам, но таких не было в продаже. Обзвонила подруг в других городах. Наконец, нашла на барахолке, совсем новенького, только чуть-чуть другого, более глазастого. Сколько радости было в доме! Бабушка с внучкой танцевали вместе: «Я на солнышке лежу. Я на солнышко гляжу».

По мере Аришиного взросления её детские игрушки раздавали младшим деткам, а львёнка Елена Ивановна оставила у себя...



История с гильзой случилась, когда Арише было почти тринадцать. В поход с ночёвкой пошёл почти весь класс. Конечно, Елена Ивановна шагала в ногу с ребятами! Поля цветущих лиловых, розовых и белых люпинов, берёзовая рощица в нежной зелёни тихая извилистая речка с песчаным плёсом. Пока взрослые кашеварили, ребята с вожатым обследовали окрестности, вышли к заброшенной деревне, полуразрушенному сушильному заводу.

— Мама, мы там всё обсмотрели! — увлечённо рассказывала девочка. — Как настоящие следопыты, представляешь? Я крепкой палкой ворошила мусор. И вот смотри! На ладони внучки лежала позеленевшая от времени длинная гильза, предположительно от винтовки или автомата, вместо пули из неё торчала плотно подогнанная деревяшка. — Интересно, правда? Мальчишки хотели забрать, а я не отдала, это же я нашла! Забавная штука, да?

— Возможно, это не просто гильза, — предположила Елена Ивановна, внимательно рассматривая находку.

Гильзу показали Владимиру Петровичу, военруку и физкультурнику, который и провёл ребят по маршруту. Предположение Елены Ивановны подтвердилось — гильза оказалось посланием. Внутри лежала скрученная тонкая папиросная бумажка, мелко исписанная карандашом.

По возвращении из похода гильзу передали в краевой музей, записку Елена Ивановна успела сфотографировать. Ариша выучила текст наизусть: «Кто найдет эту записку, пусть сообщит о нашей смерти. Нас осталось пять человек, боеприпасы кончились, осталось менее трёх десятков гранат. Вдали показались вражеские танки. Прощайте, дорогие товарищи, мы погибли за нашу Советскую Родину...12.VI.1943. Бойко В., Кравченко А., Ветров Г., Яблочкин В., Сияновский А.»

«Почему именно Ариша нашла гильзу,— раздумывала Елена Ивановна, — именно она…». Много раз бабушка и внучка обсуждали содержание записки, короткий текст, за которым целых пять судеб, пять семей, матерей, отцов, жён и детей тех, кто не вернулся с поля боя. Может Бойко и Кравченко были друзьями? А Ветров и Яблочкин молодые или в летах? А Сияновский — украинец или белорус?

Эта записка из прошлого словно означила определённый этап взросления девочки. Хорошо запомнилось, как отмечали тринадцатилетие Ариши, сразу после каникул, пригласив весь класс. Бабушку, устроившую полноценный концерт с танцами народов мира, окончательно все полюбили. А уж как ею весь вечер гордилась внучка!

В четырнадцать внешне Аришка оставалась вроде бы такой же беззаботной и улыбчивой, но Елена Ивановна стала подмечать, что глаза внучки порой неуловимо темнели, взгляд скользил мимо окружающих, проникая в доступное только для неё... Бабушка догадывалась, что детский уютный мир дал трещину, и причиной тому не только подростковый возраст. И хотя Ариша не высказывала своих сокровенных мыслей, вернее, говорила о них мало, но много и не требовалось. Ведь Елена Ивановна умела сопереживать, умела чувствовать людей. А уж тем более свою любимую внучку…



Прошло два года, и бабушка вновь убедилась, что самые непредсказуемые существа на свете — собственные дети.

— Я буду поступать на медицинский.

— А как же твой театральный кружок? И олимпиада по литературе? Первое место в области.

— Ну, Чехов тоже был доктором. Представь, сколько житейских историй у меня впереди, — она явно хитрила, облегчая разговор.

— …а с химий ты, кажется, никогда не дружила, — всерьёз продолжала бабушка.

— Это правда. Ну, уж если Чехов, дважды второгодник, смог поступить на лекаря… Мабусечка, мне нужен репетитор. Хотя бы два раза в неделю. Остальное я обещаю вытянуть сама.

Она вытянула. И поступила, конечно, на лечебный факультет.



Елена Ивановна подозревала, что внучка сделала это ради бабушки. Уж больно педантично принялась следить за её здоровьем. Каких только анализов не пришлось сдавать бабушке под наблюдением Ариши, особенно в прошлый год … Это потом Елена Ивановна догадалась, что делала обследования впрок. Ариша хотела подлечить её, чтобы не волноваться за здоровье мабуси, пока не закончится её собственная работа «там».



