Зовут её Ася... Ася Цветаева Проект "Бессмертный барак" посвящён памяти жертв советских лагерей. Многие слышали о репрессиях, голоде, депортациях, насилии и терроре. Это не просто статистика — это тысячи биографий живых людей, трагедий, которые навсегда вошли в истории их семей. Эта публикация — о судьбе сестры Марины Цветаевой, Анастасии. Взгляните внимательно и если возможно — нежнее, И если возможно — подольше с нее не сводите очей. Она перед вами — дитя с ожерельем на шее И локонами до плечей. В ней — все, что вы любите, все, что, летя вокруг света, Вы уже не догоните — как поезда ни быстры. Во мне говорит не влюбленность поэта И не гордость сестры. Зовут ее Ася: но лучшее имя ей — пламя, Которого не было, нет и не будет вовеки ни в ком. И помните лишь, что она не навек перед вами, Что все мы умрем... Это стихотворение Марина Цветаева написала в 1913 году о своей младшей сестре Анастасии, а она в ответ увековечила детство и юность величайшего поэта 20 века в своей книге «Воспоминания».

Счастливое лето 1911 года сестры провели в Коктебеле. Марина встретилась там с Сергеем Эфроном. «Это лето было лучшим из всех моих взрослых лет, и им я обязана тебе», — пишет Марина Цветаева Максимилиану Волошину, в доме которого она познакомилась с будущим мужем. Анастасия, приехав попозже, не узнала сестру — так она похорошела, столько счастья светилось в ее глазах. Потом к Асе приехал Борис Трухачев. Стихотворение Марины «Лесное царство», посвященное сестре, так подходило этой юной паре: Ты принцесса из царства не светского, Он — твой рыцарь, готовый на все... О, как много в вас милого, детского, Как понятно мне счастье твое! Хорошо быть красивыми, быстрыми И, кострами дразня темноту, Любоваться безумными искрами, И как искры сгореть — на лету!

Анастасия Цветаева, Александра Ивановна Доброхотова, Марина Цветаева. 1903. Из Коктебеля Марина и Сергей уезжали в башкирские степи, на кумыс. «Сестра Ася со своим возлюбленным — ей не было семнадцати, ему восемнадцать лет — с того же феодосийского вокзала уезжала в другую сторону, в Москву и дальше, в Финляндию. Их судьбы расходились... Стоишь у двери с саквояжем. Какая грусть в лице твоем! Пока не поздно, хочешь, скажем В последний раз стихи вдвоем... Стихотворение Марины «На вокзале», датированное 1911-м годом: Два звонка уже, и скоро третий, Скоро взмах прощального платка... Кто поймет, но кто забудет эти Пять минут до третьего звонка? Кто мудрец, забыл свою науку, Кто храбрец, забыл свое: «воюй!» «Ася, руку мне!» и «Ася, руку!» (Про себя тихонько: «Поцелуй!») Поезд тронулся — на волю Божью! Тяжкий вздох как бы одной души. И цветы кидали ей к подножью Ветераны, рыцари, пажи. В 1912 у Анастасии родился сын Андрей. Жизнь молодых не ладилась. «Мы оба были слишком молоды для брака», — признавала потом Анастасия Ивановна.

Слева направо: Анастасия Цветаева, Марина Цветаева, Владислав Александрович Кобылянский. 1903. Из книги А. Цветаевой «Памятник сыну»: «...Через год мы с Борисом расстались — дружно: он бывал у меня, любил сына. А еще через год я встретилась с будущим вторым мужем, Маврикием Александровичем, а Борис — со второй женой, актрисой Марией Ивановной Кузнецовой-Гриневой, с которой я так подружилась...» «...Осенью шестнадцатого года Андрюше исполнилось четыре года. Приехавший в Александров Борис Трухачев, его отец, предлагает мальчику самому выбрать себе подарок. Андрюша только что прочитал пушкинскую „Сказку о царе Салтане“ и, вспомнив о приключениях князя Гвидона, попросил отца покатать его в бочке по „морю-окияну“. Что бы сделали в этом случае вы, дорогие читатели? Я не знаю. А вот двое взрослых мужчин, Борис Трухачев и Маврикий Минц (второй муж Анастасии Иванов-ны, отчим Андрюши), законопатили в комнате пол и нижнюю часть стен, натаскали ведрами из колодца в эту комнату воду, сколотили из досок легкое подобие плота и долго катали ребенка по импровизированным волнам!..» Добрые отношения сохранялись у Бориса и Анастасии до конца его жизни.

