ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА.

Часть 1.
Просматривая литературные журналы, я наткнулся на занятные воспоминания одного довольно известного России лица, которые достойны вашего здесь внимания. Чтобы не отвлекать от их содержания личностью автора, я пока подержу его имя в секрете, и раскрою только после окончания обсуждения. С это целью я выбросил из текста всего пару абзацев. Прошу тех, кто уже читал это, поддержать меня и не раскрывать имя автора.
Итак:
“Дерево счастья”
Первая моя производственная практика после окончания первого курса Ленинградского Горного института проходила в Якутии.
Было это летом 1975 года.
Компания подобралась весёлая. Помню двух студентов с третьего курса — Серёжку и Наташку. Они дружили, даже, можно сказать, была у них любовь, так что спустя какое-то время они стали спать в одной палатке.
Несмотря на очень тяжёлые маршруты, а приходилось по сопкам-горам ходить километров по двадцать пять-тридцать в день, вечером у костра всё время раздавался смех. Хоть убей, не помню, была ли с нами гитара. Наверное, была, потому что Серёжка здорово играет на гитаре.
27 августа у Серёжки — день рождения.
Наташка накануне специально съездила в дальний посёлок, купила ему в подарок какие-то шикарные ботинки. У нас тоже были приготовлены подарки, но просто так вручать их было не интересно. И тогда кто-то предложил: “А давайте-ка мы подарим Серёжке “Дерево счастья!”
Склоны сопок местами уже были жёлтые от маленьких осиночек с золотыми листьями. Это обстоятельство и определило наш выбор “Дерева счастья”.
Рано утром мы отошли подальше от лагеря, чтобы не было слышно топора, и срубили осинку метра в два высотой. Мы старались, чтобы листья у неё не опали, но они держались крепко, только нежно трепетали, даже не от ветра, а когда мы её несли.
Палатки стояли на деревянных настилах. Внизу — брёвна уложены четырёхугольным срубом, к ним приколочены доски. А уже на эти доски на каркасе устанавливалась палатка.
Заострив ствол осинки, мы её воткнули в щель между досками, прямо у входа в Серёжкину палатку. Повесили на деревцо коробку с ботинками, купленными Наташей, а также все свои разнообразные, а на самом деле очень простые подарки: кто-то подарил свой фонарик, кто-то — хорошую ручку, чтобы писать в пикетажке, одним словом, кто что мог.
Уселись у костра и стали ждать, когда проснётся Серёжка.
Кстати, Наташе мы не сказали про “Дерево счастья”. Мы ей сказали: “Давай сюда подарок, мы придумаем, как его вручить”.
И вот ребята вылезают из палатки...
Я на всю жизнь запомнил, какая радость сияла в глазах у Серёги.
Солнце взошло, было тихо, листья осинки солнечно трепетали, и на этом праздничном “Дереве счастья” висели Серёжкины подарки.
Не знаю, может быть, Серёга до этого и после получал более дорогие подарки, но уверен — наше “Дерево счастья” он запомнил на всю жизнь.
— “Киса”
Помните персонаж из “Двенадцати стульев” — Кису Воробьянинова?
Мой коллега — Володя Воробьёв — очень логично и быстро превратился во время практики в “Кису”.
Он удивительный и уникальный человек. Володя учился на геофизика. После первого курса его угораздило в первую свою производственную практику попасть в наш геохимический отряд от кафедры “Геохимия” Горного института.
Я на кафедре работал уже года два, был опытным геохимиком. Начальником отряда назначили Юраню (Юру Стуккея), а я занимал должность как бы завхоза отряда (по крайней мере, всё хозяйство — палатки, спальники, раскладушки, питание — было на мне) и по совместительству водителя.
...Где-то в первых числах июня Юраня приводит в лабораторию коренастого паренька, представляет его мне: “Сергей, это Володя Воробьёв, первокурсник, он будет проходить с нами практику. Ты как раз хотел собирать имущество в подвале, вот бери его, он тебе поможет”.
Что ж, лишние рабочие руки никогда не помешают.
Я пожал Володе руку, сказал, что меня зовут Сергей, пригласил пройти со мной. Мы спустились в подвал и под моим руководством около часа перетаскивали из угла в угол спальники, раскладушки, палатки, походу дела проверяя их целостность и пригодность для предстоящего полевого сезона.
