Хватит, насмотрелся, наулыбался, накивал своё.

Мне тридцать лет, и я работаю в банке. Прекрасная, перспективная карьера, не правда ли? Неправда. Ну, в моем случае точно. Я до сих пор топчусь на самой низкой должности, помогаю старушкам оплачивать коммуналку, снимать пенсии, разговариваю с ними, выслушиваю весь этот бред про погоду и продукты. Мне плевать на их проблемы, потому что вся моя жизнь — это сплошная проблема без возможности найти выход, но я усиленно киваю, улыбаюсь своим посетительницам или охаю, по сто раз повторяя, что нужно нажимать на экране банкомата, чтобы эти доживающие свой век личности наконец внесли копеечку за право и дальше находиться в своих квартирах.

Наше отделение находится в центре города, и ходят в него весьма состоятельные в плане жилплощади местные бабулечки. Они одеты скромно, но достойно, они, я уверен, читают на ночь Бальмонта («Ударение на второй слог!» — это вбила мне в голову учительница русского), пьют травяной чай, устроившись в уютном кресле–качалке. На столе в их гостиной горит лампа, обязательно от Тиффани, с цветастым абажуром, рядом с лампой, как водится, таблетница. У этих людей всё расписано, одно и то же каждый день — одни и те же таблетки, микстуры, записи к врачу, звонки подругам, родственникам, каши и супчики. Ах, да, ещё анализы. О них мне тоже рассказывают, и я, хитрый подлиза, даже сам интересуюсь, как всё прошло, есть ли улучшения. Если нет, я вздыхаю, получается очень натурально, хотя мне на самом деле всё равно. Я эгоист, и это моё право.

Я давно не понимаю, зачем я живу, ради чего. В детстве я мечтал быть гитаристом в какой–нибудь группе. У нас ребятами даже была своя банда, мы играли в переходах метро, собирали деньги, а потом просиживали их в бургерной.

Откуда у меня музыкальный слух? От батюшки. Он тоже играл. Но денег это не приносило, а у него уже была моя мать и вот–вот должен был родиться я, пришлось папке пойти работать, как все нормальные люди.

— Ну, это по молодости, так, баловство, — всегда говорил он, когда мы рассматривали его фотографии. — Надо учиться, потом нормальную профессию получить. Ты, Сережка, так и делай. А я… Протренькал свою жизнь, а теперь и без профессии достойной, и без зарплаты хорошей.

Я кивал, но всё же лет с одиннадцати стал «баловаться» гитарой. Мать укоризненно смотрела, папа махал рукой, а я самозабвенно трясся под те визгливые звуки, которые выжимал из своей старушки. Почему старушки? Потому что она, моя гитара, была страшно б/у, отданная мне соседом–инвалидом под честное слово, что я «не закопаю свой талант».

А я его закопал. Где–то в начале одиннадцатого класса ко мне пришло прозрение, что живем мы в общем–то бедно и просто, что и квартира, и еда, и шмотки — всё у нас второсортное. И всё из–за того, что отец вовремя не стал кем–то «достойным», ну, например, врачом или химиком, или, на худой конец, инженером. Мать тоже науками в молодости не увлекалась, поэтому работала продавцом.

И как–то нахлынуло на меня такое отвращение к своей ничтожной жизни, что я решил всё поменять. А заодно обиделся на родителей, что они у меня такие непутевые. Почему именно в одиннадцатом и так вдруг? Ну там, как водится, была замешана женщина, в два раза старше меня, моя первая любовь. Она хотела рестораны и развлечения, а я не мог ей этого обеспечить. Она меня бросила, сказав, что «таких нищебродов к себе не подпустит никогда». А я оскорбился и решил всё круто изменить. Сел за учебники, забросил гитару, нашел ВУЗ, куда обязательно поступлю. Банковское дело — вот ключ к царству золота. Надо просто немножко подождать. И забыть, как это — стоять на улице с ребятами, на плечи давит косуха, на голове бандана, на ногах казаки, джинсы обтягивают мои худые ноги, и я самозабвенно играю на гитаре «Короля и Шута». Вокруг нас собирается толпа, хлопает, подпевает, кидает в раскрытый чехол от инструмента деньги. И тебе легко и весело, кажется, что совсем нет забот, есть только ты, эта улица и звуки музыки…

Забыть. Досчитать до десяти и забыть. Так я делаю периодически, когда совсем невмоготу. Один, два, три…

Работать в банке оказалось не так весело, как мне думалось. И денег пока мало. Я топчусь на нижней ступеньке своей карьерной лестницы, сам не знаю, почему. Раз, два, три, четыре…

У меня в жизни тоже всё однообразно, как у приходящих пенсионерок, смешно, правда? Но я хотя бы не глотаю горы таблеток. Здесь я в выигрыше.

