Предыдущая публикация
И это бред, что проезда нет,
И нельзя входить без доклада,
А бояться-то надо только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Гоните его! Не верьте ему!
Он врет! Он н е з н а е т — к а к надо!
15 декабря - день памяти Александра Галича
Александр Галич: «Не надо, люди, бояться!»
То-то радости пустомелям,
Темноты своей не стыжусь,
Не могу я быть Птолемеем,
Даже в Энгельсы не гожусь.
Но от вечного бегства в мыле,
Не устройством своим томим,
Вижу — что-то неладно в мире,
Хорошо бы заняться им,
Только век меня держит цепко,
С ходу гасит любой порыв,
И от горести нет рецепта,
Все, что были, — сданы в архив.
И все-таки я, рискуя прослыть
Шутом, дураком, паяцем,
И ночью, и днем твержу об одном -
Не надо, люди, бояться!
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Кто скажет: «Идите, люди, за мной,
Я вас научу, как надо!»
И, рассыпавшись мелким бесом,
И поклявшись вам всем в любви,
Он пройдет по земле железом
И затопит ее в крови.
И наврет он такие враки,
И такой наплетет рассказ,
Что не раз тот рассказ в бараке
Вы помянете в горький час.
Слезы крови не солонее,
Дорогой товар, даровой!
Прет история — Саломея
С Иоанновой головой.
Земля — зола и вода — смола,
И некуда, вроде, податься,
Неисповедимы дороги зла,
Но не надо, люди, бояться!
Не бойтесь золы, не бойтесь хулы,
Не бойтесь пекла и ада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Кто скажет: «Всем, кто пойдет за мной,
Рай на земле — награда».
Потолкавшись в отделе винном,
Подойду к друзьям-алкашам,
При участии половинном
Побеседуем по душами,
Алкаши наблюдают строго,
Чтоб ни капли не пролилось.
«Не встречали — смеются — Бога?»
«Ей же Богу, не привелось».
Пусть пивнуха не лучший случай
Толковать о добре и зле,
Но видали мы этот «лучший»
В белых тапочках, на столе.
Кому «сучок», а кому коньячок,
К начальству — на кой паяться?!
А я все твержу им, ну, как дурачок :
Не надо, братцы, бояться!
И это бред, что проезда нет,
И нельзя входить без доклада,
А бояться-то надо только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Гоните его! Не верьте ему!
Он врет! Он н е з н а е т — к а к надо!
Из «Поэмы о Сталине»
https://www.youtube.com/watch?v=L0g_SBpGNHQ&t=5s
То-то радости пустомелям,
Темноты своей не стыжусь,
Не могу я быть Птолемеем,
Даже в Энгельсы не гожусь.
Но от вечного бегства в мыле,
Не устройством своим томим,
Вижу — что-то неладно в мире,
Хорошо бы заняться им,
Только век меня держит цепко,
С ходу гасит любой порыв,
И от горести нет рецепта,
Все, что были, — сданы в архив.
И все-таки я, рискуя прослыть
Шутом, дураком, паяцем,
И ночью, и днем твержу об одном -
Не надо, люди, бояться!
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Кто скажет: «Идите, люди, за мной,
Я вас научу, как надо!»
И, рассыпавшись мелким бесом,
И поклявшись вам всем в любви,
Он пройдет по земле железом
И затопит ее в крови.
И наврет он такие враки,
И такой наплетет рассказ,
Что не раз тот рассказ в бараке
Вы помянете в горький час.
Слезы крови не солонее,
Дорогой товар, даровой!
Прет история — Саломея
С Иоанновой головой.
Земля — зола и вода — смола,
И некуда, вроде, податься,
Неисповедимы дороги зла,
Но не надо, люди, бояться!
Не бойтесь золы, не бойтесь хулы,
Не бойтесь пекла и ада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Кто скажет: «Всем, кто пойдет за мной,
Рай на земле — награда».
Потолкавшись в отделе винном,
Подойду к друзьям-алкашам,
При участии половинном
Побеседуем по душами,
Алкаши наблюдают строго,
Чтоб ни капли не пролилось.
«Не встречали — смеются — Бога?»
«Ей же Богу, не привелось».
Пусть пивнуха не лучший случай
Толковать о добре и зле,
Но видали мы этот «лучший»
В белых тапочках, на столе.
Кому «сучок», а кому коньячок,
К начальству — на кой паяться?!
А я все твержу им, ну, как дурачок :
Не надо, братцы, бояться!
И это бред, что проезда нет,
И нельзя входить без доклада,
А бояться-то надо только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Гоните его! Не верьте ему!
Он врет! Он н е з н а е т — к а к надо!
Из «Поэмы о Сталине»
https://www.youtube.com/watch?v=L0g_SBpGNHQ&t=5s
Существует версия, что это было убийство. Последним пристанищем Галича стала могила на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа в Париже.
Песни Галича распространялись по стране с быстротой эпидемии гриппа. Галичем "заболевали" сразу и надолго..."Облака", "Мы похоронены где-то под Нарвой", "Петербургский романс".
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни - в никуда, а другие - в князья...
Тоска по России:
Когда я вернусь...
Ты не смейся, когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли,
по февральскому снегу,
По еле заметному следу - к теплу
и ночлегу -
И вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь -
Когда я вернусь,
О, когда я вернусь!..
Он не вернулся. Вернулись его стихи, песни и книги...
Ушел Александр Галич. Пришли другие барды. Один из них, Тимур Шаов, говорил: "Я способный, он - гениальный..."
