Из книги «Отблески дальних костров»

Моя встреча с начальником 8-й партии 114-й экспедиции Маркарянцем, где я имел честь работать, произошла в лучших традициях его величества случая. Это было в ноябре 2009 года, когда я твёрдо решил добраться до посёлка Красный Путь, что в Домодедовской районе, чтобы разыскать и повидаться со своим начальником партии и однокашником по геологическому факультету душанбинского университета.
Предварительная договорённость о том, что я могу приехать к нему, у нас с ним была, но в дороге дозвониться и уточнить кое-какие детали мне не удалось – я толком не знал домашнего адреса. Вернее адрес у меня был, но он остался дома – в записной книжке… Я решил действовать на авось. Выехал в маршрутке с метро Домодедово и примерно через час был уже на месте.
Вышел из маршрутки. Куда теперь? Ясно, что посёлок не маленький, у кого спрашивать? Наугад побрёл по улице Мира. Улица была пустынная, но вот, навстречу мне идёт человек, я приготовился расспросить его, в надежде на прояснение ситуации. Он подходит ближе, на его лице появляется изумление. На моём – то же!. Я отбросил походную сумку в сторону, и мы крепко обнялись. Это был Слава или наш Макар, как все звали его в экспедиции! Вот уж во истину, пути Господние…
Слава поставил в духовку курицу, на стол – коньяк. Затопил камин. Мы сидели у потрескивающего камина. Хозяину уже перевалило за семьдесят, но он был крепок душой и телом и по-прежнему отличается большим жизнелюбием. В молодые годы он не курил, не курил и в то время, когда мы вместе работали в экспедиции, а сейчас, за беседой и воспоминаниями, смолил одну сигарету за другой. Обычно, бывает наоборот…
Подкинув полено в камин, Вячеслав сказал, что до конца зимы 63 дня, осталось сжечь 63 мешка дров, которые он заготавливал весной и летом. Мы не виделись 18 лет и нам было о чём поговорить! Если быть точнее, говорил хозяин, я скорее фиксировал.
ПРЫЖОК «БЕЛОГО» МЕДВЕДЯ
История эта произошла в 1973 году на Западном Памире.
Широко известный на Памире и за его пределами ледник Медвежий стекает с западного склона хребта Академии Наук. Это сложный долинный ледник, он вплотную примыкает к левому борту реки Миона-дара (именуемой в народе Мионаду), а если точнее, упирается в долину. При развороте в русле Мионаду ледник своей формой очень напоминает сапог.
Медвежьим ледник назван потому, что река, в долине которой он течёт, носит имя Хирс-дара (Медвежья река). Хотя собственно течения реки здесь не увидеть – от истоков ледника и до самого устья Хирс-дары тянется сплошной лёд, единое тело ледника. Река не зря получила своё название, характер её напоминает характер зверя – многолетнее терпеливое ожидание, а затем прыжок с непредсказуемыми последствиями. И не зря ледник назван Медвежьим, он относится к категории пульсирующих ледников. Длина его составляет почти шестнадцать километров. Медвежий имеет общую область питания с ледником Федченко на высотах более 5500 метров. Фирновая линия располагается на высоте 4400 метров. Узкий и длинный язык ледника крутым девятисотметровым ледопадом спускается из фирнового бассейна в глубокое ущелье Абдукагора до 2900 метров.
Средний цикл жизни ледника двенадцать-четырнадцать лет, а затем происходит прыжок. Язык ледника к концу цикла постепенно вытаивает, становится пологим и податливым до такой степени, что геологи-самоцветчики, которые добывали пьезокварц в верховьях Абдукагора в 1960 – 70-е годы, спокойно ездили через него на тракторах, ходили пешком с рюкзаками и с караванами лошадей и ишаков. А в это время на истоках ледника накапливается колоссальная энергия, и однажды наступает момент, когда ледник начинает двигаться. Движение это происходит с необычной мощной скоростью и напоминает внезапный прыжок зверя.
За несколько месяцев язык Медвежьего ледника может продвинуться на два километра вниз, он подпруживает озеро в долине Абдукагора, наполняет его, а затем происходит неминуемый прорыв, что приводит к катастрофическим разрушениям в Ванчской долине. В 1963 году на аэродроме Ванча при подобном наводнении волной были смыты даже самолёты, не успевшие подняться в воздух. Вся стокилометровая долина Ванча напоминает в такой момент район стихийного бедствия – вода уничтожает мосты, дороги, жильё. Подобные подвижки Медвежьего происходили в 1916, 1937, 1951, 1963, 1973 и 1989 годах (две последние были предсказаны).
И всё! Финиш! В том месте, где до прыжка ледник преодолевали геологи, после подвижки стоят мощные торосы до ста пятьдесят-двухсот метров высотой, которые упираются в борт Мионаду. Эта природная ледяная плотина способствует накоплению десяти, иногда и более, миллионов кубометров воды.
На картах-километровках, изданных в 1970 – 80-х годах, которыми мы пользовались в своей работе, имелся топографический казус. Многие названия рек, пиков и кишлаков были перенесены туда с карт 1928-1930 годов и с карт, выпущенных после 1953 года, с последних исчезли все названия, данные в честь вождя всех времён и народов и его соратников. Таким образом на наших картах некоторые топонимы были новыми. Мионаду на километровке Генерального штаба была отмечена как Абдукагор.
Кварцевики уточнили многие географические названия по сообщениям местных жителей и пользовались ими, привязывая к ним месторождение пьезокварца. Поэтому в верховье реки Ванч есть река Абдукагор, перевал Абдукагор, река Миона-дара или Мионаду и ледник Абдукагор .
Абдукагор по преданию был легендарным богатырём Ванчского ущелья. Перевал Абдукагор (5054 м) ведёт из верховьев левого истока реки Ванч в верховья ледника Федченко. Ледник Абдукагорский – перемётный, он идёт от ледника Федченко и спускается с перевала Абдукагор в главное ущелье левого истока реки Ванч. Река Абдукагор – левый приток реки Ванч. Ванч начинается от слияния реки Абдукагор с правым истоком, рекой Кашал-Аяк, вытекающей из-под ледника Географического общества. Началом реки Абдукагор аборигены-памирцы и кварцевики называли место слияния ледника, реки Хирс-дара и ручья Мёртвый, а с левого борта подходит река Дустироз, что, как ни странно, в переводе с памирского означает река Правая Рука (дело в том, что если подниматься вверх по ущелью, Дустироз оказывается по правую руку).