Я даже улыбнулся этой своей мысли. Да, живу небогато, «у б и т а я» однушка на Чонгарском в пятиэтажке «под снос», не моя, снимаю. Прожжённые чужими сигаретами шторы, поцарапанный паркет, обшарпанные двери, проржавевшая ванна, пустой холодильник, пыль везде, где только можно, лампы от Тиффани нет и в помине, зато есть торшер на погнутой ножке и шумные цыгане за стенкой. У них семь детей, горластых пацанов. Мои старушки такого бы не выдержали, сразу слегли с инфарктом. А я выдерживаю. И не глотаю таблетки. Цыган–отец, Рустам, иногда вечером поёт песни, а жена играет ему на гитаре. Тогда я, сидя за столом и глядя в черный квадрат окна, сжимаю кулаки и опять считаю: «Раз, два, три, четыре…» У меня другая жизнь, она лучше, чем могла бы быть. Так–то!..

Да, я завидую тем, кто живет лучше меня, богаче, «достойней». И презираю их. Ведь мы все знаем, что деньги не пахнут, и богатые чаще всего не чисты на руку. Но… Но я же тоже хочу быть богатым, у меня всё впереди, а они, эти увешанные серебряными серьгами и перстнями клиенты, уже свое отжили, что у них впереди — мы все знаем.

Я вот иду своим путем. Как оказалось, я умен, терпелив, достаточно гибок, умею говорить «словами через рот», поэтому меня взяли на должность консультанта в этот проклятый банк. Я ненавижу свою работу. Я понял это в первый же день практики. Но «служить» в банке престижно и достойно. Это вам не на гитарке бренчать! У метро постоянно стоит молодежь, поет хриплыми голосами в микрофон, играет на инструментах. Я быстро прохожу мимо них, стараюсь не смотреть в их счастливые глаза. Я выбрал другой путь, намного удачней, вот увидите! Раз, два, три, четыре, пять…

Зарплата у меня по меркам моих старших коллег мизерная, но для меня весьма достойная. Я экономен донельзя. Коплю на квартиру, на первый взнос, как и большинство из нас, идущих в этот час по улице к метро.

Я живу отдельно от родителей с тех пор, как окончил институт, навещаю их иногда, звоню, но быстро прерываю беседу. Слушать, как мать сходила на рынок, или как отец всё никак не починит ей мясорубку, мне порядком надоело. Это их жизнь, скучная, однообразная. Мне же надо шагать вперед.

Вот я и шагаю. В руках телефон, в голове пустота. Я прокручиваю ролики в соцсети один за другим. Там, на экране моего смартфона, пляшут полуголые девицы, какой–то усатый повар готовит сногсшибательный десерт, который, если захочешь повторить его дома, окажется несъедобным; там кошки, собаки, дети — всё в кучу, всё мимо меня, лишь бы убить время. Стендаперы шутят плоско и глупо, я бы смог лучше, но я никогда не унижусь до ролика в соцсети. Я же работаю в банке! Эта новость когда–то очень удивила моих бывших братанов «на районе». Они всё также перебирают детальки чужих автомобилей в душном, холодном гараже, а вечером тренькают на своих гитарках в пешеходном переходе. Нам всем по тридцать лет, но мы такие разные. Теперь. Они болтаются внизу, а я… Я в костюме и щегольских ботинках помогаю старушкам оплачивать коммуналку. Я чистенький, опрятный, при галстуке и с выглядывающими на правильную длину манжетами рукавов белоснежной рубашки.

— Почем костюмчик? — плюет на пальцы Колька–слесарь, мой бывший одноклассник, тянется, чтобы пощупать ткань.

— Не трогай. Масляные пятна оставишь! — отталкиваю я его руки. — Не знаю. На работе выдали.

— Ишь ты! — Коля уважает меня, я — мозг, а он — так, гаечный ключ. — А вам там не нужен автослесарь? Ты спроси, я ж всё умею!

Коля заискивающе смотрит мне в глаза, или мне так просто кажется. Он, конечно, тоже хочет костюм, ботинки, галстук и работать в стеклянном офисе.

— Не знаю. У тебя даже диплома никакого нет, Колян! — качаю я головой.

— Диплома нет, твоя правда, — разводит руками Колька. И мне его не жаль. Учиться надо было, а не пиво пить. Вот так!