Песни Галича распространялись по стране с быстротой эпидемии гриппа. Галичем "заболевали" сразу и надолго..."Облака", "Мы похоронены где-то под Нарвой", "Петербургский романс".
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни - в никуда, а другие - в князья...
Тоска по России:
Когда я вернусь...
Ты не смейся, когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли,
по февральскому снегу,
По еле заметному следу - к теплу
и ночлегу -
И вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь -
Когда я вернусь,
О, когда я вернусь!..
Он не вернулся. Вернулись его стихи, песни и книги...
Ушел Александр Галич. Пришли другие барды. Один из них, Тимур Шаов, говорил: "Я способный, он - гениальный..."
#статьи
Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ
Фото с сайта www.amur.info
Фрагмент фильма «Когда я вернусь». Норвегия, 1976 г. Режиссер — Рафаил Юльевич Гольдин.
Судьба Александра Галича удивительна.
Конечно, это можно сказать про любого состоявшегося поэта. Открывшийся дар начинает властно вмешиваться в жизнь его носителя — и, как правило, меняя ее в обыденном, житейском смысле не в лучшую сторону. Но на Галиче этот древний рок пророков и поэтов сказался особенно беспощадно. Успешнейший советский либреттист, баловень и, можно cказать, выразитель духа «оттепельной» московской киношно-театральной богемы с ее ресторанной фрондой и нестрогими нравами, лауреат премии КГБ за 1964 год за сценарий фильма — вот же насмешка! — «Государственный преступник» практически в одночасье стал опальным смутьяном, неудобосказуемым диссидентом. Потому что невозможно сочинять кинокомедии вроде «Дайте жалобную книгу» и такие, ветхозаветного звучания, песни-литании, как «Псалом» («Я вышел на поиски Бога…») или «Облака». Необходимо выбирать.
Галич выбрал.
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МОСКОВСКИМ ПИСАТЕЛЯМ И КИНЕМАТОГРАФИСТАМ
В редакцию газеты «Литературная Россия»
29 декабря 71 года Московский секретариат СП, действуя от вашего имени, исключил меня из членов Союза писателей. Через месяц секретариат СП РСФСР единогласно подтвердил это исключение.
Еще некоторое время спустя я был исключен из Литфонда и (заглазно) из Союза работников кинематографии.
Сразу же после первого исключения были остановлены все начатые мои работы в кино и на телевидении, расторгнуты договора.
Из фильмов, уже снятых при моем участии, — вычеркнута моя фамилия. Таким образом, вполне еще, как принято говорить в юридических документах, «дееспособный» литератор, я осужден на литературную смерть, на молчание.
Разумеется, у меня есть выход. Года эдак через два-три, написав без договора (еще бы!) некое «выдающееся» произведение, добиться того, чтобы его кто-то прочел и где-то одобрили, приняли к постановке или печати, и тогда я снова войду в дубовый зал (комнату № 8) Союза писателей, и меня встретят улыбками товарищи Васильев, Алексеев, Грибачев, Лесючевский и сам товарищ Медников (может быть?) протянет мне руку, а потом меня восстановят в моих литературных правах.
Но беда в том, что вышеупомянутые товарищи и я по-разному по мерке великих мировых на литературное творчество и на понятие «выдающееся» произведение, и, таким образом, боюсь, сцена в дубовом зале относится к области чистой научной фантастики.
Меня исключили втихомолку, исподтишка. Ни писатели, ни кинематографисты официально не были поставлены (и не поставлены до сих пор) об этом в известность.
Потому-то я и пишу это письмо. Пишy его, чтобы прекратить слухи, сплетни, туманные советы и соболезнования. Меня исключили за мои песни, которые я не скрывал, которые пел открыто, пока в 1968 году тот же секретариат СП не попросил меня перестать выступать публично.
Многие из вас слышали эти песни.
Зa что же меня лишили возможности работать?
Предлоги: выход книжки моих стихов в некоем эмигрантском издании, без моего ведома и согласия, с искаженными текстами и перевранной биографией (факт, который почему-то особенно ставил мне в вину драматург Арбузов), упоминание моего имени заграничными радиостанциями: какой-то мифический протокол о задержании милицией в некоем городе молодого человека, который обменивал или продавал некие мои пленки, которые он якобы сам, с моего голоса, записывал в некоем доме,- все это, разумеется, и есть только предлоги.
Предлогом является и мое номинальное избрание в члены-корреспонденты советского Комитета защиты прав человека. Ни в уставе Союза советских писателей (старом и новом), ни в не уставе CPК — нигде не сказано, что советский литератор не имеет права принимать участие в работе организации, ставящей себе задачей легальную помощь советским и органам правосудия и закона.
Я писал свои песни не из злопыхательства, не из желания выдать белое за черное, не из стремления угодить кому-то на Западе. Я говорил о том, что болит у всех и у каждого, здесь, в нашей стране, говорил открыто и резко.
Что же мне теперь делать?
В романе «Иметь и не иметь» умирающий Гарри Моргай говорит: «Человек один ни черта не может». И все-таки я думаю, что человек, даже один, кое-что может, пока он жив. Хотя бы продолжать свое дело.
Я жив. У меня отняты мои литературные права, но остались обязанности — сочинять свои песни и петь их.
С уважением Александр Галич.
1972 год
* Это письмо никогда не было напечатано «Литературная Россией»
*Письмо с некоторыми сокращениями опубликовано 17 сентября 1988 г. в газете «Вечерняя Моcква».
