Избранное из книги «Отблески дальних костров»

ОДИНОЧЕСТВО
Лето на Харвутинской площади было прохладное, средняя температура – десять градусов тепла. С побережья Обской Губы задувал северный ветер. До Карского моря было всего ничего – десятка полтора километров, не раз возникало желание сбегать к морю, чтобы насладиться его суровым северным обликом. Иногда температура падала до нуля, летели снежные хлопья и испарялись, не касаясь земли. Однако комаров прохладная погода не смущала, миллионные полчища толклись в воздухе. Середина июля – это их время. Даже донская степь не такая ровная, как заполярная тундра. По горизонту одна за другой вышагивают буровые вышки газовиков. Вот и весь пейзаж. Солнце вообще не садится, просто висит над горизонтом, перекатываясь с одной стороны света на другую.
На 253-м кусте были свои плюсы. После каждой пробуренной скважины сдвигались, но отжиг почему-то не производился, и я наслаждался относительной тишиной, реактивный вой не давил на барабанные перепонки.
Вокруг буровой вышки на большой скорости носились чайки и полярные куропатки. Изо дня в день с оголтелыми воплями они соревновались друг с другом. Одна отчаянная куропатка, не сбавляя скорости полёта, нырнула на вираже между контейнерами, а там тупик. Она врезалась в переборку контейнера. Мы сварили вкусный бульон.
К буровому начальству в городок со своей нуждой пожаловал абориген. Они привозили рыбу, оленину, а иногда и пушнину меняли на солярку. Лето, а он на нартах, в упряжке пятёрка оленей. Заполучив горючий продукт (бочка покоилась в нартах), он рванул в тундру. Промчался мимо нашей станции, плавно соскочил с обваловки и помчался над заболоченной кочковатой поверхностью со скоростью легкового автомобиля. Этот стремительный бег не был лихачеством, абориген старался оторваться от комариного роя. Только в быстром беге было спасение от кровожадных насекомых.
Небольшое озерко просвечивало синей гладью среди северных болот почти рядом со станцией. Днём цвет озера отдавал синевой, а ближе к белой ночи, когда над горизонтом разливался огненный расплав заката, в озере купались сполохи огненных кинжалов. На нём отдыхала небольшая утиная стая. Не долго. Утки несколько часов покружили на воде, взмыли и исчезли на востоке.
А ночью на болоте ночевал лебедь. Он не приземлился, а камнем упал с неба. Одиночество в жизни – что может быть хуже этого?! Одинокий лебедь являл собою жалкое зрелище. Лебедь громко, не переставая, кричал. Мы с Равилем сильно беспокоились, как бы ни позарился кто на птицу, ни устроил бы на неё охоту. Лебедь кричал всю ночь, звал и без устали нарезал круги по воде. Сколько тоски и безысходности было в этом крике! Должно быть, он потерял подругу в пути и боль потери с обречённой безнадёжностью рвалась наружу.
А рано утром, когда я вышел на отбор шлама, лебедь тяжело поднялся на крыло, зачем-то сделал большой круг над буровой вышкой, будто предлагал себя в жертву, и нехотя потянул на север.
БАЗА СТРОПАЛЕЙ
В тот раз я ехал на вахту, имея проездной билет, как обычно, до Ноябрьска. Где-то у Тобольска поступила вводная от Игоря Агишева. Получилась игра в глухие телефоны. Агишев велел мне сойти на станции, следующей за Юностью Комсомольской, а потом позвонить в офис.
Я сошёл в Демьянке, позвонил Агишеву. Поезд стоит, можно ещё вернуться в свой вагон. Игорь объясняет, куда мне следовать:– Иди в сторону Тюмени от последнего вагона до первой дороги через пути, до неё метров сто от конца состава. На той стороне увидишь диспетчерскую вертолётчиков – топай туда. Там заявишь себя на борт до Горноправдинска. Прилетишь в экспедицию, представишься главному геологу и вылетишь на «шестисотый номер». «Всё понял?» – «Да, понял».
Я и побрёл вдоль железки до первой дороги. Всё бы ничего, но заботливая жена набила сумку банками с соленьями и вареньями и прочей снедью. Сумка тянула к земле.
Сто метров, двести… Не иду, а тащусь. Прошёл с километр, начало закрадываться подозрение, что я делаю что-то не так. Прошел ещё метров триста. Ну да, дорога, но не через железную дорогу, а под неё.
Спустился с насыпи, прошёл сквозь тоннель, впереди показались вагончики. Неужто нашёл то, что нужно? Ан нет, это автозаправка. Заглянул в окошко, там девчушка молоденькая сидит. Долго объяснял ей, пока она поняла, что я ищу. Барышня посоветовала мне вернуться назад с километр, там напротив вокзала база Горноправдинской экспедиции и часто вертолёты садятся.
Вот так номер-номерок! Диспетчерская вертолётчиков оказалась обычной базой стропалей, но с некоторым вертолётным уклоном. Прораб с базы стоял на той стороне у вагончика и внимательно всматривался, куда это мужик с такой сумкой тащится.
Оказалось, что не дорога направо шла, а убогая тропинка перебегала через шпалы. Ну, натерпелся я снова из-за обтекаемых фраз Агишева и собственной отупевшей башки. Раз голова не работает – работают ноги.