Мионаду – это главный и средний исток Ванча, по-памирски Средняя, вытекает из-под ледника Абдукагорский и течёт до слияния с Хирс-дара, Дустироз и Мёртвым. Её именем названо месторождение пьезокварца с тремя участками: Миона-дара-1, Миона-дара-2 и Миона-дара-4. Участок Миона-дара-3 отсутствует на картах и вообще в природе, и этому есть своё объяснение. Небольшой хребет в междуречье Миона-дара – Дустироз получил имя Мионадаринский гребень. Надеюсь, что я вас не запутал.
В 1973 году Вячеслав Маркарянц руководил разведкой и добычей пьезокварца на 1-м участке и стал очевидцем прыжка Медведя (так геологи называли ледник Медвежий) и прорыва плотины. Вот что он рассказал:
– Сколько было народа тогда на Медведе! Журналисты всех советских газет и журналов – «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Труд», «Советская Россия…» Была даже съёмочная группа «Клуба кинопутешествий», которой руководил ещё предшественник Сенкевича, Володя Шнейдеров. У Володи был день рождения, так вся бригада водку пила вместе с геологами. И все с нетерпением ждали: ну когда же? И каждый день сводки шли, как с фронта.
Что странно от газеты «Коммунист Таджикистана» не было ни одного корреспондента. А у нас геолог был на третьем участке, Слава Михайленко. Ты должен помнить его, он и при тебе работал в 80-у годы. И все мы в лагере сидели, потому что до участка было невозможно добраться, целое море уже разлилось. И мы, соответственно, с апреля и до июля, балду гоняли.
– Я хорошо помню Михайленко.
– Вот я и говорю ему: «Слава, ёлки-палки, что же такое? Разве мы в свою родную газету не можем сводку отправить!» – «Ну, давай…» И мы сели писать статью. Чего мы там только не написали! Здорово написали, от души. Ведь на Медведе тогда, каких только специалистов не было: и гляциологи, и гидрологи, и военные. Все бегали, суетились, измеряли движение ледника, уровень прибывшей воды, вешки проставляли каждый день.
А мы с Михайленко, да и другие геологи и горняки, поднимались на скалы и сверху наблюдали за всей этой суетой, смотрели на это море. Надо сказать, подъём тот ещё был! Но мы, один чёрт, лазили, от безделья и из жуткого любопытства. Залезем, усядемся – море под нами громадное. Все дороги на участок и тропы полностью залиты водой, и уровень продолжает подниматься. Вода зелёная, зелёная!
Мионаду сама по себе река мутная, а тут взвесь быстро опустилась, и вода как изумруд отсвечивала. А на поверхности моря айсберги плавали. Ощущение, что в Антарктиде находишься, пингвинов только не хватало. Была зафиксирована высота плотины двести пятьдесят метров, и уровень воды подбирался уже к самой кромке этой плотины. Глядя на эту ужасную ёмкость с водой (порядка восемнадцати миллионов кубометров), все понимали: если будет мгновенный прорыв, Ванчская долина просто-напросто исчезнет. А что сделать можно?! Как вмешаться? Кстати, была попытка разбомбить верхнюю кромку плотины. Самолёты сверху заходили, бросали на неё бомбы килограммов по триста, разворачивались и опять уходили куда-то вверх. Три захода сделали. Напрасная затея! Лёд, оказывается, имеет свойство пластичности. Вода продолжала подниматься. Мы сообщили, что результата нет, и самолёты улетели.
Сидим. Курим. И вдруг задрожало под задницей. Почувствовали все. Что за чёрт! Я говорю: «Братцы, неужто землетрясение?!» А деться некуда, некуда убежать, если бы затрясло, нас бы с камнями смешало. Смотрим, из центра моря белёсый мощный пузырь вылезает. Я за фотоаппарат, а пузырь лезет, лезет, лезет… Вот он уже метров на шесть-семь над водой поднялся, потом на пятнадцать-двадцать, и вдруг взрыв! Это был кусок льда, айсберг размером с пятиэтажный дом. Он на пару метров из воды вырвался, и когда назад плюхнулся, на взрыв было похоже. И снова тишина.
Видимо, этот кусок оторвался от плотины где-то внизу и двести пятьдесят метров поднимался. Да так, что земля дрожала. Если бы тогда существовали нынешние технологии фото-видеосъёмок – был бы просто шедевр!
Ну вот. Стали мы описывать для газеты наши наблюдения. Дня два сочиняли. И оказалось, неплохо написали. У нас в лагере девчонка крутилась с киностудии «Таджикфильм», выпускница Ленинградского института кинематографии. С ней был её муж, тоже киношник. А родители её работали у нас в экспедиции. Мы к ней: «Света, помоги отредактировать текст». Она всё сделала: подчистила, линию изложения выстроила, в результате вполне профессионально получилось.
Написать-то написали. Но надо же кому-то статью подписать. Я Славе сразу сказал: «Меня не надо». И он тоже: «Я не хочу, вдруг над нами смеяться будут». Я говорю: «А давай Василия Кочиша». Был у нас геолог на 4-м участке, он, кстати, вёл разведку ударными темпами, пока мы балдели. Иными словами, он даже и рядом с Медведем тогда не был.
Василий в экспедиции славился тем, что был большим комсомольским деятелем и общественником, излишне активным, как нам казалось. Ну, мы и решили подшутить. Думали, подшутили над ним, а оказалось, над собой… Ты Василия тоже должен помнить, он до самых 90-х годов в экспедиции работал.
– Помню и Васю Кочиша.