Видео удалено или не является публично доступным
Александр Галич. Стихи
* * *
За чужую печаль
и за чье-то незваное детство
нам воздастся огнем и мечом
и позором вранья.
Возвращается боль,
потому что ей некуда деться,
возвращается вечером ветер
на круги своя.
Мы со сцены ушли,
но еще продолжается действо,
наши роли суфлер дочитает,
ухмылку тая.
Возвращается вечером ветер
на круги своя,
возвращается боль,
потому что ей некуда деться.
Мы проспали беду,
промотали чужое наследство,
жизнь подходит к концу,
и опять начинается детство,
пахнет мокрой травой
и махорочным дымом жилья,
продолжается действо без нас,
продолжается действо,
возвращается боль,
потому что ей некуда деться,
возвращается вечером ветер
на круги своя.
* * *
Прилетает по ночам ворон,
Он бессоницы моей кормчий,
Если даже я ору ором,
Не становится мой ор громче.
Он едва на пять шагов слышен,
Но и это, говорят, слишком.
Но и это, словно дар свыше, -
Быть на целых пять шагов слышным!
* * *
Когда-нибудь дошлый историк
Возьмёт и напишет про нас,
И будет насмешливо горек
Его непоспешный рассказ.
Напишет он с чувством и толком,
Ошибки учтёт наперёд,
И всё он расставит по полкам,
И всех по костям разберёт.
И вылезет сразу в серёдку
Та главная, наглая кость,
Как будто окурок в селёдку
Засунет упившийся гость.
Чего уж, казалось бы, проще
Отбросить её и забыть?
Но в горле застрявшие мощи
Забвенья вином не запить.
А далее кости поплоше
Пойдут по сравнению с той, -
Поплоше, но странно похожи
Бесстыдной своей наготой.
Обмылки, огрызки, обноски,
Ошмётки чужого огня:
А в сноске - вот именно в сноске -
Помянет историк меня.
Так, значит, за эту вот строчку,
За жалкую каплю чернил,
Воздвиг я себе одиночку
И крест свой на плечи взвалил.
Так, значит, за строчку вот эту,
Что бросит мне время на чай,
Весёлому щедрому свету
Сказал я однажды: "Прощай!"
И милых до срока состарил,
И с песней шагнул за предел,
И любящих плакать заставил,
И слышать их плач не хотел.
Но будут мои подголоски
Звенеть и до Судного дня...
И даже не важно, что в сноске
Историк не вспомнит меня!
15 января 1972
ЧЕРНОВИК ЭПИТАФИИ
Худо было мне, люди, худо...
Но едва лишь начну про это,
Люди спрашивают - откуда,
Где подслушано, кем напето?
Дуралеи спешат смеяться,
Чистоплюи воротят морду...
Как легко мне было сломаться,
И сорваться, и спиться к чёрту!
Не моя это, вроде, боль,
Так чего ж я кидаюсь в бой?
А вела меня в бой судьба,
Как солдата ведёт труба!
Сколько раз на меня стучали,
И дивились, что я на воле,
Ну, а если б я гнил в Сучане,
Вам бы легче дышалось, что ли?
И яснее б вам, что ли, было,
Где - по совести, а где - кроме?
И зачем я, как сторож в било,
Сам в себя колочусь до крови?!
И какая, к чертям судьба?
И какая, к чертям, труба?
Мне б частушкой по струнам, в лёт,
Да гитара, как видно, врёт!
А хотелось-то мне в дорогу,
Налегке при попутном ветре,
Я бы пил молоко, ей-Богу,
Я б в лесу ночевал, поверьте!
И шагал бы как вольный цыган,
Никого бы нигде не трогал,
Я б во Пскове по-птичьи цыкал,
И округло на Волге окал,
И частушкой по струнам в лёт,
Да гитара, как видно, врёт,
Лишь мучительна и странна,
Всё одна дребезжит струна!
Понимаю, что просьба тщетна,
Поминают - поименитей!
Ну, не тризною, так хоть чем-то,
Хоть всухую, да помяните!
Хоть за то, что я верил в чудо,
И за песни, что пел без склада,
А про то, что мне было худо,
Никогда вспоминать не надо!
И мучительна и странна,
Всё одна дребезжит струна,
И приладиться к ней, ничьей,
Пусть попробует, кто ловчей!
А я не мог!
1967
"Запахи Севастополя - первого города, живущего в моей памяти, - были летние мокрые и тёплые камушки, солёная морская вода в виде нефтяных разводов и гниющие на берегу водоросли, сладковатый запах пыльной акации, которая росла в нашем дворе.
А в знаменитой панораме "Оборона Севастополя" пахло совсем замечательно - скипидаром, лаком, нагретым солнцем.
Мы медленно шли с мамой по круглой галерее панорамы мимо окон, за которыми расстилались форпосты береговой обороны и виднелись окутанные дымом корабли с с распущенными парусами. Мы жили недалеко от Графской пристани, большую часть дня я проводил на берегу... У окна, выходившего на четвёртый бастион, я застрял. И застрял надолго. Здесь всё было замечательно: и реющий в дымном тумане Андреевский флаг, и раскаленные жерла пушек, и орудийные расчёты, и хрипящие, мчащиеся неведомо куда боевые кони..."
Александр Галич
Александр Галич
ОПЫТ НОСТАЛЬГИИ
...Когда переезжали через Неву, Пушкин
шутливо спросил:
- Уж не в крепость ли ты меня везешь?
- Нет,- ответил Данзас,- просто через
крепость на Черную речку самая близкая
дорога!