Николай окончил школу и подался в гаражи. Ему позарез были нужны деньги. Отец сгорел от водки, когда Коле было лет десять, мать, Елена Николаевна, растила их с сестрой, Иркой, одна. Ира в семнадцать забеременела, теперь у неё растет сын, Мишка. Ира не работает, тянет деньги из матери, брата и отца ребенка. Тот, совсем ещё молодой парень, глупый, даже не проверил, его ли это дитё, и теперь отваливает Иринке алименты. А она гуляет по клубам.

Фактически отцом для маленького Мишеньки стал мой друг Колян.

У них в квартире тесно, много хлама, но тетя Лена всё никак не желает расстаться с этими вещами.

— Да хоть продайте! — как–то посоветовал я, заявившись к Кольке в своем костюме. — Через интернет! Ира всё равно дома сидит, вот пусть займется!

— Да как продашь, Саш! Кому это всё нужно! — разводит руками тетя Лена.

— Да нужно! В интернете, тетя Лена, можно продать всё! Даже ржавую кастрюлю. Обязательно найдется умелец, который сделает из неё что–нибудь этакое и снимет это на видео. Деньги, теть Лен, можно делать из всего.

Я говорю уверенно, чуть свысока. Я мог бы сделать всё это: пофоткать старье, разместить объявления. Но мне неохота. Не безрукие, сами пусть делают.

— Ну я подумаю, Серёженька, спасибо! — Тетя Лена виновато кивает. Она подумает. Или не станет.

Ну а я, выпив у них чашку чая и угостившись супом, буду долго копаться в прихожей, прилаживая на пиджак пальто, и смотреть на стоящую в углу гитару. Коля ас, он может делать с гитарными струнами такое, чего мне никогда не удавалось. И он не бросил играть. А я поджимаю губы и всё считаю: «Раз, два, три, четыре, пять…» Попрощавшись с тетей Леной, я поеду к себе на Чонгарский. У меня, в отличие от Елены Николаевны, нет двоих детей, один из которых — рядовой слесарь, а вторая — гулящая девица. У меня карьера и банкоматы, пиджак и галстук. Я из другого теста.

Сегодня я подзадержался на работе, на улице уже вовсю горят фонари, мигают рекламные вывески и гирлянды. Я иду к метро, спрятав нос в шарф. На мне достаточно приличное полупальто. А шапку я не ношу. Не моё это. Бандану бы… Стискиваю зубы и считаю: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть…»

Сумка висит на плече. Но она пустая, ношу для солидности, как «старшие братья» в этом несчастном банке.

Я спокойно шагаю по выложенной плиткой мостовой, как вдруг сзади кто–то толкает меня, невнятно извиняется. Голос женский, но очень нечеткий.

Оборачиваюсь. За мной стоит, покачиваясь, пожилая женщина. Мы совсем недавно расстались с ней у банкомата, она оплатила квитанцию за свою квартиру и за жилплощадь сестры. Я это запомнил, потому что вторая квитанция была какая–то мятая, оторван код, пришлось вручную вводить номер. Там, в залитом белым стерильным светом зале банка, эта бабулька казалась мне достаточно бодренькой. Шапочка, пальтишко, в маленьких ручках сумочка с защелкой, в глазах — живейший интерес ко всему происходящему.

— Вы первый раз оплачиваете? — поинтересовался я, видя, как она растерянно мыкается по залу.

— Ой, добрый вечер, молодой человек, Сергей. — Она прочитала моё имя на бейджике. — Да, у вас очень красивое имя. Вы даже чем–то похожи на Есенина. Он тоже был Сережей. — Бабулька, кажется, рада, что я попался на её пути, вон, даже разрумянилась, тянет с шеи платок, расстегивает пальтишко, запарилась. — Извините, но, признаться, да, в первый раз. Вот, решила помочь внучке, а то она на работе замучалась уже, и Славочка уехал от нас… — Тут она погрустнела. — Славочка — это мой внучок.

Я кивнул. Вот тоже, нарожали себе на голову! Славочка уехал, внученька где–то там крутится. Детей вообще не упомянула, кинули, наверное. Все они, богатенькие, так делают. А она, эта старуха, вынуждена ходить по банкам, платить по счетам.

Последнее время я всегда был в плохом настроении…

— Ой, только можно побыстрее… — лепечет клиентка.

Я выхватил из её сухоньких пальчиков квитанции, подошел к банкомату.

Мой старший товарищ, Генка, покачал головой и показал мне жестом, что надо улыбаться, напомнил, что мы, я и Генка, — это лицо компании, что надо быть снисходительными. Да в гробу я видел эту снисходительность!