Но грех мне обижаться на стропалей: на ночь приютили, накормили и даже чарку поднесли. Всё по-человечески. А утром присел на базу вертолёт – транзитный шёл с буровой. Не из-за меня, конечно, два помбура тоже следовали в Горноправдинск.
И полетел я в таёжный посёлок на Иртыше. Посёлок со скрипящими деревянными половицами мостовых. Там жили и работали нефтяники. Красивейшее место. Туда не было дорог, кроме зимника, а летом в нём, как в замкнутом пространстве, бегают туда-сюда иномарки. Чудно.
ОСТАНКУЛ
С Останкулом я повстречался на Тямкинской площади. Я уже вполне освоился на станции, когда Шамиль сказал мне:
– Здесь от экспедиции геологией узбек заправляет, с очень мудрёным именем.
Мне стало любопытно. На станцию Останкул пришёл в первый же вечер, когда мы собирались идти в рейс за керном на палеозой. Останкул Саидович Ташбаев – человек восточного вида, с копной седых волос, со взглядом, излучавшим одновременно весёлую искру и грусть.
Я сразу начал задавать ему вопросы и получал поначалу односложные ответы, а потом он немного приоткрылся. Рассказал, что родом из Самарканда, учился в Душанбинском геологоразведочном техникуме. У нас нашлись общие знакомые. Останкул был на практике в Магианской экспедиции, на подземном бурении. Я показывал ему слайды с Фанскими горами, с
видами Искандеркуля, он впивался взглядом в свои родные места. В Россию он приехал по распределению в 1983 году. Ему понравилось в экспедиции на Иртыше. Пообвык там, со временем съездил на родину, засватал и привёз жену Лолу.
Мы сходили за керном, отдолбились, отписали рейс и приступили с Останкулом к документации и обработке содержимого керна. Мороз был градусов тридцать. На пару мы быстренько отмыли керн, без труда закартировали палеозой, что соответствовало окончанию бурения. Остались вдвоём. Останкул вдруг стал рассказывать о своей беде:
– Было у нас с Лолой двое детей, двое мальчиков. Недавно случилась трагедия, прямо на выпускном вечере старшего сына. Парень глупо погиб в автомобильной аварии. В «Жигули» набилось до десятка ребят, они столкнулись с КамАЗом. Все остались живы, кроме нашего сына. Поседел я тогда сразу, в одну минуту. Экспедиция помогла оформить «груз двести» и оплатить самолет МЧС до Самарканда. Я отвёз сына на землю предков и похоронил его там.
Надо было заставлять жену рожать детей. Но она не хотела, всё мне говорила: «Вот поедем жить на свою землю, там я тебе хоть десяток нарожаю, а здесь не хочу». Но взять девочку из приюта согласилась сразу…
Эту девочку бросили свои совсем маленькой – и трёх лет ей не было.
Останкул узнал про неё случайно в Сургуте и сразу принял решение забрать её. Чёрненькая, смуглая, она немного уже лопотала по-узбекски. Сейчас по дому бегает, звоночек, ни на минуту не прекращает звенеть. Останкул и Лола полюбили её, души в ней не чают, и младший их сын постоянно возится с ней.
Останкул говорил с лёгким акцентом, хотя двадцать пять лет прожил в России. На людях, в бригаде, он казался весёлым, беззаботным геологом и при случае какому-нибудь зазевавшемуся помбуру мог крикнуть: «Ну ты, чёрт нерусский!»
Останкул пригласил меня в гости. Я воспользовался его предложением. Долго плутал среди одинаковых поселковых двухэтажек, но всё-таки отыскал его квартиру. Вся семья была в сборе, Лола хозяйничала у плиты. Видел я и очаровательную узбекскую малышку. Она никому не давала скучать.
МЕДВЕДЬ
В 2005–2007 годах медведей в Западной Сибири расплодилось множество. Совершенно не опасаясь человека, они приходилить к мусорным ящикам на буровые. Они и раньше приходили, но не в таком количестве.
Мамаши выводили пестунов на трассы, «останавливали» автомобили, и мишки попрошайничали. Иногда на дорогах даже пробки случались. Звери принимали смиренные позы, «работая» на трассе, однако впечатление это обманчивое – зверь есть зверь.
На клюквенных болотах медведи чувствовали себя как дома. Везде были их тропы и лёжки. Ходить по клюкву приходилось с опаской. Вскоре эти выходы категорически запретили, так как стали пропадать люди с буровых. Иногда находили останки, а иные пропадали с концами. Однако вахтовики не всегда принимали запреты всерьёз. Посыпались санкции к нарушителям.
Тогда сократился до минимума лицензионный отстрел медведя. На это была веская причина: каждый второй медведь был заражён трихинеллёзом. Лицензия на отстрел крупного зверя стоит дорого, а кому охота зря лишаться своих денег. Вот и плодились медведи со страшной силой.
А этот медведь даже с вертолёта громадным казался, впечатление было такое, будто танк ломится по тайге. Мы с Шамилем везли станцию в ящиках, из-за тесноты в салоне едва можно было протиснуться – ящики до потолка. У выхода теснились попутчики и, как в трамвае, держались руками за всякие ручки и тросики. Такой забитый до отказа вертолёт я видел впервые.
