— Мы–то? Мы домой, детка. Рабочий день окончен. Ты на часы–то погляди! — Нина Петровна застегнула плащик. На улице как–то резко похолодало, небо, весь день ясное, «высокое», как говорила Нинина мама, хотя как оно может быть низким или высоким, простоватая Ниночка не понимала, задирала иногда голову вверх и пыталась определить, опустилось ли оно или ещё высоконько стоит, как положено. Вот и теперь низкое небо набухло, того гляди, что–то грянет. Ноги Нины Петровны в капроновых чулках тут же покрылись мурашками.

Стоящая рядом Таня тоже немного дрожала, потому что надела самое—самое красивое платье, босоножки, сверху — лёгкий жакетик, и теперь ветер продувал девчонку, кажется, до самых косточек.

— Губы уже синие, Танька! Шла бы домой, чайник поставила, картохи нажарила, да на сальце, да с чем мясным. Ух, как хорошо! — дёрнула плечиками Нина Петровна. — Или книжку бы почитала. А то стоишь тут без толку, набойки топчешь. — Женщина уже направилась к автобусной остановке, потом вдруг развернулась, строго спросила:

— А какое это заявление ты собралась подавать, золото моё, а? И кто это «мы»?

— Мы — это я и Юра Романов, — покраснела Татьяна. — Мы женимся. Юра сказал…

— Юра сказал… — передразнила тетя Нина, прищурившись. — Юра твой — свисток без палочки. Ты слушай его больше! Тьфу! Иди домой, Танька. И радуйся, что не пришел он, что жизнь ты свою не погубила! Найди себе хорошего, правильного, порядочного, умного мужчину, не торопись! Успеешь и в фате попрыгать, и за плитой постоять, и слезы тихие пролить, что муж на тебя не глядит, и… Ладно, последнее забудь. Не у всех так! — Нина потупила взгляд, испугавшись, что девушка догадается, как у тети Нины дома всё плохо. Ну… Не то, чтобы плохо, а просто никак. Да, вот правильное слово — НИКАК. Муж, Ванька, лежит на диване весь вечер, молчит. Ворочается иногда, и пружины скрипят под ним, ржавые и старые, как и сам диван. Иван вспоминает о существовании жены только тогда, когда пора накрывать на стол. Разве жизнь это?! А ведь тоже любовь у них была страшная, жаркая, весь разум сжигавшая! Поженились, в глаза друг другу смотрели, насмотреться не могли. Там и дочка родилась, потом сын… Ваня гордый ходил своей мужской силой, когда из роддома на машине Ниночку забирал, всех медсестёр одарил цветами, конфетами, шампанским. Зарплату всю на ветер пустил, да на работе ему ещё денег собрали, «с новорожденным». И всё. Вроде как выполнили норму, всё пережили, а дальше — равнодушная пустота. «Только ради детей и жили вместе, кажется, последние лет пятнадцать! — горько подумала Нина. — Ну и ради порядочности что ли… Сейчас–то это всё быстро — разругаются и бегут заявление подавать на развод. А раньше и с мужиками было не так богато, чтобы их менять, как перчатки, и стыдно как–то разводиться–то, перед людьми же грязное белье трясти придется!»

Нина вышла замуж рано, в двадцать лет. Тане сейчас девятнадцать… Та же судьба будет, точно! Пока в груди горит, кажется, что лучше милого нет никого, а как поостынут угольки, так и хочется локти кусать, что поспешила.

— Да что вы такое говорите, тетя Нина?! Юра хороший, ласковый, — топнула ногой Татьяна. Над головой загрохотало, того гляди, польет дождь. — Он сказал, что женится на мне, что заявление сегодня подадим. Опаздывает он просто, на работе задержали, видимо!

— Ну конечно! На работе… Эх, Таня, мне бы твою молодость А, тебе — мою голову, вот было б хорошо! Ну, всё равно уже опоздали вы, так иди домой. Гроза надвигается, слышь, как катит–то с запада! Странно, в августе — гроза… Ох, как в час Суда! — Нина перекрестилась. — Тетю Свету помнишь? Ну убогая такая, с вами в соседнем подъезде жила. — Таня кивнула. — Так вот! Шандарахнуло её молнией через зонтик. Электричество это проклятое в железку вошло, а потом через все косточки Светкины. Вот с тех пор она и чудная. Так–то. Ну, пойду. До завтра, Таня, если, конечно, не передумает твой Юрик.

