ВЛАД СОКОЛОВСКИЙ (От Василий Иванов)

***
В его творчестве как мне кажется заметно переплетение трёх культур
-русской, узбекской и еврейской.
Большую часть своей недолгой жизни он прожил в Узбекистане,
где и сформировался и как человек с неординарным взглядом на мир,
и как поэт.
И то, что он жил в Узбекистане, далеко от русских культурных центров
с их журналами и издательствами, да ещё в период слома государства, когда поэзия была мало кому нужна, привело к тому, что его имя мало кому известно и в русской литературной среде. Да и в Израиле где
он прожил немного, успел много сделать, но и здесь его по моему
(хочу ошибиться) мало кто помнит. Как и его творчество.
------------------------------------------
Родился в 1971 г. в Ташкенте.
В 1992 г. окончил факультет прикладной математике Ташкентского университета.
Работал программистом, преподавал иврит, был координатором учебных программ Открытого университета Израиля в Узбекистане.
Окончил Иерусалимский университет по специальности «Еврейское образование» и аспирантуру при кафедре «Идишская литература». Преподавал и работал экскурсоводом.
Стихи и эссе публиковались в разное время в журналах «Звезда Востока» , «Книголюб » (Казахстан), альманахах «Малый шёлковый путь» и «Ark», книге «Неизвестный известный «Ильхом» (Ташкент, 2003).
Переводы – в «Антологии ивритской поэзии» (Ташкент, 2003).
Его знали, но в основном в Узбекистане. Участвовал в I, II и VI Ташкентских открытых фестивалях поэзии (2001, 2002, 2008).
Но и в Израиле - он лауреат VI Фестиваля молодых литераторов Израиля (2005) в номинации «Проза».
Умер в 2011 г.
А стихи просто классные . Мне очень понравились.
АСТРОНОМИЧЕСКАЯ ЛИРИЧЕСКАЯ
Принципы стихосложения оставляют следы на бумаге.
Но не видеть мне звезд озарения, как увидел их Тихо Браге.
«Тихо, браги, – скажу,– мне налейте за Джордано Бруно, что мазан елеем,
Потому что костры уже вьются и над Джорджией, и над Брунеем».
Уже где-то сопит соперник, разводя втихаря спиртягу,
Потому что он, как Коперник, ощущает к напиткам тягу.
Ну а мы споем по-английски нашу старую добрую «Аббу»
И увижу тебя я так близко, как не виделся Сириус Хабблу.
Космонавты большого полета, хоть не Армстронги и не Гречки,
Только тоже летать охота, и начнем танцевать от печки.
И начнем кружиться, как звезды, по эклиптикам и орбитам.
Астрономы любви. Как все просто – от надиров снова к зенитам.
Ну не вечер – урок астрономии. Никаких последствий для жизни –
Центробежность и центростремительность смертный бой ведут в организме.
Только утром с большого похмелья погляжусь я в карманное зеркальце –
И воскликнется галилеево: «Почему же вокруг все вертится?»
МАРТОВСКИЙ СПЛИН
Мой ангел смерти, вписанный в трамвай,
Сложил крыла под заднее сиденье
И прикорнул на ситцевом плече
Своей очаровательной соседки.
Он, словно птица в бело-синей клетке,
Сидит на жердочке пластмассового стула –
Живое воплощенье караула,
Вместившего в себя и ад, и рай.
Весь город сдался мартовским дождям,
Залиты улицы, и чавкают штиблеты
В грязи коричневой с асфальтом пополам,
И девушка в колготках Golden Lady
Несется вдаль в своем кабриолете.
ИЗ ПИТЕРСКОГО ЦИКЛА
В Санкт-Петербурге дождь. И серый зонт небес
Над головой мне удержать едва ли.
Мне скучно без и трижды скучно с …
На этом распроклятом карнавале.
И набережных розовый гранит
Влечет меня по Мойке и Фонтанке.
Но пиво дорого, а горло так болит,
Как якорь у «Авроры» на стоянке.
И только кони рвутся на дыбы,
И львы беззвучно разевают пасти,
И символичные двуглавые орлы
Вонзают в печень клювы и напасти.
Над Петроградом дождь, и жизненный надрыв
Выхаркиваешь в кровь и уличную слякоть.
У девочки с косичкой взгляд игрив.
Я ухожу за ней. Ты обещай не плакать.