Лететь часа полтора, поэтому я дремал потихоньку. Вдруг народ оживился. Я открыл глаза и увидел, что Шамиль со своим фотоаппаратом продирается в кабину к лётчикам, обернулся, махнул мне рукой. Пока я пробирался, вертолёт, неожиданно накренившись, пошёл кругом над болотным мелколесьем, потом снизился немного. Стоячие пассажиры, заваливаясь друг на
дружку, стали возмущаться.
И тут я увидел его! Красавец!
Выровняв машину, командир повёл её на зверя. Медведь поначалу стремился уйти, а затем остановился, повернулся, поднялся на задние лапы и встретил набегающую железную птицу лицом к лицу. Даже создалось ощущение, что он подался машине навстречу.
Командир, рискованно побрив макушки деревьев, поднял машину на прежнюю высоту и снова взял курс на Горноправдинск, а медведь стоял и долго смотрел нам вслед, словно пытаясь запомнить воздушного обидчика, вероломно нарушившего его покой. Возможно, в тот миг он жалел, что не умеет летать…
СОН В РУКУ
Когда заканчивали 204-ю разведочную скважину на Тямкинской площади, моя вахта подходила к концу. Подготовили с Шамилем отчёт для заказчика, упаковали оборудование в ящики и ждали вертолёт для переброски их на склад Горноправдинской экспедиции. Уже разливалась в душе радость: еду домой! Однако отъезд оказался не таким скорым, как того хотелось бы.
Из Ноябрьска поступила телефонограмма с просьбой вылететь на 250-й номер, чтобы закончить скважину. Там геолог уезжал на землю по семейным обстоятельствам. На недельку. Мне наговорили в утешение, что бурение идёт по шеркалинской свите: остался отбор керна, вскрытие палеозойского фундамента и отчёт, но, исходя из собственного опыта, я хорошо понимал, что неделей не обойдётся. Согласился, несмотря на накопившуюся моральную усталость, не хотелось конфликтовать. Но сначала надо было сдать отчёт по 204-му номеру.
Прилетели в Горноправдинск, вселились в общежитие «Буровик». Вечером позволили себе немного расслабиться. На следующий день Шамиль продолжал расслабляться, а я закинул рюкзак на плечи и направился на лётную площадку. Что мне переживать, Шамиль – начальник партии, он отвечает за отчёт, а я теперь ответственен за новую скважину.
Экипаж гонял винты на разных режимах, потом выключился – не давали взлёт. Снежило, было уже пятое октября, по лётке стелилась лёгкая позёмка. В салоне «восьмёрки» сифонило – гуляли сквозняки. Минут через сорок взлёт всё-таки разрешили.
Перед полётом – последний звонок домой, прежде чем уйдём в зону телефонного безмолвия. Танюха просила, чтобы я как-нибудь сообщил о себе, когда долечу до места. С беспокойством рассказала, что видела плохой сон. На сотовый телефон, разумеется, рассчитывать не приходилось, разве что удастся послать весточку от мастера или супервайзера по спутнику.
Татьяна всегда переживает, если мне предстоит вертолётный перелёт. А я, устроившись в салоне, тут же позабыл о всех тревогах.
Летим. Высота небольшая, но внизу всё утонуло в белой круговерти.
Вместе со мной летел буровой мастер Анатолий Казюкин да связка трёх шарошек.
– Ты на замену Серёге Тишину? – спросил мастер.
Я кивнул в ответ.
– Сейчас прилетим, зайди сразу ко мне в вагон, за ТБ распишешься.
Удивительно, но в непроглядной кутерьме машина точно вышла на точку и приземлилась на добротную площадку. Дело было совсем не в вертолёте, кто ж знал, что всё ещё впереди…
Я помог мастеру выбросить шарошки из вертолёта и пошёл вслед за ним в штабной вагон. Анатолий не стал разводить канитель с инструктажем, вписал меня в журнал, я расписался. И тут входит Лёша Спехов. Мы с ним уже стояли не одну вахту, поэтому я обрадовался. Он тоже был рад, не столько мне, сколько тому, что прибыл напарник – он уже двое суток обслуживал станцию в одиночку.
Лёша первым вышел из вагона, я за ним. Ступив на сходни, я поскользнулся, левая нога провалилась между площадкой и верхней ступенькой. По самые-самые… Сумка потянула вниз, бедро неминуемо шло на излом.
Всё решалось в долю секунды. Лёша, будто почувствовав неладное, обернулся и успел подставить обе руки снизу. На шум приоткрыл дверь мастер: «Бля-я! Ведь только что расписался за ТБ!»
Вдвоём они вытащили меня из этой щели-западни, ощупали, нога вроде цела, только синячина на всю голень. Едва мы ступили на трап по направлению к станции ГТИ и ГК, Лёша отобрал у меня сумку со словами: «Убьёшься ещё, что я буду делать без геолога?»
Мы отбурились нормально. Правда, обещанная «неделька» растянулась на три, но, согласно жизненному опыту, обещанное надо либо делить на три, либо умножать.