Девушка кивнула вслед удаляющейся по тротуару фигурке Нины Петровны, вздохнула, помяла обложку паспорта в руках. А потом ливень вдарил так, что мигом и жакетик, и нарядное платье, и вплетённая в косу ленточка — всё стало мокрым, холодным.

Таня побежала прочь, на ходу задевая спешащих в укрытие прохожих. Наверное, Юра звонил ей на работу, хотел предупредить, что задерживается, а ей просто не сказали об этом. Это случайность! Сейчас она прибежит домой и позвонит ему. Мало ли что! Вдруг у них собрание или, не дай Бог, конечно, несчастный случай!..

— Таня? Ты? Ну наконец–то! — услышала девчонка, вбежав в прихожую. Из комнаты выглянула её сестра, Лена, всплеснула руками. — Танька! А ну–ка быстро в ванную! Ты вся, как курица, мокрая! Не хватало ещё простудиться! Погоди! — вдруг схватила Лена плачущую сестру за плечо. — А почему на тебе мое платье? И бусы у матери стащила. Татьяна! Кто ж тебя научил по чужим тумбочкам да шкафам лазать? Мама! Нет, ты только погляди, мама!

Ленка бесновалась в прихожей, а Таня, несчастная, дрожащая, быстро стянула платье, сняла бусики, сунула их сестре. Потом молча прошла в ванную, включила там воду и заперла дверь изнутри. Она не станет сейчас звонить Юре, а то Ленка всё подслушает и начнет опять говорить о Юрике плохие вещи.

— Лен, чего она? Где была–то? — высунулась из кухни Мария Андреевна. — Чего ты на неё взъелась? Ну взяла, хотела покрасоваться, ты ж все равно это платьице не носишь, оно тебе мало. Ох, и жадная ты, Лена! Фу!

— Жадная? А пусть вот твоя обожаемая Танечка возьмет, да и сошьет себе сама что–нибудь! Пусть хоть разочек сама для себя постарается, тогда и поговорим! Мало — не мало, а платье моё, и точка. Ты всё свою Таньку бережешь, жизнь ей рисуешь киношную, а я всё сама себе добываю. И своего не отдам, понятно? Не отдам!

Лена ушла в комнату, громко включила радио. А Мария Андреевна только вздохнула. Ну да, Таня нежная, мягкая девочка, её должно беречь от всяческих плохих вещей! Она же не перенесет, сломается! С детства так было. Танюша не могла ходить в садик, потому что её там обижали. Не все, но была пара–тройка ребят, которые дразнили её, отбирали игрушки. Танечка сильно плакала, ночами не спала. И тогда мать забрала её из этого ужасного места, нашла женщину, Полину Федоровну, бывшую учительницу, (Из них ведь всегда получаются отменные гувернантки!), платила ей, а Таня сидела дома, её водили гулять в парк, читали ей романтичные произведения, до коих Полина Фёдоровна была большой охотник, поправляли белые бантики на головке и вытирали мороженое с щечек.

Лена так не жила ни дня. С утра пораньше — в сад, потом в школу, в институт. Ноешь, не ноешь, болеешь или просто устала — будь добра идти. Мать с отцом работают, ты тоже давай! Лена закалилась, стала смелой, могла и ответить там, где надо за себя постоять. За Таню пару раз в драку лезла, — сестра же, младшая, слабохарактерная, — как тут не заступиться!

А потом Лене всё это надоело, она стала над Таней подтрунивать, мол, кисель ты, а не человек.

— Испортили вы её своими нежностями, — в очередной раз, когда Танечка плакала по какому–то пустяку, — кто–то что–то ей не так сказал, — заключила Елена. Мария Андреевна отставила тогда утюг, нахмурилась. — Да–да! Другая бы ответила так, чтобы больше не лезли, а наша тютя только плакать горазда. Нет, Таня, так не прожить в мире! Надо себя уважать, защищать, гордиться собой.

— Ну чем?! Чем тут гордиться? — в сердцах крикнула Танечка, показала на свою нескладную фигурку. — Это ты, Лена, хорошенькая, красавица, умница, всё у тебя получается! А я… Так… Ноль без палочки.