Анастасия (слева) и Марина Цветаевы. Ялта, 1905. Повестью о звонаре А. Цветаева опередила свое время. Наверное, только в 21 веке по достоинству оценят эту вещь, перекликающуюся с «Парфюмером» Патрика Зюскинда, так же тонко исследующую необыкновенные способности человека (у Цветаевой — музыкальные, у Зюскинда — обонятельные). Первоначально рукопись «Звонаря» погибла, как и многие другие рукописи А. Цветаевой, при ее аресте 2 сентября 1937 года. Андрея Борисовича арестовали в один день с матерью. Андрей приехал в Тарусу со своей невестой Таней. Когда Анастасия Ивановна вернулась домой с прогулки, там уже шел обыск. Вскоре пришел Андрей с подругой. Энкавэдэшник, указав на Андрея, спросил: «Кто это?» Анастасия Ивановна ответила: «Сын». Андрей был тут же аресто-ван. Когда спросили о девушке, Анастасия Ивановна, уже сориентировавшись, сказала, что впервые ее видит... Таню отпустили. Анастасия Ивановна просидела 5 месяцев в Бутырке, потом ее осудили на 10 лет в лагерь на Дальний Восток. Андрею дали пять лет. Затем, после окончания срока, он работал в военстрое, там встретился с Ниной Андреевной Зелениной, женился. Когда Анастасия Ивановна приехала к ним в поселок Печаткино под Вологдой, в 1947 году, Нина Андреевна была беременна. Родилась первая внучка Рита. Имя ей дала бабушка.

Анастасия (слева) и Марина Цветаевы. Через год и четыре месяца А. Цветаеву снова арестовали и после пяти пересыльных тюрем отправили на вечное поселение в Сибирь (деревня Пихтовка Новосибирской области). Андрей Борисович тоже был арестован повторно, отсидел еще четыре года. Недолго они жили в Башкирии, а потом — Павлодар, на целых 17 лет... «В 1956-м году, после неправедно задлившегося заключения, он вернулся в семью (45 лет), и в 1957 году родилась его вторая дочь Ольга, на 10 лет моложе старшей, Маргариты. Мы жили 18 лет в Павлодаре, где он работал фининспектором строительства. На пенсию он вышел 63-х лет и после долгих хлопот получил квартиру и прописку в Москве. На пенсии он занялся огородным делом и до последнего своего года привозил мне овощи со своего огорода, что мне было особенно ценно, так как я с юности — вегетарианка». Это строки из книги «Памятник сыну», которая была выпущена Домом-музеем Марины Цветаевой и посвящена А.Б. Трухачеву. Он умер 31 января 1993 года. Для матери это было страшным ударом, ее не стало через полгода — 5 сентября.

Анастасия Цветаева (слева), Николай Миронов, Марина Цветаева. 1912. Николай Миронов — безумная и неугасимая любовь Анастасии Цветаевой «Мы, Цветаевы, все творцы и мечтатели», — эти слова А.Б. Трухачев сказал в 1992 году в беседе с журналисткой Марией Разик. И продолжил: «Мой дед подарил миру Музей, которому нет равных. Моя тетя подарила людям прекрасные стихи». Но и сам Андрей Борисович, на долю которого выпала нелегкая, полная лишений судьба, всю жизнь оставался творцом и мечтателем. Пусть он не стал писателем, поэтом и художником (он закончил архитектурный институт) — сын Цветаевой относился творчески к самой жизни, что проявлялось в его общении с детьми, родными и друзьями, в его стихах и рисунках... в Павлодаре Андрея Борисовича Трухачева вспоминают как очень аккуратного, воспитанного, интеллигентного человека, интересного собеседника, хорошего специа-листа. Антонина Михайловна Желиховская, сейчас пенсионерка, работала с Трухачевым в одном строительном управлении. «Андрей Борисович был сметчиком на строительстве, — вспоминает она. — Мы, молодые специалисты, учились у него отношению к делу...» И всеже первый раз А.И. Цветаеву арестовали в 1933 году, 22 апреля. Допросы продолжались по 15-17 часов, но через 64 дня ее выпустили. «Максим Горький заступился», — говорила она.