ПЬЯНАЯ БРИГАДА
Такая вахта выпала мне, слава богу, всего однажды. Я не стану называть ни номера скважины, ни площади, ни имён и фамилий. Пили все поголовно, от стажёра-помбура до супервайзера, который, кстати, и организовывал «мероприятия». В вертолёте много не провезёшь, но наладился зимник, пошли наливники с ГСМ по буровым. Приезжали целыми колоннами. Вся вахта, как говорится, пела и плясала.
Мы работали с Валерой Сергеевым, и я высказал такую пророческую мысль: «Вот посмотришь, Михалыч, добром это не кончится». Как в воду глядел.
Молодому помбуру не дали опохмелиться, и он, забравшись на второй ярус к верховым, весь из себя обиженный, пригрозил, что прыгнет вниз. Протрезвели они сразу. Можно было бы не обращать внимания, как геройствует молодой придурок, – замёрзнет наверху и слезет сам. Но это был не тот случай. Этот «герой» уже вены вскрывал себе, после того как молодая жена решила от него уйти. Сказал ей, что вскроет, и вскрыл.
Вот только непонятно, почему его приняли в буровую бригаду. Чтобы попасть в бригаду, нужно иметь положительную репутацию.
На буровой все забегали. Поначалу пьяный супервайзер ввалился к нам на станцию и начал уговаривать Михалыча, чтобы тот помог ему отправить по Интернету заявку на санрейс. Михалыч сказал, что пока заявка дойдёт до адресата и вышлют вертолёт, этот отморозок станет заморозком. Надо выпутываться своими силами. И потом, ну прилетит вертолёт, и что? Он его с
вышки снимет? Вроде убедил.
Мы наблюдали, что творилось у них. Было совсем не смешно, мало приятного в такой ситуации. Бурение остановилось. Простой надо мотивировать…
Разрешилось всё банально. Один из бурильщиков, прошедший добрую школу боевой жизни в Афганистане, полез наверх. Полез, не обращая внимания на визг помбура. А у того, бедолаги, руки примёрзли к металлу. В поручни вцепился без рукавиц и, даже если бы захотел прыгнуть, вряд ли руки смог бы оторвать. Бурильщик от злости замахнулся на него ломиком, с которым поднимался, а тот чуть в штаны не наложил и от испуга оторвал руки. На металле осталась кожа…
Лечили виновника происшествия всё той же водкой. Болевой шок был у парня.
На следующий день его отправили на базу. Пьянки после этого малость поутихли, бригада ожидала реакции руководства, а мы с Валерой достояли вахту до конца.
РАННИЙ КЕРН
Когда температура воздуха на Севере переваливает за минус сорок градусов, буровики, по инструкции, стараются приподнять инструмент, уходят в кондуктор и становятся на промывку. Время актируется по причине крепкого мороза. Как только мороз немного отпускает, бурение продолжается.
Промывка может продлиться и несколько суток, и несколько недель. Тут вся надежда только на Создателя.
В рейс за последним керном на 51-й скважине Большетамаргинской площади пошла дневная смена. Эта смена производила спуск инструмента, а бурение и подъём – уже ночная смена. Днём температура воздуха была в пределах нормы – не превышала тридцати градусов. Не Ташкент, конечно, но и не стихийное бедствие, обычная температура для зимнего Севера.
Керн буровики подняли в пять утра. В это время столбик термометра упал до отметки минус сорок восемь градусов. В такой мороз и десять минут на воздухе не мало, а я чувствовал, что на документации десятью минутами не отделаешься. Одевался, как будто в открытый космос выходил. Кочан капусты, одним словом.
Как на грех, выход керна был максимальный – буровики легко подняли сто процентов, как будто издевались над геологами. Керн был к тому же с явными признаками углеводородов. Хочешь не хочешь, надо документировать как положено, результаты ждут в экспедиции на утренней связи.
Чтобы произвести хоть какие-то краткие записи, пришлось сбросить верхние тёплые рукавицы, а в тонких пальцы быстро заледенели. Едва-едва гнулись, почти не слушались. Да что там говорить, если плевок на лету превращался в ледышку. Ресницы прихватывало изморозью, постоянно приходилось с усилием разлеплять веки. Дед Мороз, да не рукотворный, а самый натуральный.
Я обозначил в разрезе границы пород, мощность продуктивного пласта, а отбор образцов решил произвести в станции. Но всё равно времени на всё ушло около получаса. Кто бывал на пятидесятиградусном морозе, тот знает, чего стоит каждая минута на воздухе. Человеческие «батарейки» быстро садятся. На станцию я ввалился сплошной ледяной сосулькой. Малость в себя
пришёл, только выдув целый чайник чая возле обогревателя.
Как буровики вахту выстаивают? Железные они, что ли? Так ведь и железо не выдерживает в такую погоду. А люди работают. Что ни говори, на Севере работают настоящие мужчины!
МОЙ АНГЕЛ
Демонтаж станции выпал на середину вахты – закончили 51-ю скважину на Большетамаргинской площади. Предстояла более чем двухсоткилометровая переброска на 80-й номер, где бригада отбурилась под кондуктор и ожидала газокаротажников.
