12-й ЛИСТ – ПРЕДЕЛОВ НЕТ!

На седьмой день работы вертолета, с которым мы производили облёт двухсоттысячного Джиргитальского листа, тремя группами, нас разбросали по Заалайскому хребту на десятидневку. Мы высадились с Денисом, Вовкой, Плахотиной Ленкой, и студенткой-Лариской, на трех тысячах.
С юга, напротив нас, открывалась грандиозная панорама с массивным белоснежным хребтом Академии Наук. Горы особенно прекрасны в сумерках и на рассвете, притягивают взор, великодушно позволяя насладиться своим фантастическим миром. Это мир гор, мир древний, как сама Планета. Они поднимаются над землей снежными гигантами. Облака и туманы плывут по их разломам, скалам и гребням, меняя их очертания и придавая им странную невесомую хрупкость. Солнце кладет на них рассветные и закатные краски, зажигая их то пурпуром, то золотом. Горы становятся, то прозрачными как кристаллы то гаснут, наливаясь земной неподвижной тяжестью. По ночам над ними вспыхивают огромные яркие звезды, и звездный свет оседает на темноту снегов.
Нигде я не ощущал так выразительно близость звезд, как здесь – в этих горах. Такое впечатление, что горы обладают некой тайной, разгадать которую не каждому под силу. Невозможно не изумляться бесконечному разнообразию их очертаний, устрашающему величию дремлющих в них сил. Кто-то из великих произнес красивый комплимент горам: «Как утреннее солнце осушает росу, так горы очищают от грехов!» Тут уж нечего добавить! Нортон, повествуя о горных высотах, пишет:
«В жизни каждого человека наступает момент, когда ему необходимо выразиться до конца, дойти до предела своих возможностей. Кто рожден для живописи, будет сам не свой, пока не возьмется за кисть и краски. Другому все время мерещатся фигуры из дерева, камня или металла, и руки чешутся создать их. Третий во что бы то ни стало должен петь, а иные стремятся завораживать своими речами слушателей, владеть их настроением. У каждого есть внутреннее влечение, которое должно проявиться. При этом в человеке исподволь вырабатывается очень высокое мерило – самое высокое, какое только для него возможно, и он стремится испытать себя этой высшей пробой. Он не достигнет согласия ни с самим собой, ни с окружающим миром, если не поднимется на ту высоту, которая представляется ему пределом».
У Томаса Манна есть слова, удивительно подходящие к тем чувствам, которые вызывают у человека горы: «Море – не просто пейзаж. Это выражение вечности, выражение небытия и смерти, метафизическая мечта. Почти то же самое можно сказать о высокогорных районах вечных снегов с их разряженным воздухом. Море и горы не принадлежат земле, это что-то неземное, они – стихия в смысле конечности и первозданности, сверхчеловеческого великолепия. Как будто хорошо образованный и обладающий утонченным восприятием городской художник решил не заниматься сельскими пейзажами, а сразу перейти к изображению самой стихии, грозных и величественных сил природы, ибо только они дают уму возможность раскрыть душу и излить чувства, которые обуревают им по отношению к природе: страх, отчуждение и вместе с тем неудержимая и притягательная страсть».
«Чем-то зовущим, неукротимо влекущим наполняется дух человеческий – писал Николай Константинович Рерих – когда он, преодолевая все трудности, восходит к этим вершинам. И сами трудности, порою очень опасные, становятся лишь нужнейшими и желаннейшими ступенями, делаются только преодолениями земных условностей».
Слова Рериха как нельзя лучше отражают соприкосновение с величайшими вершинами планеты. После нашего вынужденного переселения из Душанбе в Пермь, на протяжении долгих лет, горы снились по ночам. Звали…
Горы вызывают импульс побуждающий приходить к ним снова, чтобы заново насладиться ими, ощутить то, что мир в горах имеет свойство раздвигаться… Душа и сердце стремятся туда, где давно нас уже нет, желая хоть на миг прикоснуться к непрожитой жизни и к месту, где время не имеет значения.
