В июле Тата варила ореховое варенье.

Под тутовым деревом стояла длинная, грубо отшлифованная скамья. Её накрывали старым зелёным пледом, чтобы удобнее было сидеть. Когда солнце уходило за дальний холм, в воздухе разливалась долгожданная прохлада. Тень от дома, поначалу неуверенная и бесцветная, набиралась силы и стремительно расползалась по чисто выметенному двору. Затопив всё и вся, она тихо плескалась в ожидании ночи – колдовала ветер.
Над головой Таты шумело тутовое дерево. Высоко в небе летели деревенские ласточки. Иногда они усаживались шумной стаей на тянущиеся вдоль забора провода, и щебетали о чём-то своём, ласточьем.
Тата чистила грецкие орехи – срезала острым ножом кожуру. Ореховый сок окрашивал пальцы в кофейную черноту, она потом не смывалась неделями.
— Орехи нужно умеючи покупать, — объясняла Тата, — важно успеть, пока не затвердели перегородки. Иначе варенье будет невкусным.
Ты слушала вполуха. Цепляла пальцем тонкую стружку кожуры, принюхивалась. Кожура пахла ореховым листом и отдавала горечью.
— А когда варенье будет готово?
— Недели через две, — Тата спохватывалась, растопыривала пальцы, — через четырнадцать дней. То есть десять и ещё четыре дня.
— Уууу, — кривила ты рот, — как долго! Разве нельзя его за один день приготовить?
— Нельзя. Знаешь, почему ореховое варенье такое вкусное?
— Потому что ореховое?
Тата тихо смеялась.
— Потому что его очень трудно приготовить. Чем сложнее готовка, тем вкуснее блюдо.
В детстве время летит совсем не так, как сейчас – мгновениями-днями да календарными датами. В детстве время бежит вскачь, галопом, вперёд тебя, вприпрыжку — попробуй догони! Вчера ты объедалась кислой алычой, а потом наблюдала в тёмное стёклышко, как лунный диск медленно наползает на край солнца. Сегодня обнаружила большой кованый сундук на чердаке и полдня в нём рылась, перебирая сказочное содержимое, да так и уснула, сморённая, в обнимку с платьями вековой давности — длинными, в тяжёлую серебристую вышивку по краю подола и рукавов.
Вечером вы с сестрой развели посреди двора костёр, и прибежавшая на дым нани Тамар долго ругала вас за то, что вы кинули в огонь живую ветку с зелёными листьями.
— Теперь дождя не миновать, — качала она головой, — несите чипот, будем заговаривать плохую погоду.
И вы летите наперегонки в погреб — доставать чипот — специальную палку, которой выбивают влажную после мытья шерсть. Нани чертит на земле крест, и, обсыпая тонкой полоской соли, соединяет концы креста в круг.
— По часовой стрелке, — приговаривает она, — обязательно по часовой стрелке. Чтобы вымолить у природы прощение за то, что погубили её живое дитя!
— Тамар! — каждый раз раздражается дед. — Зачем ты всякой ерундой детям головы забиваешь?
Нани ничего не отвечает, только упрямо поджимает губы. Тата наблюдает за вами молча — возится с вареньем — замачивает орехи, обрабатывает гашеной известью, моет в пяти водах, снова замачивает… Обдаёт кипятком, добавляет квасцы, доводит до кипения, откидывает на дуршлаг… Ты помогаешь ей накалывать орехи — протыкаешь вилкой каждый плод в трёх местах. Чтобы не сбиться, считаешь громким шёпотом — раз-два-три, раз-два-три.
— Сироп через дырочки равномерно проникнет в орех, и он будет мягким и сочным, — объясняет Тата.
На четырнадцатый день она достаёт баночки с приправами, выбирает гвоздику, корицу, кардамон. Отрезает небольшой, величиной с мужской носовой платок, лоскут сатина. Завязывает в узелок букет приправ, кидает в томящееся на слабом огне варенье. Постепенно ореховый дух напитывается ароматом приправ, густеет, нависает терпким облаком над двором – щекочет ноздри. От сладкого запаха просыпается старое тутовое дерево, водит затекшими плечами, обсыпается тяжёлыми ягодами.
— Пора его трясти, — вздыхает нани, — а то ягода перебродит, и ни на что, кроме тутовки, уже не сгодится.
В памяти застряли отдельные жесты — их не выветрить, не забыть. Вот нани Тамар срывает белые цветки пастушьей сумки, кормит вас, словно птенцов, с руки. Ладонь небольшая, с глубокими поперечными линиями, на безымянном пальце левой руки поблескивает старое серебряное кольцо.
— Это пища бедняков, — рассказывает нани, — её у нас называют «хлеб с сыром». Потому что цветки пастушьей сумки немного солоноватые и отдают малосольной брынзой.
— Мммм, — закатываете вы глаза. С рук нани всё кажется необычайно вкусным.
К концу августа созревают грецкие орехи. Поддел потемневшую кожуру ногтем, раздробил скорлупу первым попавшимся под руку камнем, вытащил маслянистое, молочное ядро — от лёгкого прикосновения шкурка слезает, открывая нежную сердцевину. Такие орехи вкусно есть со свежевыпеченным домашним хлебом, тем, который у вас называют грузинский пури. Отрываешь кусочек хрустящей лепёшки, выковыриваешь горячую мякоть, заталкиваешь ядрышки орехов, ешь, смакуя... Счастье!
В детстве время летит совсем не так, как сейчас — мгновениями-днями да календарными датами. В детстве время бежит вскачь, галопом, вперёд тебя, вприпрыжку — попробуй догони! Не настичь, не поймать, не повернуть его вспять. Не догнать.
© Наринэ Абгарян