Тягач пришёл поздно ночью. Сергей Каргачёв ввалился в вагончик, напустив клубы морозного тумана. С ним приехали оператор Саня Фонарёв на смену Валере Сергееву и геолог Александр Поздеев. Он должен был сойти после нашей переброски на 205-й разведочной.
Под утро мне приснилась маленькая девочка с беленькими кудряшками, у неё было тревохное выражение лица, она беззвучно шевелила губами, будто пыталась что-то мне сказать, и протягивала ручки навстречу. Видение было недолгим. Я проснулся и почувствовал боль. Подумал, что это язва моя зашевелилась. Ох как некстати!
Наглотался таблеток. Надо ведь было сматывать кабели и паковать оборудование. Не очень-то помогло.
Станция наша была страшно тяжелая, тяжелее, пожалуй, тягача. В кабине было тесновато, набилось четыре человека с водителем. А что делать? Надо ехать всё равно. «Урал», словно предчувствуя неладное, нехотя тронулся в путь. По ровной дороге катились спокойно, а о том, что
будет на спусках-подъёмах, думать не хотелось. Их на пути было несколько, в двух местах дорогу преграждала извилистая, словно змея, река Демьянка. Вот и первый распадок. Водоток мелковат, но подъём крутой и затяжной. Мы встали на середине подъема. На другой стороне дежурил трубовоз, специально для таких случаев. Нас он выдернул довольно легко. А сзади шёл «поезд» с оборудованием. Нас попросили помочь в сцепке поднять этот «поезд», который был тяжелее нашего. Серёга отцепил станцию и спустился на склон, в середину колонны. Пришлось помучиться, пять раз елозили по скользкому склону. Я думал, что наш «Урал» порвут на фиг. Потом кто-то догадался сыпануть на дорогу цемента. Высыпали несколько мешков и сразу оказались наверху. Помогло.
Нас позвали на рюмку спирта, мы хлопнули за успех у обочины. Ребята подсказали, что через сотню километров стоят самарские сейсмики, там у них лёгкие тягачи-газушки дежурят, помогают преодолевать Демьянку.
К речке подъезжали в сумерках. Пока осматривали склон, к нам подлетели два тягача. Один «танкист» сказал, что «поезд» поднять не сможет, надо расцепляться. Ну, надо так надо.
У меня сосало под ложечкой.
Каргачёв перед спуском стоял на ровном месте. Однако это только показалось. Мы с напарником взялись за дышло с двух сторон. Едва приподняли дышло, как станция весом в пять тонн пошла на задний борт «Урала»…
Саньку выдавило к обочине, дышло поползло в его сторону, а меня могло сплющить в блин. Незавидная участь.
Поздеев орал с дороги: «Вылезай быстрей оттуда!» Мне хватило ума проигнорировать его крик. Буквально в долю секунды я нырнул вниз. Между тем станция сомкнулась с «Уралом». Мою спортивную шапочку придавило, она, не успев за головой, осталась между станцией и машиной. Как прокладка. Там же могла остаться и голова. Бр-р-р!
Подставили «башмаки» под станцию, «Урал» отъехал, я надел шапку на голову и забрался в тягач. Мы поехали на другую сторону. Я не сразу понял, что изменилось, потом до меня дошло, что боль отпустила. Оказывается, организм ждал этого злоключения ещё с ночи. И предупреждал, как мог.
Со временем я понял, что во сне в образе кудрявой девчушки ко мне приходил ангел-хранитель.
После этого случая я стал возить с собой иконку Божьей Матери, которую приобрел в храме Спаса на Крови в Екатеринбурге.
АХ ТЫ, ПАЛУБА, ПАЛУБА…
В ту ночь на Самотлоре мне не снилось ничего сверхъестественного. Ничто меня не насторожило. Под ложечкой не сосало.
Стоял теплый желтый сентябрь. Прекрасное время года, особенно на Севере. В воздухе носился запах грибов и свежей озёрной воды. Был обычный день: бурильщики бурили, станция ГТИ регистрировала рабочие параметры.
Каждый занимался своим делом. Ожидался нефтяной пласт с отбором керна. Хотя его вскрытие ещё надо было подсечь – ну, это дело техники, не впервой.
Я собрался подняться на буровую палубу. Кажется, надо было проверить переговорку, а то она стала противно «шепелявить». Я накинул робу на плечи, сунул ноги в кирзачи, и тут взгляд мой неожиданно остановился на касках, висевших в прихожей вагончика.
Внутренний голос шепнул: «Надень». Может, это был не внутренний голос, а интуиция – я не знаю. Я надел каску. Раньше я надевал её редко, только в присутствии комиссий.
Поднявшись к роторному столу, ты всегда поднимешь глаза вверх. Вышка завораживает своей высотой не только снаружи, но и внутри. Завораживает своей мощью и железной статью, если так можно выразиться. Я поднял лицо к небу и в этот раз, но недолго любовался переплетением стальных опор.
Неожиданный удар пришёлся прямо по центру каски. Меня шибануло в сторону, но на ногах я удержался. Даже лёгкой контузии не получил, лишь сознание немного помутилось. Каска отлично сослужила свою службу.
Что это было? Кусок тали вперемешку с мазутом и грязью, величиной в половину футбольного мяча. Может быть, он прилетел с кронблока или с верхней люльки. Верховой мог спровоцировать падение этого «мяча».