Но всё же улыбнулся. Старушка тоже заулыбалась, довольная, что её кто–то сейчас спасет.

— Если у вас есть… — Я чуть не сказал «более дееспособные родственники», но вовремя одумался. — Если у вас есть дети, внуки, то они могут платить всё через приложение банка с телефона. И не нужно никуда ходить.

Я умный, я даю советы.

— Да! Они так и делают. Но я больше не могу вешать всё на них! Понимаете, они же работают, тяжело им, устают. Деньги сейчас даются трудно. Да и всегда честные деньги давались с усилием. Риточка, моя внучка, с утра до ночи в конторе, какие–то у них юридические услуги. А иногда и ночами сидит, печатает, печатает… Славик, внучок, тот вообще дома не бывает. Он в компании по строительству работает, бросает его по стране так, что даже страшно. И они за меня везде платят, везде, понимаете? Сережа, вы меня слушаете?

Я слушал невнимательно и постепенно раздражаясь, но слушал.

— И что же в этом плохого? — осведомился я, поднеся к сканеру код на квитанции. — Сначала вы их тянули, теперь они вас. Нормальный процесс.

— Ничего плохого. Совершенно ничего. — Бабуся согласилась со мной. — Но я не хочу их обременять. Вот и хулиганю. — Она зарделась ещё больше. — Теперь надо карточку? Да–да! Вот!

Клиентка–хулиганка протянула мне свою банковскую карту, я прислонил её к датчику.

— Пин–код. Вы слышите меня? Пин–код вводите! — велел я, но старушенция как будто меня не слышала. Она стояла, замерев и зажмурившись.

— Сейчас… Сейчас, минуточку. А вы можете принести мне водички? — спросила она, потерла виски. — Душновато у вас здесь.

Ох уж эти посетители! Душно, жарко, холодно, включите кондиционер, выключите кондиционер, темно, светло, пахнет, мокро, некрасиво…

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

— Сейчас. Вот ваша карточка. Я прервал операцию, придется всё делать заново.

Я сердито сунул ей в руки банковскую карту, отошел к кулеру.

Геннадий ободряюще кивнул: «Держись, старик, ещё каких–то два часа, и мы свободны!»

Я сунул посетительнице стакан с холодной водой.

Она её жадно выпила, поблагодарила меня.

— Ну, теперь я готова, — и протянула мне карточку.

Всё понеслось сначала. Квитанция, карта, пин–код, который она не помнит, копание в сумочке, поиск записочки, охи, извинения.

«Уж ни подсадная ли она утка?» — пронеслось у меня в голове. Пришла под вечер, тянет волынку, прикидывается валенком, вся такая растерянная, несчастная.

— Может быть, вам присесть? — быстро проявил я заботу.

— Нет, что вы! Я еще не так стара, чтобы не держаться на ногах. Так, вот бумажка. Давайте, я нажму цифры.

Я деликатно отвернулся. Старушенция нажала на кнопки, потом дотронулась до моего плеча. Я вздрогнул.

— Вот. Что же делать дальше? — тихо спросила она, вздохнула.

«Надоело тебе? — со злорадством подумал я. — А уж мне как надоело! Ходите, ничего не понимаете, тыкаетесь, а дети где? Внуки эти упомянутые? По ресторанам сидят, деньги проедают! О вас даже не вспомнили. Потому что богатство голову кружит!» Очередная волна злости… На кого? Да на всех! Колька говорит, что я просто пружина, которую сам и сжимаю, и когда–то она отскочит, сделав всем больно. Но он не прав, я просто строю карьеру.

…Шесть, семь…

Первая квитанция, вторая. На обеих достаточно крупные суммы.

— У вас две квартиры? — не сдержал я своего любопытства.

— Вторая — это сестры. Она, Анечка, сейчас в больнице, тут, на Пироговке. Нет, ничего особенного, желудок просто… А мужа у неё нет уже года три. Да, три года, как не стало Петеньки. — Последовала трагическая пауза, а я тем временем делал свою работу — слушал и тыкал кнопки на банкомате. — Вот, надо помочь сейчас. Ну что она будет из больницы такими делами заниматься! Я как раз от неё, от Анечки…

Бабулька всё что–то говорила, а мне так надоел и этот её рассказ про родственников, богатых, но очень несчастных, и эти уменьшительно–ласкательные «Анечка, Петенька, Славик, Риточка» тоже надоели.

— Вводите код! — рявкнул я.

Она послушно протянула пальчик, стала нажимать.