— Какой хочешь, такой и можешь быть, Таня, — не согласилась сестра. — Я тоже не сразу себя вылепила, много лет на это ушло. Меня просто в парнике да с Полинами Фёдоровнами не держали. Росла, как все, вот и выросла. Мама, ты сослужила дочке плохую службу, — Лена невесело усмехнулась, вышла из комнаты, а мать только погладила Таню по голове. Ну как же не беречь её, такую хрупкую, нежную?! Таня родилась у Никитиных поздно, совсем другая, последняя, лебединая Машина песня. Вот поэтому и хотелось беречь, и чтоб медленней взрослела, чтоб бантики вязать, платья шить и умиляться стишкам на праздниках…

Отец сестер, Кирилл Викторович, особенно в дело воспитания не встревал, пропадал на службе, решал важные вопросы, проводил планерки, ездил по объектам. Ему что было главное? Чтобы накормлены были, одеты, обуты его принцессы, а уж остальное Маша усмотрит, она в этом больше понимает…

Татьяна долго сидела в ванной, потом всё же вышла, надела теплый махровый халат, набрала домашний номер Романовых.

— Добрый вечер, — прошелестела она, когда на том конце пророкотало бодрое «Квартира Романовых. Нет, не царей. Я вас слушаю!». Так всегда отвечал Юрин дед, весельчак Григорий Ильич. — А Юру можно?

— Юрия? Да уехали они. С завода дали разнарядку, поехали в колхоз «Заря», помогать, так сказать, сельским работникам. Обещал привезти мешок капусты. А на кой нам эта капуста, я вас спрашиваю?!

— Подождите! Какая капуста? Какой колхоз?! Мы же с ним договаривались, он должен был… — Таня не договорила, повесила трубку.

— Девушка! Девушка, да вы не расстраивайтесь! — кричал глуховатый Григорий Ильич. — Вернется он! Обещал!

Но в трубке были только частые гудки.

«Как же так?!» — Таня растерянно огляделась, как будто забыла, где находится.

— Танюша, иди ужинать. Отца ждать не будем, он допоздна сегодня. Лена! Идите, сколько можно вас ждать? — Марья Андреевна грохнула на кухне сковородкой, задвигала стульями.

Только сели, как зазвонил телефон. Таня вскочила, но мама схватила её за руку.

— Хватит суетиться. Сама подойду. — Она прошла в коридор. — Алло! Нина? Ниночка, здравствуй. Что? Нет, не знаю… Тише? Ладно, я буду говорить тише…

Таня покраснела, закрыла глаза.

— Ты чего? — Лена равнодушно жевала котлету. — Странная ты, Танька!

Мария Андреевна терпеливо выслушала подругу, потом решительно вернулась к столу, уперла руки в бока и строго спросила:

— Таня, это правда? То, что сказала мне тетя Нина, это правда?

— Ну… Смотря, что она сказала, мама. Твоя тетя Нина — сплетница, это противно, — Татьяна заправила за ухо выбившийся локон.

— Ох, гляньте! Сама невинность! Конечно, делай из меня невесть кого, а сама… Лена, ты знала? — накинулась Мария на старшую дочку.

— Что? Мам, я устала, говори покороче, что там стряслось? Что наша фея ещё натворила? — Лена вытерла тарелку корочкой черного хлеба. Дурная, простецкая привычка, и Лена это знает, но делает, потому что так вкусно. А на чужое мнение ей плевать.

— Таня собралась выйти замуж, Лена! Тётя Нина встретила её у ЗАГСа, хорошо хоть не получилось ничего. Лена! Хватит втягивать чай! Это неприлично! — Мария Андреевна ударила ладонью по столу. — Таня, говори, что это значит?!

— Что, мама?

— Твои эти выкрутасы! Лена, она собралась замуж за какого–то Юрика! А тетя Нина сказала…

— Ваша тетя Нина ничего не знает! — Таня вскочила. — Она вздорная, завистливая женщина, и вообще!

— Кто такой Юра? Лена, ты знаешь его? Танька за него собралась замуж! — пропустив мимо ушей Танино мнение, трагически сообщила Мария Андреевна.

— Да поняли мы, мам. Не драматизируй. Ну вышла бы… — Лена пощелкала пальцами. — Ну и что? Как там его, Таня?

— За Юру. Он хороший, веселый человек. Мне с ним хорошо, и мы поженимся! Он обещал! Я ему верю и люблю его. Люблю! — Таня побледнела, видя, как насмешливо смотрит на неё сестра.

С Юриком Таня познакомилась случайно, в парке. Ей не хватало денег на мороженое, он добавил. А потом они катались на карусели, смеялись и гуляли. Что в нем было такого? Да Таня и не задумывалась. Главное, какой она чувствовала себя рядом с ним.