Мы работали на пару с Денисом, решили сделать несколько ключевых маршрутов вместе, а потом уже разбиться парами. Вверху бесподобные по красоте места – сходятся два ледника в долине, и немного ниже их слияния к ним присоединяется боковой «возрожденный» ледник из крутой короткой долины с ледопадом на конце «языка». Ширина ледника около ста метров, мощность на языке около сорока. Отрыв льда происходил, каждые полчаса. Противоположный склон вертикальный, поэтому приходилось быстро пробираться под ледником, дождавшись схождения очередной порции льда.
В ложе сливающихся ледников много уступов, которые разбивают тела глетчеров на острые ледяные шпили, зубцы, пики и скалы. Эти, шеренгами стоящие ледяные «воины» называются серакки. Они образуют причудливые формы за счет обрушения глыб льда между поперечными трещинами на ледопадах, реже при пересечении диагональных трещин у бортов долин и, конечно при неравномерном таянии льдов.
Каньоны долин Заалайского хребта со стороны Муксу, как правило, непроходимы, потому работали с вертолета. Здесь редко ступала нога человека, нам пришлось бегать по набитым тропам архаров и кииков. Превышение троп над пенящимся водным потоком на дне ущелья колебалось от пяти до двухсот и более, метров.
В одном из маршрутов, неожиданно, начав движение вниз, злую шутку с нами сыграла осыпуха. Все произошло мгновенно, как выстрел из засады, именно в момент нашего прохождения, ни секундой раньше, ни секундой позже. Срываюсь с тропы, ничего не успевая понять, обдирая бока и одежду, лечу куда-то вниз. И сейчас отчетливо вижу, как перед глазами, скользили фрагменты короткой жизни! Я ощутил себя перелистываемой тетрадью. Передо мной промелькнула серия воспоминаний, каждое не больше мгновения, они были потрясающе четкими и яркими. Родительский дом, река, лица людей.
Денис какое-то время удерживался на тропе, но потом и его стащило.
Крутизна склона градусов семьдесят, а ниже он и вовсе переходил почти в вертикальную стену. Если бы не куст арчовника, произрастающий из трещины, неизвестно, чем бы все закончилось. Хотя догадаться не трудно! Всего на волосок от нее…
Скорее интуитивно, чем осознанно я ухватился руками за торчащий корявый ствол, а пролетающий мимо Денис – за мои ноги. Дернуло так, что и не понятно – как сдюжила многоэтажная «конструкция». С виду невзрачное деревце, на удивление оказалось жилистым, – выдержала арча. Мимо нас, с шумом пронеслись остатки растревоженной осыпи.
Таким образом, погасив скорость падения, и нежно обнимая полуобнаженную гранитную стенку, цепляясь по трещинам, потихоньку мы выбрались наверх. Вначале был ступор, ободранное и ошарашенное состояние, что называется, отделались разорванными штанами и легким испугом. Осознание реальной опасности пришло позже. Лениво молчали вокруг граниты, а мы были похожи, на двух придурков, которых вдруг прорвало на словесный понос…
Из произошедшего сделали выводы и в дальнейших маршрутах передвигались аккуратнее. Вечером девицы отважно вызвались отремонтировать штаны. Перед штопкой Денис с загадочной рожей начал снимать разорванные спецовочные брюки и «поврежденные», также, трусы, сопровождая действия ехидными словами:
– Я не стесняюсь, но слабонервных предупреждаю…
Что тут началось! Визг! Писк! Суматоха! Палатка заходила волнами, барышни старались либо быстрее выбежать, либо сделать вид, то есть сбежать, но не очень быстро…

Ночью я выполз из спального мешка, вышел из палатки. Не надолго…
Освещенный луной мир вокруг показался театральной декорацией. Только влажные камни под ногами, привычный шум реки да ободранные ребра не давали уйти от суровой и прекрасной реальности.
Под утро приснились жаворонки. Наши – степные! Поют, вовсю стараются. Тут и там. Высоко. Близко. Поле, воздух над ним, голубое чистое небо полнятся звоном и трелями. Смотришь, ищешь… Увидел – порхает, а то вдруг повиснет, трепеща крыльями, и поет, поет. Поет своей подружке. Чтоб не скучно ей было в такой сияющий день сидеть на месте, птенцов выводить. Поет, щебечет, разливается трелями, а подружка, должно быть, клонит голову, посматривая вверх одним, то другим глазом – бусинкой – вижу, мол, слушаю, не вздумай в сторону куда отлететь, смотри.