— Спасибо, молодой человек! — наконец расшаркалась клиентка. — Вы мне очень помогли. Вы устали от меня? Я совсем ничего не смыслю. Простите… Просто так хотелось всем как–то помочь… До свидания, Серёжа, хорошего вечера.

Повязала на шею платочек, поправила сумочку и пошла на улицу. Там не душно и не жарко, там зима. А мне пожелала хорошего вечера…

… И вот теперь эта дамочка раскачивается передо мной, пьяная вдрызг. Это ж надо было так быстро набраться! Конечно, у них, у богатых, свои замашки. Хотя, признаюсь, представить себе этот божий одуванчик, заправски опрокидывающий себе в глотку стопки чего–то супер–алкогольного, я, сколько ни старался, не мог.

— Опять вы? Да что ж вы толкаетесь? — я зачем–то отряхнул рукава.

— Из… Извините-е, — протянула моя знакомая. — Я по… Пойду… Ку… Ку…

— Вот и идите, ку–ку! — рассердился я.

Старушенция шатающейся походкой двинулась вперед, ноги её заплелись, она стала оседать на тротуар.

Я инстинктивно бросился к ней, подхватил, сумка сползла с плеча, шлепнула по ноге.

— Эй! Эй, вы чего?! — закричал я, но женщина почему–то не ответила.

Я стал оглядываться, ища поддержку у прохожих. Но те как будто не обращали внимания на нашу со старухой возню. Чего связываться?! Только влипать в историю.

В моей голове вдруг сверкнула одна догадка, внутри всё похолодело.

— Покажите язык! Я говорю, рот откройте и высунете язык! Эй! — закричал я. Она послушно скособочила свой маленький язык. Тот клонился влево.

Сотовый, который я сунул в карман, никак не хотел оттуда выскакивать, как будто стал в сто раз больше самого кармана. Таким же огромным я чувствовал свой мозг внутри черепной коробки. А себя самого, всего остального, почему–то маленьким, крошечным на этом мокром асфальте, и очень испуганным.

А вокруг всё вымерло, как будто всех людей «выключили», стерли с этой вечерней улицы. И остались только мы — я и Софья Денисовна Карасева, моя недавняя клиентка.

Я наконец вызвал скорую и сидел теперь, уложив голову Софьи Денисовны к себе на колени, боялся пошевелиться. То, что она дышала, я видел по вздрагивающему уголочку платка на её шее.

«Ну хоть так! — подумал я. — А если б вообще…»

Ну почему?! Почему во все это влип именно я?! Почему не Генка, не какая–нибудь девчонка из нашего отдела, а я???

Приехала машина, Карасеву погрузили на каталку. Я рассказал всё, как было, хотел уже уйти, но женщина, вдруг придя в себя, попросила меня поехать с ней.

Из её невнятной речи я понял, что она боится, а ещё что я должен позвонить её родным.

Но, как только я под присмотром фельдшера вынул из сумки больной её сотовый, он тут же заиграл торжественным Мендельсоном. Ничего так звонок, оптимистичный…

Звонила Риточка.

— Алло! Рита? Меня зовут Сергей, я должен вам сказать… — начал я, но девчонка на том конце связи слушать не стала, закричала, чтобы я отдал телефон бабуле, и что она, Маргарита, меня из–под земли достанет.

Фельдшер взял у меня аппарат, представился, начав с главного, с должности, дальше сообщил обстановку, сказал, куда подъехать или звонить.

Утратив боевой настрой, Рита только пропищала, что всё поняла.

— Ничего. Ничего, Серега! Ты — молодец. Диагност! Учился где–то? — спросил меня второй медработник.

— Нет, кино смотрел, — буркнул я.

— Глянь, Андрюха, кино он смотрел! — усмехнулся водитель, поднажал. — Какие зрители у нас теперь продвинутые!

Дальше я сидел молча, Софья Денисовна вцепилась в мою руку своими пальцами и не отпускала. Откуда только силы взялись?

Это было что–то новое в моей жизни, настолько непривычное, что аж дух захватывало. Меня как будто вытащили за шкирку из киселя и взболтнули. В голове метались мысли, путались. Я как будто на миг попал в другую жизнь, близкую к той, которой хотел бы жить. Мигалки, экшен, попискивание каких–то датчиков, мелькание фонарей за окошком машины. Я даже вспотел. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

В больнице я уже никого не интересовал, в приемном все сразу забегали вокруг Карасевой, засуетились.

Скоро больную увезли, а я остался сидеть на холодном железном стуле. Зачем? Не знаю. Может, я ждал эту Риточку, чтобы всё ей высказать?