Рядом с Юркой она была счастливой, он как будто открыл для неё целый мир сумасбродных поступков, шалостей и веселых затей.

С Юриком они бегали под дождем, ходили по крышам домов, не боясь упасть и разбиться. Он, Юрик Романов, «нет, не царского рода», как всегда отмечал дед Гриша, как–то заставил Таню залезть в голубятню и поцеловать голубя–почтаря. Таня до сих пор помнит, как щекотали пушинки на теле птицы ей щеки.

— Так хорошо… — шептала Танька, когда вместе со своим другом сидела на чердаке и ела хлеб, посыпанный солью. — Так хорошо, что даже страшно!

— Чего страшно–то? — удивился парень.

— Ну, — пожала Таня плечами, — что это всё закончится, что ты меня бросишь…

Он никогда не говорил ей, что любит, ни слова, ни полслова! Целовались, было! Но признания в любви, после которого боятся расставания, не было. А тут на тебе, «бросишь»…

Юрик немного растерялся, а потом ему стало очень жаль Танюшку, несчастную, погрустневшую, худенькую. Она жила с сестрой, которая её, судя по всему, ни в грош не ставит. Таня работает на фабрике, она же так, простачка. А Лена — дипломированный специалист, Таня ей не чета. Танька, вообще–то, сама виновата, не захотела поступать, окончила училище, чтобы быстрее устроиться на работу. Никакие уговоры матери, отца, вздохи всех маминых подруг не смогли переубедить девчонку.

— Танюш, но ведь будущее же твое, профессия… — вздыхала Мария Андреевна. — Папа, я, Леночка — все с образованием. Таня! С Образованием, не просто там какие–нибудь штукатурщики. Как же ты так?

— А так, — раздраженно скомкала Таня лежащее на столе полотенце. — Не хочу я, как вы. Ну хоть что–то я могу решить сама? Вот без ваших советов?! Всё, паспорт у меня есть, теперь я взрослая. Мам, не приставай!

Мария Андреевна больше и не приставала.

— Это всё потому, что она ищет, где попроще! — заключила как–то Нина Петровна. — Лена твоя через трудности шла, а Танька… Ну не буду, не буду, молчу! — женщина вскинула руки, мол, сдается, больше Машу учить не станет…

... И вот Таня, взрослая, с паспортом, спрятанным дома, в тумбочке, сидит на этом пыльном чердаке, ест хлеб, крошки падают на подол её платья, а ей всё равно, потому что она придумала себе что–то очень волшебное.

— Да куда ж я денусь, Танька?! Ты чего? — Юрик обнял её, прижал к себе. Страшно хотелось курить, но он сдерживался, потому что Таня не выносит дыма. — А давай поженимся? — вдруг выдал парень.

— Что?

— Ничего. Завтра, у ЗАГСа, в пять. Я со смены пораньше уйду, ты тоже не засиживайся. Подадим заявление! — уже деловито распоряжался он. — Паспорт захвати, слышишь?

— Юра! Юрка! — девчонка кинулась к нему на шею, смутилась своей дерзости, опять села ровно, сложила руки на коленях. — Я согласна…

— Ещё бы не согласна! — рассмеялся тот.

— И платье будет, да?

— Конечно!

— И кольца?

— И кольца… — Юра отвлекся на снующую в уголке мышь, запустил в неё комком газеты.

— А золотые? Юр, это же дорого… А…

— Тань, да не думай пока. Потом всё! — Юра хорошо целовался, нежно. Танюшка млела в его руках, забывала дышать. И правда! Потом всё, потом…

… — Нет, каково, а?! А мать ты спросила? Отца? Кто вообще этот парень? Где вы будете жить? У вас было что–то? — кипятилась Мария Андреевна.

— Ой, мам! Ну что у них могло быть? Таня не такая. Не из тех, — приподняла бровь Ленка. — Да, Танюша?

Та не ответила, отвернулась. Они, все они, ничего не понимают! Татьяна будет жить с тем человеком, с кем ей хорошо. И точка. И было — не было — это не их дело.

— А как у вас с Борисом Тимофеевичем, а? — вдруг бросила она сестре. — Было? Он старый, старше нашего папы!