Помню, что поработали мы недолго, потому что наступило время обеда. У нас в Горном институте, да и вообще в геологии, говорят: “Война войной, а обед по распорядку!” Я позвал Володю в нашу институтскую столовку. Кормили в то время там комплексными обедами. За полтинник можно было очень даже неплохо поесть.
Я специально так подробно описываю наше первое знакомство, потому что к тому моменту, когда мы, взяв подносы с комплексными обедами, сели за стол, знал я его не более двух часов. До этого я даже не подозревал о его существовании.
И вот мы едим, не помню, то ли борщ, то ли рассольник. Есть я привык быстро ещё в армии. Да и палатки с раскладушками нас ждут.
Взгляд Володи тем временем затуманился, ложка застыла в руках. Он вдруг задал мне вопрос, от которого я чуть не поперхнулся: “Сергей, а ты боишься смерти?”
Когда я понял, что не ослышался, то набрал в рот воздуха и приготовил целую кучу ответов. Один “круче” другого. Решил “поприкалываться” по полной программе. Но, взглянув в Володины глаза, я понял, что парень-то не шутит, а спрашивает вполне серьёзно. Видимо, в этот момент нет для него важнее вопроса, и ему очень хочется услышать откровенный ответ от меня.
Я вполне искренне ответил, что, наверное, любой человек боится смерти. Глупо не бояться её, потому что жизнь прекрасна. Но так как мы ещё молоды, наверное, можно об этом пока не думать. Лучше гнать подальше от себя такие мысли.
Мы продолжили обед.
Я не забывал внимательно посматривать на Володю. Когда в очередной раз его ложка застыла на половине пути ко рту, а взгляд затуманился, я тоже положил свою ложку, повернулся к нему и стал ждать следующего вопроса.
Володя не заставил себя долго ждать, повернулся ко мне и спросил: “Сергей, а у тебя есть светлый образ?”
На секунду я задумался: что, собственно, он имеет в виду? Я осторожно спросил: “Володя, а “светлый образ” — это что?” Оказалось, что “светлый образ” — это девушка, причём, в понимании Володи даже не просто девушка, а... невеста.
Я сейчас не помню, что я ему сказал. Но то, что ответ был искренним — это точно.
Были ещё вопросы, уже не помню какие, но я уже не удивлялся, и поэтому они тоже не запомнились.
Мы с Володей за два дня собрали всё имущество, даже погрузили в автобус “КАвЗ”, который я должен был перегнать в Беломорский район. Но уехал я один, потому что Володя ещё проходил учебную практику.
...И вот мы работаем в Карелии, отбираем геохимические пробы пробоотборником, таскаем тяжеленную кувалду, по вечерам сидим у костра. Лагерь, в который спустя неделю-две после начала полевого сезона приехал Володя, находился в уникальном месте. Мы разбили его на косе, я бы даже сказал — перешейке между двух озёр.
Перешеек этот представлял собой огромную песчаную насыпь метров в сорок шириной и метров десять высотой, наверху поросшую отборными корабельными соснами. Слева и справа от насыпи — песчаные, довольно пологие склоны, спускающиеся в два красивейших озера с очень чистой и тёплой (для купания) водой.
В один прекрасный день, вернувшись из маршрута, мы увидели, кроме дежурного по лагерю, круглое сияющее лицо Володи, который, как я уже сказал, заочно получил от нас кличку “Киса”. Мы жутко обрадовались новому человеку.
После той истории в столовке и после двух дней работы с Володей в подвале Горного института я пришёл к удивительному выводу, что Володя — человек уникальный: у него абсолютно отсутствовало чувство юмора.
Он совершенно не понимал ни шуток, ни анекдотов. А главное (это самое весёлое и интересное) — не понимал, когда над ним подшучивают. Володя воспринимал всё абсолютно серьёзно.
Свершилось!
Наконец-то наша вечерняя жизнь у костра наполнится новым смыслом. У нас появился человек, который не понимает шуток!
В тот год весь полевой сезон Володе доставалось ой-ёй-ёй как. Чего мы только не придумывали! В Карелии, оказывается, водились особые карельские медведи, которые, как рыси, прыгают на шею, поэтому рюкзак всегда нужно носить чуть ли не на голове.
