Чёрмоз - история,документы,фото,видео,проза.

Продолжение. Это речение отражает в юмористической форме работу жителей некоторых чусовских поселков. Если барки с железом садились на мель или разбивались о прибрежные скалы, то после спада воды приходилось доставать со дна слитки чугуна, пачки железных лис тов и перетаскивать их на берег, т. е. буквально «полезай в воду и тащи кулем». Такая работа кормила. Еще каламбурили так: «Честно живем, а от Разбойника кормимся», «Печку не топим, а тепло она дает»,— о камни Разбойники и Печка особенно часто разбивались барки. Бывали годы когда разбивалось во вре мя сплава несколько десятков барок, гибли люди, и тем не менее непроизводительный труд, который приходилось выполнять чусов- лянам, давал им повод для самоиронии. Таким образом, спишка была не только трудовым днем, но и праздником, т. е. элементом духовной культуры определен ной социально-профессиональной группы уральских рабочих — всех, кто был связан с валкой, транспортировкой леса, его обра боткой, постройкой барок, их погрузкой и сплавом. Со сплавом были связаны рабочие разной квалификации, но главной фигурой был коренной уралец-сплавщик, морально-трудовой потенциал которого был предельно высок. «Чусовские сплавщики — одно из самых интересных и в высшей степени типичных явлений свое образной жизни чусовского побережья,— писал Д. Н. Мамин- Сибиряк.— Достаточно указать на то, что совсем безграмотные мужики дорабатываются до высших соображений математикой решают на практике такие вопросы техники плавания, какие неизвестны даже в теории. Чтобы быть заправским, настоящим сплавщиком, необходимо иметь колоссальную память, быстроту и энергию мысли и, что всего важнее, нужно обладать известными душевными качествами... Хладнокровие, выдержка, смелость — самые необходимые качества для сплавщика... Кроме всего этого, сплавщик с одного взгляда должен понять свою барку и внушить бурлакам полное доверие и уважение к себе». Спишка — в пер вую очередь праздник именно таких рабочих, поскольку главная идея праздника была связана с выполнением производственно- трудовой задачи. Хотя, конечно, в основе этого праздника была также и другая идея — идея весеннего торжества, весеннего обнов ления природы. И в целом можно считать, что спишка — это дву- единство трудового процесса и образно-чувственной формы отражения производственно-бытовой жизни людей прибрежных заводов и поселков, это сближение и переплетение производствен ных и празднично-эстетических потребностей. В этом уникаль ность спишки. Радостная гамма цветов праздничной одежды'зрителей и участ ников сплава — косных, рулевого, съемщиков, спасателей, декора тивно украшенной казенки с ее флагом, заводским гербом, а также стрельба из пушек, извещавшая о начале спишки, о выходе из гава ни в реку, затем угощение тремя чарками вина, звуки, движения и другие театрально-зрелищные элементы несли в себе социально- бытовой опыт уральских рабочих XVIII—XIX вв. Главной идее этого весеннего праздника труда были подчинены все жанры соб ственно народного искусства: песни, «наговоры», частушки, шутки, «речения-побаски», даже приветствия типа «С весной, с вешней водой!», «Со сплавом!». Начинался праздничный день с торжественно-комической песни и заканчивался весельем: как только скрывалась за поворотом реки казенка, люди среднего возраста и пожилые отправлялись угощаться или устраивались где-нибудь на берегу, молодежь развлекалась на качелях и «скакульках», плясала и пела, звучали балалайка и гармонь. Важное место занимала трудовая песня, которая воздействова ла эмоционально, эстетически, а также регулировала мышечные усилия рабочих и помогала им включиться, а затем выдерживать необходимый ритм трудового процесса. Можно констатировать значительную роль комического начала в трудовых песнях, их юмор. Эти песни содержали эмоциональную критику, не отри цающую свой объект в существе. Исключения не составляют и припевки