Предыдущая публикация
Георгий Свиридов - Романс.
Из иллюстраций к повести Пушкина «Метель»
Играет Михаил Аркадьев. Малый концертный зал Красноярской филармонии
3 января 2001 года #ГеоргийСвиридов
«Чутко следуя вкусам того времени, стремясь приблизиться к чувствам современников Пушкина, композитор вводит в свой цикл «романс без слов», подчеркивая, что это был любимый жанр городского музицирования той поры.
Но разве можно сравнить музыку Свиридова с бытовым романсом?! По накалу эмоций и страстей «Романс» можно сравнить с симфонией! Несмотря на то, что отсутствуют главная и побочная партии, музыка не статична, звучит в развитии и движении, какие можно услышать лишь в крупных музыкальных формах! Мы постараемся вас убедить в этом.
Видео удалено или не является публично доступным
Кульминацией пушкинской повести является момент объяснения в любви, а кульминацией музыкальных иллюстраций является «Романс». Оба отрывка – это диалоги. Они совпадают по эмоциональному настроению. Динамика и тембры инструментов симфонического оркестра следуют за пушкинским текстом.
Первое проведение темы – начало объяснения. «Я Вас люблю, – сказал Бурмин, – я Вас люблю страстно…» (Марья Гавриловна покраснела и наклонила голову еще ниже). В оркестре солируют скрипка и виолончель.
Второе проведение темы. «Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать Вас ежедневно…» В оркестре солируют гобой и флейта, мелодия становится более взволнованной.
Третье проведение темы. «Теперь же поздно противиться судьбе моей; воспоминания об Вас, Ваш милый, несравненный образ отныне будет мучением и отрадою жизни моей; но мне еще остается исполнить тяжелую обязанность открыть Вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду…» – «она всегда существовала, – прервала с живостью Марья Гавриловна, – я никогда не могла быть Вашею женою…» «Да, я знаю, я чувствую, что Вы были бы моею, но – я несчастнейшее создание … я женат!». Музыка точно передает смятение чувств главных героев.
Четвертое проведение темы. «Я женат, – продолжал Бурмин, – я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь». Соло трубы звучит на фортиссимо, достигает своей кульминации, здесь слышатся боль и отчаяние человека, вынужденного отвечать за безрассудство молодости.
Пятое проведение темы. «Не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.
- Боже мой. Боже мой! – сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, – так это были Вы! И Вы не узнаете меня?
Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…»
Эмоциональный накал в пятом проведении спадает, как будто герой смиряется со своей судьбой. Тема звучит у кларнета и скрипки, затем у виолончели. После всего пережитого у героев не хватает эмоций для радости. Музыка звучит светло, печально, отрешенно…
В каком бытовом романсе вы встретите такую трагедию, страсть и такую непредсказуемую развязку!?»
Источник: Открытыйурок.рф
Первое проведение темы – начало объяснения. «Я Вас люблю, – сказал Бурмин, – я Вас люблю страстно…» (Марья Гавриловна покраснела и наклонила голову еще ниже). В оркестре солируют скрипка и виолончель.
Второе проведение темы. «Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать Вас ежедневно…» В оркестре солируют гобой и флейта, мелодия становится более взволнованной.
Третье проведение темы. «Теперь же поздно противиться судьбе моей; воспоминания об Вас, Ваш милый, несравненный образ отныне будет мучением и отрадою жизни моей; но мне еще остается исполнить тяжелую обязанность открыть Вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду…» – «она всегда существовала, – прервала с живостью Марья Гавриловна, – я никогда не могла быть Вашею женою…» «Да, я знаю, я чувствую, что Вы были бы моею, но – я несчастнейшее создание … я женат!». Музыка точно передает смятение чувств главных героев.
Четвертое проведение темы. «Я женат, – продолжал Бурмин, – я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь». Соло трубы звучит на фортиссимо, достигает своей кульминации, здесь слышатся боль и отчаяние человека, вынужденного отвечать за безрассудство молодости.
Пятое проведение темы. «Не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.
- Боже мой. Боже мой! – сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, – так это были Вы! И Вы не узнаете меня?
Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…»
Эмоциональный накал в пятом проведении спадает, как будто герой смиряется со своей судьбой. Тема звучит у кларнета и скрипки, затем у виолончели. После всего пережитого у героев не хватает эмоций для радости. Музыка звучит светло, печально, отрешенно…
В каком бытовом романсе вы встретите такую трагедию, страсть и такую непредсказуемую развязку!?»
Источник: Открытыйурок.рф
Следующая публикация
Комментарии 12
— Я ведь начал работать без определенного согласия на то Георгия Васильевича. Он со мной не работал, в отличие от других певцов, выдающихся мастеров, которые исполняли его музыку. Я пренебрег этой традицией, которая существовала до меня, когда Свиридов властно вмешивался в процесс, очень не устойчивый, очень деликатный процесс подготовки произведения. А для меня это настолько интимно, что я туда вообще никого и никогда не пускаю. Мы с Аркадьевым, моим партнером и пианистом, бились как рыбы об лед, ругаясь, ненавидя друг друга и музыку Свиридова заодно, пытаясь чего-то добиться. Все не то, все не то, хоть умри. Потом раз, просыпаешься утром, и все у тебя по полочкам разложилось. Я не представляю, что было бы, если бы Свиридов принимал участие в этом. Он бы подавил меня, и может быть…
— Ну, Вас мало кто может подавить, я ведь Вас знаю немножко.
