Во дворе нашего сада стояло несколько старых, развесистых грушевых деревьев.

Мы жадно следили за тем, как они цветут, медленно наливаются за лето и наконец поспевают в сентябре. Иногда, прошелестев в листве, груша задумчиво падала на землю, усыпанную мягким песком. И тут только не зевай.
И вот однажды на моих глазах огромная краснобокая груша тупо шлёпается на землю. Она покатилась к бачку с водой, где пила воду чистенькая девочка с ангельским личиком. Груша подкатилась к её ногам, но девочка ничего не заметила.
Что это было за мгновение!
Волнение сдавило мне горло. Я был от груши довольно далеко. Сейчас девочка оторвётся от кружки и увидит её. На цыпочках, почти не дыша, я подбежал и схватил её, свалившись у самых ног девочки. Она надменно взмахнула косичками и отстранилась, но, поняв, в чём дело, нахмурилась.
— Сейчас же отдай, — сказала она, — я её первая заметила.
Бессилие лжи было очевидным. Я молчал, чувствуя, как развратная улыбка торжества раздвигает мне губы. Это была великолепная груша. Я такой ещё не видел. Огромная, она не укладывалась на моей ладони, и я одной рукой прижимал её к груди, а другой очищал от песчинок её повреждённый от собственной тяжести, сочащийся бок. Сейчас мои зубы вонзятся в плод, и я буду есть, причмокивая от удовольствия и глядя на девочку наглыми невинными глазами.
Теперь я понимаю, что я был к ней не вполне равнодушен. А так как приударить за ней мне не позволяло моё мужское самолюбие, я возненавидел её и, как сейчас вспоминаю, распространял о ней самые фантастические небылицы.
Теперь я убедился, что многие взрослые так и поступают в подобных случаях.
И вот я стою перед девочкой и медлю, предвкушая иезуитское удовольствие есть на её глазах грушу, смиренно доказывая при этом преимущества своих прав, одновременно не полностью отрицая и её права. Теоретически, конечно.
Но тут на беду подходит к нам воспитательница из группы девочки — тётя Вера.
— Что случилось, Леночка? — медовым голосом спросила она.
— Он взял мою грушу, тётя Вера, — ответила Леночка, ткнув пальцем в мою сторону. — Я пила воду и положила грушу на землю. — добавила она бесстыдно.
— Всё врёт она, — перебил я её, чувствуя, что вообще-то я мог у неё отнять грушу и потому мне могут не поверить.
— Ну, хорошо, — сказала тётя Вера, — как поступают хорошие мальчики, когда они находят грушу?
Я затосковал. Я почувствовал непрочность всякого счастья. Я знал, что и плохие и хорошие мальчики съедают найденные груши, даже если они червивые.
Но тётя Вера ждала какого-то другого ответа, который явно грозил потерей добычи. Поэтому я молчал.
Тогда тётя Вера обратилась к Леночке:
— Как поступают хорошие девочки, когда они находят грушу?
— Хорошие девочки отдают грушу тёте Вере, — ласково сказала Леночка.
Такая грубая лесть слегка смутила воспитательницу. Она решила поправить дело и сказала:
— А для чего они отдают грушу тёте Вере?
— Чтобы тётя Вера её скушала, — сказала Леночка, преданно глядя на воспитательницу.
— Нет, Леночка, — мягко поправила она свою любимицу и, уже обращаясь к обоим, добавила: — Груша пойдёт на компот, чтобы всем досталось.
С этими словами тётя Вера отобрала у меня грушу и, не зная, куда её положить, сунула в развилку ствола, как бы вернув плод её настоящему хозяину. Тётя Вера взяла Леночку за руку, и они удалились, мирно беседуя. Я чувствовал, что затылок Леночки показывает мне язык.
Убедившись, что грушу невозможно достать, я, как это ни странно, довольно быстро успокоился.
Мысль, что моя груша пойдёт на общий компот, доставляла взрослое удовольствие. Я почувствовал себя взрослым государственным человеком, одним из тех, кто кормит детей детского сада. Об этом нам часто напоминали.
Я похаживал возле дерева, солидно заложив руки за спину, никого не подпуская слишком близко. Как бы между прочим, пояснял, что грушу нашёл я и добровольно отдал на общий компот. Тогда я ещё не знал, что лучший страж добродетели — вынужденная добродетель.
За обедом я не просил ни добавок, ни горбушек.
Я просто понял, что горбушек не может хватить на всех. А если так, пусть они достаются другим.
Во всяком случае, человек, отдавший свою грушу на общий компот, не станет лезть из кожи, чтобы заполучить какую-то там горбушку.
На третье подали компот. Я скромно ел его, аккуратно выкладывая косточки в тарелку, а не стараясь, как обычно, выдуть их кому-нибудь в лицо.
Сам я о груше не напоминал, но мне казалось естественным, что другие о ней вспомнят во время компота. Это было бы вполне уместно. Однако все весело уплетали компот, и никто не вспоминал о моей груше.
Неблагодарность человечества слегка уязвила меня, и я почувствовал себя совсем взрослым.
Я вспомнил свою дорогую тётю, которая называла своих племянников неблагодарными, тогда как она всю свою цветущую молодость загубила на нас. И хотя я загубил на детский сад не молодость, а только грушу, я теперь тётю хорошо понимал. Я глядел на лица своих товарищей, и мне было приятно видеть вокруг себя столько неблагодарных детей.
Наверное, я выглядел необычно, потому что добрая тётя Поля, кормившая нас, сказала:
— Что-то ты у меня сегодня квёлый. Не заболел ли? — Она тронула шершавой ладонью мой лоб, но я с мрачной усмешкой отстранил её руку.
Но самое страшное ждало впереди. Выйдя из детского сада, я заметил тётю Веру, она стояла на тротуаре и разговаривала с каким-то парнем. В руках её покачивалась сетка, на дне которой лежала моя груша.
Моя груша! Я не мог не узнать её красный бок.
Но я не хотел верить своим глазам. Я обошел тетю Веру и посмотрел на грушу с другого бока. Конечно, моя. С этой стороны она была разбита, как тогда, только рана потемнела. Полосатая, как тигр, оса пыталась присесть на неё. Ей не удавалось усесться, потому что тётя Вера всё время покачивала сетку. Наконец сетка остановилась, и оса уселась на мою грушу. Я вздрогнул и посмотрел на тетю Веру. Наши взгляды встретились. Я почувствовал, что неудержимо краснею от стыда, боясь, что она догадается, что я всё знаю.
Возможно, она просто так посмотрела, но я бросился бежать и бежал до самого дома.
© Фазиль Искандер, из рассказа "Детский сад"