о церковнослужителях. Песни о попе во время сплава — не столько социальная критика, сколько соленая шутка, эмоцио нальная несдержанность. Юмор трудовых песен, какие бы оттенки он ни приобретал в каждом конкретном случае, чрезвычайно далек от социальной критики, далек от сатирического утрирования. Это веселый, радостный юмор, оптимистически окрашенный, пуб лично-праздничный. Его принимали все присутствующие, и никто не обижался или, по крайней мере, делал вид, что не обижается, если оказывался задетым певцом-импровизатором. В тематических импровизациях запевалы многое шло от логики случайного, были непредсказуемые, спонтанные мотивы, но тогда импровизацию «спасала» прикрепленность случайно вымышленного к конкретно му лицу. Эта обращенность к конкретному человеку, появление имярек в юмористической артельной песне — едва ли не обязатель но для ее поэтики. В то же время в юмористических произведениях, непосредствен но «вплетенных» в трудовой процесс, ощутима связь с фольклорной традицией XVIII—первой половины XIX века. 1. Производственно-организационные формы сплава заводской продукции, а также его декоративно-праздничная атрибутика вместе с комической «Дубинушкой», с юмористическими песнями- восклицаниями, повтор которых определял необходимое эмоцио нально-эстетическое воздействие,— все это берет начало в XVIII столетии и не могло не испытать влияния народной морали и искусства. В частности, во всех комических песнях, в припевках о промахе, недосмотре какого-нибудь сплавщика, в шутливых подначках и т. п. ощутим идеал умелого, ловкого, сноровистого рабочего. С позиций этого идеала изображается и оценивается трудовая деятельность каждого рабочего, включая знаменитых сплавщиков. И этот идеал созвучен народному мнению о труде, о мастерстве, которое закреплено в уральских афористических жанрах, записанных В. Н. Татищевым в первой половине XVIII века. 2. Если иметь в виду не прямые контакты, а типологическое сходство, то комическое в произведениях сплавщиков той же при роды, что и в Сборнике Кирши Данилова. У Кирилла Данилова вся комика изображает человека в его повседневности, передает радость бытия, его многообразие и сочность, сигнализируя о мате риальности мироощущения исполнителя. То же самое можно сказать о комических произведениях, звучащих на спишке и сплаве, но ра зумеется, функция этих произведений иная: создать праздничную атмосферу, определить размеренность трудового ритма, юмористи чески оценить человека, чья трудовая деятельность не вполне, хотя бы временно, соответствует идеалу. 3. Связь с предшествующей фольклорной традицией есть и на поэтическом уровне, например, организующим началом комичес ких трудовых песен часто является простонародная эротика, пародирование, использование перверсивного принципа; на спишке и сплаве звучали припевки, даже частушки, начальные формы которых существовали, видимо, в XVIII веке. § 2. Отражение культа физической силы в устных юмористических рассказах Практически в каждом заводском поселке или городе бытовали устные рассказы и предания о местном силаче или силачах. Д. Н. Мамин-Сибиряк писал о чусовском силаче Василии Балабур- де, П. П. Бажов отмечал распространенный среди рабочих культ силы прокатчика, забойщика. Соглашаясь с тем, что писали о сила чах уральские фольклористы, добавим, что народные рассказ чики освещают эту тему преимущественно в комическом плане. Разумеется, есть рассказы, которые безусловно могут быть отнесены к категории «серьезных» преданий, обычно это информа тивные сообщения, где отмечены место, имя, действия силача. Но чаще всего это рассказы в форме меморатов или фабулатов с выраженным юмористическим колоритом, который, к сожалению, существенно :т~г.