Марина (слева) и Анастасия Цветаевы. Феодосия, 1914. То, что при первом аресте за нее заступился Горький, Анастасия Ивановна поняла из слов следователя при аресте в 1937-м: «Горького больше нет, теперь Вам никто не поможет». Из этого она заключила, что при первом аресте помощь была. Первая жена Горького Е.П. Пешкова, которую Анастасия Ивановна хорошо знала, много хлопотала, помогала арестованным. Помощь, возможно, была и от неё. Судя по всему, опасность, угрожающую ей и сыну, Анастасия Цветаева чувствовала давно. Марина, жившая в то время во Франции, пишет в черновой тетради 25 июня 1931 года: «Получила окольным путем остережение от Аси, что если я сделаю то-то, с ней случится то-то — просьбу подождать еще 2 года до окончания Андрюши. Ясно, что не два, а до конца времен». (Андрей учился в институте.) Речь идет о публикации «антисоветских» поэм М. Цветаевой — «Перекоп» и «Поэмы о Царской Семье». В марте 1931 года в интервью Н. Городецкой («Возрождение») Марина Ивановна впервые в печати упоминала об этих поэмах. Информация вскоре дошла до Советской России и, видимо, обеспокоила сестру. (См. примечания в книге «Марина Цветаева. Николай Гронский. Несколько ударов сердца. Письма 1928-1933 годов». — М., «Вагриус», 2003.)

Анастасия Цветаева Лили Фейлер пишет о настроении М. Цветаевой осенью 1937 года: «...Очевидно, Цветаева не имела понятия о важных событиях, происходивших в этот месяц... ...Без особой на то причины в Москве была арестована ее сестра Ася. Некоторые предполагали, что после загадочной смерти Горького Ася осталась без покровителя. Ее могли взять, как заложницу, чтобы Эфрон жил согласно ожиданиям руководства». Что спасло Анастасию Ивановну в этих нечеловеческих условиях — на допросах, в пересылочных тюрьмах, на этапах, в ссылке? Сила духа, физическая закалка, творчество? «...С 41 года жизни я впервые начала писать стихи. Сперва — английские, затем — русские. Поток стихов залил мои тюремные дни (стихи, рожденные в воздух, утвержденные памятью, ибо даже карандаш в советских тюрьмах был запрещен). Стихи продолжались и в лагере. Но с дня, когда я узнала о гибели Марины, стихи иссякли. И только через 31 год, в 1974 году я написала „Мне 80 лет“, мое последнее стихотворе-ние». («О Марине, сестре моей», книга «О чудесах и чудесном» — М., «Буто-пресс», 1991.) ...Как странно начинать писать стихи, Которым, может, век не прозвучать... Так будьте же, слова мои, тихи, На вас тюремная лежит печать.