А что говорить–то? Это их дело, семейное. Ну, пошла старушка в банк, что такого?! Хотя, нет! Если бы… Если бы…

— …Если бы вот так она дома… Одна… — как будто подслушав мои мысли, зашептались медсестры. — Хорошо хоть, что парень подхватил. Симпатичный…

Я чувствовал, как они разглядывают меня, мои щеки запылали. Я тоже осмотрел себя.

Господи! Я похож на кота из подворотни!

Брюки грязные, мокрые, с растекшимися солевыми пятнами, драповое пальто тоже в чем–то ужасном, кажется, я сел в разлитое кем–то кофе.

Я похож на бомжа! На натурального бомжа!

А в голове вдруг всплыли слова: «Он шел, как будто бы один, толпа его не замечала…», и вспомнился один осенний день, когда мы с Колькой горланили эту песню на Арбате, а потом нас прогнали, потому что за право играть в таком крутом месте нужно было заплатить, а у нас не было денег…

О! Вот это был день! Люди смотрели на нас с восхищением, хлопали, подпевали, потом — почти драка, такого адреналина я даже на экзаменах не чувствовал…

Было. И ушло. …Шесть, семь, восемь…

— Извините! — В приемное отделение вбежала девушка. — Извините, я к Карасёвой…

Риточка. Ах, ты ж лапочка! Я смерил её взглядом, вскочил, одернул пиджак.

— Её уже подняли наверх. Да вы не волнуйтесь, позвоните утром, вам всё скажут! — сказала медсестра. — Кстати, ей вот этот молодой человек помог. На улице нашел…

Рита повернулась, секунду рассматривала меня, потом схватила мою руку, принялась её трясти, всхлипывать.

— Спасибо вам! — лепетала девушка. — Вы — наш спаситель. Вы даже не представляете, что вы сделали! Я бы не пережила, если бы…

— Да. Да, я понял. Отпустите меня! — Я вырвал свою руку из её слабых ладошек и гордо вскинул подбородок. — А знаете, это вы виноваты в том, что произошло.

Да, я имею право её обвинить. Я всё знаю. И не надо спрашивать, не жмет ли мне «белое пальто». Не жмет. Я не считаю, что говорить правду в лицо — это жестоко.

— Что? — растерялась Рита. Её глаза стали огромными, как у кукол, что продают в киоске «Союзпечать» около моего дома.

— Да. Ваша бабушка пришла к нам в банк, чтобы оплатить счета. Неужели вы или ваши родственники не в состоянии сделать это сами?! Пожилой человек должен ходить и тратить своё здоровье… — Я распалялся всё больше и больше, корона жала мне всё сильнее и сильнее. Корона, которую я надел, наградив себя за то, что отказался от любимого дела. — Скажите «спасибо», что Софья Денисовна не умерла там, у нас в зале, когда ей стало жарко, и она попросила воды, и… А вам некогда. Вы в делах, деньги гребете лопатами, да? Так вот мы и забываем своих родных. Это называется бесчувственность, черствость, эгоизм и погоня за звонкой монетой!..

Я рубил правду–матку, я, спаситель, поставивший ещё до приезда врачей правильный диагноз, я, презирающий всех этих богатеньких детишек, знающий, что они пустые и эгоистичные особы…

Словом, я был на высоте. И в глубочайшей яме. Я царапал стены этой темницы вот уже несколько лет, но наверх забраться не мог. Не получалось. И от этого злился.

А Риточка вдруг расплакалась. Взяла и расплакалась, как маленькая.

— Да вы что?! — закричала на меня медсестра. — Да как вы смеете?! Кто вы вообще такой, чтобы критиковать? Да, вы поступили хорошо, нормально поступили, как должно, но это не значит…

Рита схватила её за руку, замотала головой.

— Не надо! Не надо, он прав, наверное… Мы не уследили. Я и Славик. Мы были слишком заняты собой, своими делами. Славка совсем измотался, ему бы в отпуск. А бабушка… Она юркая, что–то придумает, и вперед… — Маргарита говорила, прерываясь на всхлипывания. — Я не успела вчера забрать эти квитанции, я диплом пишу, понимаете… У меня в голове всё путается… Да, это я виновата… Виновата. Славик мне сказал беречь, а я не сберегла.

У нее в кармане зазвонил телефон. Девушка отошла, зажмурилась, стала бить кулачком в стену и рассказывать кому–то про случившееся.

Славик… Это был он.

Рита рассказала ему и про меня, и про мои слова. И то, что она кругом виновата. И то, как я сказал, что она бесчувственная.