глушается или даже нейтрализуется при письмен ной фиксации. Такие юмористические рассказы о силачах надо слышать, тем более, что в сюжетном плане они часто однотипны с преданиями о тех же силачах. Тема физической силы, ловкости, сноровки — одна из основных в народной юмористике и, в частности, в юмористике рабочих. Она непосредственно связана с жизнью рабочих, их постоянной заня тостью на производстве, она обусловлена характером мужского общения, наконец, она всякий раз возникает на народных празд нествах, гуляниях, где непременно имеют место жизнерадостный смех и веселая соревновательность. «Производство тяжелое, сила нужна. Забойщики очень сильные были, потом воротные, которые руду или людей в бадьях поднима ли. Еще прокатчики были высокие, сильные: там трехпудовые болванки, их надо щипцами на другие ролики перекинуть — и так десять часов. Не каждый выдержит». Множество подобных рас сказов опубликовано в «Былях горы Высокой», в сборниках В. П. Бирюкова, М. Г. Китайника и других фольклористов. Эти рассказы создают картину производства, основанного на исполь зовании физической силы человека, и одновременно — образ иде ального рабочего. В трудовой среде существовал идеал физически крепкого, спокойно-уравновешенного рабочего, берущегося за лю бую работу и выполняющего ее с ловкостью и сноровкой; кроме того, этот рабочий обладает чувством юмора и сам не прочь пошу тить. Этот идеал рабочего ощутим во всех юмористических рас сказах о силачах, которые можно разделить на три группы. Первая группа рассказов повествует о том, как силач на спор или ради забавы, ради удивления людей поднимает огромные тяжести: в Ревде Санутко Заровляев без труда взваливал на плечо 18-пудовый лом, который едва поднимали несколько мужиков; в Кордюково силач легко справлялся с 25-пудовым возом; в Мраморском силач одной рукой забрасывал мешок муки на плечо; в Отрадново Петр Нечаев мог зубами поднять центнер муки; в Полевском Паша Заря на спор с одним купцом два мешка муки нес под мышками до Северки (9 верст); на Сосьвинском заводе силач на спор уносил вместе с санями 10 пудов муки; в Меркушино Роман Аввакумович мог «собрать сразу все дрова с подсаньев в охапку и унести»; в Бурляево силач на спор подни мал несколько связанных бревен и т. п. Обычно на спор шел силач — любитель всеобщего восхищения, публичного эффекта. Такой спорщик сам мог попасть в смешное положение. Например, рассказывают, как однажды два сысертских мужика заспорили, поднять или не поднять лошадь: «...один сразу под нее подсунулся и поднял. А лошадь какая-то пугливая оказа лась, ногами крутит, ему большой синяк на рожу посадила. Смеху было!»Но народная молва, разносившая веселые вести о про махе какого-нибудь силача, никогда его не осуждала: промах — это лишь случайность, единичная оплошность и не больше. В рабо чей среде допускалась демонстрация своей силы в любых обстоя- тельствах — и на производстве, и в быту. «Мой отец, как бык, здоровущий был: двух братьев возьмет за ремни, каждого в руку и выше себя подтянет. А то руку на лавку положит: «Ну-ка, кум, встань». Кум встанет на ладонь, а он руку поднимет от лавки, д то коновозчики остановятся на перекур, начнут тянуться, он всех перетянет. Раньше привычка была у мужиков: чуть что, начинают тянуться». Особенно популярны были соревновательные поединки сильных мужчин в праздники. Поединки принимали разные формы: тяну лись на палках, мерялись силой «на локотках», «на поясах», боро лись в круге «на вылет», когда каждый мог бросить вызов преды дущему победителю, устраивались поединки силачей перед кулачным боем: каждая сторона выставляла своего поединщика. Надо сказать, что о кулачных боях много и справедливо писали, как о пьяных праздничных драках, которые кончались если не смертью некоторых участников, то их увечьем. Но были на мно гих заводах вплоть до Октябрьской революции кулачные бои по строгим правилам, запрещавшим бить лежачего, употреблять какие-либо предметы для удара, ограничивавшим время кулачного боя и т. п. Победители таких поединков и боев оказывались пред метом восхищения, и в рассказах о них подчеркивались сноровка, сила, осмотрительность. В. П. Кругляшова