Пишет Марина Артемова из Перми
"Как-то собралось у меня материалов о тени Чехова в нашей жизни.
Рассматривала я архивные материалы Марины Крашенинниковой (1958–1993), родившейся и погибшей в 35 лет в Перми. Сколько бы я ни пыталась написать о ее жизни, не выходит ничего — нет биографии. Прожила мало, написала немного, почти ничего не опубликовала. Но в защиту того, что писатель она хороший, может сказать, наверное, рекомендация ее в члены союза писателей таких корифеев, как Нина Горланова, Анатолий Королёв, Владимир Соколовский.
Самое значительное в этом архиве, помимо рукописей разумеется, письма ее однокурсников (все они окончили Литинститут). Молодые ребята — Николай Алипов и Владимир Коробов — в 1983 году отправляют из Ялты в Пермь письма, напоенные морем, запахом жимолости, предчувствием творческой воплощенности. Пока они работают в музее Чехова.
Н. Алипов: «Жизнь моя непроста, вся в себе самой. Эту зиму я хочу смутно представить, но за всеми днями ее стоит туман, изморозь, одиночество и полный провал «Чайки»… Сегодня водил экскурсию по чеховскому дому с Зоркой и ее двумя родными людьми. Зашли в чеховскую спальню. Показывал гостям «многоуважаемый шкаф». Они удивлялись его небольшим размерам. Шкаф, в их представлении, огромный, массивный и необыкновенный. Жизнь беднее нашего воображения, — хотелось мне сказать… Когда-то в этом шкафу, стоящем сейчас в спальне Чехова, мать Чехова хранила разного рода сладости. И дети, крутясь возле этого шкафа, говорили: «Дорогой, многоуважаемый шкаф…» Потом Чехов в этом шкафу хранил свои лекарства… Так грустно кончается все сладкое… Таков исход человеческой жизни…»
Дальше — еще письма о жизни в Крыму, упоительной и — временами — по-чеховски нелепой: «Стоят же удивительные дни и новый директор, блаженствуя на солнце, пишет на полях собрания сочинений Бунина: «Здесь жил Чехов, а теперь живу я…» Эта запись попалась мне сегодня в библиотеке музея. Пишет это кандидат наук и член КПСС с 20-летнего возраста. Такова фантасмагория жизни».
Владимир Коробов более скуп на слова в письмах, но одно из них — чистая поэзия: «Дни стоят в Ялте милые, я гуляю по утрам по старинным улочкам, где жила когда-то Цветаева, Анненский. Об Анненском в Крыму пишу небольшой очерк. Перепечатываю рассказ Коли и много читаю. Ты, ангел мой, не отчаивайся, закончим институт вместе, и выпьем, конечно, и потанцуем. Одиночеству твоему я сочувствую, женщине нужно быть в жизни с кем-то. Сам же я привык быть только с самим собой. Хорошо ли это, плохо ли, не знаю. Но так чувствую я и томлюсь. У нас пробует цвести жимолось уже и зимний город напоминает устрицу. Деликатес, а не жизнь!»
Владимир Коробов, обладая отменным художественным вкусом, в 2009 году опубликовал в журнале «Нева», №12 за 2009 год, подборку стихов о Чехове с предуведомлением: «Десятки, сотни поэтических строк посвящены памяти А. П. Чехова. Если собрать воедино только стихотворения современников писателя, то объем рукописи составит весомый поэтический сборник. Не все стихотворения о “неуловимом” Чехове равноценны по своему художественному уровню, не все выдержали испытание временем, представляя интерес по большей части для литературоведов. Около 150 единиц хранения насчитывает картотека “Чехов в русской поэзии” Дома-музея А. П. Чехова в Ялте, составленная автором этих строк. В нее вошли имена и широко известных поэтов, и стихотворцев-дилетантов — чистосердечных почитателей чеховского таланта. К сожалению, образ Антона Павловича в большинстве стихотворений о нем, словно корабль, неумолимо обрастает ракушками поэтических штампов. В этой связи приходит на память эпизод из воспоминаний Ивана Бунина: “…Чехов внезапно сказал мне:
— Знаете, сколько лет еще будут читать меня? Семь.
— Почему семь? — спросил я.
— Ну, семь с половиной.
— Нет, — сказал я. — Поэзия живет долго, и чем дальше, тем сильнее…
— Поэтами, милостивый сударь, считаются только те, которые употребляют такие слова, как “серебристая даль”, “аккорд” или “на бой, на бой, в борьбу со тьмой!”.
Звучат пресловутые “аккорды” и мельтешат “серебристые дали” и в “юбилейных” стихах о Чехове. Для некоторых стихотворцев Чехов — это “блестит пенсне, шуршит перо”. Поэтому как подарок воспринимаешь строки Самуила Маршака:
О «братьях-писателях»
(Эпиграмма)
Писательский вес по машинам
Они измеряли в беседе:
Гений — на “ЗИМе” длинном,
Просто талант — на “Победе”.
А кто не успел достичь
В искусстве особых успехов,
Покупает машину “Москвич”
Или ходит пешком. Как Чехов.
6–Х1–1961 г.
Эпиграмму Маршак оставил в книге для посетителей Дома-музея А. П. Чехова в Ялте. Она и сегодня не утратила актуальности.
Стихи Чехову посвящали такие разные по своим творческим устремлениям поэты, как Яков Полонский и Алексей Плещеев. Поэзия чеховской “Степи” стала для них мощным эхом лучших образцов отечественной лирики, в повести они видели “бездну поэзии”. А Иван Бунин называл Чехова “одним из самых величайших и деликатнейших русских поэтов”. Поэтичность чеховской прозы отчетливо выявилась в языковой стихии писателя, в “пластическом изображении словом”, в простоте и образной точности. Остро чувствуя литературную фальшь, стертый поэтический образ, который ничего уже не мог сказать уму и сердцу читателя, Чехов в своем творчестве открывал новые формы. Он понимал, что для создания картины лунной ночи (излюбленная тема поэтов всех времен и народов!) не обязательно прибегать к банальному описанию, а достаточно заметить, что “на мельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки”. Это и завораживало современников Чехова — поэтов, музыкантов, артистов, художников…
Не обошли вниманием писателя-классика и поэты второй половины ХХ века. Истинная поэзия живет долго. Долгая жизнь уготована также и лучшим стихам о Чехове».
А это — стихотворение Владимира Коробова «Чеховский сад»
За увитой ветками оградой,
как во сне, я вижу этот сад.
Он стоит, не тронутый распадом,
как и двадцать лет тому назад.
До последней черточки знакома
и щемящей нежности полна
одинокость чеховского дома,
грусть венецианского окна.
Кипарис. И в легкой дымке горы,
словно годы в дальнем далеке…
До сих пор слышны здесь разговоры,
чей-то смех… И тени на песке…
Но в ряду волшебных превращений
мне другой запомнился сюжет:
сад ночной, и на твои колени
молоком пролился лунный свет.
Ты была юна и белокура
в том далеком памятном году,
и стрела разящая Амура
угодила в сердце, на беду.
А когда в саду погасли свечи
южных звезд и день встал без прикрас, —
понял я значенье нашей встречи,
Краткой, словно чеховский рассказ.
Комментарии 3