…Оказывается, в небе летают «птицы».

Хищные, страшные убийцы всего живого. Елена Ивановна застывала у окна, вглядывалась в пространство. «Как она там? Там, за ленточкой, куда маленькая Аришенька сбежала от старой мабуси»…

— Мабуся, ничего себе не придумывай. Я не на линии фронта. Я в госпитале. «Птицы» прилетают, это правда, но очень редко, честное слово. И я сразу в подвал. Даже не сомневайся!

— Как я могу тебе верить? Ты же обманула, сказала, что едешь на стажировку в летний лагерь… А сама…

— Так я на стажировке… Просто, ты бы меня ни за что не отпустила! Я ж тебя знаю. Заперла бы на четыре замка…А ещё хуже — точно поехала со мной. Ты бы поехала со мной — сто процентов!

— Ариша, ты же знаешь, после гибели твоей мамы я дала себе слово не оставлять тебя одну. Как я могла согласиться на этот твой «лагерь»?!

— Тебе сюда нельзя, мабусечка. А я скоро вернусь. Скоро! Потерпи немного.

О том, что Ариша работает в лазарете медицинской роты, Елена Ивановна узнала только через месяц после отъезда внучки. Целый месяц её девочка жила под «птицами», а бабушка во время коротких звонков расспрашивала про погоду, про аппетит, да про девичьи секреты. Мол, нельзя же молоденькой девочке без внимания ребят… «Глупая старая мабуся…».

Сквозь слёзы мир за окном становился зыбким, размытым, а когда слёзы просыхали — совершенно пустым. Жизнь почти остановилась. Вернее, теперь дёргано двигалась от звонка до звонка. А как получилось, что Ариша решила признаться, где находится? Да всё с тех же «секретов девичьих» началось. В ответ на бабушкины расспросы осторожно рассказала сначала об одном раненом парне, потом о другом. Однажды в трубке зазвучал вой сирены, и Елене Ивановне уже и самой понятно стало, где он находится, этот самый «летний лагерь»…

После уже откровенных рассказов Аришки бабушка и сама додумала, отчего та решилась признаться, а не плести всё новые небылицы о продлении стажировки в лагере. Внучке очень хотелось выговориться. Обязательно поделиться увиденным и пережитым, чтобы хоть немного унять чувство сопереживаемой боли, чтобы не захлебнуться, не утонуть в картинах, звуках и запахах солдатских страданий. А сколько их теперь было – картин и звуков в её операционно-перевязочном взводе медицинской роты…

Елене Ивановне даже страшно было выговаривать слышимые от внучки военные слова. Аришка, маленькая, хрупкая, совсем подросток на вид. А ведь ей приходится работать там 24\7...

В лазарете каждые сутки принимали от десяти до пятнадцати раненых. А бывало, что и до тридцати – в зависимости от интенсивности боёв. В такие дни если и отдыхали, то урывками, по очереди. При этом персонал всё равно старался придерживаться расписания: с девяти утра – процедуры, с десяти и до восемнадцати – перевязки. И вечером снова процедуры.

— Как же ты справляешься с военными? Они тебя слушаются?

— По-разному, — признавалась Ариша, — сегодня такой трогательный штурмовик пришёл на обработку, скромный, всего боится. А ведь они ж самую опасную работу выполняют, можно сказать в пекло ребята бросаются. Тут я ему небольшую манипуляцию начала делать, а он чувств лишился. Представь, мабуся! Парень — герой! А меня с ножницами испугался. Крови он своей боится. Пришлось нашатырь под нос совать. В чувство приводить героя.

Елена Ивановна «видела» её улыбку, добрую и усталую. Серо-зелёные славянские глаза достались внучке по наследству от мамы и бабушки, только у Елены Ивановны к старости глаза посветлели, выцвели что-ли… Может плакала много? И фигура оплыла, увы, а дочь с внучкой настоящие статуэточки... Как хотелось ей коснуться внучкиной ладошки, пригладить чёлку, такую же русую, как у Ниночки, и сказать: «отдохни, поспи немного…». Или «А хочешь чаю? Я купила твои любимые булочки со взбитыми сливками».