Лена вспыхнула, вскочила, сжала кулачки. Мария Андреевна тут же поджала губы. Вспоминать про Леночкиного ухажера она не любила. Он был, действительно, староват, некрасив и зануден. Но Ленку как будто любил, дарил подарки, своя жилплощадь опять же была не лишней…

— Это другое, Таня. Это серьезные вещи, а у тебя… У тебя просто ветер в голове! — одернула Мария дочку. — Возраст в браке — тоже хорошо. Борис Тимофеевич умен, начитан, с ним интересно беседовать. — Тут, конечно, Маша кривила душой. Она только один раз была в ресторане с этим Борисом, еле сдерживала зевок, так было скучно. — Он уже состоявшийся мужчина, понятный. А твой Юра… Ну, не знаю, как тебе ещё объяснить…

— Вот и не надо. И я не стану тогда лезть к Ленке с её стариком. Всё!

Татьяна рано легла спать, отвернулась к стенке, спряталась под одеяло и мечтала, как будет на её пальчике колечко, непременно золотое, Юра постарается и заработает, как купят они ей платье, а Юрке костюм. Таня рассмеялась: Юра в костюме будет выглядеть смешно, наверное. Но зато он будет её мужем. А Ленка так и останется со своим сушеным Борисом…

Хоть в чем–то Танюшка обойдет сестру, наверное, в самом главном, в женском счастье. Побыстрей бы! А Лена пусть живет одна и кусает локти, раз она такая умная. Тане стало даже её жалко, ведь не знает она, что такое настоящая любовь!..

… Промаявшись дня два и так и не дозвонившись до Юры, Татьяна, отработав очередную смену, решила зайти к парню на работу, узнать, не вернулась ли ещё бригада из колхоза.

У проходной курил Юрин друг, тощий, на вид слабенький, с бледной кожей и выступающими скулами Михаил.

— Таня? Вы? — Завидев идущую к нему девчонку, Миша тут же выбросил папиросу, поправил воротник спецовки. — Здравствуйте.

— Здравствуй. А Юра на работе? Мне дед его сказал, что уехали вы все… — протянула Татьяна, отвела взгляд. Под Мишиным взглядом, добрым, каким–то жалеющим, она всегда робела.

— Да, вчера вечером вернулись. Тебе Юру позвать? Сейчас! Подожди! Я позову.

Неловким кузнечиком Мишка побежал к цехам, скрылся за железной, выкрашенной в синий цвет дверью. Та лязгнула, с грохотом захлопнулась.

Минут через пять, щурясь от солнца и почесывая затылок, во двор вышел Юра, поискал что–то глазами. К нему тут же из–под сваленных в теньке досок выбежала кошка. Парень наклонился, поставил перед ней миску, погладил по худой, костлявой спине.

— Добрый какой! Всех накормит, пригреет! — подумала Таня и тут же простила Юрку за то, что не пришел тогда к ЗАГСу. — Юрочка! Юрка, привет!

Девчонка помахала рукой. Вахтер, дядя Захар, уж так и быть, разрешил ей пройти на территорию, повидаться с дружком. Захар вообще любил, когда вокруг доброта, любовь, взаимопонимание. И пара такая хорошая — Юра и Танька эта, — оба простые, молодые, чего ж ещё надо!

— Привет, Танюха! Как дела? — улыбнулся молодой человек.

— Хорошо… Но ты тогда не пришел, я потом звонила, мне сказали, что ты уехал, а я ждала… — Татьяна говорила куда–то в Юрину грудь, спрятанную под клетчатой рубашкой, красивую, мужественную грудь. У Бориса Тимофеевича такой нет! — Но это ничего, можем сегодня сходить, правда? — Она заискивающе посмотрела в бездонно–голубые Юркины глаза. Ох, сколько девчонок уже утонуло в них, а сколько ещё утонет! Но Юрику уже всё равно. Он встретил ту самую, единственную, будет теперь только с ней!

— Куда сходить? — сплюнув в сторону, спросил Юра.

— Как куда? В ЗАГС! Мы же заявление подавать будем, помнишь? Ты мне сказал, что будем! И кольца купим, и платье. Ты обещал жениться, Юра! Ты забыл?.. — Татьяна вдруг так испугалась, что он передумал, кинулась к жениху на шею, стала целовать его губы, не стесняясь того, что смотрит старик –вахтер, что мимо идут люди, качают головами. И какая–то незнакомая девчонка в красной косынке тоже глядит на них, усмехается. Да пусть смотрят! Тане всё равно, лишь бы Юра был её! И первее Ленки выйти замуж.

— Тань! Перестань. Ну нехорошо, смотрят же все! Да отцепись же ты, Таня! — Он грубо сбросил её руки со своей шеи, нахмурился. — Ты чего несешь–то? Какая свадьба? Совсем что ли?