А после того, как Володя спросил, для чего это мы кувалду кладём в озеро, ему объяснили: чтобы измерить, сколько катионов железа из этой кувалды просочилось через наш перешеек из одного озера в другое. Для этого нужно каждый день отбирать пробу воды. Пока мы неделю стояли на этом озере, Володя добросовестно каждое утро набирал в бутылку воду, закупоривал, подписывал этикетку и ставил бутылку около палатки. Правда, когда уезжали, мы признались, что его разыграли. Так что пришлось эти бутылки оставить.
Не буду перечислять всех хохм и всех приколов. Как я уже сказал, Володя был очень добродушным молодым человеком. Может быть, он в глубине души и обижался, но не показывал вида. Только когда мы сами признавались, что шутим, он всегда говорил: “Да ну вас, пойду рыбку ловить”.
Володя был большим спецом именно по ловле рыбки. Он неоднократно кормил нас ухой, а иногда даже налавливал на “жарёху”. Когда он видел рыбу, плещущуюся в реке или в озере, он забывал обо всём на свете.
В тот полевой сезон с ним ещё приключилась такая история.
Мы разбили лагерь, как сейчас помню, среди молоденьких сосёнок. Метрах в ста был ручей. Ручей — максимум метр шириной, но довольно глубокий, с очень чистой водой. Мы из этого ручья брали воду.
В один из дней Володя остался дежурить в лагере. Утром он встал раньше всех, приготовил завтрак, накормил нас, и мы на весь день ушли. Обычно возвращались часов в 5-6 вечера, в это время ещё светло.
Мы подходим к лагерю. Что-то не пахнет ни дымком, ни чем-то вкусным. Войдя в лагерь, видим такую картину. Валяется грязная, немытая ещё с завтрака посуда, костёр погас. Естественно, никакого обеда-ужина нет и в помине. Но самое главное — нет и Володи. Честно говоря, мы ужасно перепугались, бросились его искать.
Пошли к ручью на поиски. Где-то в полукилометре вниз по течению ручья встречаем убитого горем Володю с пустым ведром в руках. Мы кинулись к нему: “Что случилось?”
Володя, увидев нас, ужасно перепугался (это отразилось на его лице) и сначала не мог говорить. Но постепенно мы всё-таки смогли его разговорить.
С ним произошла вот какая история.
Отправив нас на маршрут, Володя взял ведро, чтобы набрать воды для мытья посуды. Он подошёл к ручью, хотел зачерпнуть ведром воду, но вдруг увидел, как из ручья прямо на него смотрит огромная, килограмма на три, щука, медленно пошевеливая плавниками. Володя тут же сообразил, что если он аккуратненько заведёт ведро, то сможет повторить подвиг Емели, а именно вытащить щуку, если не из проруби, то, по крайней мере, из ручья.
Володя, действительно, медленно-медленно завёл ниже по течению ведро и начал подводить к щуке. Щука была не дура, в последний момент она увильнула, но далеко не уплыла, спустилась вниз по ручью метра на два и остановилась. Володя снова стал заводить ведро. Щуке, похоже, было скучно, ей очень захотелось поиграть с замечательным молодым человеком. Одним словом, щука увела его вниз по ручью километров на пять, причём, через каждые пять метров Володя пытался ведром эту щуку поймать.
Он забыл про всё на свете. Забыл, что бросил лагерь, забыл, что нас нужно кормить, потому что охотился за этой щукой.
Кончилось всё тем, что щука довела его до места, где ручей впадал в речку. Как рассказал Володя, она с сожалением, что игра закончилась, посмотрела на него, махнула на прощание хвостом и была такова. Грустный Володя с пустым ведром направился в лагерь, где и был встречен голодными, но, забегая вперёд, скажу, простившими его за отсутствие ужина товарищами.
Володя был настоящий рыбак.
Ирина
Эта молодая, симпатичная, черноволосая с зелёными глазами девушка нравилась, по-моему, всей мужской части нашего небольшого отряда, включая начальника отряда, меня и всех студентов. Но она очень дипломатично умудрялась не отдавать предпочтения никому и в то же время (по крайней мере, у меня создавалось такое ощущение) не лишала никого и надежды.
Девчонка, одним словом, была замечательная.
С ней были связаны, не побоюсь этого слова, удивительные истории, которые я, естественно, не мог не запомнить на всю жизнь.