Через Аришины руки прошло уже несколько сотен раненых солдат. «Тяжёлых» отправляли в тыл, в госпиталя. «Лёгкие» возвращались в строй. Кому-то помочь не удавалось: «Мабусечка, я два часа его мыла, понимаешь? Земля и в волосах, и в бороде. Кровь запеклась — не понять толи осколок торчит, толи рана такая. И всё через «аяяй», «оёёй», два часа, чтоб на стол операционный его положить! И так рада была — получилось, успела. А вечером старшая медсестра сказала, что он операции не выдержал»…

Слово «смерть» постоянно стучало в голове Елены Ивановны, по ночам, когда город за окном затихал, ей казалось, что страшное слово тихим эхом носилось по её пустой квартире. Теперь, когда Елена Ивановна проходила мимо портрета Ниночки, старалась не смотреть, опустить глаза. Казалось, дочь вот-вот спросит: «Почему Ариша там? Как ты допустила, ведь она совсем девочка! Ей ещё учиться надо. Как же ты отпустила?».

В затянувшемся ожидании звонка медленные мысли бабушки рвались и путались. Но она не хотела связывать их. Где-то война, боль, смерть. «Где-то» или уже тут, близко. Рядом. Оказывается, вечный мир – это самая большая ложь. Война была... и будет, после первой произойдёт следующая. Когда-то где-то услышанная чья-то парадоксальная мысль теперь стала её собственной, нажитой: «Когда мир — дети хоронят отцов, когда война — отцы хоронят детей». Но нет! Нет! Не может такого быть. Скоро всё закончится, скоро Аришка вернётся с войны. Каждый раз при телефонном разговоре внучка повторяет своё «скоро-скоро-скоро»...

Елена Ивановна решительно взглянула на фотографию: «Ниночка, Ариша знает, что я не выживу здесь одна. Зачем я без неё?»… И замерла. Когда-то она уже задавала такой вопрос, но даже не это поразило её, а их внешнее сходство. До чего же дочь и внучка похожи: волевой открытый лоб, маленькая коричневая родинка слева у переносицы, острые скулы, маленький подбородок. Особенно трогательны хорошо прочерченные снегурочкины губы, нежно-розовые, будто первоцветики. И обе, когда волнуются, слегка прикусывают нижнюю… По спине Елены Ивановны пробежали мурашки страха. «Очень похожи. Ну и что? Это ничего не значит! Ни о чём не говорит. Я вот тоже с родинкой, губы только попухлее, но у меня же другая судьба. Я дожила до преклонных лет. И Ариша обязательно будет и мамой, и бабушкой, и прабабушкой!»

На кухне всё чаще пахло валокордином. Случился краткий перебой с электричеством и часы перестали показывать время, бесполезно блымали зелёными бессмысленными цифрами – Елена Ивановна не умела их настраивать, это всегда делала Ариша. Пришлось вытащить вилку из розетки, чтоб не раздражали. Да и зачем ей теперь время…

Зато в офисе МТС Елену Ивановну научили открывать в телефоне фотографии, которые Аришка, наконец, стала присылать со службы. Короткие сопроводительные тексты тоже становились картинками: она совершенно реально «видела» молоденького солдатика, у которого уже начиналась агония, а врачи смогли стабилизировать! И весь персонал в тот день «летал на крыльях», потому что спасли, вернули бойца с того света. А рассказ про возрастного мужика, пятьдесят четыре года, пережившего атаку дронов? Ариша писала: « Позывной «Афган», обширные повреждения конечностей, груди, головы. Его долго выхаживали. Он умудрился руками дрон поймать! Еле выжил. А когда, наконец, стал поправляться, больше всего переживал не за свои ранения, а за то, что не смог дотащить эту самую «Бабу-Ягу» до позиций — выключился по дороге. Как он вообще умудрился дрон тащить с такими ранениями! Загадка природы и русского характера…». Елена Ивановна не представляла, а буквально всматривалась в невысокого, широкого в кости бойца в камуфляже, с тяжёлой походкой, со светло-голубыми глазами и смущённой улыбкой. «Воистину, те, кто сражается на войне, — самые замечательные люди, и чем ближе к передовой, тем больше таких», — думала Елена Ивановна, машинально перемешивая чай в чайной чашке, хотя там не было ни сахара, ни мёда. — Вот и моя Аришечка сейчас там под их защитой».



