И. А. Барсова посвятила свою работу симфониям Малера, говоря о песнях лишь постольку, поскольку они связаны с последними. В таком самоограничении есть свой резон. Все симфонии Малера связывает неразрывная преемственность идейного и образного содержания и средств музыкального выражения. Автор тщательно прослеживает эту единую линию эволюции, и характеристика песен просто разорвала бы логическую стройность анализа. Отказ от изучения песен немало способствовал внутренней цельности книги. В исследовании И. А. Барсова исходит из бесспорного положения о том, что «Малер был художником идеи, ставящим в своем творчестве вечные вопросы бытия». По сути дела, весь текст книги является обоснованием этого тезиса. Отсюда и некоторые ее особенности. Первая из них – это стремление автора поставить музыку Малера в контекст истории мирового искусства, обнаружить типологически близкие ему явления, оказавшие влияние на мировоззрение и творчество композитора. Принимая достаточно широко распространенную в советском и зарубежном искусствознании концепцию двух тенденций в искусстве – «классической» и «неклассической», автор благодаря ей вскрывает и глубокую внутреннюю закономерность тех сторон малеровского творчества, которые нередко воспринимались как противоречивые и вообще неприемлемые, и органичность связи искусства Малера с народным гротеском, с литературным романтизмом, с творчеством Гете и Достоевского. Поэтому работа И. А. Барсовой, музыкально-теоретическая по характеру, проникнута подлинным историзмом, хотя собственно исторического материала в элементарно фактическом виде в ней по существу нет. Однако почти каждая затронутая автором проблема, например проблема художественной стилизации, проблема песенного симфонизма, проблема открытой формы и ряд других – неотделимы от исторического мышления. Вторая особенность исследовательского метода автора – это чрезвычайное внимание, которое он уделяет идейно-образному содержанию каждой сифонии. При этом автор широко пользуется программными истолкованиями, которые оставил композитор в своих письмах и высказываниях. Быть может, читателя удивит их словарь, обилие религиозных ассоциаций, тесный сплав наивности и глубокомыслия: все это рискует показаться старомодным, вызвать возражение, что сейчас музыка Малера рождает совершенно иные ассоциации (и это, безусловно, верно). Но не следует забывать двух обстоятельств: Во-первых, Малер был художником своей эпохи и своей страны; и в выборе текстов, и в поэтических и философских комментариях к собственной музыке он опирался на огромную традицию немецкой и австрийской культуры. Например, евангельские и библейские образы привлекают Малера не в догматической буквальности, - он берет их как общезначимые и общепонятные символы, преломленные уже в народных песнях «Волшебного рога мальчика», в философской поэзии Клопштока и Гете. А ведь именно эти тексты Малер вводил в симфонии в качестве «разрешающего слова», и исследователю никуда не уйти от необходимости их осмыслить. Во-вторых, всем ходом анализа автор доказывает, что музыкальная структура каждой симфонии Малера определялась развитием ее идеи. Понять композиторский философский замысел – это значит в большой мере понять и принцип музыкальной организации произведения. Внимание исследователя к замыслам Малера в их конкретной специфике вознаграждается не только убедительным решением многих проблем малеровского формообразования, но и формулировкой принципа «интонационной фабулы», значимого не только для симфонизма австрийского композитора. Сосредоточившись на «интонационной фабуле» симфоний Малера, то есть на неразрывном единстве индивидуального философского замысла и музыкальных средств его воплощения, автор не ставил перед собой задачи изучить современное восприятие музыки композитора. Эта тема, интересная и важная, безусловно, найдет своего исследователя, но и ему, и всем пишущим о Малере неизбежно придется опираться на богатый по материалу и глубокий по своим выводам труд И. А. Барсовой. В. Конен 2 июля 1973 года