— Во всяком случае, мне было бы гораздо труднее. Может быть, мне н...ЕщёИз книги Натальи Черновой «Дмитрий Хворостовский. Эпизоды…» Москва, 1998 год
— Я ведь начал работать без определенного согласия на то Георгия Васильевича. Он со мной не работал, в отличие от других певцов, выдающихся мастеров, которые исполняли его музыку. Я пренебрег этой традицией, которая существовала до меня, когда Свиридов властно вмешивался в процесс, очень не устойчивый, очень деликатный процесс подготовки произведения. А для меня это настолько интимно, что я туда вообще никого и никогда не пускаю. Мы с Аркадьевым, моим партнером и пианистом, бились как рыбы об лед, ругаясь, ненавидя друг друга и музыку Свиридова заодно, пытаясь чего-то добиться. Все не то, все не то, хоть умри. Потом раз, просыпаешься утром, и все у тебя по полочкам разложилось. Я не представляю, что было бы, если бы Свиридов принимал участие в этом. Он бы подавил меня, и может быть…
— Ну, Вас мало кто может подавить, я ведь Вас знаю немножко.
— Во всяком случае, мне было бы гораздо труднее. Может быть, мне не удалось бы сделать того в исполнении свиридовской музыки, что я сделал, как мне кажется. Понимаете, это такая музыка, что надо подняться и человечески и музыкантстки на несколько уровней выше, как бы очиститься от чего-то. Одним словом, мы решили поставить Свиридова перед фактом. Устроили небольшой концерт без особой огласки в зале на Пречистенке и пригласили автора. Мол, приходите, послушайте.
— Боялись?
— Да я, в общем, мало чего боюсь, наглый как танк. Но тут в самом начале работы, когда я испытал это редкое для меня чувство страха, не волнения, нет (волнение есть всегда), а именно – страха, то подумал: «Зачем мне все это надо?». К концу работы чувство страха как-то ушло, а когда увидел Свиридова, то и вообще почему-то успокоился. До этого я его видел только по телевизору или на фотографиях в учебниках. Мы показали с Аркадьевым «Отчалившую Русь». Свиридов похвалил, но сдержанно. Он вообще редко хвалит, и, конечно, для нас эта похвала была крайне важна. После Пречистенки мы сделали мировую премьеру в Лос-Анджелесе. Я прекрасно помню реакцию зала. Лос-Анджелес, представляете? Даже у русских, после многих лет жизни в Америке в памяти не так уж свежа атмосфера есенинской Руси. А уж про американцев, которые пришли на концерт, и говорить нечего. Однако, в конце концерта люди вставали и плакали.
— А скажите, положа руку на сердце, что это было? Это была реакция на Вас, ведь в Америке Вы очень популярны, да и в России после Ваших концертов иногда плачут. Или это «вина» музыки Свиридова?
— Да, в общем, в 1994-м году в Лос-Анджелесе меня не так уж и знали. Был я там до того всего один раз. А имя Свиридова вообще никому ничего не говорило, скорее всего. Может быть, из любопытства пришли. Я ведь человек полуслепой, вижу плохо. Да мне и не нужно хорошо видеть зал, я его чувствую, может быть, у меня дополнительное чувство какое-то развито: ловлю какие-то флюиды, идущие из зала. Или не ловлю, не чувствую, и это бывает ужасно – как в стенку поешь. А тут я слышал, я чувствовал, я видел. Конец концерта, и полная тишина. Думаю, ну все – не поняли. А потом, как шум водопада. Я сразу даже не понял, что это такое. А когда стали кричать, топать ногами и хлюпать носами, я не знал, куда деваться. Я даже не поверил, думал, что сплю и вижу сон. Потом мы ночью звонили Свиридову, он тоже не верил. Вот так.
— Как мне сдается, с этим циклом Вы чуть-ли не весь мир объехали? — Да. После Лос-Анджелеса были Вена, Гамбург, Кельн, Лондон, Глазго, Осло, Сан-Франциско, Вашингтон, Нью-Йорк, Базель, Лион, Париж. В Африке только не были.
Владимир Молчанов: Лет тринадцать Вы вместе с Хворостовским?
М. А. Да, тринадцать лет – с 1990 по 2003 гг.
В. М. Для Вас, как для музыканта, это был важный период?
