Дачная тема в литературе и живописи

Культура дачи — это продолжение уникальной атмосферы духовности и творчества помещичьей России второй половины XIX века, это форма так называемого «усадебного мышления», «строя деревенской жизни», которая и по сей день находится в основах поведения современного человека. «Дача» — древнее русское слово, образованное от глагола «давать» («дати»). Также употреблялось в значении «дар», «подарок», «пожалование». В XVII веке слово «дача» встречается в обозначении земельного участка, полученного от государства. Во второй половине XVIII столетия слово «дача» употребляется для обозначения загородного дома или небольшой усадьбы, расположенной недалеко от города. Используя этот термин, вы можете быть уверены в его исключительно русском происхождении, ведь «дача» — типично русское слово, не переводится на другие языки и связано с «нашим» своеобразным феноменом культуры.
Русские деятели искусства веками воспевали природу родных краёв. Редкий писатель или художник, проживая в крупном городе, не сбегал на время за город для уединения и размеренного отдыха. Поэтому наше культурное наследие крайне богато на словесные и художественные описания милых и любимых деревянных домиков, быта и самых разных мелочей, живущих из сезона в сезон по своим законам. С развитием городов появилось такое понятие «дача», как дом для отдыха, а не для постоянного места жительства. И раз за разом стали появляться характерные описания такого жилья и плавно и мирно текущего в нём времени. Мы хотим показать вам именно такие примеры в литературе и живописи.
Иван Бунин
На даче
Окна в сад были открыты всю ночь. А деревья раскидывались густой листвой возле самых окон, и на заре, когда в саду стало светло, птицы так чисто и звонко щебетали в кустах, что отдавалось в комнатах. Но еще воздух и молодая майская зелень в росе были холодны и матовы, спальни дышали сном, теплом и покоем.
Дом не походил на дачный; это был обыкновенный деревенский дом, небольшой, но удобный и покойный. Петр Алексеевич Примо, архитектор, занимал его уже пятое лето. Сам он больше бывал в разъездах или в городе. На даче жила его жена, Наталья Борисовна, и младший сын, Гриша. Старший, Игнатий, только что кончивший курс в университете, так же, как и отец, появлялся на даче гостем: он уже служил.
В четыре часа в столовую вошла горничная. Сладко зевая, она переставляла мебель и шаркала половой щеткой. Потом она прошла через гостиную в комнату Гриши и поставила у кровати большие штиблеты на широкой подошве без каблука.
Гриша открыл глаза.
- Гарпина! - сказал он баритоном.
Гарпина остановилась в дверях.
- Чого? - спросила она шепотом.
- Поди сюда.
Гарпина покачала головой и вышла.
- Гаприна! - повторил Гриша.
- Та чого вам?
- Поди сюда... на минутку.
- Hе пiду, хоч зарiжте!
Гриша подумал и крепко потянулся.
- Ну, пошва вон!
- Бариня загадали вчора спитать вас, чи попдете у город?
- А дальше?
- Казали, щоб не поздили, бо барин cьoгoднi прыпдуть.
Гриша, не отвечая, обувался.
- Повотенце? - спросил он громко.
- Та на столi - он! Не збудiть бариню...
Заспанный, свежий и здоровый, в сером шелковом картузе, в широком костюме из легкой материи, Гриша вышел в гостиную, перекинул через плечо мохнатое полотенце, захватив стоявший в углу крокетный молоток, и, пройдя переднюю, отворил дверь на улицу, на пыльную дорогу.
Дачи в садах тянулись направо и налево в одну линию. С горы открывался обширный вид на восток, на живописную низменность. Теперь все сверкало чистыми, яркими красками раннего утра. Синеватые леса темнели по долине; светлой, местами алой сталью блестела река в камышах и высокой луговой зелени; кое-где с зеркальной воды снимались и таяли полосы серебряного пара. А вдали широко и ясно разливался по небу оранжевый свет зари: солнце приближалось...
Легко и сильно шагая, Гриша спустился с горы и дошел по мокрой, глянцевитой и резко пахнущей сыростью траве до купальни. Там, в дощатом номере, странно озаренном матовым отсветом воды, он разделся и долго разглядывал свое стройное тело и гордо ставил свою красивую голову, чтобы походить на статуи римских юношей. Потом, слегка прищуривая серые глаза и посвистывая, вошел в свежую воду, выплыл из купальни и сильно взмахнул руками, увидав, что на горизонте чуть-чуть показавшееся солнце задрожало тонкой огнистой полоской. Белые гуси с металлически-звонкими криками, распустив крылья и шумно бороздя воду, тяжело шарахнулись в тростники. Широкие круги, плавно перекатываясь, закачались и пошли к реке...
- Григорий Петрович! - крикнул чей-то голос с берега.
Гриша перевернулся и увидал на берегу высокого мужика с русой бородою, с открытым лицом и ясным взглядом больших голубых глаз навыкате. Это был Каменский, «толстовец», как его называли на дачах.
- Вы придете сегодня? - крикнул Каменский, снимая картуз и вытирая лоб рукавом замашной рубахи.
- Здравствуйте!.. Приду, - отозвался Гриша. - А вы куда, если не секрет?
Каменский с улыбкой взглянул исподлобья.
- Ведь вот люди! - сказал он важно и ласково. - Всё у них секреты!
Гриша подплыл к берегу и, стоя и качаясь по горло в воде, пробормотал:
- Ну, если хотите, не секрет... Я просто полюбопытствовал, почему вы меня спросили?
- А мне нужно побывать у знакомых.
- Да, так вы в город едете!
- Разве в город только ездят? - снова перебил Каменский. - И разве знакомые бывают только в городе?
- Конечно, нет. Только я не понимаю...
- Вот это верно. Я сказал, что буду и в городе и у знакомых - вот тут недалеко - на огородах.
- Так, значит, попоздней прийти?
- Да, попоздней.
- Тогда до свидания! - крикнул Гриша и подумал: «Правду говорит Игнатий - психопаты!» Но, отплывши, он опять обернулся и пристально посмотрел на высокую фигуру в мужицкой одежде, уходившую по тропинке вдоль реки.
На реке еще было прохладно и тихо. За лугами, в синеющей роще, куковала кукушка. У берега зашуршали камыши, и из них медленно выплыла лодка. Седенький старичок в очках и поломанной соломенной шляпе сидел в ней, рассматривая удочку. Он поднял ее и соображал что-то, лодка остановилась и вместе с ним, с его белой рубашкой и шляпой, отразилась в воде. А из купальни слышались крики, плеск и хохот. По гнущимся доскам бежали с берега, стуча сапогами, гимназисты, студенты в белых кителях, чиновники в парусинных рубашках...
Грише не хотелось возвращаться туда, и он стал нырять, раскрывать глаза в темно-зеленой воде, и его тело казалось ему чужим и странным, словно он глядел сквозь стекло. Караси и гольцы с удивленными глазками останавливались против него и вдруг таинственно юркали куда-то в темную и холодную глубину. Вода мягко, упруго сжимала и качала тело, и приятно было чувствовать под ногами жесткий песок и раковины... А наверху уже припекало. Теплая, неподвижная вода блестела кругом, как зеркало. С зеленых прибрежных лозин в серых сережках тихо плыл белый пух и тянуло запахом тины и рыбы.
Художник Горюшкин-Сорокопудов Иван Силыч (1873-1954)
На даче. 1910-е.