За удивительные глаза мы очень часто Ирину называли Ведьмой. В ней действительно было что-то от ведьмы, причём ведьмы очень красивой. Родом она была из Карелии. Некоторые её необъяснимые способности я пытался объяснить именно тем, что она наверняка знает какие-то местные приметы, обычаи и так далее.
Например, она безошибочно предсказывала погоду.
Работали мы обычно в вёдро, потому что в дождь по болотам не находишься.
Однажды, помню, стояли в хорошем местечке. Нашли какую-то заимку — сложенный из брёвен сруб с земляным полом. Низкая дверь, два небольших окошка. Домик был, наверное, высотой метра в три, не больше — до конька крыши.
Мы решили не разбивать палатку. Натаскали лапника, побросали на него спальники. Так и спали. Кашеварили и дежурили по очереди. Кто-то всегда оставался в лагере — готовил еду для всех.
В Карелии есть такое удивительное природное явление — ламбины.
Ламба, по-моему, с карельского переводится, как “глухое озеро”. Но мы ламбинами называли чистую воду посреди болота. Судя по всему, когда-то здесь были огромные озера. Они постепенно заболачивались. Трясина потихонечку затягивала всё пространство, оставляя в середине обычно не очень большое зеркало чистой воды.
И вот однажды кто-то решил забросить в такую ламбину спиннинг с блесной. К удивлению, с первого же заброса удалось вытащить здоровущую щуку. Мы поняли, в озере когда-то рыбы было много. Но болото наступало, воды оставалось всё меньше. Поэтому оголодавшие щуки и бросаются с такой яростью даже на самодельную блесну. Бросил блесну, по-моему, Володя Воробьёв — тот самый легендарный “Киса”. Он ловил рыбу на удочку и на блесну при каждом удобном случае. Одним словом, мы решили разойтись по многочисленным ламбинам, чтобы наловить щук и внести тем самым разнообразие в своё меню.
Как я уже говорил, стояло вёдро.
Завершив (с перевыполнением) трудовой день, мы решили, что завтра рванём на рыбалку. Поужинав, расселись у костра и стали готовить снасти. Кто-то строгал себе удилище. К нему нужно было изолентой примотать катушку “Нева-2”, а из алюминиевой проволоки сделать кольца на удилище. Кто-то занимался самодельными грузилами, кто-то — блёснами, кто-то выправлял заржавевшие тройники. Прямо скажу, снастей у нас было негусто. Многое делалось, что называется, из подручных средств.
Но вы сами понимаете (обращаюсь к тем, кто знает, что такое рыбалка), какое это удовольствие — готовить снасти в предвкушении завтрашней рыбалки!
Из девчонок с нами была одна Ирина. Она очень снисходительно и саркастически посматривала на наши приготовления, абсолютно не принимая в них никакого участия. Только время от времени приговаривала: “Ну-ну, посмотрю, как вы завтра порыбачите”.
Мы относили её “ну-ну” к сомнению в нашем рыбацком профессионализме. Немедленно начались рассказы о невероятно удачных рыбалках. Размер и вес выловленных рыб возрастали каждые полчаса в геометрической прогрессии. Сами знаете, что такое рыбацкие рассказы.
Но кто-то всё-таки спросил у Ирины, почему она не верит в успех нашего завтрашнего мероприятия?
И тут последовал неожиданный ответ...
Хочу напомнить, что стояли “белые ночи”. Дело происходило часов в десять. Солнце ещё не зашло. Наш временный лагерь находился в бору, и верхушки столетних сосен казались золотыми.
Ответ её был таков:
“Ни на какую завтра рыбалку вы не пойдёте. Будете палатку латать (как раз для неё мы решили отдельную палатку поставить, а сами, как я уже говорил, расположились в заимке) и собирать разбросанные вещи”.
Мы удивились, посмотрев на абсолютно чистое небо: “Почему, с какой стати?”
“Потому что ночью будет буря”, — без тени сомнения сказала Ирина.
Мы посмеялись. К полуночи угомонившись, приготовив снасти, решили, что встаём завтра в пять утра и дружно разбегаемся по заранее облюбованным ламбинам...
Где-то часа в три ночи рвануло.
Причём рвануло в прямом смысле.