Анастасия Цветаева Это стихи самой Анастасии Ивановны, написанные в тюремной камере. В автобиографическом романе «Amor» она вспоминает: «В тюрьме среди такого шума в камере... — в камере на сорок мест нас было сто семьдесят, как сельди в бочке, — но такая тяга к стихам была, больше, чем на воле, — за пять месяцев столько стихов, разный ритм... Все повторяла, день за днем, отвернувшись к стене, — это счастье, что я у стены лежала! Если бы между женщинами — вряд ли бы я это смогла!» Вот одно из них — «Сюита тюремная»: Убоги милости тюрьмы! Искусственного чая кружка, — И как же сахар любим мы, И черный хлеб с горбушкой! ...Но есть свой пир и у чумы, — Во двор, прогулка пред обедом, Пить пенящийся пунш зимы, Закусывать — беседой. История романа «Amor» заслуживает отдельного рассказа. Он писался в лагере, передавался «на волю» на маленьких листках. Часть листов была из папиросной бумаги, поэтому... ушла на самокрутки, и эти страницы романа были утрачены безвозвратно. Через много лет Анастасия Ивановна вернулась к этому произведению — прочла сохранившееся, восстановила утраченное, и роман вышел в 1991 году в издательстве «Современник». «Amor» несомненно автобиографичен, хотя главную героиню А. Цветаева назвала Никой и как бы дистанцировалась от нее... Но так написать о сталинских лагурях мог только тот, кто сам это пережил. Вот лишь несколько небольших отрывков о жизни в ДВК (так, аббревиатурой, всегда писала А. Цветаева о Дальневосточном крае). «...Разве не страшно вспомнить то, как я жила... те шестнадцать месяцев, которые скиталась по разным колоннам постоянно, перебрасываемая с места на место? месяцы — поломойкой, в бараках с полами из бревен, между каждой парой из них надо было — чем хочешь — вынуть полужидкую, полугустую грязь, вытаскивать ящик с ней, и только затем, пройдя так весь барак, начинать таскать воду и лить, лить ее, несчетно под нары...

Анастасия Цветаева И — не лучше — три месяца я работала на кухне, — терла. Все время терла: головой вниз — суповые котлы, столы из-под теста, пол, кастрюли — рука правая так и висела веткой — только левой я могла выпрямить на миг пальцы... А так как я не шла на предложения повара — он кормил меня из первого котла: три раза суп и утром — жидкий шлепок каши — ни рыбы, ни пирожка...» Из барака «Нику» взяли учетчицей конбазы, увидя ее почерк — «библиотечный почерк». Потом перевели в управление, «и я оказалась уже не в бараке, а в комнате на десять-двенадцать женщин». Потом пришел приказ «всю пятьдесят восьмую законвоировать... И я пошла в мастерскую чинить рукавицы, там было плохо, потому что ночные смены, и часа в три, в полчетвертого ночи так дико хотелось спать...» На кирпичном заводе в женском бараке (после начала войны бюро расформировали): «Ночью разбуженные спешат к поезду и подают кирпичи на товарняк, женщины брали по три кирпича, каждый весом по три килограмма, — а у нее едва хватало сил на два кирпича, и это вызывало насмешку...» На кирпичном заводе проработала только зиму, потом перевели в инвалидный городок. Несколько месяцев пробыла дневальной женского барака на шахте.

Анастасия Цветаева «На всю жизнь будет памятна ночь, когда... их разбудил хриплый от усталости, но громкий от волнения голос диктора, объявлявший небывалую весть — капитуляцию Германии! Женщины вскакивали, как в бреду, кидались друг к другу, обнимались, крича: „Домой, домой!“. Кто из них спал в ту ночь? Сколько надежд, какая невероятная радость! ...Бедные женщины! Месяцы шли, превратились в годы, ни один срок не дрогнул, никто не был выпущен, лагерь проглотил эту весть, как акула, и равнодушно продолжал жить, как до нее...» «...Ссылка и лагерь — это вот так! — И она резким движением развела руки в разные стороны — врозь! — Ссылка — это свобода. Можно жить, дышать воздухом, можно работать, можно умереть — никого это не интересует! Нельзя только уехать! А лагерь — это тюрьма! Собаки... часовые! — И добавила уже тихо: «Стихи в лагере я сочиняла в уме». (Журнал «Грани».) Тишина над тайгою вся в звездах — о Боже! Да ведь это же летняя ночь! А я в лагере! Что же мне делать, что же? Жить этой ночью — невмочь... Но спасала — надежда. Надежда на то, что все это кончится. Надежда увидеть сына. Надежда — описать потом, как все это было. ...И разве я одна! Не сотни ль рук воздеты Деревьями затопленных ветвей, Лесоповал истории. Но Лета Поглотит и его... А. Цветаева писала о Борисе Пастернаке: «Невероятная непосредственность была его основной чертой. Безудержность выразить себя, какое-то свое чувство, и полное отсутствие игры и позы. Он не поддался никакому испытанию. Он был таким, каким человек был задуман». Впервые о Борисе Пастернаке Анастасия Цветаева услышала от сестры в 1921 году, когда вернулась из Крыма в Москву: «Замечательный поэт Мандельштам, — сказала Марина, — и еще есть один, я его всего раз видела и слышала, как он читает. Пастернак. Ни на кого не похож. Благороден! И очень талантлив. Запомни: Борис. Пастернак». Тогда еще ни одна, ни другая не могли и предположить, какое место он займет в их жизни... О романе в письмах Пастернака и Марины Цветаевой написано очень много. О дружбе с Анастасией и бескорыстной помощи ей — гораздо меньше...