М. А. Огромной важности. Во-первых, это был период непрерывного счастливого музицирования. Очень важно, что Хворостовскому периода 1990-х и начала 2000-х не было равных именно в профессионализме вообще. Это человек, который обладал музыкальным интеллектом выс...ЕщёМихаил Аркадьев: «Отчалившая Русь» была моя страсть еще до моего знакомства со Свиридовым. Со Свиридовым мы познакомились в 1987 году, то есть за три года до моего знакомства с Димой. Я пришел к нему весь пылая страстью к его музыке и, в частности, к «Отчалившей Руси». Наш первый разговор со Свиридовым у него дома на Грузинской был именно по поводу «Отчалившей Руси». И уже тогда, я думаю, я знал, что когда-то я это исполню. Как только мы с Хворостовским стали работать вместе – я замыслил это. А то, что это вылилось в грандиозный международный проект – это было чудо…
Владимир Молчанов: Лет тринадцать Вы вместе с Хворостовским?
М. А. Да, тринадцать лет – с 1990 по 2003 гг.
В. М. Для Вас, как для музыканта, это был важный период?
М. А. Огромной важности. Во-первых, это был период непрерывного счастливого музицирования. Очень важно, что Хворостовскому периода 1990-х и начала 2000-х не было равных именно в профессионализме вообще. Это человек, который обладал музыкальным интеллектом высочайшего уровня. Есть только один человек, с которым я могу его сопоставить – это Татьяна Куинджи. Это второй певец в моей жизни, с которой мы тоже очень много работали, чей именно музыкальный интеллект был высочайшего уровня. Что это значит? Это значит, что Хворостовский мог работать своим голосом так же подробно и нюансированно, как работает виолончелист. А это совсем другое. Это значит, что все тонкости ритмические, до микропауз. Ни один певец в мире, даже самый выдающийся, так практически не работал, за исключением немецкой школы. Но это была совсем не немецкая школа, а русско-итальянская школа. И, хотя мы с Хворостовским работали и с Малером – Малер был для нас, кстати, очень важный период в нашей жизни - и с Чайковским, с Рахманиновым и Свиридовым, мы работали на таком уровне профессионализма, что он мог менять мельчайшие детали, то есть он работал как на грифе, как смычком.
Я работал и с Бородиной, и с Гулегиной. Совсем недавно - с солисткой Венской оперы Зоряной Кушплер. Все они замечательные. Но это совсем другое отношение к материалу – у Хворостовского всегда было отношение к голосу, все-таки, как к инструменту. Мы с ним работали над микро вещами, что для Свиридова было очень важно, потому что Свиридов записывал буквально до шестнадцатой, до одной точности паузы, сам искал, как же это сделать. Это вообще отдельная история как работал Свиридов. Главное, конечно, еще была огромная эмоциональная связь, и поэтому на сцене мы делали вообще что хотели, буквально импровизировали на сцене.
Из интервью с Михаилом Аркадьевым на радио «Орфей», 20 января 2018 года
— А как идет этот процесс? Вы оба договариваетесь о том, ЧТО здесь придумали авторы или вы идете от индивидуальности друг друга? Или как?
Михаил Аркадьев: Я думаю, что это рождается в музицировании, что нас сразу и объединило.
Д. Х. Бывает, что мы подготавливаем какой-то базис, от которого потом, соответственно, мы можем плясать.
М. А. Вообще, всё рождается, скорее, на сцене.
Д. Х. На сцене, да. Но домашняя работа, конечно, должна присутствовать. При этом, на сцене она может быть полностью изменена. Сцена проверяет и улучшает домашнюю работу.
Миша – человек, который все время бурлит, что-то ищет, находит и всегда делится со мной. Мне это очень важно, потому что, как ни странно, я нахожусь в определенной изоляции, наедине с собой, не...ЕщёДмитрий Хворостовский: Мы продолжаем работать, находя новый репертуар, ломая традиции и, в первую очередь, свои собственные традиции. Это очень интересная кропотливая работа, которая нас захватывает до сих пор и от этой работы ни я, ни Миша не устали.
— А как идет этот процесс? Вы оба договариваетесь о том, ЧТО здесь придумали авторы или вы идете от индивидуальности друг друга? Или как?
Михаил Аркадьев: Я думаю, что это рождается в музицировании, что нас сразу и объединило.
Д. Х. Бывает, что мы подготавливаем какой-то базис, от которого потом, соответственно, мы можем плясать.
М. А. Вообще, всё рождается, скорее, на сцене.
Д. Х. На сцене, да. Но домашняя работа, конечно, должна присутствовать. При этом, на сцене она может быть полностью изменена. Сцена проверяет и улучшает домашнюю работу.
Миша – человек, который все время бурлит, что-то ищет, находит и всегда делится со мной. Мне это очень важно, потому что, как ни странно, я нахожусь в определенной изоляции, наедине с собой, несмотря на то, что приходится работать с большими музыкантами. Работа с ними происходит по схеме «встретился – поработал – ушел». Нет постоянного тренинга. Для того, чтобы учить новый репертуар (особенно оперы) - в том месте, где я нахожусь, я плачу деньги пианисту, который меня натаскивает. Но это совсем другое.
Наше содружество с Мишей уникально. Мы владеем тем, чем никто из наших коллег не владеет. Мы счастливы еще и тем, что мы русские. На наших плечах и за нашей спиной – огромный груз и, в то же время, огромное преимущество. Это русская культура, которую мы стараемся продвигать.
(Стамбул, 1997)