Что начался ветер, я сквозь сон слышал. Потом вдруг раздался жуткий треск, и что-то громко обрушилось на нашу избёнку (слава Богу, те, кто когда-то клал этот сруб, сделали его на совесть — изба не дрогнула). Тут сон как рукой сняло. Оказалось, что буря с корнем вырвала из земли сосну, и она рухнула прямо на крышу нашей избушки.
Сосна проломила крышу. Даже верхний венец сруба, как мы потом увидели, на который пришёлся основной удар ствола, немножко треснул и прогнулся. Но в целом избушка выдержала.
Палатку Ирины просто сорвало и куда-то унесло.
Она перебралась со своим спальником к нам в избушку.
Мы слышали, как звякали и брякали летающие вёдра и тарелки. Но до утра предпринимать что-либо было бесполезно, тем более, что из-за туч было довольно темно.
Утром, как ни в чём не бывало, светило солнышко.
Мы пошли осматривать результаты ночной “атаки”.
Решили прямо поверх упавшего на заимку дерева натянуть палатку, сделав, таким образом, подобие брезентовой крыши.
Кто-то собирал разбросанную посуду.
Одним словом, полдня мы занимались ликвидацией последствий природного катаклизма. Ни о какой рыбалке речи быть не могло. Да и на следующий день уже был заказан грузовик для того, чтобы нас перевезти на новое место.
Но это всё предыстория к удивительным событиям, свидетелем которых я сам стал. Или участником, очевидцем — как угодно.
До сих пор не могу ни объяснить, ни понять, что же всё-таки произошло. По всей видимости, я стал свидетелем, как сейчас принято говорить, аномального явления или, вернее, аномальных возможностей человека.
...Мы работали на каком-то сухопутном участке. Вокруг — замечательный сосняк, грунт — песчаный.
Разделились для работы следующим образом. Я, Женька Вапник и Бич брали каждый по два-три профиля и проходили, по-моему, двухкилометровые профили через каждые пятьдесят метров, ища место для удачной лунки, удачного шпура, чтобы именно оттуда можно было потом Юране с Ириной забрать пробу.
Юраня по этим профилям шёл с трёхметровой трубой и кувалдой, опуская в приготовленный нами и отмеченный веточкой шпур заборника. Он вбивал его на двадцать сантиметров, потом вынимал, шпилькой выковыривал в мешочек пробу и так далее. Ирина всё это записывала.
Юраня с Ириной работали от меня где-то километрах в полутора. Справа от меня метрах в четырёхстах работал Бич. Слева от меня, ближе к Ирине и Юране, работал Женька Вапник. Я их слышал — в лесу было тихо. Я слышал, как звонко стучит кувалдой по набалдашнику заборника Юраня, слышал, как, обычно глухо, но при попадании на камень очень звонко звенел лом в руках либо у Бича, либо у Женьки.
Дело было в августе. Полно ягод — черники, брусники, на болотах — морошки. И, конечно, мы объедались этими ягодами. Вроде бы уже и не хочется, но как пройти мимо полянки, синей от черники или красной от брусники? Я ложился на пузо и, загребал двумя руками, можно сказать, прямо с земли ягоды в рот, иногда с листьями, но это меня не смущало.
Поэтому, когда я некоторое время не слышал звуков работы, я понимал, что народ “трудится” на ягодных полянах. Работали мы на этом участке, по-моему, третий день.
Нужно сказать, что каждое утро я не забывал всем напоминать об элементарной технике безопасности. Она очень простая. Когда ты начинаешь с размаху бить ломом грунт, и лом углубляется в грунт до отмеченной риски, следует стоять вертикально и ни в коем случае не наклонять голову над пробиваемым шпуром. Почему?
Допустим, ты пробил грунт на полметра. Остаётся пройти ещё десять сантиметров довольно лёгкого, как представляется, песчаного грунта. Ты со всего маху кидаешь лом внутрь, а там вдруг оказывается валун. Тогда лом, который весит килограммов двенадцать, подпрыгивает метра на полтора над землёй. И если ты в тот момент наклонился, то круглый набалдашник ударит тебя прямо в лоб со всеми вытекающими последствиями.
Но, сколько ни говори, а всё-таки человек “любит” учиться на собственных ошибках.
Женька решил убедиться в этом на собственном опыте.
