(Василий Иванов)

О МИХАИЛЕ ЛАНДМАНЕ
***
- https://vtoraya-literatura.com/pdf/landman_express_vremen_2024__izd.pdf Я когда-то писал посты про поэтов, которые прославились только одним стихотворением. Как мне кажется.
А этот поэт прославился - да ещё как- только одной песней, правда написал он её вдвоём с товарищем и об их авторство узнали намного позже.
А как поэта его не знали по простой причине - он стихов никогда не публиковал живя в СССР. Но зато были очень широко известны в его переводе детские книги "«Академия пана Кляксы» Яна Бжехвы и «Пан Ниточка» Корнеля Макушинского, Думаю многие вспомнили.
Этот прекрасный переводчик и не только МИХАИЛ ЛАНДМАН
А песня написанная вместе с Михаилом Ярмушем - "Сиреневый туман" ("Экспресс времён" как называли они). Её знают все.
Родился он в 1931 г. тогда ещё на территории Польши. Родной язык идиш (потом он много переводил с него).
В три года Миша взял в руки букварь польского языка, с ребе читал сидур, молитвенник на иврите, и детские книжки на идише. К началу войны он учился в русской школе: родители думали о будущем.
После возвращения из эвакуации жил сначала в Вильнюсе, потом с середины 50-х, в Москве.
Общался с Анной Ахматовой и Марией Петровых - сохранились интересные фотографии.
Был хорошо знаком с самиздатскими поэтами «группы Черткова», в частности, с Андреем Сергеевым и Галиной Андреевой, дружил и общался со многими неофициальными поэтами того времени. [
Вместе с Натальей Горбаневской, Анатолием Якобсоном посещал семинар поэтического перевода Льва Озерова в Литературном институте им. А. М. Горького, но в институт не был принят. Он учился всю жизнь. Но не закончил ни одного вуза.
Очень много переводил хороших книг и стихов с чешского, польского, французского и и даже афоризмы Станислава Ежи Леца.
В 1991 году вместе с семьей репатриировался в Израиль. Жил в Хайфе, с 1993 года работал в библиотеке Хайфского университета. Умер в 1997 г.
Вот такой автор легендарной песни и очень интересно познакомиться и с очень хорошей его поэзией, А начнём конечно с оригинала "Сиреневого тумана".
Экспресс времён*
Экспресс времён пришёл на первую платформу.
Я взял себе билет до станции «Забудь».
Чудесный мой состав бесплотен и бесформен,
Крушенью не бывать, спокоен долгий путь.
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит зелёная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Напомнит стук колёс всё то, что ты сказала,
Что выцвела любовь, как ситцевый платок,
Что ты устала жить под сводами вокзала,
Где каждый поцелуй — недопитый глоток.
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит зелёная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Пусть шутят надо мной мальчишки в гимнастёрках,
Пусть пьяный гармонист подыгрывает в такт.
Им правды не узнать. И скоро будет стёрто
Лицо моей земли от атомных атак.
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит зелёная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
1951
* * *
Живи, как скрипка,
Молчком, молчком,
Пока не придёт скрипач.
Пока с улыбкой
Смычком, смычком
Тебе не прикажет: «Плачь!»
Октябрь 1973
Ландман тоскует по родине
Рубаху мою из нейлона
Пора мне, товарищи, снять.
Поеду в деревню, на лоно —
Еврейское детство искать.
Поеду слоняться без дела
У речки по имени Збруч
И в воду бросаться несмело
С высоких насупленных круч.
А если искать меня будут
И явится в гости чекист,
Скажите: «Уехал отсюда
На родину, в Подволочиск.
По дикому пастбищу рыщет
Среди разворованных плит.
Еврейское кладбище ищет.
Поёт, причитает, скулит».
Эс из гевейн а ингелэ
Клейн ви а фингелэ.
Эр от геат цвей зейдес,
Зей обн фарфалн ун эйдес.
Фалн, фалн, фалн трэрн,
Фалн аф ди липн.
Цвишен штибэлэх ун штэрн
Из а мэнч геблибн.*
23 апреля 1961
* Был мальчик,
Маленький, как пальчик.
Было у него двое дедушек,
Они пропали без свидетелей.
Падают, падают, падают слёзы,
Падают на губы.
Между домишками и звёздами
Человек остался…
(Идиш)
+++
Будто печаль, будто в доме знакомом утрата,
Будто бы книги с годами рассеянней стали,
Как лихорадочно их по ночам не листаю —
Вспомнить не могут, что мне говорили когда-то.
Так равнодушны, бесстрастны, но в руки даются,
Каждый, кто хочет, возьмет, полистает, истреплет,
Так равнодушно теряют то строки, то мысли, то чувства.
И остается невнятиц волнующий лепет.
***
Да это ж не осень — а шайка ворюг.
Вдогонку за ними, не удерут!
В погоню! По следу! Да что ж вы, ей Богу
Замешкались!.. Ну! Поднимите тревогу!..
По рвам! По колдобинам! Наперерез!
Да что же вы медлите? Что же стоите?
Бегите, покуда не поздно! Бегите!