Записано В.А.Жуковским со слов
секунданта Пушкина - Данзаса
...То было в прошлом феврале
И то и дело
Свеча горела на столе...
Б.Пастернак
...Мурка, не ходи, там сыч,
На подушке вышит!
А.Ахматова
Не жалею ничуть, ни о чем, ни о чем не жалею,
Ни границы над сердцем моим не вольны,
ни года!
Так зачем же я вдруг при одной только мысли
шалею,
Что уже никогда, никогда...
Боже мой, никогда!..
Погоди, успокойся, подумай -
А что - никогда?!
Широт заполярных метели,
Тарханы, Владимир, Ирпень -
Как много мы не доглядели,
Не поздно ль казниться теперь?!
Мы с каждым мгновеньем бессильней,
Хоть наша вина не вина,
Над блочно-панельной Россией,
Как лагерный номер - луна.
Обкомы, горкомы, райкомы,
В подтеках снегов и дождей.
В их окнах, как бельма тархомы
(Давно никому не знакомы),
Безликие лики вождей.
В их залах прокуренных - волки
Пинают людей, как собак,
А после те самые волки
Усядутся в черные "Волги",
Закурят вирджинский табак.
И дач государственных охра
Укроет посадских светил
И будет мордастая ВОХРа
Следить, чтоб никто не следил.
И в баньке, протопленной жарко,
Запляшет косматая чудь...
Ужель тебе этого жалко?
Ни капли не жалко, ничуть!
Я не вспомню, клянусь, я и в первые годы не
вспомню,
Севастопольский берег,
Почти небывалую быль.
И таинственный спуск в Херсонесскую
каменоломню,
И на детской матроске -
Эллады певучую пыль.
Я не вспомню, клянусь!
Ну, а что же я вспомню?
А что же я вспомню?
Усмешку
На гладком чиновном лице,
Мою неуклюжую спешку
И жалкую ярость в конце.
Я в грусть по березкам не верю,
Разлуку слезами не мерь.
И надо ли эту потерю
Приписывать к счету потерь?
Как каменный лес, онемело,
Стоим мы на том рубеже,
Где тело - как будто не тело,
Где слово - не только не дело,
Но даже не слово уже.
Идут мимо нас поколенья,
Проходят и машут рукой.
Презренье, презренье, презренье,
Дано нам, как новое зренье
И пропуск в грядущий покой!
А кони?
Крылатые кони,
Что рвутся с гранитных торцов,
Разбойничий посвист погони,
Игрушечный звон бубенцов?!
А святки?
А прядь полушалка,
Что жарко спадает на грудь?
Ужель тебе этого жалко?
Не очень...
А впрочем - чуть-чуть!
Но тает февральская свечка,
Но спят на подушке сычи,
Но есть еще Черная речка,
Но есть еще Черная речка,
Но - есть - еще - Черная речка...
Об этом не надо!
Молчи!
Я написал стихотворение "Памяти Пастернака" — песню памяти Пастернака, и первым, кому я прочёл её, был Корней Иванович Чуковский. Он сказал: «Ну вот, теперь я вам подарю одну фотографию, она пока ещё почти никому не известна». И он принёс мне фотографию. На этой фотографии изображён улыбающийся Борис Леонидович с бокалом вина в руке и к нему склонился Корней Иванович Чуковский и чокается с ним этим бокалом. А Борис Леонидович — у него очень весёлая и даже какая-то хитрая улыбка на губах. Я спросил: «Что это за фотография, Корней Иванович?» Он мне сказал: «Это примечательная фотография. Эта фотография снята в тот день, когда было сообщено о том, что Борис Леонидович получил Нобелевскую премию. И вот я пришёл его поздравить, а он смеётся, потому что я ему, который всю жизнь свою ходил в каком-то странном парусиновом рабочем костюме, я ему рассказывал о том, что ему теперь придётся шить фрак, потому что Нобелевскую премию надо получать во фраке, когда представляешься королю».
И вот в эту фотографию, в эту сцену, через десять минут войдёт Федин и скажет, что у него на даче сидит Поликарпов и что они просят Бориса Леонидовича туда прийти. И Поликарпов сообщит ему, что советское правительство предлагает ему отказаться от Нобелевской премии. Но это случится через десять минут. А на этой фотографии, в это мгновение Борис Леонидович ещё счастлив, смеётся, и на столе стоят фрукты, которые привезла вдова Табидзе. Ей очень много помогал Пастернак, поддерживал все годы после гибели её мужа. Она прилетела из Тбилиси, привезла фрукты, весенние фрукты, и цветы, чтобы поздравить Бориса Леонидовича… Я не много раз встречался в жизни с Борисом Леонидовичем Пастернаком, но однажды он пришёл в переделкинский Дом писателей (я тогда жил там, я ещё был членом Союза писателей), пришёл звонить по телефону (у него на даче телефон не работал). Был дождь, вечер, я пошёл его проводить. И по дороге (я уже не помню даже по какому поводу) Борис Леонидович сказал мне: «Вы знаете, поэты или умирают при жизни, или не умирают никогда». Я хорошо запомнил эти слова. Борис Леонидович не умрёт никогда.
Александр Галич
Александр Галич
Памяти Б.Л.Пастернака
"... правление Литературного Фонда СССР извещает
о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса
Леонидовича Пастернака, последовавшей
30 мая сего года, на 71-ом году жизни, после
тяжелой и продолжительной болезни, и выражает
соболезнование семье покойного".