– Помнишь? Ну, вот. Подписали: «геолог 4-го участка Кочиш» и отправили текст. Назвали мы его что-то типа «С места событий». Прошло какое-то время, выходит номер «Коммуниста» с нашей статьёй. Читаем, ё-моё! Буква в букву! Ничего не изменили. А мы к тому времени вторую статью написали и отправили – через неделю после той бомбёжки и всплывшего айсберга прорыв начался. Прорыв шёл щадящий с постепенным сбросом воды. Где-то снизу пещеру промыло, размером примерно пятнадцать на пятнадцать метров, и столб воды под мощнейшим давлением ринулся вниз. Вернее, так: за счёт давления и, возможно, наклонно заданного направления, этот столб воды сначала выстреливал выше самой плотины, как фонтан, а потом уже вниз обрушивался. Это было что-то бесподобное! Впечатлений масса, поэтому мы и стали снова писать в газету. Так и пёрло из нас сочинительство!
Пещера эта постепенно начала расширяться, и вода пошла уже фронтом, но часть её к тому времени сошла, и первоначальная колоссальная энергия потока сильно снизилась. В общем, мы природу победили!
Прошло время. Я ушёл к себе на участок, Михайленко – к себе. Васька у себя на участке ни сном, ни духом. Потом конец сезона, мы спускаемся вниз, в Ванч. И там ждём несколько дней, пока за нами прибудет самолёт. Рабочие рассчитываются, получают деньги, гульба идёт – отработали люди, устали. Всё как всегда. Мы тоже зарплату за сезон получали. Я пришёл в бухгалтерию, а мне кассирша говорит: «Слава, ты Кочиша не видел?» – «Нет, а что такое?» – «Да тут вторая зарплатная ведомость пришла, ему расписаться надо» – «Как вторая ведомость, почему?!» – «Откуда я знаю! Написано, что от “Коммуниста Таджикистана” Кочишу четыреста рублей причитаются, а он где-то шляется».
Тв-о-ю дивизию! Гонорар! И кому?! Ваське! Вот это пошутили!
Это ж теми деньгами, советскими! Тут Михайленко подлетает ко мне. Вижу, уже знает, весь красный, досада на лице такая, словами не опишешь. Мы с ним отлавливаем Ваську. «Ты деньги получил?» – «Да» – «За что ты получил деньги?» – «За то, что вы, суки, моим именем торговали!» – «Вась, есть такой грех, признаём, но всё-таки ты должен хоть половину этих денег нам отдать» – «Не получите ни копейки, даже не мыльтесь!» – «Васька, ну нельзя же так! Верни хоть рублей пятьдесят, мы же старались!» – «Я сказал, нет!»
И всё. Пришлось смириться. Сами, дураки, виноваты.
Однажды под Новый год в конторе Васька заходит к нам в кабинет: «Вот вам, хлопцы, за ваш труд и за мою фамилию…» – и на стол бутылку «Плиски» ставит. Она тогда пять рублей двадцать копеек стоила, как сейчас помню. «Вася, и это всё?!» – «Это всё!»
КОВАРНАЯ ОСЫПЬ
– Так в нас погибли литераторы, больше никогда в жизни писать не приходилось. А Васька в 90-у годы куда-то на Урал от гражданской войны подался. Теперь в ваших краях живёт.
– Встречу его на Урале, привет от тебя передам.
– Передай, конечно. И вот что интересно: при прорыве озера в 1973 году, после прыжка Медведя, по всей Ваньчской долине не было зафиксировано ни одного смертельного случая. Но потом, когда была восстановлена инфраструктура и мы приступили к работе, на протяжении нескольких лет нас преследовали трагические случаи. И на производстве, и с альпинистами, и с туристами, и с местными жителями. Прямо напасть какая-то!
Один из самых страшных случаев произошёл при разведке хрусталя.
Схема добычных участков в верховьях Мионаду, первого, второго и четвёртого, по форме напиминала треугольник. К участкам подходила дорога, которая заканчивалась у самого Абдукагорского ледника, он собственно и являлся истоком Мионаду. А немного в стороне, с севера, к участкам подходили ледники Безымянный, возле самой базы, выше Каньонный, потом Шумный, где и находились месторождения пьезокварца.
Наверху все ледники сходятся – и Медвежий, и Танымас, и Аблукагорский, и ледник Клина, а на другую сторону – ледник Федченко уходит.
Участок у ледника Каньонный, на котором проходка началась совсем недавно, был между первым участком и четвёртым (у ледника Шумный). Туда было трудно добраться из-за сложного рельефа – крутые склоны, серия водопадов, река в узкой расщелине (недаром же Каньонным назвали), а вверху – небольшое плато, где и обнаружили пьезокварц. С дороги, ведущей на Шумный, необходимо было прорубить тропу к новому месторождению, чтобы можно было ишаков под вьюками водить. Занималась этим целая бригада, состоящая в основном из таджиков. Лучше них эту работу там никто не делал. Практически, овринг рубили.
Впереди находился склон высотой метров в пятьсот, через него и стали ладить тропу. А по центру этого склона лежала полузадернованная каменная осыпь, образовавшаяся когда-то в результате обвала, на что указывали различные размеры глыб в этой осыпи – от мелких до величиной с избу. Все камни на поверхности имели чёрный солнечный загар, видимо, осыпь пролежала на склоне десятки тысяч лет. Её тело было примерно пятьдесят метров на восемьдесят.
Тропу надо было протянуть через осыпь, потому что выше не пройдёшь, там скала, ниже – обрыв. Только через осыпь.
Где было можно, продвигались с помощью ломов, лопат и кирки, а когда упирались в глыбу, использовали взрывчатку, отрывали часть и шли дальше. Оставалось пройти с десяток метров с одной последней закладкой. Заложили, бригадир прошёл вперёд, остальные пять человек укрылись на осыпи. Как обычно после взрыва собирались сразу расчищать место, продвигать тропу.
Взорвали. И разбудили осыпь. И она пошла. Сначала тихо, плавно. Бригадир с последних камней успел соскочить, на полку взобрался, прижался к скале. Осыпь стала набирать скорость, и остальные рабочие уехали вниз к реке вместе с ней.
Осыпь ушла, оставив под собой голую слегка выположенную проплешину, недаром она задержалась там при древнем обвале. Идеально чистая бронированная коренная поверхность склона. И всё!
Нагнали кучу людей, технику, стали разгребать завал внизу, в надежде хоть останки найти. Живых, конечно, отыскать никто не надеялся. Они же как в мясорубке оказались! Понятно, что всех там в пыль перемололо. Глыбы рваные, с острыми краями, как ножи.