Иван Владимирович Цветаев. 1903. Отец Марины и Анастасии Цветаевых В примечаниях к «Неисчерпаемому» сказано кратко: «Пастернак Борис Леонидович (1890-1960) — поэт; друг А.И. Цветаевой с 1923 г. С 1945 г. щедро помогал ей в ссылке». Но помогал он не только материально. С самого начала дружба была творческой, взаимообогащающей. В 1994 году в Москве была выпущена небольшая книжица А.И. Цветаевой «Сказки». В предисловии к ней автор вспоминает, что свою сказку о трех воздушных шарах она читала Пастернаку. «Он был тронут ею — до слез. — Кто же напишет о четвертом шаре, о Вас? — сказал он задумчиво. Но он не писал сказок». Эта сказка, как и многие другие, пропала после ареста А. Цветаевой, а их было, «не менее двух томиков — волшебные, символические, восточные, татарские...». В книжку вошли всего три: «Черепаха», «Лесной ученый», «Сказка про девочек-великанов», сохранившиеся у друзей писательницы. В «Поездке к Горькому» А. Цветаева пишет: «...Я хочу читать ему... начатый роман „Музей“, где и о папе, и о моем друге, — фантастика, спаянная с действительностью, о которой я рассказывала Борису Пастернаку, он слушал с напряженным вниманием, хвалил, поощрял меня очень».