Единственное, появившееся в газетах, вернее,
в одной - "Литературной газете", - сообщение
о смерти Б.Л.Пастернака.
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье...
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские "письмэнники"
На поминки его поспели!..
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И не то чтобы с чем-то за-сорок,
Ровно семьдесят - возраст смертный,
И не просто какой-то пасынок,
Член Литфонда - усопший сметный!
Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся,сволочи,
Что он умер в своей постели!
"Мело, мело, по всей земле, во все пределы
Свеча горела на столе, свеча горела..."
Нет, никакая не свеча,
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
А зал зевал, а зал скучал -
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму, и не в Сучан,
Не к "высшей мере"!
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу,
Голосованьем!
И кто-то,спьяну, вопрошал :
"За что? Кого там?"
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...
Мы не забудем этот смех,
И эту скуку!
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку!
"Гул затих.Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку..."
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародеры,
И несут почетный караул... Ка-ра-ул!
АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ
СТАРАТЕЛЬСКИЙ ВАЛЬСОК
Мы давно называемся взрослыми
И не платим мальчишеству дань
И за кладом на сказочном острове
Не стремимся мы в дальнюю даль
Ни в пустыню, ни к полюсу холода,
Ни на катере… к этакой матери.
Но поскольку молчание – золото.
То и мы, безусловно, старатели.
Промолчи – попадешь в богачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду…
А молчальники вышли в начальники.
Потому что молчание – золото.
Промолчи – попадешь в первачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И теперь, когда стали мы первыми,
Нас заела речей маята.
Но под всеми словесными перлами
Проступает пятном немота.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем – доходней молчание,
Потому что молчание – золото!
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть – в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!
"Это земля, на которой я родился. Это мир, который я люблю больше всего на свете… Это всё равно то небо, тот клочок неба, который мой клочок. И поэтому единственная моя мечта, надежда, вера, счастье, удовлетворение в том, что я всё время буду возвращаться на эту землю. А уж мёртвый-то я вернусь в неё наверняка…"
Александр Галич
* * *
Когда я вернусь…
Ты не смейся, когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли по февральскому снегу,
По еле заметному следу – к теплу и ночлегу –
И вздогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала – в кромешный, ничтожный, раешный –
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моем –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи –
Тот старый мотив – тот давнишний, забытый, запетый.
И я упаду,
Побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь.
А когда я вернусь?!..
АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ
За чужую печаль
И за чье-то незванное детство
Нам воздастся огнем и мечом
И позором вранья,
Возвращается боль,
Потому что ей некуда деться,
Возвращается вечером ветер
На круги своя.
Мы со сцены ушли,
Но еще продолжается детство,
Наши роли суфлер дочитает,
Ухмылку тая,
Возвращается вечером ветер
На круги своя,
Возвращается боль,
Потому что ей некуда деться.
Мы проспали беду,
Промотали чужое наследство,
Жизнь подходит к концу,
И опять начинается детство,
Пахнет мокрой травой
И махорочным дымом жилья,
Продолжается детство без нас,
Продолжается детство,
Продолжается боль,
Потому что ей некуда деться,
Возвращается вечером ветер
На круги своя.
* * *
За чужую печаль
и за чье-то незваное детство
нам воздастся огнем и мечом
и позором вранья.
Возвращается боль,
потому что ей некуда деться,
возвращается вечером ветер
на круги своя.
Мы со сцены ушли,
но еще продолжается действо,
наши роли суфлер дочитает,
ухмылку тая.
Возвращается вечером ветер
на круги своя,
возвращается боль,
потому что ей некуда деться.
Мы проспали беду,
промотали чужое наследство,
жизнь подходит к концу,
и опять начинается детство,
пахнет мокрой травой
и махорочным дымом жилья,
продолжается действо без нас,
продолжается действо,
возвращается боль,
потому что ей некуда деться,
возвращается вечером ветер
на круги своя.
* * *
Прилетает по ночам ворон,
Он бессоницы моей кормчий,
Если даже я ору ором,
Не становится мой ор громче.
Он едва на пять шагов слышен,
Но и это, говорят, слишком.
Но и это, словно дар свыше, -
Быть на целых пять шагов слышным!
* * *
Когда-нибудь дошлый историк
Возьмёт и напишет про нас,
И будет насмешливо горек
Его непоспешный рассказ.
Напишет он с чувством и толком,
Ошибки учтёт наперёд,
И всё он расставит по полкам,
И всех по костям разберёт.
И вылезет сразу в серёдку
Та главная, наглая кость,
Как будто окурок в селёдку
Засунет упившийся гость.
Чего уж, казалось бы, проще
Отбросить её и забыть?
Но в горле застрявшие мощи
Забвенья вином не запить.
А далее кости поплоше
Пойдут по сравнению с той, -
Поплоше, но странно похожи
Бесстыдной своей наготой.
Обмылки, огрызки, обноски,
Ошмётки чужого огня:
А в сноске - вот именно в сноске -
Помянет историк меня.
Так, значит, за эту вот строчку,
За жалкую каплю чернил,
Воздвиг я себе одиночку
И крест свой на плечи взвалил.
Так, значит, за строчку вот эту,
Что бросит мне время на чай,
Весёлому щедрому свету
Сказал я однажды: "Прощай!"
И милых до срока состарил,
И с песней шагнул за предел,
И любящих плакать заставил,
И слышать их плач не хотел.
Но будут мои подголоски
Звенеть и до Судного дня...
И даже не важно, что в сноске
Историк не вспомнит меня!