Тем не менее, искали, как положено. Перелопатили кучу камней, дошли до дна. Большие глыбы тросами обвязывали, тракторами оттаскивали. Целую неделю разгребали камни, и в итоге нашли один ботинок и мизинец ноги.
Прокуратура работала, выяснила ситуацию, но дело быстро прекратили, не стали никого наказывать, всё на природу списали. И местные жители, родственники погибших, претензий тоже никаких не предъявляли. Все всё хорошо понимали. Горы есть горы!
Жители Западного Памира не избалованы природой. Стихия время от времени целые кишлаки сметает. Сколько таких случаев было, не счесть. И в старину, взять хоть Усойский обвал, и совсем недавно, как в Гиссарской долине, рядом с Душанбе, когда сотни людей погибли сразу. Да что тут говорить, в любой момент подобное может случиться.
Вот такая история. Дорогой ценой пьезокварц Родине доставался.
БЕСПОКОЙНАЯ ДУША
В 1973 году проходили соревнования альпинистов. Команд было много. Кто больше пиков одолеет, тот и станет лидером. А кому положено, получат знак Барса. Группы заходили со стороны самоцветчиков (с Ванчской долины), из Джиргиталя и со стороны Мургаба.
Группа из Томска должна была пройти по траверсу пики Гармо, Содружества, России, Коммунизма и Москвы. Маршрут альпинистов вёл через лагерь 1-го участка, за ледником Медвежий в верховьях Мионаду. На участках, где добывали пьезокварц, абсолютные отметки превышали 5т.м. геологи и горняки трудились в таких условиях, которые не каждому альпинисту под силу.
Альпинисты сделали у геологов привал, их накормили, напоили чаем. Стоял июль, было достаточно тепло. Руководил альпинистами Алексей, здоровый мужик 36 лет, Заслуженный мастер спорта. Он покорил все семитысячники СССР и, соответственно, имел знак Барса.
Связь альпинисты держали с Ванчем, где находился их штаб.
Передохнули и ушли дальше. Начинать восхождение они собирались с верховьев ледника Федченко, до которого оставалось совсем ничего: только подняться на перевальное плато и вот он, Федченко, а оттуда надо было сместиться западнее и встать на траверс.
– Ушли и ушли, а спустя какое-то время – прошло дней пять или шесть, альпинисты взяли уже пик Гармо, – пуская кольца дыма рассказывал Вячеслав, – сверху прибегает один из них: «Ребята, Алексею плохо стало, надо срочно спускать вниз. Помогите!».
Я снял с проходки людей и послал наверх. Группа сошла с траверса, прекратила очередное восхождение и выдвинулась в нашу сторону, навстречу моим горнякам. Встретились, альпинисты передали Алексея моим людям, и с надеждой, что всё будет хорошо, вернулись добивать маршрут. С больным только врач остался.
Алексея спустили днём. Я в срочном порядке вышел на связь с базой партии, которая находилась в Поймазаре, и заказал санрейс. Пешим порядком транспортировать Алексея было невозможно, приходилось ждать вертолёт и уповать на Бога. На связи был сам начальник партии Владимир Акимович Ецков: «В каком он состоянии?» – Я говорю: «В хреновом состоянии!» – «До утра протянет? Все вертолёты заняты».
Ну, что делать?! До утра, так до утра. Может, и протянет.
Ночью Алексею стало совсем худо. По счастливой случайности у нас на участке был врач, Стас Смолянский, друг Меркулова, нашего главного инженера. Известный врач-реаниматор Санитарной службы Таджикистана, он поднялся к нам по приглашению Меркулова, чтобы провести отпуск на Дальнем, насладиться горами.
Понятно, он в стороне не остался, сразу прибежал на помощь. И вот собрались возле Алексея мы со Стасом, врач альпинистов и геолог Шкаев (мы с ним тогда аккурат спустились с тридцать третьей жилы). Дизелисту я сразу дал задание: дизель гонять всю ночь. Мы вчетвером пытались привести больного в чувство. Растирали ступни, делали искусственное дыхание, массаж сердца – всё без толку. Только хрипит время от времени.
Часа три мы с ним возились, стемнело давно. Был момент: Стас набрал воздуха, чтобы делать дыхание рот в рот, а я на грудь в это время даванул, и вся мокрота, которая собралась в лёгких больного, Стасу досталась. Я говорю: «Рот прополощи». Одновременно и смех душит, и смерть подходит.
Стас прополоскал рот, глотнул какого-то сока и смотрит на меня беспомощно. Профессионал, он уже всё понял. А что мы могли сделать?! Почти 5т.м. над уровнем моря! Человека в таком состоянии надо вниз спускать в срочном порядке, а у нас долина после ледникового прорыва. Медведь только что ушёл, все мосты посносило, все дороги уничтожены. Только через месяц бульдозеры грязь расчистили, дороги привели в порядок и мосты восстановили.
Есть, конечно, тропы, но не на ишаках же его везти?! Это не всякий здоровый человек выдержит. Да и ночь, куда его потащишь в потёмках?! До базы, а тем более до Ванча, десятки километров. Инсультники, они и на равнине мрут как мухи, а тут высокогорье, каждая секунда важна. Только вертолёт мог выручить!
Стас говорит врачу альпинистов: «Давай прямой укол в сердце! Игла есть?» – «Есть». Что они вводили, сказать не могу. Алексей после укола задрожал, как в агонии, потом вздохнул и затих. Мы снова за массаж принялись. Качали, качали. Никакой реакции. Стас лампу к глазам поднёс, зрачки расширены. Это был конец. Даже нам всё стало понятно. До того пульс хоть как-то прощупывался, а тут нулевой. Какая уж тут реакция… Я позвонил на дизельную, сообщил, что Алексей умер, но распорядился дизель не останавливать.
У Алексея в рюкзаке была фляжка коньяка. Мы коньяк этот выпили и легли.
Алексея на верхние нары положили. Я под ним, возле меня Шкаев, Стас на полу устроился. Врач альпинистов на соседней кровати улёгся. Он сам чуть не умер от стресса, ему всего-то двадцать два или двадцать три года было, мединститут только закончил. И на такое сразу нарвался, молодой – понять можно. Но после коньяка пацан успокоился, заснул.