В углу рядом со входом что–то зашевелилось, из–под слипшегося меха шубы выглянул мужчина, крякнул, видимо, от восторга, что перед ним разыгрывают такую драму, зааплодировал, потом сполз на пол, захрапел. Я отошел от него подальше.

— А ну–ка, дай мне этого спасителя! — забасила Ритина трубка. Мне протянули смартфон.

— Алло. Сергей Тимофеев, — деловито представился я.

— Слушай, ты! — услышал я и сглотнул, потому что говорили со мной строго и явно не видели того, что на мне корона. — Оставь Риту в покое. Хочешь денег? Сколько? Я смотрю, ты из правдорубов, только вот ничего ты не знаешь! А я тебе расскажу. Рита бабушку с того света вытащила, когда наши родители погибли. На руках, считай, её держала, с ложечки кормила, а баба Софа жить не хотела, металась в слезах. Ритке тогда, знаешь, сколько было? Ты, праведник! Пятнадцать годков. Ты в свои пятнадцать кого спасал? Думаю, что на шее родителей сидел и деньги у матери из кошелька воровал. Сколько ты хочешь за свою помощь?

— Да как вы смеете?! — мой голос осип, корона упала, зазвенела, превратилась в угольки.

Я быстро сунул сотовый в руки всхлипывающей девице, схватил своё грязное, в кофейной гуще пальто, кивнул администратору и ушел, едва не споткнувшись о лежащего на полу бомжа.

Зачем я вообще поехал сюда?! Надо было просто отправить Карасёву на скорой, а самому ехать домой, в свою обшарпанную однушку на Чонгарском, сесть там на кухне, поесть сосисок, сбросить «входящий» от матери, иначе разговор затянется на добрых полчаса, а потом уставиться в телевизор, щелкать каналы, так и не выбрать, что смотреть, упасть и уснуть. И считать, считать минуты до чего–то особенного, которое никогда не наступит…

Я широким шагом направился к остановке, злой и обиженный, свергнутый король. Я облагодетельствовал Софью Денисовну, с того света вытащил, а этот Славочка вдруг заговорил о моём прошлом.

Я даже кулаки сжал. И… Вспомнил, как в пятнадцать лет сидел в гараже с ребятами, мы только что вернулись с уличного выступления. Заработанных денег хватило, чтобы купить хлеба и колбасы, «Столичную» нам не продали... Мы были такие счастливые и глупые, нам казалось, что впереди только радость и наша группа, мы видели себя на сцене Олимпийского, мы бы собирали толпы поклонников и раздавали им автографы.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять…

Я сидел в автобусе и шепотом считал. Только что на моих руках чуть не умерла женщина, и это было страшно. Только что я обидел девчонку, такую красивую и слабую, я накричал на неё просто так, потому что мне самому плохо. Я дошел до края. Я ненавижу себя и свою жизнь, я не хочу так жить, но боюсь начать жить по–другому. Просто боюсь…

…Я добрался до дома, открыл дверь, зашел в квартиру. Там было холодно, видимо, отключали батареи.

Быстро закрыв на кухне форточку, я поставил на плиту чайник и стал следить за тем, как горит под пузатым стальным сосудом огонёк. Раздеваться не хотелось. На экране сотового висело сообщение от матери:

«Сегодня у отца день рождения. Просто напоминаю.»

День рождения? Надо же… А я забыл.

Набрав папин номер, я вдруг понял, что мне нечего ему сказать. Я давно привык говорить только о себе, о своих достижениях, о том, что впереди великие дела. Но это сейчас не то.

Я сбросил звонок, оттолкнул телефон. Ну почему?! Почему мы не можем без наших предков?! Зачем эта связь? Она же сдавливает, отнимает энергию!

Я налил в чашку кипятка, положил туда чайный пакетик.

А у матери, поди, заварка в том самом чайничке с сиренью на боку, и на столе в плетенке лежит печенье, а на полке в шкафчике — конфеты.

И сейчас они, мои родители, наверное, пьют чай, даже купили торт, позвали кого–то. Папа уже выпил, повеселел, балагурит. Его спина сейчас не болит, и заботы где–то далеко. Сейчас не до них. Он отмечает свой праздник.

А я один, на этой холодной кухне. У меня нет конфет и торта, и никто не сидит рядом со мной. А я ведь сегодня спас человека… Сначала проглядел, что ей плохо, и она скрыла, а потом спас. Ну не спас, хотя бы поспособствовал...

Она меня так раздражала, эта Софья Денисовна, а теперь не идет из головы. А что если навестить её как–нибудь? Ну, когда будет можно? Надо было взять у Риты номер телефона, может, чем–то надо помочь? Хотя зачем я им с их–то миллионами!..