15 января 1972
ЧЕРНОВИК ЭПИТАФИИ
Худо было мне, люди, худо...
Но едва лишь начну про это,
Люди спрашивают - откуда,
Где подслушано, кем напето?
Дуралеи спешат смеяться,
Чистоплюи воротят морду...
Как легко мне было сломаться,
И сорваться, и спиться к чёрту!
Не моя это, вроде, боль,
Так чего ж я кидаюсь в бой?
А вела меня в бой судьба,
Как солдата ведёт труба!
Сколько раз на меня стучали,
И дивились, что я на воле,
Ну, а если б я гнил в Сучане,
Вам бы легче дышалось, что ли?
И яснее б вам, что ли, было,
Где - по совести, а где - кроме?
И зачем я, как сторож в било,
Сам в себя колочусь до крови?!
И какая, к чертям судьба?
И какая, к чертям, труба?
Мне б частушкой по струнам, в лёт,
Да гитара, как видно, врёт!
А хотелось-то мне в дорогу,
Налегке при попутном ветре,
Я бы пил молоко, ей-Богу,
Я б в лесу ночевал, поверьте!
И шагал бы как вольный цыган,
Никого бы нигде не трогал,
Я б во Пскове по-птичьи цыкал,
И округло на Волге окал,
И частушкой по струнам в лёт,
Да гитара, как видно, врёт,
Лишь мучительна и странна,
Всё одна дребезжит струна!
Понимаю, что просьба тщетна,
Поминают - поименитей!
Ну, не тризною, так хоть чем-то,
Хоть всухую, да помяните!
Хоть за то, что я верил в чудо,
И за песни, что пел без склада,
А про то, что мне было худо,
Никогда вспоминать не надо!
И мучительна и странна,
Всё одна дребезжит струна,
И приладиться к ней, ничьей,
Пусть попробует, кто ловчей!
А я не мог!
1967
"Запахи Севастополя - первого города, живущего в моей памяти, - были летние мокрые и тёплые камушки, солёная морская вода в виде нефтяных разводов и гниющие на берегу водоросли, сладковатый запах пыльной акации, которая росла в нашем дворе.
А в знаменитой панораме "Оборона Севастополя" пахло совсем замечательно - скипидаром, лаком, нагретым солнцем.
Мы медленно шли с мамой по круглой галерее панорамы мимо окон, за которыми расстилались форпосты береговой обороны и виднелись окутанные дымом корабли с с распущенными парусами. Мы жили недалеко от Графской пристани, большую часть дня я проводил на берегу... У окна, выходившего на четвёртый бастион, я застрял. И застрял надолго. Здесь всё было замечательно: и реющий в дымном тумане Андреевский флаг, и раскаленные жерла пушек, и орудийные расчёты, и хрипящие, мчащиеся неведомо куда боевые кони..."
Александр Галич
Александр Галич
ОПЫТ НОСТАЛЬГИИ
...Когда переезжали через Неву, Пушкин
шутливо спросил:
- Уж не в крепость ли ты меня везешь?
- Нет,- ответил Данзас,- просто через
крепость на Черную речку самая близкая
дорога!
Записано В.А.Жуковским со слов
секунданта Пушкина - Данзаса
...То было в прошлом феврале
И то и дело
Свеча горела на столе...
Б.Пастернак
...Мурка, не ходи, там сыч,
На подушке вышит!
А.Ахматова
Не жалею ничуть, ни о чем, ни о чем не жалею,
Ни границы над сердцем моим не вольны,
ни года!
Так зачем же я вдруг при одной только мысли
шалею,
Что уже никогда, никогда...
Боже мой, никогда!..
Погоди, успокойся, подумай -
А что - никогда?!
Широт заполярных метели,
Тарханы, Владимир, Ирпень -
Как много мы не доглядели,
Не поздно ль казниться теперь?!
Мы с каждым мгновеньем бессильней,
Хоть наша вина не вина,
Над блочно-панельной Россией,
Как лагерный номер - луна.
Обкомы, горкомы, райкомы,
В подтеках снегов и дождей.
В их окнах, как бельма тархомы
(Давно никому не знакомы),
Безликие лики вождей.
В их залах прокуренных - волки
Пинают людей, как собак,
А после те самые волки
Усядутся в черные "Волги",
Закурят вирджинский табак.
И дач государственных охра
Укроет посадских светил
И будет мордастая ВОХРа
Следить, чтоб никто не следил.
И в баньке, протопленной жарко,
Запляшет косматая чудь...
Ужель тебе этого жалко?
Ни капли не жалко, ничуть!
Я не вспомню, клянусь, я и в первые годы не
вспомню,
Севастопольский берег,
Почти небывалую быль.
И таинственный спуск в Херсонесскую
каменоломню,
И на детской матроске -
Эллады певучую пыль.
Я не вспомню, клянусь!
Ну, а что же я вспомню?
А что же я вспомню?
Усмешку
На гладком чиновном лице,
Мою неуклюжую спешку
И жалкую ярость в конце.
Я в грусть по березкам не верю,
Разлуку слезами не мерь.
И надо ли эту потерю
Приписывать к счету потерь?
Как каменный лес, онемело,
Стоим мы на том рубеже,
Где тело - как будто не тело,
Где слово - не только не дело,
Но даже не слово уже.
Идут мимо нас поколенья,
Проходят и машут рукой.
Презренье, презренье, презренье,
Дано нам, как новое зренье
И пропуск в грядущий покой!
А кони?
Крылатые кони,
Что рвутся с гранитных торцов,
Разбойничий посвист погони,
Игрушечный звон бубенцов?!