Высота была тридцать метров. Если бы в это время я был с непокрытой головой…
С тех пор я всегда надеваю каску. На работе, разумеется. Вправе дать совет таким же, как я: берегите голову, соблюдайте технику безопасности!
ХОЖДЕНИЕ ЗА ОДНО БОЛОТО
Вышка 100-й скважины на Малобалыкском месторождении была видна с трассы. Верхушка кронблока торчала над ёлками, которые стеной вставали за болотом, лежавшим между трассой и этим лесом. Да и лесом назвать его трудно, скорее островок леса, вокруг которого простирались топи.
Конторская машина подобрала меня на вокзале Пыть-Яха. Серёга Каргачёв сказал, что мне придётся идти через болото на буровую. Я подумал было, что он шутит.
Подъезжаем. У трассы на рюкзаке сидит Анатолий Жаков, геолог, которого я должен сменить, рядом валяются болотники.
Указав на сапоги, Жаков сказал мне:
– Переобувайся и вперёд! – показал направление рукой: – Держи на просеку сейсмиков, так и доберёшься до леса. А там по сухой тропе недалеко. По болоту всего метров восемьсот. Не робей, нормально пройдёшь. Ну всё, удачи!
– А что, дороги нет? Буровики-то как попадают на скважину?
– Дорога дальше по трассе, но по ней только ГТТ проплыть может.
– Вот так инструкция!
И уехали. Ну что ж, шутки кончились. Я переобулся, взвалил рюкзак, подобрал Толин посох и вступил в пружинящую жижу. С трассы в спину сигналили фуры – что за придурок в болото ломится?
Надо было поторапливаться, уже надвигались сумерки. А, будь что будет! Где наша не пропадала!
Пробовал я два раза и возвращался, когда вода подступала к краю болотников. Честно говоря, я начал паниковать – надо же на буровую как-то попасть! А как? Жаков ведь здесь ходил! А я не смогу? Так, всё! Надо сопли подобрать и преодолеть водную преграду.
В третий раз, наплевав на инстинкт, я решительно двинулся по болоту.
Провалился по пояс. Повезло, что правая нога зацепилась за кочку, это помогло выбраться. Рюкзак толкал именно туда, где было наиболее опасно. Пока вылезал, чувствовал, как сердце рвётся к горлу.
Вот и криволесье. Вошёл в геофизический профиль, здесь поверхность была как пружинящая перина, уже не так страшно. В сапогах хлюпало, комары одолевали. Было на всё наплевать.
Ух ты! По пути потревожил болотную гадюку. Махонькая, совсем детёныш. Но какова, однако! Размером с карандаш, а туда же – приняла боевую стойку. Да ладно, очень ты нужна мне, плыви по своим делам, малявка.
Наконец нормальная поверхность. Я присел на корягу, стащил сапоги, вылил из них воду и вновь натянул. Предусмотрительно решил, что переобуваться пока рано. И оказался прав. Пришлось форсировать дорогу, по которой ГТТ плавал. Она напоминала узкую ванну с коричневой жижей.
Я легко вальнул берёзку плечом и, рискованно балансируя, перебрался на другую сторону.
Меж деревьев уже просматривался городок. Кажется, добрался. Однако встречи мои с жителями леса не закончились. Под ноги бросилась самочка рябчика, уводя моё внимание от выводка малюсеньких пушистых комочков, брызнувших врассыпную. Эх ты, птичка-невеличка, тоже мне
защитница! Авось успокоится и соберёт потом свою детвору. Везёт мне сегодня на творческие встречи… А уж комары как измывались над бренной плотью!
Ходить к трассе мне приходилось ещё не раз. Путь был уже знаком и не вызывал прежнего ужаса. Ходил к трассе и мой напарник Ванька Замеров. На трассе опрокинулась фура с водкой, весть моментально пришла на скважину. Буровики целую неделю работали «санитарами» на дороге. И Ваня тоже сходил разочек.
ЗИМНЯЯ ОХОТА НА ОСТРОВОГО
Геолог Борис Островой шёл по апрельскому зимнику уже несколько часов. Короткий полярный день близился к завершению. Начинало подмораживать. Борис понимал: если не появится попутная оказия, добраться засветло до буровой ему не удастся. Но он особо не переживал по этому поводу – не впервой ходить по зимней дороге. Шагалось бодро и весело, снег искрился в тундре, солнце слепило глаза. Рюкзак за спиной привычно подогревал и подталкивал вперёд, Борис шёл и насвистывал.
Из Старого Уренгоя он вышел на рассвете. До месторождения Береговое было двадцать километров, вполне можно добраться пешочком. Вахтовые «Уралы» ходили по трассе регулярно. Но в этот день трасса как будто вымерла.
Беспечное настроение улетучилось сразу, едва боковым зрением Борис обнаружил преследователя. Бурый медведь. А должны же спать ещё! Видимо, голод поднял. По спине пробежал предательский холодок.
