Памяти Пастернака Разобрали венки на веники, На полчасика погрустнели… Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели! И терзали Шопена лабухи, И торжественно шло прощанье… Он не мылил петли в Ела́буге И с ума не сходил в Сучане! Даже киевские письмэнники На поминки его поспели. Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели!.. И не то что бы с чем-то за́ сорок — Ровно семьдесят, возраст смертный. И не просто какой-то пасынок — Член Литфонда, усопший смертный! Ах, осыпались лапы ёлочьи, Отзвенели его метели… До чего ж мы гордимся, сволочи, Что он умер в своей постели! «Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела…» Нет, никакая не свеча — Горела люстра! Очки на морде палача Сверкали шустро! А зал зевал, а зал скучал — Мели, Емеля! Ведь не в тюрьму и не в Сучан, Не к высшей мере! И не к терновому венцу Колесова́ньем, А как поленом по лицу — Голосованьем! И кто-то, спьяну, вопрошал: — За что? Кого там? И кто-то жрал, и кто-то ржал Над анекдотом… Мы не забудем этот смех И эту скуку! Мы — поимённо! — вспомним всех, Кто поднял руку!.. «Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку…» Вот и смолкли клевета и споры, Словно взят у вечности отгул… А над гробом встали мародёры И несут почётный ка-ра-ул! Александр Галич **** Я написал стихотворение «Памяти Пастернака» — песню памяти Пастернака, и первым, кому я прочёл её, был Корней Иванович Чуковский. Он сказал: «Ну вот, теперь я вам подарю одну фотографию, она пока ещё почти никому не известна». И он принёс мне фотографию. На этой фотографии изображён улыбающийся Борис Леонидович с бокалом вина в руке и к нему склонился Корней Иванович Чуковский и чокается с ним этим бокалом. А Борис Леонидович — у него очень весёлая и даже какая-то хитрая улыбка на губах. Я спросил: «Что это за фотография, Корней Иванович?» Он мне сказал: «Это примечательная фотография. Эта фотография снята в тот день, когда было сообщено о том, что Борис Леонидович получил Нобелевскую премию. И вот я пришёл его поздравить, а он смеётся, потому что я ему, который всю жизнь свою ходил в каком-то странном парусиновом рабочем костюме, я ему рассказывал о том, что ему теперь придётся шить фрак, потому что Нобелевскую премию надо получать во фраке, когда представляешься королю». И вот в эту фотографию, в эту сцену, через десять минут войдёт Федин и скажет, что у него на даче сидит Поликарпов и что они просят Бориса Леонидовича туда прийти. И Поликарпов сообщит ему, что советское правительство предлагает ему отказаться от Нобелевской премии. Но это случится через десять минут. А на этой фотографии, в это мгновение Борис Леонидович ещё счастлив, смеётся, и на столе стоят фрукты, которые привезла вдова Табидзе. Ей очень много помогал Пастернак, поддерживал все годы после гибели её мужа. Она прилетела из Тбилиси, привезла фрукты и цветы, чтобы поздравить Бориса Леонидовича… Я не много раз встречался в жизни с Борисом Леонидовичем Пастернаком, но однажды он пришёл в переделкинский Дом писателей (я тогда жил там, я ещё был членом Союза писателей), пришёл звонить по телефону (у него на даче телефон не работал). Был дождь, вечер, я пошёл его проводить. И по дороге (я уже не помню даже по какому поводу) Борис Леонидович сказал мне: «Вы знаете, поэты или умирают при жизни, или не умирают никогда». Я хорошо запомнил эти слова. Борис Леонидович не умрёт никогда. Александр Галич (фото: Переделкино. Дача Пастернака. 23 октября 1958г. В день объявления о присуждении Б.Л. Пастернаку Нобелевской премии.)

Борис Чичибабин Пастернаку Твой лоб, как у статуи, бел, И взорваны брови. Я весь помещаюсь в тебе, Как Врубель в Рублёве. И сетую, слёз не тая, Оха́янным эхом, И пла́чу, как мальчик, что я К тебе не приехал. И плачу, как мальчик, навзрыд О зримой утрате, Что ты, у трёх сосен зарыт. Не тронешь тетради. Ни в тот и ни в этот приход Мудрец и ребёнок Уже никогда не прочтёт Моих обречённых… А ты устремляешься вдаль И смотришь на ивы, Как девушка и как вода Люби́м и наивен. И меришь, и вяжешь навек Весёлым обетом: — Не может быть злой человек Хорошим поэтом… Я стих твой пешком исходил, Ни капли не косвен, Храня фотоснимок один, Где ты с Маяковским, Где вдоволь у вас про запас Тревог и попоек. Смотрю поминутно на вас, Люблю вас обоих. О, скажет ли кто, отчего Случается часто: Чей дух от рожденья червон, Тех участь несчастна? Ужели проныра и дуб Эпохе угоден, А мы у друзей на виду Из жизни уходим. Уходим о зимней поре, Не кончив похода… Какая пора на дворе, Какая погода!.. Обстала, свистя и слепя, Стеклянная слякоть. Как холодно нам без тебя Смеяться и плакать. 1962

Анна Ахматова Поэт (Борис Пастернак) Он, сам себя сравнивший с конским глазом, Косится, смотрит, видит, узнаёт, И вот уже расплавленным алмазом Сияют лужи, изнывает лёд. В лиловой мгле покоятся задворки, Платформы, брёвна, листья, облака. Свист паровоза, хруст арбузной корки, В душистой лайке робкая рука. Звенит, гремит, скрежещет, бьёт прибоем И вдруг притихнет — это значит, он Пугливо пробирается по хвоям, Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон. И это значит, он считает зёрна В пустых колосьях, это значит, он К плите дарьяльской, проклятой и чёрной, Опять пришёл с каких-то похорон. И снова жжёт московская истома, Звенит вдали смертельный бубенец... Кто заблудился в двух шагах от дома, Где снег по пояс и всему конец? За то, что дым сравнил с Лаокооном, Кладбищенский воспел чертополох, За то, что мир наполнил новым звоном В пространстве новом отражённых строф, — Он награждён каким-то вечным детством, Той щедростью и зоркостью светил, И вся земля была его наследством, А он её со всеми разделил. 19 января 1936