А святки?
А прядь полушалка,
Что жарко спадает на грудь?
Ужель тебе этого жалко?
Не очень...
А впрочем - чуть-чуть!
Но тает февральская свечка,
Но спят на подушке сычи,
Но есть еще Черная речка,
Но есть еще Черная речка,
Но - есть - еще - Черная речка...
Об этом не надо!
Молчи!
Я написал стихотворение "Памяти Пастернака" — песню памяти Пастернака, и первым, кому я прочёл её, был Корней Иванович Чуковский. Он сказал: «Ну вот, теперь я вам подарю одну фотографию, она пока ещё почти никому не известна». И он принёс мне фотографию. На этой фотографии изображён улыбающийся Борис Леонидович с бокалом вина в руке и к нему склонился Корней Иванович Чуковский и чокается с ним этим бокалом. А Борис Леонидович — у него очень весёлая и даже какая-то хитрая улыбка на губах. Я спросил: «Что это за фотография, Корней Иванович?» Он мне сказал: «Это примечательная фотография. Эта фотография снята в тот день, когда было сообщено о том, что Борис Леонидович получил Нобелевскую премию. И вот я пришёл его поздравить, а он смеётся, потому что я ему, который всю жизнь свою ходил в каком-то странном парусиновом рабочем костюме, я ему рассказывал о том, что ему теперь придётся шить фрак, потому что Нобелевскую премию надо получать во фраке, когда представляешься королю».
И вот в эту фотографию, в эту сцену, через десять минут войдёт Федин и скажет, что у него на даче сидит Поликарпов и что они просят Бориса Леонидовича туда прийти. И Поликарпов сообщит ему, что советское правительство предлагает ему отказаться от Нобелевской премии. Но это случится через десять минут. А на этой фотографии, в это мгновение Борис Леонидович ещё счастлив, смеётся, и на столе стоят фрукты, которые привезла вдова Табидзе. Ей очень много помогал Пастернак, поддерживал все годы после гибели её мужа. Она прилетела из Тбилиси, привезла фрукты, весенние фрукты, и цветы, чтобы поздравить Бориса Леонидовича… Я не много раз встречался в жизни с Борисом Леонидовичем Пастернаком, но однажды он пришёл в переделкинский Дом писателей (я тогда жил там, я ещё был членом Союза писателей), пришёл звонить по телефону (у него на даче телефон не работал). Был дождь, вечер, я пошёл его проводить. И по дороге (я уже не помню даже по какому поводу) Борис Леонидович сказал мне: «Вы знаете, поэты или умирают при жизни, или не умирают никогда». Я хорошо запомнил эти слова. Борис Леонидович не умрёт никогда.
Александр Галич
Александр Галич
Памяти Б.Л.Пастернака
"... правление Литературного Фонда СССР извещает
о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса
Леонидовича Пастернака, последовавшей
30 мая сего года, на 71-ом году жизни, после
тяжелой и продолжительной болезни, и выражает
соболезнование семье покойного".
Единственное, появившееся в газетах, вернее,
в одной - "Литературной газете", - сообщение
о смерти Б.Л.Пастернака.
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье...
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские "письмэнники"
На поминки его поспели!..
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И не то чтобы с чем-то за-сорок,
Ровно семьдесят - возраст смертный,
И не просто какой-то пасынок,
Член Литфонда - усопший сметный!
Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся,сволочи,
Что он умер в своей постели!
"Мело, мело, по всей земле, во все пределы
Свеча горела на столе, свеча горела..."
Нет, никакая не свеча,
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
А зал зевал, а зал скучал -
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму, и не в Сучан,
Не к "высшей мере"!
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу,
Голосованьем!
И кто-то,спьяну, вопрошал :
"За что? Кого там?"
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...
Мы не забудем этот смех,
И эту скуку!
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку!
"Гул затих.Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку..."
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародеры,
И несут почетный караул... Ка-ра-ул!
АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ
СТАРАТЕЛЬСКИЙ ВАЛЬСОК
Мы давно называемся взрослыми
И не платим мальчишеству дань
И за кладом на сказочном острове
Не стремимся мы в дальнюю даль
Ни в пустыню, ни к полюсу холода,
Ни на катере… к этакой матери.
Но поскольку молчание – золото.
То и мы, безусловно, старатели.
Промолчи – попадешь в богачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду…
А молчальники вышли в начальники.
Потому что молчание – золото.
Промолчи – попадешь в первачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И теперь, когда стали мы первыми,
Нас заела речей маята.
Но под всеми словесными перлами
Проступает пятном немота.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем – доходней молчание,
Потому что молчание – золото!
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть – в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!
"Это земля, на которой я родился. Это мир, который я люблю больше всего на свете… Это всё равно то небо, тот клочок неба, который мой клочок. И поэтому единственная моя мечта, надежда, вера, счастье, удовлетворение в том, что я всё время буду возвращаться на эту землю. А уж мёртвый-то я вернусь в неё наверняка…"
Александр Галич
* * *
Когда я вернусь…
Ты не смейся, когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли по февральскому снегу,
По еле заметному следу – к теплу и ночлегу –
И вздогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала – в кромешный, ничтожный, раешный –
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моем –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи –
Тот старый мотив – тот давнишний, забытый, запетый.
И я упаду,
Побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь.
А когда я вернусь?!..
АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ
За чужую печаль
И за чье-то незванное детство
Нам воздастся огнем и мечом
И позором вранья,
Возвращается боль,
Потому что ей некуда деться,
Возвращается вечером ветер
На круги своя.