Горб зверя раз за разом мелькал за дорожными торосами. Борис вначале не понимал, почему медведь не напал сразу. Зверь упрямо сопровождал его. Борис всё понял, когда увидел пестуна. Медведица пыталась преподать охотничий урок своему отпрыску. Она прекрасно знала, что человек никуда не денется, а посему не торопилась. Возможно, она понимала, что Борис
видит их, но продолжала упрямо вести свою игру.
В сознании Бориса метались мысли: что делать? Бежать некуда, да и смысла в этом не было, наоборот, бегство могло только подстегнуть зверей к действию. Должно быть, мамаша хотела, чтобы именно пестун начал атаку, однако тот не решался на бросок. Медведица время от времени ворчала и шлёпала пестуна.
День неумолимо близился к вечеру. Борис прекрасно осознавал, что она не отступит и в сумерки всё закончится. Он чувствовал себя обречённым.
Спасение пришло неожиданно. Не сразу Борис различил за спиной гудение. Озарило его после того, как медведица издала короткий рык и нехотя подалась в сторону от трассы. Но она не ушла далеко, а стояла и наблюдала, как в подошедшем «Кировце» исчезала вожделенная добыча.
Немного оправившись и успокоившись, геолог рассказал всё водителю. Тот усмехнулся и заметил, что медведица, должно быть, жалеет теперь, что так глупо протянула резину. И добавил, что мог выехать на расчистку трассы с утра, но решил почему-то выехать в ночь.
В этом и заключалось везение Бориса Острового.
ЗАРИСОВКИ С ПОЛЯРНОГО КРУГА
За рулём машины доставки был Сергей Баздырев. Он отличался от молчаливых водителей свойством совершенно противоположным. Но когда в дороге возникают проблемы и сложности, все водители ведут себя одинаково: речь обязательно сопровождается крепким словцом.
По февральскому зимнику мы добирались на 2-ю Нерутинскую скважину. От трассы Новый Уренгой – Надым всего-то километров двадцать пять на Север с пересечением Полярного Круга, но добираться пришлось несколько часов. Колея глубокая, автомобиль постоянно ложился на брюхо, приходилось откапывать его и толкать. Местами дорогу перемело и прикрыло снежными застругами, вокруг, насколько хватало взгляда, белая пустыня. Очертания горизонта размыты.
Мучительный путь казался нескончаемым, машина постепенно становилась тяжелее, уходили последние силы. Несмотря на мороз, по спине сбегала струйка пота.
Вышка стояла по меридиану, примерно над Надымом. Ровная, открытая тундра из-за застругов была похожа на стиральную доску. Редкий день был безветренным. Амплитуда хождения вышки на кронблоке составляла не меньше десяти метров. Чтобы находиться вверху в момент максимального раскачивания, надо иметь немалый опыт и психологическую закалку. Когда ветры утихали и солнце падало к горизонту, вокруг него возникало гало – гигантская золотистая искрящаяся корона. Восхитительное зрелище!
Однако любоваться сказочным природным явлением долго не приходилось. Оно появлялось, когда температура опускалась до минус сорока градусов. Было слишком холодно для вдумчивого созерцания. Особенно при ветерке. Ночью на этой широте часто вспыхивали сполохи северного сияния. Чёрно-белые ледяные картинки на небе меня уже не удивляли – приходилось видеть и раньше в более южных широтах. Но в конце февраля морозные ночи пульсировали здесь яркими цветными переливами. Особенно прекрасен набор зелёного и оранжевого цветов. Незабываемое впечатление!
В связи с постоянными ветрами зимник чистили только к смене вахт, постоянно поддерживать его в рабочем состоянии было невозможно. В результате питьевую воду доставлять на скважину было нереально. Воду качали насосом из озера, качество её оставляло желать лучшего. Она приобретала чайный цвет, и пить её не хотелось. Мы ходили на озеро, долбили багром
многослойный лёд, добирались до второго, прозрачного, слоя, насыпали лёд в кульки и растапливали на станции. Вода, полученная таким способом, была безупречна. Походы в ветреную, морозную погоду за льдом, конечно, были нелегки, но мы приспособились и привыкли и к этой работе.
Незабываемые впечатления остались у меня и от производственного процесса на этой поисковой скважине. Бригада длительное время занималась ликвидацией аварии. Пытались избавиться от долота, оставленного на забое. Неоднократно бомбардировали забой, издержали на это дело целый боезапас дорогостоящих торпед, и всё попусту. Яму при этом разбомбили в
стволе не маленькую. В конце концов опустили торцовый фрез и затолкали злополучный наконечник в стенку ствола. Забой при этом углубили. Но в сводке мы эту лажу не сообщили, чтобы над нами не смеялись. А мастер в своей сводке один метр долбления указал. Заказчику мы доложили о своих соображениях: бригаде нужно отрапортовать о ликвидации аварии, на деле
это не так. Заказчик нас понял, но бурение, тем не менее, началось и бригада пошла в рейс за керном. Сходили, блин! При длине грунтоноски четырнадцать метров выход керна составил сантиметров семь. И всё!
Понятно, что железо оставалось на забое и не могло способствовать успешной проходке, но этой логике не вняли и стали собирать колонну для бурения сплошным забоем. На носу Новый год, у всех было большое желание – рвануть метры. Желание вполне объяснимое, но попытка «заиграть» аварию закончилась не в пользу азартных игроков: на этот раз упустили ещё и часть бурильной колонны.