— Как какая? Наша! Я же люблю тебя. Ты стесняешься? Ладно, я не буду больше тебя при всех целовать. Но на свадьбе же будет можно? Правда? Юрка, я такая счастливая! И мы любим друг друга. Мне ещё ни с кем никогда не было так хорошо, так легко. И тебе тоже?

Татьяна всё говорила и говорила, рассказывала, какой ей приснился про них сон, как удивится мать, когда они сообщат, что подали заявление, как будет всем весело, если Юра закажет ресторан, а его друзья найдут машины, чтобы всех туда отвезти, как…

— Тань, замолчи, — рассмеялся вдруг Юрка. — Ты шутишь, да? Ты что, тогда поверила? Тань, да я не серьезно же! Какая свадьба, какие рестораны? На какие шиши? Чего ты несёшь?! Кто кого любит?! Я тебя? Неееет! И я не хочу на тебе жениться. Мы же просто так… Друзья… Таня, ты всё себе выдумала! — Он говорил это уже не ей, Тане, а той самой девчонке в красной косынке, Жене Бурлаковой, которая только–только пришла к ним на завод.

Женя громко рассмеялась. Косынка сползла с запрокинутой назад головы, упала на пыльный асфальт. Юра кинулся её поднимать, а Женьке как будто и не надо. Она зашагала прочь.

— Евгения! Ваш платок! — кинулся за ней Юра, как мальчишка–паж, приниженно и растерянно. Девушка остановилась, подождала его.

— Спасибо. А вы, Юра, оказывается, жених? Поздравляю. И невеста у вас красавица! На свадьбу пригласите? — И опять рассмеялась.

Юра покраснел, развернулся и закричал оробевшей Тане, чтобы уходила и оставила его в покое.

Татьяна заплакала, побежала к проходной. Ей стало стыдно, захотелось оказаться где–нибудь далеко, в темноте и тишине, нареветься там вдоволь, а потом уснуть, вздрагивая от всхлипываний. И чтобы всё ушло в прошлое, забылось. И не болело внутри, не жгло, не мучало…

Хмыкнул ей вслед дядя Захар, вздохнул Михаил, покачал головой.

— Зачем ты так, Юра? — сказал он потом товарищу. — Жестоко получилось.

— А чего она на шею вешается? Такие театры тут устроила. Шуток не понимает, и вообще… — махнул рукой Юрик. — Надоела!

Ему нужна была только Женя, неприступная, гордая, красивая, острая на язык и смелая. Она не боялась спорить с бригадиром, не стеснялась отвечать парням, если позволяли себе вольности. Эта девчонка знала себе цену и задала Юре такую высокую планку, которую он едва мог перепрыгнуть. Это было интересно, Юрка почувствовал себя завоевателем, охотником, мужчиной. А с Таней всё было по–детски. Да и не было ничего, в сущности. А что было, то прошло…

… — Таня, детка, хоть бы поужинала! — стучалась к дочке в комнату Мария Андреевна, прислушивалась, но Татьяна не отвечала. — Что случилось, ты расскажи! На работе чего? Обидели? Юрка этот твой?

— Да не мой он, мама! Не мой! — крикнула в ответ Таня. — Отстань от меня. Оставь в покое, ну пожалуйста!

— Пожалуйста… — развела руками женщина. — Было бы предложено.

Приехала Лена, вернулся с работы Кирилл Викторович. Сели ужинать.

— Лен, ну ты сходи к ней. Не цепляйся только, поговори просто, — не выдержала Мария Андреевна. — На вот, отнеси ей чаю. И конфеты захвати.

Лена послушно взяла поднос, пошла к сестре, прислушалась, едва различая тихие всхлипывания.

Таню стало жалко, просто, по–человечески. Какая бы она ни была, а сестра, родная! Ей Лена на руках носила, погремушки ей давала, смеялась вместе с ней, а теперь у Тани какая–то беда…

— Тань! Танечка, я зайду? Я тихонько тут посижу, хорошо? — Лена толкнула ногой дверь. Та легко поддалась, скрипнула, впустив в темную душную комнату немного света.

Таня лежала на кровати, сжавшись комочком, уже не плакала, вздыхала только, постанывала.