Но не все попадающие в лазарет оказывались дисциплинированными пациентами. После очередного сообщения Аришки Елене Ивановне пришлось долго приходить в себя, уж слишком зримо представилась картина, как её тонюсенькой девочке, сорок семь килограммов, дают задание взять за руку здоровенного мужика и привести его на освидетельствование запрещёнки в крови по причине его неадекватного поведения. Для этого, по словам внучки, нужно спуститься на так называемый технический этаж, который изначально не предназначался для размещения больных. Но из-за перенаселённости на этом этаже понастроили кроватей из носилок и коробок. Получилась одна необъятная палата. Полутьма, крошечные окна, нет ни дежурного персонала, ни санитарок. Негласно на этот этаж переводят злостных нарушителей, тех, кто злоупотребляют, бузят, не соблюдают режим, да ещё и тех, особых – «Шторм Z», которые пытаются установить свои зековские порядки в армии. На этом этаже медики появляются строго по часам, там нет перманентного наблюдения, и настроения пациентов соответствующие — «зачатки анархии явно присутствуют». За тяжёлой железной дверью мир мужчин со стойким запахом перегара. Да ещё как в фильме ужасов на стене моргает жёлтый плафон. «Мама, я сразу поняла, что не место мне здесь, что лучше сбегать за парой срочников для выполнения этой ответственной миссии. И только начала разворачиваться, попыталась изобразить, мол, не в ту дверь попала, как надо мной нависает «конкретный чувак» и нагло нарушает моё личное пространство. Короче, от его дыхания у меня волосы дыбом…». Елена Ивановна бежала глазами по строчкам, пытаясь как можно быстрее понять, выбралась она оттуда? Смогла убежать? Успела? К счастью, всё обошлось, Аришка справилась.

«Понимаешь, мабуся, нельзя осуждать. Мы все здесь относимся к ним с пониманием. У каждого нашего раненого бойца свои методы восстановления после войны. Пережитое ими очень сказывается на психологическом состоянии. Есть вещи и похуже войны, согласись. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже. Ну, ты же сама меня учила!»…

«Я виновата. Я во всем виновата. Господи, меня наказывай, только сохрани Аришу мою…». И чтобы услышал Господь слова молитвы, Елена Ивановна замирала, где приключится, не двигалась, почти не дышала, чтоб ничем не заглушить, ничем не нарушить свою, обращённую к небесам, мольбу.

Аришка, общаясь с бабушкой, при возможности всячески старалась взбодрить, рассмешить даже, но получалось это, мягко говоря, своеобразно. Хотя случаи, действительно, бывали уникальные:

— Ой, мамочка, что сегодня было! Перевязка ампутантов. Сама понимаешь, раны серьёзные, потеря конечностей. Страшно! Парни молодые приходят. А я придумала их смешить немного. Спрашиваю каждого у кого рука: «Так что у вас? Акул кормили?» Или, если нога: «С акулами плавали?». Они обычно улыбаться начинают. И вот входит ко мне мужчина лет сорока, мрачноватый на вид. Одна рука в гипсе, а вторая — уже с протезом. По опыту знаю, что таких обязательно разговорить надо. Спрашиваю: кто, откуда, в каком бою руку потерял? Или в Красном море акула откусила? А он в ответ:

– А вы откуда знаете про акулу? — в реальном ступоре говорит, причём, без всякого намёка на юмор. И таращится на меня округлившимися глазами

Я чуть со стула не упала, не знаю, что и ответить… Ну, опять ему тоже самое выдаю про хищниц морских, снова пытаюсь отшутиться, мол, мы все здесь дрессировщики тигров и водолазы Красного моря. А мужчина кивает и серьёзно рассказывает, что он-то на самом деле водолаз. С юности любил море, много тренировался, стал не просто водолазом, а рекорды по погружениям ставил. Его начали приглашать в составы экспедиторских групп, он участвовал в подводных съёмках ВВС. И вот в Красном море при наладке оборудования произошёл страшный случай с акулой.

— Да я бы ему и после этого не поверила, — стрекотала Аришка своим лёгким голоском, — но он открыл свой профиль ВКонтакте и фотки показал. Сначала — со всех уголков мира. А потом семейные на даче, он там в футболке и всё видно и понятно с его рукой. Короче, такое не придумаешь! И я сразу ему тогда: «А как же вы попали на СВО?» Говорит, два года добивался. А потом только через знакомых получилось попасть в добровольческий корпус. Не мог, говорит, дома сидеть, когда ребята здесь страну защищают. Представляешь? Кто-то на двух ногах за кордон убегает, а кто-то с одной рукой сюда рвётся… Вот. Обнимаю тебя, моя любимая мабусечка крепко! Обещаю звонить при первом случае! Всё! Бегу! Лечу!

Часы не показывали время, и сколько Елена Ивановна держала телефон возле уха?.. Слушала тишину, будто надеялась расслышать быстрые лёгкие шаги Аришки… Смотрела на дверь в передней.

«Нет, не бросит она бойцов наших. Но ведь вернётся же! Обязательно вернётся...».