* * *
Но есть город в горах из двух сотен домов
В нем всего пять мощеных улиц
Но зато там в достатке котов и дворов
Сверху в реку глядит он сутулясь
Там зарю на рассвете петух пропоет
Там черешню клевать будет майна
И жужукнет как муха большой вертолет
К горизонту взлетев вертикально
КОГДА ЕДЕТ КРИШНА (С ИСПАНСКОГО)
Когда в темноте Вселенной
С тобой мы найдем друг друга,
Подумай о том, что будет,
Если ветер подует с юга…
Если ветер подует с юга,
Будут жаркими поцелуи,
Нас охватит пустыня страсти,
И все медленно и ненасытно…
Но начнется песчаная буря,
Занесет нас, закроет, закрутит,
И уже никогда не найдут нас,
Мы исчезнем в песке безвременья,
Если ветер подует с юга…
Когда в темноте Вселенной
Наши ветви сольются в дерево,
Подумай о том, что будет,
Если ветер подует с севера…
Если ветер подует с севера,
То снежинки закружатся в танце,
Нас обнимет сумрак мороза,
И все медленно и печально…
Но начнутся снежные вихри,
Занесет нас, закроет, закрутит,
И уже никогда не найдут нас,
Мы исчезнем в буране снега,
Если ветер подует с севера…
Когда в темноте Вселенной
Ничто не станет преградой нам
Подумай о том, что будет,
Если ветер подует с запада…
Если ветер подует с запада,
Задрожат пожелтевшие листья,
Нас пьянит пряность позднего парка,
И все медленно и спокойно…
Но начнутся вдруг листопады,
Занесет нас, закроет, закрутит,
И уже никогда не найдут нас,
Мы исчезнем в листве забвенья,
Если ветер подует с запада…
Когда в темноте Вселенной
Любовь не станет жестока,
Подумай о том, что будет,
Если ветер подует с востока…
Если ветер подует с востока,
Зацветут шиповник и вишня,
Нас напоит их пьяный запах,
И все медленно и свободно…
Но начнется цветение тополя,
Занесет нас, закроет, закрутит,
И уже никогда не найдут нас,
Мы исчезнем в пуху тополином,
Если ветер подует с востока…
Когда в темноте Вселенной
Мы с тобой, может быть, столкнемся,
Ни о чем, прошу, ты не думай,
Подойди и спроси: «Ты танцуешь?»
* * *
То, что было вчера, я не знаю, зачем это было.
Как шальная весна, со вчерашней водою уплыло.
Ни за что не вернуть это время, а может, не надо.
Будем просто бродить по пространству вечернего сада.
Может, просто ходить и считать про себя полустанки,
Где забыли сойти, там, где звук инвалидной шарманки,
Там, где к чаю дают рафинад в расфасовке забытой,
Где в холодном вагоне я спорю опять с Гераклитом.
Может, тихо лечь спать, унесясь в колыбели забвенья
Вниз по нильской воде, что наполнена горечью мщенья.
Пусть увидят жрецы мои сны в отражении медном
И расскажут их мне, чтоб узнал и другому поведал.
Может, сесть мне на стул и по литерам синим и красным
Отстучать письмецо милой деве, что жизни прекрасней,
В той попытке вчера возвратить, что с шальною водою уплыло.
То, что было вчера, я не знаю, зачем это было.
* * *
Когда мы станем тихим белым эхом,
И этот мир засыплет черным смехом,
И синий кот уснет в слепой ночи,
Я упаду на желтые преданья
На старом окровавленном диване
И в топку памяти подброшу кирпичи.
* * *
Я винтик в космеханизме добра
Только совсем сил нет
Добраться бы братцы рукой до бра
И выключить свет.
Кровать это лучшее что нам дано
Чтобы не навредить
Спать – видеть вечное жизни кино
Или не спать, а пить.
Ветер играет на саксофоне
Скрипящей двери
В городе снег или погоня
В городе – звери.
МИРАЖ
Я – мещанин тринадцатого класса,
Живу на третьей линии песков,
Где корабли пустыни, сдавши кассу,
Швартуются у саксаула снов.
Закат шальной окровянил округу:
Песок, колодец, глинобитный дом.
Лишь едкий дым костра приветом другу
Взлетает вверх в сознании моём.
Под чёрной тканью скрыв черты лица,
Выходит девушка, чтоб напоить верблюдов.
Темнеет. Диск Луны, и звёзды без конца,
И призрачное звяканье посуды.
Откуда-то кузнечик верещит.
В костре стреляют ветки, и, печален,
По безоконию вдруг ветер загудит.
Посёлок пуст и даже нереален.
Как будто в мире больше нет жилья.
И нет людей, лишь пустота забвенья.
Планета охладевшая, ничья,
Назад отсчитывает все семь дней творенья.
Светает. Пеплом поросли дрова,
И караван-баши зовёт в дорогу.
Уходит за барханы караван.
Вслед машет девушка – пустынный ангел Бога.
С её уходом всё затихнет вновь.
Песок по крыши занесёт посёлок.
Лишь под песком бушует злая кровь,
Предвидя караван – пути осколок.
* * *
Сто пятьдесят страниц стихов мне вдруг прислали.
А не моих. На почитать. Как на вокзале,
Где вёрсты, литры и года в одном флаконе,
И стрелки мчат, и поезда, и стали море
Волнуется на раз и два в цеху литейном,
А на проспекте суета, и новоселье,
И пряный пир полубогов и «новой» швали,
И нету дела мне совсем до этой стали.
Достали мысли о еде и о жилище,
Работы суетной в судьбе серы глазищи,
Достали точки, и счета, и поголовья
Рогато-крупного скота тоска воловья.
И вот ещё: почти пять лет, а всё ни строчки,
Верлибр, вертеп, Верлен, верь мне, святой источник,
И полустанки, и станки, и в вихре пьяном
Кружатся мёртво старики: Союз с Бураном.
Два капитана, а звезда в системе третья,
И год шестой уже идёт тысячелетья.
Но всё никак, а в новостях — лишь горя море.
Сто пятьдесят чужих стихов на мониторе