Утром на Алексея надели носки, свитер, штормовку. А ростом он был не маленький, за метр восемьдесят, ноги с нар торчали. Я пошёл на связь. Ецков спрашивает: «Ну как он?» – Я говорю: «Умер» – «Ну, если он умер, пусть пока у вас полежит. Как только освободится вертолёт, отправим на вывозку. Место холодное найдёте?» – «Найдём».
А чего его искать, когда у нас ледник под боком. Небольшой ледник круглой формы сверху примыкал прямо к участку.
Положили тело в спальный мешок, сверху обмотали перкалевой палаткой. Нашли трещину в леднике, прошли по ней метров двадцать, отыскали подходящую нишу и положили туда Алексея. Накололи льда, обложили сверху. И ушли вниз.
Я доложил радисту, что тело в ледник опустили.
Проходит день, проходит два, три, четыре, пять. Проходит неделя, проходит вторая. Я каждый день рацию обрываю, а Акимыч мне одно и то же: «Нет вертолёта».
Нет и всё, хоть застрелись. А у меня проходчики взбунтовались, таджики все, мусульмане. У них если человек умер, в этот же день и похоронят. А тут полмесяца труп лежит, и ничего не делается. Бузить они уже на третий день начали. Я как мог сдерживал их, а тут – всё! Ультиматум: «Мы уходим!» Я уговорил подождать до утренней связи. Утром докладываю Ецкову: «Владимир Акимович, у меня бунт, проходка остановлена, люди уйдут со дня на день. Решайте проблему, наконец!» – «Всё, всё, Слава, вертолёт уже в Ванче. Через полчаса будет у тебя, готовь альпиниста к погрузке».
Мы в срочном порядке на ледник, а трещина, по которой мы едва протиснулись, когда тело заносили, уже метра три шириной! И он уже не во льду, а на самом солнцепёке лежит! Тело раздуло! И запашок такой!..
Ну, что делать? Вытаскивать надо. Пока к вертолётной площадке тело притащили, вертолёт уже садится. 1 августа мы его в ледник положили, 15 августа загрузили и отправили.
А 25 августа у меня отчёт. За два до этого я снова спустился с жилы в лагерь и засел за производственные бумажки. Со мной повариха Алка увязалась, в бане помыться, в порядок себя привести, женщина всё-таки.
Мы вымылись, поужинали. Алка спать улеглась на месте врача-альпиниста, а я принялся за отчёт: наряды, ведомости, платёжки. Работы на всю ночь, а утром с караваном ишаков вниз спускаться, на базу партии, чтобы бумаги по инстанциям пошли. Позвонил Букину: «Григорий Егорыч, я работаю, дизель гонять до утра». Егорыч под козырёк. Фронтовик, танкист, исключительный был человек.
Ночью подмораживало и снежком подметало. Высоты не маленькие, забои у меня на пять триста были, площадка вертолётная – четыре семьсот, а в лагере – четыре шестьсот. Тоже не слабо.
Сижу, считаю, тогда не то что, компьютеров, калькуляторов не было. Один арифмометр, а то и просто на бумажке. Время от времени закуриваю. Сначала всё было в порядке, а потом так неуютно стало! Сижу спиной к окну и не пойму, в чём дело.
В какой-то момент я привстал и к окну повернулся. И всё! Волосы дыбом, ноги к полу приросли, вздохнуть не могу. Состояние паралича! Стоит Лёха-альпинист за окном и на меня смотрит. Расстояние между нами не больше метра. Он молчит. И я ничего не могу сказать.
На лице у него не было злобы. Просто стоит, покачиваясь, то упирается руками о раму, ещё ближе придвигаясь к окну, то удаляется. И всё так отчётливо видно: и свитер на нём, и штормовка, в чём был, в том и стоит. О призраках говорят обычно, что они злые, за собой утащить норовят, а здесь нет. Я бы даже сказал, он извиниться пришёл, что всё так получилось. Глаза, правда, необычно широко раскрыты и не мигали. Хотя в тот момент, наверное, и у меня глаза такие же были.
Уже светало, за окном стали видны очертания гор.
И тут проснулась Алка. Увидела, какой у меня идиотский вид, взгляд мой проследила и как заорёт! Мне ещё хуже стало. Она орала секунд десять! Аж кровь в жилах стыла. В этом вопле было столько ужаса! Подобного крика я в жизни своей больше не слышал, чуть с ума не сошёл.
А Лёха, как стоял вплотную к окну, немного наклонившись, так и стал плавно удаляться, не меняя позы. И постепенно растаял, растворился в воздухе.
Не знаю, как скоро я из оцепенения вышел. Алка всё орёт благим матом. Я цыкнул на неё, никакой реакции, тогда я пощёчину ей влепил – замолчала. И говорит мне уже осмысленно: «Я его видела!» – «Кого ты видела?» – «Его, которого вертолётом отправили!»
А ведь Алка работала на участке в столовой и Алексея ни живым, ни мёртвым не видала. А тут всё точно описала: волосы русые, брезентовая куртка-штормовка, свитер с ёлками и оленями, даже количество этих оленей точно указала. А про этот свитер, про эту штормовку, знал только я один. Когда мы Алексея одевали, Шкаев, Стас и врач альпинистов уже уехали.
Я чайник вскипятил, грузинской заварки покрепче сыпанул, стакан Алке налил: «Пей!» Она зубами по стеклу стучала, потом успокоилась. Допила чай, я её в спальник засунул. Заснула.
А утром Алка рюкзак в охапку и вместе со мной в Поймазар собралась. Я пытался её удержать: «А кто людей будет кормить?!» – «Я после такого не смогу, мне надо отдохнуть… Я вернусь, я приеду!» Ну что тут сделаешь? «Ладно, езжай, хрен с тобой». Неделю она там шарахалась, водки, видимо, попила, народу на базе много, есть с кем выпить. И приласкать есть кому, баба молодая…
Сам-то я уже на следующий день в лагерь вернулся и на забои поднялся. А там на меня горняки дружно навалились: «Куда повариха подевалась, кто нас кормить будет?» Я сказал, что я разрешил ей спуститься, через несколько дней вернётся. Ну, не рассказывать же, что случилось! Мусульмане только успокоились. Через пять дней, Алка всё-таки возвратилась с караваном. А там двадцать два километра до Поймазара, вниз-то ладно, а вверх пока доберёшься, все жилы вымотаешь.