— Ну чего там, а? — пристроилась с ней рядом Лена, погладила Таню по спине, потом легла рядом, обняла. Как в детстве, когда они ездили на дачу, и там было холодно, Таня, маленькая ещё совсем, боялась идти в комнату родителей и забиралась к Леночке на кровать, ныряла под одеяло, прижималась своим холодным тельцем к сестре, а та, лениво чмокнув Танюшку в ухо, что–то неразборчиво говорила…

— Я сама всё придумала, да? Я надеялась, что он женится, я поверила, а он пошутил… Лена, он надо мной пошутил! Ненавижу его! Он при всех там на меня крикнул, все слышали! Мне так стыдно, ужасно! — Таня опять разревелась, потом отхлебнула чаю, положила за щеку конфету. Сладкое всегда утешало её.

— Ну и ладно! Ой, Танька! Он–то тоже, поди, испугался! Пришла к нему девчонка, в ЗАГС тащит, да тоже при всех! А мужики, Таня, боятся этих вот ЗАГСов, до последнего увертываются. А уж когда прижмет, тогда соглашаются. Ну или по большой любви. Но вы слишком молоды, Юра твой мальчишка совсем, в голове ветер. Рано о любви говорить. Если судьба, ещё сойдетесь.

— А если нет? — Таня икнула, высморкалась.

— Тогда с кем–то ещё встретишься. Ой, нашла, о чем переживать! Вся жизнь впереди! — тихо рассмеялась Лена.

— А у тебя? Ты с этим Борисом будешь? — помолчав, спросила Таня.

— Да не буду я с Борисом Тимофеевичем! Он ухаживал за мной, но я его прогнала. Вот так вот. А теперь вставай–ка, иди умываться и пить чай. Вон, все конфеты уже съела, так тебе и носить их сюда что ли?! — как будто ворчливо ответила Лена. —Тань, я тебя люблю и обещаю, что у тебя всё будет хорошо, поняла?

— П… П… Поняла, — кивнула Татьяна, улыбнулась…

… В один из сентябрьских дней, необычно жарких, солнечных, сухих, у дома Татьяну встретил Миша, как будто случайно. Таня обомлела: парень надел костюм, галстук повязал, ботинки начищены, блестят, прическа модная, а в руках букет георгинов, огромных, пушистых цветков темно–фиолетового цвета с толстыми, мясистыми стеблями и темно–зелеными листьями.

— Таня, привет, — робко протянул букет Миша. — Это тебе. Я помню, у тебя же день рождения. Я на завтра билеты взял в кино, пойдем?

Татьяна обомлела, стояла истуканом, только моргала.

— Пойдет. Пойдет она, только смотрите мне там, без глупостей! — раздался за Таниной спиной Леночкин голос. — Вас как зовут?

— Меня? Э… Миша, — представился парень.

— Очень приятно. Так договорились? Таня, ты домой или ещё погуляешь? — Лена корчила какие–то гримасы, но сестра ничего не понимала, всё ещё таращась на парня. — Ты погуляй, Таня, — с нажимом продолжила Елена. — Тебе надо подышать! А Михаил может составить тебе компанию, правда?

— Дддда, я могу! — Миша покраснел…

… Они поженились через два года, Таня переехала к мужу, оставив комнату в распоряжение сестры. Та замуж не спешила, говорила, что не встретила ещё своего единственного. Хотя Татьяна часто видела, что за Ленкой идет какой–то мужчина, а Лена его гонит, гордая, неприступная.

«Такие женщины всем нравятся, да, Миша?» — спросила Татьяна мужа.

— Какие?

— Ну, которые нос задирают. Вы на них, как на красную тряпку, бежите, — пояснила жена.

— Не знаю. Мне ты нравишься. Ой, Тань, хватит уже этих разговоров. Чего там с ужином? Сейчас умру, как есть хочу!

— Всё готово, садись. Миш, и я тебя люблю… — улыбнулась Таня. И это было правдой…

Миша совсем другой, но и с ним ей хорошо.

Иногда Татьяна думала, как бы они жили с Юрой. Ругались бы, наверное. Хорошо, что он тогда не пришел к ЗАГСу, спасибо ему.

«Простая» Танина жизнь, к какой она имела тяготение, тем более, что Миша оберегал её от любых тревог, закончилась с рождением второго ребенка. Его, малюсенького, едва пищащего, долго держали в больнице. Таня только передавала сцеженное молоко и подолгу стояла у стен лечебницы, смотрела на окна, как будто её новорожденный Андрейка мог там показаться.

— Пустите! Ну пожалуйста! — канючила она у окошка регистратуры.