Я обратил внимание, что слева, где он работал, уже минут десять ничего не слышно. Обычно на ягоды уходило максимум минут пять. Дольше их есть было невозможно — начиналась оскомина. Я стал подумывать о том, чтобы пойти и посмотреть, не случилось ли чего, как вдруг услышал, что сквозь молодую поросль сосёнок кто-то ломится. Я надеялся, что это человек, а не медведь, окликнул: “Женька, это ты?” Ответа я не услышал.
Я остановился и стал ждать.
И вот появляется Женька.
Честно говоря, мне стало не по себе. Всё лицо и вся энцефалитка до колен у него была в крови. На лбу полукругом свисал лоскут кожи. Мне показалось, что там белеет кость.
Я кинулся к Женьке: “Что, зафитилил?”
Он безнадёжно качнул головой. Что произошло — было понятно, другое дело, что меня волновало его состояние. Я заставил его присесть, спросил:
— Голова кружится?
— Немножко, — ответил Женька.
— Когда это произошло?
Выяснилось, что случилось это минут десять-двенадцать назад. Похоже, Женька минут пять лежал без сознания.
Я взял комок мха ягеля, аккуратненько придавил им свисающий кусок кожи, сказал, чтобы Женька его так держал. Кровь уже сильно не текла. Я спросил его:
— Идти можешь?
— Могу.
— Пойдём потихонечку к Ирине, может, у неё бинт есть.
И мы пошли.
Я крикнул Бичу (потому что понимал, что он тоже прислушивается), чтобы продолжал работать.
Выходим мы на полянку.
Юраня сидел на корточках в накомарнике (а комаров там и мошки — туча) и как раз выковыривал шпилькой пробу из заборника.
Ирина стояла к нам лицом, накомарник у неё был поднят. Я увидел (хотя до неё было метров двадцать), как у неё расширились глаза, и она молча похлопала Юраню по плечу.
Юраня поднял голову, увидел, что она куда-то смотрит, встал и развернулся в нашу сторону.
Мы медленно приближались к ним.
Юраня снял накомарник, он был в очках. И тут я впервые в жизни увидел (но об этом часто пишут), как у человека волосы встают дыбом. Вот у Юрани именно так, дыбом, встали волосы. Лицо его стало белым-белым.
Я прекрасно понял, что вид Женьки, мягко говоря, не внушает никакой радости, а Юраня всё-таки начальник отряда. Естественно, он испугался, поэтому постарался его успокоить: “Юраня, да ничего, видишь, Женька уже почти оклемался. Может, обойдётся”.
Спросил у Ирины:
— У тебя есть бинт или ещё что-нибудь?
У неё ничего не оказалось. Но недалеко, буквально в километре, мы знали, находится изба химаря-вздымщика.
Химарями-вздымщиками назывались люди, которые собирали живицу — смолу с сосен. Они делали специальным инструментом на стволах такие треугольные насечки, потом ставили воронкообразную банку, куда стекала живица.
Мы уже как-то заходили к нему в гости. Днём он обычно был на участке, а вечером можно было его застать. Мы знали, что у него есть аптечка. Как принято в тайге, дверь, конечно, никто не запирал, поэтому к нему всегда можно было зайти.
Юраня сказал Ирине: “Идите в лагерь и ждите нас там”.
Он уже понял, что Женьку не надо эвакуировать, хотя выглядел наш “герой” неважно.
Ирина с Женькой ушли.
Юраня нервно достал “беломорину”. Бледность с лица его не уходила. Насчёт волос не знаю, потому что он вновь напялил на себя накомарник. Закурив, он поднял на меня глаза и спросил: “Ты понимаешь, что произошло?”
Я отвечаю: “Юрань, да ничего страшного, видишь, оклемался, полежит пару деньков, не будет ходить в маршруты. Забинтуем его, всё прирастёт”.
Юраня прервал меня: “Да нет, ты понимаешь, что произошло?” — сделав ударение на “что”.
Я понял — его волнует что-то другое. Вопросительно глядя на него, я ждал разъяснений.