Мы со сцены ушли,
Но еще продолжается детство,
Наши роли суфлер дочитает,
Ухмылку тая,
Возвращается вечером ветер
На круги своя,
Возвращается боль,
Потому что ей некуда деться.
Мы проспали беду,
Промотали чужое наследство,
Жизнь подходит к концу,
И опять начинается детство,
Пахнет мокрой травой
И махорочным дымом жилья,
Продолжается детство без нас,
Продолжается детство,
Продолжается боль,
Потому что ей некуда деться,
Возвращается вечером ветер
На круги своя.
Александр Галич
Коломийцев в полный рост - История из жизни Клима Петровича Коломийцева - мастера цеха, кавалера многих орденов, члена бюро Парткома и депутата Горсовета.
Из речи на встрече с интеллигенцией
...Попробуйте в цехе найти чувака,
Который бы мыслил не то!
Мы мыслим, как наше родное ЦК,
И лично...
Вы знаете - кто!
...И пусть кой-чего не хватает пока,
Мы с Лениным в сердце зато!
И мыслим, как наше родное ЦК,
И лично...
Вы знаете - кто!
...Чтоб нашей победы приблизить срока,
Давайте ж трудиться на то!
Давайте же мыслить, как наше ЦК,
И лично
Вы знаете - кто!..
Из беседы с туристами из Западной Германии
...А уж пыль-то вы пускать мастера!
Мастера вы!
Да не те времена!
Мы на проценты сравним, мистера,
Так и нет у вас, пардон, ни хрена!..
Потому что все у вас -
На показ.
А народ для вас - ничто и никто.
А у нас - природный газ,
Это раз.
И еще - природный газ...
И опять - природный газ...
И по процентам, как раз,
Отстаете вы от нас
Лет на сто!
О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира
У жене моей спросите, у Даши,
У сестре ее спросите, у Клавки,
Ну, ни капельки я не был поддавши,
Разве только что - маленько - с поправки!
Я культурно проводил воскресенье,
Я помылся и попарился в баньке,
А к обеду, как сошлась моя семья,
Начались у нас подначки да байки!
Только принял я грамм сто, для почина
(Ну, не более, чем сто, чтоб я помер!),
Вижу - к дому подъезжает машина,
И гляжу - на ней обкомовский номер!
Ну, я на крылечко - мол, что за гость,
Кого привезли, не чеха ли?!
А там - порученец, чернильный гвоздь,
"Сидай, - говорит,- поехали!"
Ну, ежели зовут меня,
То - майна-вира!
В ДК идет заутреня
В защиту мира!
И Первый там, и прочие - из области.
Ну, сажусь я порученцу на ноги,
Он - листок мне,
Я и тут не перечу.
"Ознакомься,- говорит,- по дороге
Со своею выдающейся речью!"
Ладно - мыслю - набивай себе цену,
Я ж в зачтениях мастак, слава Богу!
Приезжаем, прохожу я на сцену,
И сажусь со всей культурностью сбоку.
Вот моргает мне, гляжу, председатель:
Мол, скажи свое рабочее слово!
Выхожу я,
И не дробно, как дятел,
А неспешно говорю и сурово:
"Израильская,- говорю,- военщина
Известна всему свету!
Как мать, - говорю,- и как женщина
Требую их к ответу!
Который год я вдовая,
Все счастье - мимо,
Но я стоять готовая
За дело мира!
Как мать вам заявляю и как женщина!.."
Тут отвисла у меня, прямо, челюсть,
Ведь бывают же такие промашки! -
Этот сучий сын, пижон-порученец
Перепутал в суматохе бумажки!
И не знаю - продолжать или кончить,
В зале, вроде, ни смешочков, ни вою...
Первый тоже, вижу, рожи не корчит,
А кивает мне своей головою!
Ну, и дал я тут галопом - по фразам,
(Слава Богу, завсегда все и то же!)
А как кончил -
Все захлопали разом,
Первый тоже - лично - сдвинул ладоши.
Опосля зазвал в свою вотчину
И сказал при всем окружении:
"Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему!
Очень верно осветил положение!"...
Вот такая история!
О том, как Клим Петрович сочинил научно-фантастическую колыбельную, укачивая своего племянника - Семена, Клавкиного сына
Спи, Семен, спи,
Спи, понимаешь, спи!
Спи, а то придет Кащей,
Растудыть его в качель!
Мент приедет на "козе",
Зафуячит в КПЗ!
Вот, такие, брат, дела -
Мышка кошку родила.
Спи,Семен, спи,
Спи, понимаешь, спи!
В две тысячи семьдесят пятом году
Я вечером, Сеня, в пивную зайду,
И пива спрошу, и услышу в ответ,
Что рижского нет, и московского нет,
Но есть жигулевское пиво -
И я просияю счастливо!
И робот-топтун, молчалив и мордаст,
Мне пиво с горошком зеленым подаст.
И выскажусь я , так сказать, говоря:
- Не зря ж мы страдали,
И гибли не зря!
Не зря мы, глаза завидущие,
Мечтали увидеть грядущее
Спи, Семен, спи,
Спи, понимаешь, спи!
Спи, а то придет Кащей,
Растудыть его в качель!
Мент приедет на "козе",
Зафуячит в КПЗ!
Вот, такие, брат, дела -
Мышка кошку родила.
Спи,Семен, спи,
Спи, понимаешь, спи!
Спи!..
Следующая публикация
Комментарии 3