— Нельзя, милая! Потерпи. Как врач разрешит, так и пойдешь. Не ной! А ну не ной мне тут! И похуже тебя случаи бывают, а женщины держатся. А ну сопли подбери и домой иди! Валькова, у тебя же муж и старший ребятенок есть? Так вот, иди к ним, улыбайся. И маленькому так легче будет, он же всё чувствует. И не смей нам тут молоко напополам со слезами приносить, слышишь? Кислое же, сын есть не станет! — ворчала на Таню женщина в белом халате и с жирно подведенными черным цветом глазами, тетя Фая.

Фаине Таньку было очень жалко, жалко всех этих мыкающихся на первом этаже неприкаянных мамочек… Но что же делать, если нельзя?! Врачам виднее!

Таня всё никак не могла взять в толк, как это — улыбаться, когда на душе так тяжело? Это как в театре что ли? В романах, которые читала ей в детстве няня, ничего об этом не говорилось. Там женщины вспыхивали, падали в обмороки, бились в горячке, а вот чтобы «быть сильной»… Нет, они не умели. Лена как–то научилась, а Таня не умеет…

Но пришлось научиться. В один из этих гнетущих, тоскливых вечеров, когда Таня опять сидела за столом на кухне и безучастно смотрела перед собой, а на плите убегала каша, Миша не выдержал.

— Всем тяжело, Таня! Я тоже переживаю, но так нельзя. У нас есть ещё Анька, ты ею совсем перестала заниматься. Иди и почитай ей книжку, а я посуду вымою.

— Не могу я читать. Ничего я не могу! Оставьте меня в покое! У меня горе, понимаешь? Горе у меня! — вдруг закричала Татьяна, вскочила, отошла к окну.

— У тебя горе? Таня, это ещё не горе! Вот когда мне было лет десять, мать родила мертвого ребенка, родила и похоронила. А у нас дома уже и кроватка стояла, и пеленки наглаженные, и ванночку соседи дали. Мать месяца два ходила, как блаженная, а потом… Потом она нас бросила. Руки на себя наложила. И плевать, что я у неё был, что… Ай! И Аню ты сейчас бросаешь! За что? Она же чувствует, что ты от нее отворачиваешься! Таня, в жизни бывает много страшного, очень много. Но ты можешь это пережить. Можешь, поняла?! — Михаил сгреб жену в охапку, потом стал трясти, как куклу. — Но только вместе с нами. Мы же не против тебя, мы с тобой! Ну, Танюша, повзрослей ты наконец! Нельзя вот так просто сидеть и плакать, уже не поможет…

— Пусти! — Таня вырвалась, отвернулась. Миша делал ей больно, он заставлял её жить как–то по–новому, но так ведь сложнее…

Ей было трудно, она злилась — на родных, себя, врачей… А потом Аня перестала говорить. Три года ребенку, а она как будто все слова забыла. Кровать после ночи мокрая, как у младенца. И плачет постоянно…

Татьяну как будто холодной водой окатили. Она вдруг поняла, что для Ани, маленького Андрюши, уставшего, замученного Мишки она — всё, целый мир. И она сама их этого мира лишила. Закрылась в раковинке, законопатила вход, не слышит ничего…

— Анют, прости меня, пожалуйста, а! Хочешь, мы посидим, книжку почитаем? Хочешь, гулять пойдем? Скажи, хочешь? — Татьяна гладила дочку по лицу, волосам, пухлым ручкам, вытирала слезы, свои и дочкины, и надеялась, что ещё не поздно.

Не поздно, успела, спасла и себя, и дочь с мужем от себя самой.

Андрюшу выписали через две недели. Искупав наконец сына, Таня села на диван, счастливая, с одной стороны к ней прижималась Анютка, с другой — Миша с сыном на руках. Это её семья, настоящая, и она, Таня, — давно взрослая, пора учиться вести себя по–другому…

… Юрик в погоне за Жениным вниманием тоже изменился, поступил на курсы, потом на вторые, остепенился. Евгеша лепила из него всё, что хотела. И он её за это любил. По–другому Юрке было скучно, надо было постоянно завоевывать, покорять. С Таней он бы заскучал, да и спился. Или, как Ниночка с мужем, жили бы, потому что так положено, носы друг от друга воротили…

Любовь у всех разная, но главное не потерять её, не упустить, бороться за тех, кто тебе дорог, дарить себя, не жалея. Тогда в ней есть смысл…

Автор Зюзинские истории
(ссылка на автора - в комментариях)