Я вздохнул, поняв, что помешался на деньгах. Так хотелось жить хорошо, не просто хорошо, а так, чтобы вот такой же пацан, каким был я лет в шестнадцать, завидовал бы мне. Я иду к своей цели, отметаю всё, что мешает, я только в начале пути, а мне уже тошно. Почему? Потому что вместе с водой я выплеснул ребенка. Самого себя выплеснул, продался, наступил на горло своей песне.

Завибрировал телефон, я машинально ответил.

— Звонил, сынок? Ты как там, свободен? Приезжай, если есть время. Соскучились мы с матерью.

Отец закашлялся, мама выхватила у него трубку, тоже стала что–то мне говорить, а я не слышал. У нас в подъезде плохая связь, да и бежал я быстро, в динамике шумел ветер.

— Ты куда, Серега? — отскочил в сторону мой сосед, отец большого семейства Рустам.

— Домой! — крикнул я. — У отца сегодня день рождения.

— Погоди! — Сосед вдруг припустился за мной, схватил за плечо, чуть не опрокинул. — Погоди. Фруктов возьми. Мне сестра прислала. На! У меня в машине ещё два таких пакета, всем хватит. Держи! Отцу привет и почтение.

Рустам сунул мне в руки пакет с ананасом, мандаринами, грушами, яблоками и подтолкнул к остановке. Я прыгнул в трамвай, помахал соседу рукой.

Странный этот Рустам! Отца моего не знает, ничего про меня–то толком не ведает, а подарок передал. Бывают же люди…

…Я постеснялся отпирать дверь своим ключом, позвонил. Открыл отец. Та же майка в сине–белую полоску, те же шорты, на плече татуировка, на лице легкая небритость.

— Ну вот теперь хорошо, теперь все в сборе. Ну как дела, сынок? — протянул он мне руку, я сунул в его ладонь пакет с фруктами, пожал плечами. Почему–то захотелось плакать.

Меня так давно никто не спрашивал, как у меня дела, давно не выслушивал мой ответ... Я просто никому не давал на это время…

Я долго строил из себя равнодушного, идущего к своей заветной цели парня. Но это всё не то. Мне надо что–то ещё. Любовь нужна, а я её позабыл, посчитал лишней, не приезжал к родителям. Нужна музыка, друзья… Вот почему меня так раздражала эта Софья Денисовна, Риточка и Славик. Они все связаны не просто квартирами, миллионами. Они семья, им вместе тепло, они друг друга поддерживают. И ради них Софья Денисовна пришла в наш банк. Ради отца Рустам бежал за мной через весь двор… А я как будто лишил себя всего этого.

— Покормить тебя? — Мать подошла ко мне, обняла. — Иди, мой руки. Я вижу, тебе есть, что рассказать.

Она права. Мне много ей нужно рассказать, ей и отцу. А ещё я найду на антресолях свою гитару. Я знаю, мать её не выкинула. Она там, лежит и ждет меня. Она совсем расстроенная и старая, но это не беда. У меня есть деньги на ипотеку, их хватит на сотню новых гитар!

…Девять, десять!

Я дошел до конца, до тупика и вдруг увидел из него выход.

Почему я понял это именно сегодня? Не знаю. Возможно, то, что случилось с Карасевой, мое в этом участие, Рита с её слезами, ругань Славика — всё сложилось в один большой кулак, пробивший стену между мной и миром. А, может быть, я просто устал. Не знаю. Но дальше всё будет по–другому. А пока… Пока я поздравлю отца, скажу ему, что он многому меня научил. Он улыбнется и ответит:

— Ну а как иначе–то?! Мы ж семья!

И я кивну…

Потом я ушел к Коле, мы долго сидели у него на кухне, вспоминали что–то, смеялись, смотрели фотографии. Колька… Он такой счастливый! Я и не замечал.

— Спасибо тебе, Коль! — Я вздохнул легко и свободно.

— За что? — удивился он.

— За то, что ты у меня есть, — просто ответил я.

… Через год я уволился из банка, устроился в частную музыкальную студию, преподаю игру на гитаре. Я многого не умею, что–то подзабыл, но теперь мне не нужно считать, чтобы отвлечься и успокоиться. Я счастлив.

Иногда к нам в студию приходит Рита. Она классно поёт.

Не спрашивайте, есть ли что–то между нами. Мы и сами пока не знаем. Время покажет…

Автор Зюзинские истории
(ссылку на канал автора оставим в комментариях)