Юраня рассказал вот что:
“Сорок минут тому назад (а я прикинул, что, похоже, как раз именно в это время Женька и получил удар набалдашником пробойника в лоб) Ирина мне вдруг говорит: “Слушай, Юраня, ничего с собой поделать не могу, вижу Женьку, и у него всё лицо в крови”. Я ей ответил: “Ты что?! Записывай лучше внимательней, а всякую ерунду мне тут не рассказывай. И вот до того момента, пока вы не вышли, она каждые пять минут повторяла мне, что видит залитое кровью лицо Женьки. Предлагала пойти посмотреть, не случилось ли чего. Я в очередной раз посылаю её к чёрту, и вдруг выходите вы, и как ты сам прекрасно видел — Женька весь в крови”.
Мы посмотрели друг на друга, потом повернулись вслед ушедшим Ирине с Женькой и замолчали.
Собственно говоря, вот и вся история.
Что это было?
Честно говоря, до сих пор не знаю, но, похоже, эта Ирина обладала неизвестными нам способностями. По крайней мере, я был свидетелем тому, о чём написал.
Мистика
Несколько полевых сезонов мы с Ириной провели в Карелии. Но, как и всё в жизни, и эти полевые сезоны закончились. На прощание она мне подарила два замечательных октаэдра зелёного граната — гроссуляра.
Кстати, у Куприна в повести “Гранатовый браслет” браслет был сделан именно из такого граната — зелёного.
Эти два гроссуляра цветом очень были похожи на цвет её глаз.
Ирина сказала: “Я знаю, ты коллекционируешь минералы, положи их в свою коллекцию. Только никогда никому их не дари и никогда не разъединяй. Это мои глаза. Они всегда будут следить, чтобы у тебя было всё хорошо”.
Я улыбнулся, очень мне такой образ понравился.
С благодарностью взял гроссуляры, и мы расстались.
И вот, спустя два-три года, мне для чего-то понадобилась справка, кажется, 286-й формы. Чтобы её получить, надо было пройти диспансеризацию, обойти всех врачей. Жил я уже в Ленинграде, но прописан был по-прежнему в Пушкине. Пришлось ехать в родную поликлинику по месту прописки.
Там я случайно встречаю девчонку из параллельного класса. Она, оказывается, работает секретарём у главврача. Я тут же спросил её, не сделает ли она мне такую справку, чтобы мне самому к врачам не ходить?
“Нет проблем, — сказала она, — приезжай через два дня”.
Приезжаю через два дня, справка готова.
У девчонки, кстати, тоже были зелёные глаза. Я подумал, что нужно её как-то отблагодарить, вспомнил, что у меня есть два гроссуляра. “Зачем мне в коллекции два гроссуляра?” — легкомысленно подумал я. Взял один камушек и привёз девушке в подарок.
А буквально через некоторое время загремел в больницу, загремел серьёзно и надолго. Тогда вошли в моду прививки от гриппа. Капали такие капельки под язык. При этом предупреждали, что будет лёгкое недомогание. Вот такое недомогание в виде гриппа я перенёс на ногах. Но начались всякие осложнения.
В больнице провалялся больше трёх месяцев. Пришлось даже брать академический отпуск. А я хотел весной уже ехать в поля. Но врачи настаивали, что мне после болезни нужно ещё полежать. Честно говоря, я сам чувствовал, что в полях-то мне будет тяжело. Но желание не пропустить полевой сезон было сильней болезни. Я боролся, как мог.
Тут неожиданно мои коллеги по работе, геофизики (они часто навещали меня), приносят письмо. Я сразу узнал почерк — это был почерк Ирины.
Читаю: “Ты нарушил своё обещание. Зная тебя, уверена, что ты кому-то подарил только один гроссуляр. Второй оставил себе, потому что тебе дорога твоя коллекция. Надеюсь, ты помнишь, кто тебе их подарил. Только ты забыл, что я говорила. Это точно. Поэтому тебе сейчас очень плохо. Я не знаю, что с тобой случилось. (Здесь нужно заметить, что Ирина в это время работала совершенно в другом месте. Узнать, что случилось со мной, она ни от кого не могла.) Но знаю, если ты кому-то подарил один камень, значит — так было надо, поэтому я тебя прощаю. Всё у тебя будет хорошо. Желаю тебе здоровья и удачи!”
Нужно ли говорить, что, когда я прочитал это письмо, во-первых, мне стало очень-очень стыдно, а во-вторых, я действительно быстро-быстро пошёл на поправку и уже через несколько месяцев был в своей родной стихии — в экспедиции, в поле.
Вот такая мистика.
(продолжение следует)