Мария Александровна Цветаева, урожденная Мейн. 1903. Мать Марины и Анастасии Цветаевых. В книге Ариадны Эфрон «Марина Цветаева. Воспоминания дочери. Письма» есть раздел «Переписка с Борисом Пастернаком». В этих письмах часто речь идет о А.И. Цветаевой. Вот письмо поэту от 26 августа 1948 года из Рязани, где А.С. Эфрон жила после первого ареста. Она размышляет о том, что будет дальше. «Ехать? Куда?». Высказывает предположение, что, может быть, поехать в Вологду к Асе«. И пишет, что там тоже будет нелегко: «Ася вся — нервами наружу». Это состояние Анастасии Ивановны было вполне объяснимо: всего год прошел после десятилетнего ада тюрем и лагерей. И впереди, как и у Ариадны, была неизвестность... Письмо Пастернаку от 5 сентября 1948 года: «Если отсюда придется, и возможно в недалеком будущем, — уйти, то думаю поехать к Асе, там, м.б., и даже наверное, Андрей поможет с работой, и остановиться можно будет у них...» Но мечтам Ариадны не суждено было сбыться. После первого ареста она вышла на свободу 27 августа 1947 года, а 22 февраля 1949 года была вновь арестована. Начались аресты тех, кто ранее был репрессирован. В 1949 году арестовали и А.И. Цветаеву. Ариадну Эфрон сослали в Красноярский край. Своей сестре Анастасия Ивановна посвятила несколько стихотворений: Неутешимо, в полной немоте Стою, терзаема своей судьбою... ...Марина! Свидимся ли мы с тобою Иль будем врозь — до гробовой доски? Стихи Анастасии Цветаевой под названием «Мой единственный сборник» (М., 1995) были опубликованы посмертно на средства Благотворительного фонда имени семьи Цветаевых. 19 июня 1939 года М. Цветаева приехала в Москву. Скорее всего, первой вестью оказалось сообщение о том, что сестра Анастасия арестована — еще в сентябре тридцать седьмого... В очерке «О Марине, сестре моей» А. Цветаева пишет: «В 1943 году, на Дальнем Востоке, в Сталинском лагере, когда я узнала о смерти Марины (от меня два года скрывали), я все свободное время сидела за увеличением Марининых фотографий, портретов... Погруженная в свое горе, я увидела у одной вскоре освобождающейся женщины... цветок, любимый Мариной, разросшийся в комнатное дерево — серолист. Я сказала о Марине владелице дерева и она подарила его мне ... В тихий осенний вечер мы сидели, человек пять, пришедших с работ, кто за письмом, кто за вязаньем, кто за чаем, в полной тишине — ... и дерево с нами, как член горестной нашей семьи. Я — рисую Марину... Было совсем тихо, никто не шел по мосткам, вершим в маленький наш барак, и не было за окном ветра. Внезапно, как бы в порыве сильного ветра, все ветви серолиста всплеснулись шумно. Все мы пораженные смотрели друг на друга, молча, я — оторвавшись от марининого портрета. Дерево медленно успокаивалось... Марина дала знать о себе?..» В книге «Дым, дым и дым», двадцати лет от роду, Анастасия писала: «Маринина смерть будет самым глубоким, жгучим — слова нет — горем моей жизни. Больше смерти всех, всех, кого я люблю — и только немного меньше моей смерти. Как я могу перенести, что ее глаза, руки, волосы, тело, знакомое мне с первого года жизни — будет в земле, я не знаю. Это будет сумасшедшее отчаяние. И от этого — кто спасет меня! Уж лучше бы ей увидеть мою смерть — она бы, может быть, лучше справилась. ...Мой голос (у нас одинаковые голоса, мы говорим вместе стихи, совпадают все нюансы, как будто говорит один человек) жутко покажется мне — половиной расколотого инструмента. Я с ужасом спрошу себя: как же я буду жить? Как если бы мы были сросшиеся, и ее отрезали от меня. ...А в то же время — мы удаляемся друг от друга по дорогам жизни. Но ее лицо и тело я в землю отпустить не смогу». Так и получилось, что не смогла она похоронить сестру, прервавшую свою жизнь в Елабуге 31 августа 1941 года. Но смогла сделать все для того, чтобы память о ней жила, чтобы жили ее стихи... В том же «Дыме...» есть такие слова: «...Вечером, вдруг, мы поехали на Ваганьковское кладбище. Было прохладно. Пресня, застава — сколько раз мы тут шли, Марина и я, — с папой, на мамину могилу! Был закат. Кресты и памятники стояли по обе стороны дороги, как молодой лесок. Вошли в ворота. Вот памятник Корша; свертываем налево, и вот уж я вижу через чугунный узор часовни — посеревшие, когда-то белые могилы деда и бабушки; рядом — мамин черный, тяжелый камень с высеченным крестом... И когда-нибудь мы все будем в земле. И я, и все, кто меня понимали. И как ослепительно все будет цвести! И пчелы жужжат. И июль возвращается». Анастасия Ивановна уже 23 года лежит на Ваганьковском, в одной оградке с матерью и сыном... Из письма Марины Цветаевой Вере Буниной: «Слушайте. Вы знаете, что все это кончилось, кончилось — навсегда. Тех домов — нет. ...Тех деревьев нет. Нас, какими мы были — больше нет. Все сгорело дотла, опустилось до дна, утонуло. Все, что осталось — осталось в нас: в Вас, во мне, в Асе и в немногих других...»

Хочется верить, что и в нас тоже — в тех, кто помнит и любит Марину и Анастасию Цветаевых. Из: Бессмертный барак #ЧтобыПомнили