Вот такая была мистическая история. Пощекотал нам нервы Алексей.
МИСТИКА В ГЕОЛОГИИ
Две вещи произошли в моей жизни необъяснимых – одна связанная с Карлюком, а одна была связана с Памиром. Когда в Гюртли мы пробивали штольню, нам нужно было, чтобы туда заходила машина, а подъём прежде был крутой, дно глыбами всё заложено, по склонам осыпухи известняковые. Короче, изначально можно было на карачках только и лазить. Всё это приходилось как-то расчищать и планировать. И прикидывали: здесь борт отпалим, здесь бульдозером сгладим, тут гравийки сыпанём – пригладили всю эту девственность, и с трудом, но тем не менее, стал проходить ГАЗ-66. Иргеш то на раздатке, лавируя, то исключительно на своём волевом характере, стал ездить по саю. Даже электростанцию туда затащили.
Пришло время, когда на нас пошло конкретное гонение сверху! Пещеру мы к тому времени почти раздраконили, но у меня ещё один фланг оставался с хорошими наплывами. Однако вмешалось Туркменское правительство. Какие-то таджики работают на нашей территории, и творят что хотят. Варвары! И наступил момент, когда нас оттуда погнали! Во всех пещерах работы проводить нам запретили, а на поверхности – пожалуйста. Было несколько поверхностных месторождений Удача, потом ещё одно. Но оникс по качеству был, конечно, не тот уже. И когда мы уходили, нас обязали поставить и забетонировать стальные решётки из буров на всех входах под землю. Поставили. Кангутан закрыли, Промежуточную, Заповедную. Вытащили отовсюду дизеля. Разобрали трубопровод, оставили только канатную дорогу. Вывезли склад с ВВ. Всё! Мы уходим. Ну что, давайте ребята здесь заночуем последний раз, решили мы. В будке охранников склада с ВВ и решили плов приготовить, шашлычки напоследок пожарить ну и макнуть за завершение. Чувства были противоречивые, я же понимал, что мы с природой делаем что-то неправильное, но это была наша работа.
Ночью такой ливень хлынул, такая гроза разразилась! Утром за нами приехал Иргеш, он сверху поднялся, а вниз спуститься не может! Дорогу всю размыло. Ладно. Поднимемся через верх, посмотрим в последний раз. Подходим к тому месту, где мы начинали бить дорогу к выработке и обомлели! Какой она – долина была первоначально, такой она и стала после этого ливня. Мать природа сказала: «Ребята закончили, больше вам здесь делать нечего!» Сай полностью изменил свой облик – там не то что машина, там уже человек снова пройти не смог бы. Понимаешь! Водопады снова появились.
За одну ночь. Всё, ребята – как пришли, так и уходите! Мы, как вылезли из мешков спальных, так и опешили, как такое могло быть! Вот теперь ты мне и скажи, есть ли Бог на свете или кто там?
Это первый раз я столкнулся с мистикой такой, а на Памире тоже произошло необъяснимое явление. Работали мы на лазурит. Ты относился у нас уже, наверное, к четвёртому поколению самоцветчиков в экспедиции, мы же тогда работали со вторым поколением. Если быть точнее – между вторым и третьим. Ну, а первое – это послевоенное.
Попал я на Ляджвар-Дару. Это было ещё до Карлюка, семьдесят четвёртый-семьдесят пятый годы. Начальником партии был Аркадий Константинович Парунов. Там сначала работали москвичи, потом они нам месторождение передали, и им уже занималась наша экспедиция. Когда они его нам передали, как раз в то время я там и начинал начальником участка. А там эта знаменитая отвесная стена мраморов высотой двести метров, а в них линзы лазурита. Москвичи до нас пробили горизонтальную штольню, неглубокую, метров десять, а потом восстающий, а с восстающего сделали выбойку на поверхность, как раз в районе одной из линз.
Такую ситуацию мы и застали. Ну, что, нам дальше продолжать. Мы ходим по восстающему, он был не транспортный, рудоспуска в нём не было, только лестничные ходы. А дальше у нас наши уже горизонтальные штольни, квершлага – мы нарезали свою схему и выбирали линзы с лазуритом. Они вглубь уходили. А ту выбойку, которую они сделали – это такая большая ниша и справа от неё ещё оставались остатки изумительного лазурита. Через эту выбойку мы протянули кабеля, воздухопроводы и стали работать.
В одной из штолен, которую мы пробили, сделали камеру, поставили там буровой станок БСК-2 и начали бурить скважины. Бурили-бурили, а там ведь короткий полевой сезон: июль, август, сентябрь и всё. И надо же, основной роликовый подшипник полетел! Через него вся кинетическая схема проходит и держится на двух подшипниках – один накрылся. Вдрызг рассыпался. Коля Захарчук мне: «Давай, звони, на рацию, как хочешь – надо подшипник…» Ну, ладно, на следующий день выхожу на связь, докладываю, что полетел подшипник, марка такая-то. Главный инженер Илья Аркадьевич Файнберг обещает, что будет вам подшипник, но только дней через восемь, а его трудно найти, надо по складам побегать ещё. Мама родная – восемь дней! Да мы добурить не успеем ни хрена – весь план сурку под хвост. Мы в день метров шестьдесят-семьдесят проходили, а в плане ещё целая тысяча метров стояла. Если бы эта беда не случилась, по времени мы бы успевали, как раз ещё одну нишу подготовили, там последний куст разбурить оставалось и всё было бы на мази. Захарчук ходит скрипит, на нервы действует, меня обвиняет, что запасного не приготовил. А я-то знаю, что эти подшипники не ломаются, ну нет на него такого давления, чтобы предугадать его поломку. А тут, как на грех! Другими-то я запасся, которые из строя постоянно выходят, вон они, смотри, пожалуйста, а толку-то. Поругались крепко, но это не помогло…
А сам хожу, мучаюсь, надо же что-то делать. А москвичи оставили компрессора старые, лебёдки ручные, ещё какое-то железо. Найду какой-нибудь, внутренний диаметр подходит, внешний – не подходит. А роликовых и близко нет, все шариковые. Всю дизельную с ног на голову перевернули, всю механическую службу подключил к поискам: «Ищите ребята, вот чувствует моя задница, что он должен где-то быть!» Механики в один голос: «Да хрен ты его здесь найдёшь, вон ступичных сколько хочешь, а стационарный бесполезно искать!» – «Ищите. Должен быть!» – «Ну, где мы тебе найдём!» На горло меня берут и сидят сложа руки, хоть что ты с ними делай.