Утром поначалу открываются уши, потом глаза. В палатке слышится сопение, ребятки досматривают ночные картинки. Пробуждение обычно приходит с первым утренним светом, который часто приносит спокойствие перед не легким маршрутом. Или, если хотите, некую внутреннюю защиту. И это утро без труда обеспечило душевное равновесие. Стряхивая остатки сна, иду умываться к мутной речке, в прибрежных валунах которой сквозит чистая протока. Несколько раз за завтраком непроизвольно сталкиваемся взглядом с Денисом. Девицы, чувствуя момент, понимающе притихли. Сомнения отсутствуют. Молча собираемся и выходим. Легкий встречный ветерок приветствует, осторожно касаясь лица. Легко на душе.
Поднялись в приосевую часть Заалайского массива. Подъем долгий, превышение около тысячи восемьсот метров. Из-за облачной выси перед глазами открывалась панорама окружающих узких ущелий и параллельно-лежащих в отдалении хребтовых горбов. Горбы словно плавали в облаках и походили на нерестящихся сазанов в мелководье. На высоте легко дышится, мысли бегут свободно, как талая ледниковая вода, улетают с ветром, носятся по сверкающим снежным просторам, касаясь далекого горизонта на юге.
Поочередно вооружившись длинным посохом, мы изображаем для слайдов, одинокую фигуру путника с сигаретной пачки «Памир», панорама перед нами похожая, горизонт только слегка размыт, далекие, сверкающие на солнце горные цепи сливались с облаками. К большому сожалению, слайдовая пленка памятного маршрута «случайно» уедет с эстонской студенткой. В плане художественного значения, фотографии были бы максимально качественными и, исключительно, неповторимыми.
Здесь же повстречалось кладбище горных козлов. Совершенно потрясающее зрелище! На пространственно-ограниченном участке из делювия, коллювия, элювия торчали сотни рогов. Рога калиброванные, метровой величины, то есть взрослых животных. Состояние от ветхих до сравнительно свежих, с еще сохранившимися скелетами, кажется, что это, похоже, на некие фантастические нелогизмы звериного мира. Каким то непостижимым образом инстинкт диких животных, заставлял приходить их именно сюда заканчивать жизнь.
Однако законы природы удивительно – непредсказуемы и на этих высотах обретают некую культуру среди братьев наших меньших. Глядя на тяжелые, величавые рога, с трудом приподнимая их с земли, невольно думается каково же им таскать эдакую тяжесть, но когда видишь живого киика или архара, то поражаешься той удивительной и гордой легкости, с которой они носят свои рога. Какой силой наполнены их движения, как безудержно быстр их бег, какие гигантские прыжки они делают, преодолевая реки и пропасти.
В конце лета и осенью в горах воздух как никогда прозрачен. В бездонно голубом небе ярко пылает солнце, своими лучами обжигает, но не согревает. Кажется, еще немного подняться вверх и оттуда откроется чернота космоса – настолько залит темной голубизной небосвод. Считается, что ближе к осени господствуют бурые тона. Но глаз все равно радует богатство и контрастность красок. Бело-коричневые рощи берез на дне ущелий смыкаются с темно-зелеными, покрытыми мхом скалами, на бурых склонах пятнами темнеет арча. И снег. Ранний снег белеет на затененных склонах, снег на вершинах, прикрытых плотными белесыми облаками. Из глубоких ущелий рыхлой ватой расползается туман, клочья его с большой скоростью несутся к вершинам. Как будто на самолете влетаешь в облако. Только здесь, на вершине ощущаешь всем телом вязкую влажность тумана, влажный воздух пропитывает одежду, пронизывает легкие. Пронеслась волна тумана, и снова светит солнце…
Вместо десяти дней в горном капкане мы находились не меньше двадцати. Неделю подряд лили, ни на день не прекращаясь, дожди. Видимость в ущелье была практически нулевая. В редкие перерывы между дождевыми потоками, над вершинами и в долине нависал густой туман. Туман в горах страшнее лавин и камнепадов, он фантастически меняет очертания предметов. В таком тумане каждый шаг может стать последним…
#ВладимирКуртлацков