Обрыв произошёл в моё дежурство, 22 декабря, в десять часов пятнадцать минут. Именно в это время была зафиксирована потеря веса с шестидесяти двух до сорока девяти тонн. Спуск сопровождался регулярными посадками до пятнадцати тонн, при этом ни бригада, ни мастер на наши предупреждения не реагировали. Глубина забоя была три девятьсот, и вот турбинный двигатель, три УБТ, четыре свечи общим весом двадцать восемь тонн улетели вниз. Почти два километра свободного полёта. Можно представить, с каким реактивным свистом инструмент вошёл в забой. Тут уж ни кислотные, ни нефтяные ванны не помогут оторвать его.
Дальнейший ход событий выглядел как бег по кругу.
В середине января я снова приехал на эту скважину. Время шло, аварийному режиму конца не было. Оторвать прочно сидевший наконечник не удалось. Издержав несколько торпед, отстрелили колонну. Была поставлена задача: залить цементный мост и зарезать второй ствол на глубину около трёх с половиной километров, в сотне метров над «головой» засаженного инструмента.
Пролетел февраль… Бригада работала бестолково, слишком много было начальников и советчиков. Торопились, а потому не соблюдали технологию зарезки. При мне было четыре безуспешные попытки. Столько же раз и заливку моста производили.
Говорят, что пятая попытка увенчалась успехом, но меня к тому времени уже сменили. Порой просто диву даёшься: где же набирают буровые бригады? Должно быть, с улицы, с липовыми удостоверениями. По слухам, оставшиеся четыреста метров Северная экспедиция добуривала ещё месяцев восемь. Профессионалы…
ГИБЕЛЬ ЛЮБИМЦА КЕШИ
Чтобы попасть на 42-ю поисковую скважину, мне не пришлось даже добираться до Горноправдинска: попутный вертолёт подобрал меня в Демьянке, едва я сошёл с поезда. Мне сказочно повезло: на вахту летела знакомая бригада Владимира Адамовича Кунашенко, который незамедлительно пожал мне руку. Порадовало, что не придётся искать общий язык с буровика
ми – он уже был найден на прошлой вахте.
На станции меня встретил Илья Селетков, оператор-геофизик. Вечером мы пошли ужинать в столовую, и Илья загадочно сказал:
– Сейчас нашего Кешу увидишь.
– Что за Кеша?
– Потерпи минуту.
У котлопункта безбоязненно кормился ярко-рыжий лисёнок. Кончик хвоста у него был почему-то не белый, а буровато-чёрный. Илья рассказал за столом, что лисёнок стал приходить из леса, садился и подолгу наблюдал за людьми. Любопытный зверёк интересовался нефтяным бурением. Металлический звон труб при постановке свечей «за палец», рёв двигателей при подъёме инструмента и многое другое не пугало его. Он подходил всё ближе и ближе.
На опушку редколесья поварихи стали выносить ему еду, а потом потихоньку приучили его заходить в городок, к столовой. Лисёнок тщательно вылизывал миску и бесшумно уходил в тайгу. К столовой приходил не раз на дню.
Когда мы поужинали с Ильёй и вышли из вагона, Кеши уже и след простыл.
На буровой Кеша откормился, мех стал гладким и отливал искристым блеском. Он осмелел и брал кусок с рук поварих, к мужикам относился всё-таки с опаской. И не зря!
Поменялась вахта буровиков, на работу заступила смена, в которой многие ничего ещё о Кеше не знали, никто их и не предупредил, что в штате бригады появился такой экзотический субъект. Один помбур по-тихому провёз ружьё в вертолёте, что категорически запрещалось инструкциями. Рано поутру он пошёл прогуляться по лесу и метров за двести от городка столкнулся на тропе с Кешей. Тот и не подумал бежать – привык к нефтяникам.
Поварихи с громкими воплями в рожу вцепились охотнику, а позже и буровой мастер врезал ему по роже. Да что толку-то…
Жалко было Кешу, все к нему привыкли, он уже на имя откликался. Поплатился бедняга за свою безоглядную доверчивость к людям.
До чего же нагло ведёт себя человек на земле! Хозяин! А не много ли мы на себя берём? Дело, конечно, не в одном Кеше. Мир, каким он дан нам Создателем, прекрасен, и главная задача человека состоит в том, чтобы не только успешно его освоить, но и сохранить, не изгадить. Мы привыкаем прибираться в доме, где живём, а в горах, в тайге и в тундре оставляем горы
отходов. Что больше всего поразило меня в заполярной ямальской тундре – это брошенные буровые вышки. Они не раз встречались на моём вахтовом пути как памятники человеческой нечистоплотности в гигантских масштабах.
Видел однажды буровую-призрак, оставленную со всем оборудованием, транспортом, производственными, бытовыми и жилыми помещениями.
Сама вышка наклонилась, устала в одиночестве, растяжки едва удерживали её. Пройдёт ещё несколько лет, и она ляжет… У меня даже слов нет, чтобы дать оценку такой деятельности. Жаль даже буровые вышки, одиноко скрипящие на ветру. Отбурили, оставили и забыли. И стоят они как собаки, брошенные бессовестным хозяином