Сутки прошли, вторые пошли. Ищем.
А чтобы подняться к нам туда, где дизельная стоит, там завал древней породы находится – глыбы конкретные. В обход этих глыб у нас тропа проходила, а потом вход в горизонтальную, а потом в вертикальную. Так по тропе и ходили в дизельную вдоль стенки. А слева у меня буровые работают и идёт проходка штолен. И был у меня скреперист Асад, мы бурили и производили скреперную откатку. Над обрывом площадка и с неё вниз порода уходила. И Асад к этой тропе, от вертолётной площадки, тащит блок на замену к скреперу. Он тащит, а я сзади шёл на восстающий.
А я из той ниши трос миллиметров на пять толщиной протянул, чтобы можно было груз поднимать, спрашиваю его: «Ты чего по тропе тащишь, тросом бы и поднял?» А он отвечает, что трос блок не выдержит, а блок этот килограммов тридцать пять и в самом деле весил. «Ну, давай, я тебе помогу». Мы в серьгу просунули трубу, ухватились вдвоём и потащили.
И что-то мне в голову ударило, не захотел я тащить по тропе, а решил напрямую, по этим глыбам тащить – всё короче будет. Он не хочет по глыбняку прыгать, заспорил со мной, я упёрся и всё – пошли. Я спереди, он сзади так и попрыгали по камням. И я с одного камня уже спрыгивать начал, а он сзади на него только ногу поставил. Вся наша конструкция дёрнулась и этот блок, как стукнул меня по заднице! И я носом между камней так и навернулся, только руки успел перед головой подставить. Так зашибся, что благим матом заорал. И глаза от боли закрыл.
Тот стоит сзади и извиняется.
Я глаза открываю, а у меня перед глазами лежит подшипник!
Ты понимаешь теперь, к чему я тебя вёл!
Ни один идиот за весь полевой сезон туда никогда не ходил, какого хрена меня туда потащило? И надо же было упасть в нужном месте! Ещё и с таким грузом. А я до того уже «сфотографировал» этот подшипник, что размеры его на глаз знал чётко, и сразу понял, что это он. Поднял его, он весь ржавый, но рабочий. Я бросил Асада и побежал к дизелистам. «Он?» – спрашиваю: «Он!» Сразу бак с маслом, туда его, сбоку паяльную лампу. Прокипятили его, прочистили, отмыли в солярке – всё буквально за полчаса. Я хватаю подшипник и снова мимо Асада несусь к восстающему, на буровую, а он верёвками тянет блок свой.
Установили тут же, запустили. Через полчаса уже бурить начали.
В голове у меня сумятица от этой мистики, я же понимаю, что так не бывает, меня же, как будто, кто-то за руку вёл! И как он туда попал в эти камни? А некоторые рабочие, в том числе и Асад работали ещё у москвичей. Я к ним с вопросом: «Ребята, скажите мне, как сюда, в эти камни мог попасть этот подшипник?» Асад вспомнил, что москвичи привезли ручную трёхвальную лебёдку и на одном из валов сидел этот подшипник. Поставили её в ту нишу и таскали блоки оттуда. Когда мы пришли её уже не было, куда всё это делось?
Была хорошая линза с лазуритом, один из геологов попросил заложить взрывчатку, чтобы взять его. Но с зарядом переборщили и лазурит угробили, перемолотили и эта лебёдка улетела к чёртовой матери с высоты в семьдесят метров! Всё по камням этим и рассыпалось. И подшипник, про который я говорил, что он есть здесь… и напрочь механиков своих замордовал, он лежал и ждал, когда я уткнусь носом в него.
Вот такая история! Вот попробуй ты мне объясни, что это такое?
– А стоит ли объяснять! Закономерность есть в этой мистике, причём положительная – было и было. А почему так? Должно так было быть, так и случилось.
ОХОТА В ПАТРУ
Рассказывал мне Вячеслав и ещё одну странную историю.
– Это было в одну из февральских сессий (со Славой и Юрой Степовским мы учились в университете в одной группе). Сдавали последний экзамен. Вы уже сдали и умотали по домам. А мы с Юркой сдавали последними. Мы с ним договорились, что после экзамена едем на Патру (месторождение мраморного оникса, которым занималась наша восьмая партия под руководством Маркарянца), охотиться на кабана.
А взбаламутил нас Маджид, мой завхоз. Приехал он как-то с отчётом и говорит: «Начальник, слушай, такой кабан наверху, такой!..» – «Всё понял, Маджид, приедем, возьмём».
Выехали рано утром. Юрка взял с собой целый целый арсенал оружия. Добрались после обеда. Маджид встретил, немножко выпили, закусили и легли спать.
Помнишь, где вверху святой источник был?
– Помню.
Ну вот, по словам Маджида, кабаны там и паслись.
Утром Маджид с братом и мы с Юркой вышли, как на прогулку, налегке. Надеялись быстро управиться: шлёпнем и назад, печёнку жарить. Я случайно с десяток подушечек в карман сунул, помнишь, конфеты были, три копейки килограмм?
Пока на гору залезли, упарились, снег-то глубокий. На горе ёлка стоит, а под ней лёжка-однодневка. Кабан отдохнул да и ушёл, не будет же он нас ждать. Юрка с Маджидом пошли по одному склону, я с братом Маджида – по-другому. По пути ещё одну лёжку обнаружили. Время к обеду, животы стало подсасывать. Я конфетки достал, брату Маджида дал пять подушечек и себе – пять. Пожевали. Я в бинокль рассмотрел стадо кабанов. Мы рванули в азарте. Расстояние между нами и кабанами большое. Мы их то видим, то они от взгляда скрываются. Ближе, ближе, мы уже по уши мокрые.