…Вы видите этот ограбленный лес?..
Сначала он был как наполненный сейф
Добротного, старорежимного банка.
Потом стал, как золотом вышитый шлейф,
Который мотает по сцене испанка,
Потом на евреев с печальной звездой
Он стал походить, на евреев из гетто.
Но полноте, лес ли?.. Ведь это — скелеты,
В надежде поднявшие руки с мольбой…
Бессонница. Разговор автора с самим собой
Опущены шторы. Задвинут затвор.
Но мы все не молкнем. Ведем разговор.
О прошлом бесчестье. О нынешней лжи.
А раны живучи, а боли свежи…
Уже отрешиться давно бы пора
От тщетной надежды и жажды добра,
От веры, что может рассветная рань
Проникнуть к нам ночью сквозь плотную ткань,
Развеять лучами зловещую мглу,
Сиять паутину заставить в углу,
Явить очертанья предметов… Да вот
И тьма не проходит и сон не идёт.
Памяти М.С. Петровых
Рукой усталой проведу
По седине.
Осколок осени в пруду
Лежит на дне.
Стволы берез, стволы осин
Со всех сторон,
Как будто ряд сутулых спин
В день похорон.
Вдруг из души истошный крик
Немой тоски,
Как будто в кожу он проник
И в позвонки.
Как будто сердце раскроил
Звериный звук.
Упал Икар. Лишился крыл.
«Прощай, мой друг!»…
1979
***
Старость входит в мои покои,
Удивляется: что такое?
Где стихи твои? Где романы?
Видно, стал ты, как черт, богат.
Ну-ка выверни все карманы! —
Ни полушечки,
Ни палат.
Не горел. Не крошился в щебень! —
Как осыпался? Как зачах?
Вот, стоишь, как усохший стебель.
Кудри где на твоих плечах?
Отвяжись ты ко всем старухам!
Что ты каркаешь тут под ухом?
Что тебе до моих кудрей?
Тоже невидаль — шевелюра!
Если всюду царит халтура:
Что у рыцарей,
Что — царей.
Никакого не видно плана
В этих жизнью прошитых швах.
Бог творил нашу землю спьяна
Или путался в чертежах.
Где вы, ангелы? Где — Господни?
Зажирели вы что ли все?
Мы, как в дьявольской преисподней,
Мы, как в чертовом колесе.
Из угла нас бросает в угол,
Головою о стены бьет.
Наши лица страшнее пугал,
Глянешь в зеркало — дрожь берет.
Безобразны мы и безмозглы!
Где тут разуму?.. Мясо, плоть…
Неужели такими создал
Человека с душой Господь?
***
Вначале было
страшное слово,
написанное кем-то
на бумаге.
А потом слепое повиновение
палача и жертвы,
двух невольников
СЛОВА,
написанного на бумаге.
***
Душа забивается глубже в тело.
У живого — страх живого.
Причитанье — над глиной.
Рыданье — о камне.
Возвеличение глины и камня.
Вам мерещится льняная даль
в косую нить дождя,
оттого что
первыми мертвеют глаза.
***
Из воспоминаний о Вильне
В Кафедральную плоскую мыльницу
Я вложил белое облако,
Пенистое,
перистое,
плывущее на Закат.
В Кафедральную утлую сахарницу
Я вложил белое облако,
Тающее,
чарующее,
сияющее —
Цукат!..
***
Вернуться бы в город булыжных и сумрачных улиц,
Где юность осталась и призраком бродит в ночи,
Где некогда Музы нечаянно мне улыбнулись.
И дрогнуло сердце, то тут же сказало: «Молчи!».
Отшельником книжным живу, и в закрытые уши
Ни звука не втиснуть. Был с песенным братством на «ты»,
Но время пахнуло таким леденящим удушьем,
Что смолк, захлебнулся, прозрачной глотнув немоты.
***
Внезапно проснулся
Чуть свет, в тишине.
Слегка прикоснулся
К холодной стене
Взвилась, заклубилась
Молочная мгла
Вертелась, кружилась,
Потом уплыла.
И вдруг заметались
Ожившие сны,
Рвались, отлеплялись,
Как тень от стены.
Они обретали
То контур, то цвет,
И дом оставляли
К предмету предмет.
Но страсть узнаваний
Меня не влекла.
Плодились в тумане,
Блуждали тела.
Вдруг стала прозрачной
И жизнь, как вода —
Привычной, невзрачной,
Такой как всегда.
***
Я тоскую в Москве по глазам твоим кротким,
По рукам твоим нервным, по щекам твоим гладким.
По твоей двухэтажной Вороньей Слободке
И рисую твой профиль курносый в тетрадке.
Я хотел бы с тобой покататься на лодке
И распить четвертинку (не много ведь?) водки,
И ловить твои взгляды, движенья, повадки.
Что мне делать в Москве без тебя? Холод жуткий.
Одиночество. Темень. А проблески редки.
Без тебя не хмелят и спиртные напитки.
Без тебя мир недвижен, как вид на открытке.
И хотя я пишу свой сонет ради шутки,
Я мечтами с тобой… там, у нашей беседки…