И вот вроде вышли на нужное место, а кабанов нет! Исчезли! Только что были, и нет. Твою дивизию! Мы пошли по следам вниз. А склон сплошные скальные уступы. На одном из уступов всё истоптано, тут, похоже, они и живут. Брат Маджида вокруг решил посмотреть. А я стою с ружьём, которое у Юрки взял. В одном стволе дробь, в другом пуля, и что в каком, я уже не помню.
Вдруг за спиной шорох. Я разворачиваюсь, а под уступом поросёнок стоит. Я к нему, а он по уступу и вверх. Я на площадку выскочил, и тут из-под ниши стадо вылетает. Штук пятнадцать кабанов, а впереди, мне показалось, мамонт идёт, шерсть до земли висит. Я выстрелил и промазал. То есть попал, но не в этого здорового, а в поросёнка. Поросёнок под дерево свалился и визжит. Всё стадо развернулось и ломанулось назад, в пещерку. И там такой поднялся шум и гам, они же в западне оказались, дорогу-то я им перекрыл.
А у меня ноги соскальзывают с уступа, зацепиться не за что. Подранок орал, орал и вниз по склону покатился. Внизу его брат Маджида подобрал. И тут кабаны напролом пошли. Впереди мамонт, за ним второй, чуть поменьше, потом остальные. Я в сторону отскочил, в скалу упёрся. А мамонт на меня прёт, шерсть дыбом, клыки, как сабли. Я ружьё поднимаю, а кто его знает, что там у меня в стволе?
Стадо мимо меня по тропинке скатилось. Я в себя пришёл, стволы разламываю, а там тройка, дробь. А что тому мамонту дробина? Я вниз спустился, мы поросёнка разделали, килограммов двадцать пять мяса получилось. Брат Маджида рюкзак на плечи закинул. Двинули мы на выход из сая, и тут вдруг поняли, что ни хрена не понимаем, куда идти!
Стали соображать, откуда мы пришли, где в снегу тонули, куда и как бегали. Ориентир отключился полностью. Где Патру, где что, понять не можем. Решили действовать простейшим способом: идти вниз по склону, выбираться к речке, а по ней к Каратагу. Был шестой час, начало темнеть. И тут, у меня силы кончились, как отрезало. Ничего не чувствую, идти не могу. Два шага делаю и падаю. Что за херня!
Напарнику говорю: «Иди сюда». Опёрся на него. А он мне: «Подожди, начальник» – «Что такое?» Парень куртку-штормовку геологическую распахивает, а под ней нет ничего! Она на голое тело надета, представляешь? Я на сапоги показываю, он снимает. Твою мать! Босиком! «Ты что, обалдел?» – «Я думал, быстро обернёмся».
А уже подмораживать стало, февраль всё-таки. Мы с горем пополам по очереди тащим этого поросёнка, у одного сил нет, второй замерзает. Решили и добычу, и оружие оставить. Ружья на дерево повесили, рюкзак с поросёнком под деревом положили. Потом можно будет забрать. Пошли дальше. В какой-то момент я не выдержал и сказал брату Маджида, чтобы шёл один, налегке быстрее доберётся и отправит кого-нибудь мне навстречу. Он ушёл, вернее.
Я остался один. Вспонил рассказ Джека Лондона «Жажда жизни», где герой полз по снегу. Ситуация один к одному. Метров десять проползу, лягу, опять проползу, снова падаю. Тёмно уже. Сколько я полз, потом и вспомнить не мог. А волков в Патру не меряно, особенно зимой. Слышу, где-то подвывать стали. Ну, думаю, разорвут. И сделать я ничего не смогу. Нет ни сил, ни ружья.
Склон стал круче. Вниз глянул, что за чертовщина? Тельняшки в темноте проступают. Мерещится, или на самом деле они?.. Ты мост через Каратаг помнишь? А за мостом вертикальная стенка с уступами. На уступах снег, а стенки чёрные. Это место мы и называли тельняшками. Я прикинул, до тельняшек с километр или даже меньше. Уже почти не видно ничего. Но направление я успел взять по ориентиру и пополз снова, тельняшки, словно сил придали. И в какой-то момент почувствовал, что на дорогу выбрался, колею нащупал. И всё, отключился.
В себя пришел от голоса Маджида: «Да вот он, на дороге лежит!» И Юркин голос: «Давай его под мышки».
Они подхватили меня с двух сторон и поволокли в лагерь. Юрка мне сразу кружку водки под нос сунул: «Пей!». Я в жизни такими дозами не пил. Но ты же знаешь, спорить с ним бесполезно. Выпил. А водка, как вода. Куском кобасы закусил, и на нары. Маджид меня полушубком укрыл, и я вырубился тут же.
Юрка с Маджидом прошлись днём по своей стороне склона по нулям и ушли водку пить, уже через полтора часа на базу вернулись. А мы, как настоящие охотники, шарахались до полного изнеможения.
Утром я проснулся жив-здоров. А Юрка на нервах. Ружья-то его, не шутка. Спрашивает: «Где оставил?» А как объяснишь? Придётся идти. Встал, оделся. Добрались до того места, где они меня подняли, сориентировались. Юрка полез по моим следам, а я вернулся на базу. Это было в начале девятого. Час проходит, Юрки нету, два часа проходит, Юрки нету. Три часа, четыре… Нету! Где он? Пять часов прошло, мы не выдержали, собрались и отправились искать.
Наверх поднялись, метров семьсот прошли. Юрка лежит на снегу. Ружья и поросёнок рядом. Я спрашиваю: «Чё случилось?» – «Идти не могу, всё отказало!»
Ни хрена себе! Что за чертовщина?
Собрали ружья, добычу, подняли Юрку. Всё в точности, как со мной. До дороги дотащили, и тут у него силы появились, сам пошёл.
Быстро добрались до базы. Я говорю: «Юра, расскажи, что произошло» – «Нашёл я ружья, снял с дерева, рюкзак с поросёнком на спину. Вроде всё в порядке. Прошёл метров двадцать и вдруг чувствую, ноги отнимаются, вихлять начал, как пьяный. Ещё немного прошёл, упал на снег. Думал, полежу и встану. Нет. И тогда стал ждать…»
Ну ладно, я-то был голодный. Да ещё по склонам в снегу столько бегал. Тут понять можно, а Юрка-то чего? Что это было? Мистика чистейшей воды.
Продолжение вечера следует