пишет: «В сюжете «силач — участник и победитель кулачной борьбы» варьирует ма нера борьбы и значительность победы: двух-трех человек уронит, когда и пять-шесть; этот и по десять человек, бывало, побарывал... В преданиях очевидна эстетическая оценка силачей. Она проявля ется в любовании их действиями, в прямых оценках типа: красивый был, крупный, плотный, хороший... Сила, могутность — качества красивого человека». То же самое можно сказать и об устных юмористических рассказах на эту тему. Вторая группа юмористических рассказов тематически связана с производством, с подъемом тяжестей по производственной необ ходимости. Рисуется типичная ситуация: силач делает один то, что под силу лишь нескольким рабочим. Например, в Маслово Афана сий Александрович один носил на барки 25-пудовый якорь; в Аятке кузнец Троян рельс 30 пудов «поперек колен себе поло жит» и везет на телеге; на Зыряновском руднике Аркадий Исаков один ставил на место сошедшую с рельс груженую вагонетку; в Дерябиной грузчик Фома Кузьмич носил на колодке по 7 меш ков; в Полевском заводе 30-пудовые чугунные печки Иван Посе- лянинов один передвигал с места на место; на Нижнесергинском заводе Степан Филатов слиток 20 пудов —«на руку и в печь» ит. п. О таких силачах рассказывалось с доброй улыбкой, с радост ным восхищением, причем обычно или подчеркивалось, или подра зумевалось, что рабочий выполняет все это по необходимости, а не ради демонстрации своей физической крепости. Хотя иногда требовалось показать именно силу. Возчики, транспортировавшие руду к домнам, готовую заводскую продукцию к пристаням, обыч но ездили обозами и зимой часто в пути возникала спорная ситуа ция: встречались два обоза, а дорога узкая, по обочинам глубокий снег, никто не хочет отворачивать и начиналась перепалка... Но выходил силач и переставлял в снег двое-трое саней из встречного обоза, тогда остальные уже сами съезжали, уступая дорогу. Ирония этих рассказов всегда направлена на «посрамленных», молва разносила насмешку по всей округе и поэтому в некоторых рассказах говорится, что если возчики знали о силаче, едущем во встречном обозе, то сразу уступали дорогу, чтобы избежать язвительных пересудов. Были случаи, когда встречные обозы выставляли своих поединщиков, чтобы они померялись силой. Приведем один рассказ, в котором ощутима эпическая традиция, проявляющаяся в насмешке над силачом другой национальности: «Наши поехали в Ирбит, а навстречу пятьдесят возов. У наших Журавлючин, сила у него лошадиная была. А у них тоже силач сидит — татарин. Встретились возы, не уступают друг дружке дорогу. Тут решили, чтобы силачи померялись силами. Татарин-то хвастался, вышел такой гордый, а Журавлючин подошел, схватил его за пояс, через голову переметнул да отбросил с дороги в снег. Те возы, все пятьдесят, сразу отворотили» С доброй улыбкой в юмористических рассказах сравнивалась сила возчика с силой лошади. И там, где лошадь не справлялась с грузом, справлялся рабочий-силач: он выпрягал лошадь, вытас кивал воз с рудой, строительным камнем, чугунными слитками, листовым железом... В Квашнино это делал Яков Прокопьевич, в Дерябино —силач Август, в Романове — Петр Иванович, в Полдневой — Василий Шептаев, в Ревде — Василий Кузьмич Левин, в Верхотурье —Афанасий Логинов, на Зыряновском руд нике— Василий Толмачев, в Алапаевске — Владимир Исаков, в Абрамове — Михаил Макаров, в Нижне-Сергинском заводе — силач, по прозвищу Саэнта... «Отец рассказывал, что у его деда сила была неимоверная. Они работали на старательстве, золото намыва ли. Вот нагребли однажды песку полну тележку, надо вывезти на крутую горку. Лошадь с места не сдвинет. Дед подойдет, под нимет с задних колес и говорит: «Вы чо, я насилу оторвал от земли, где же лошади вывезти». Еще пример: «Едет Бабин, догоняет второго, у него лошадь застряла. «Помоги,— просит передний-то,— бью ее, бью, никак не тащит!» — «Зачем лошадь бить, лошадь жалеть надо». Выпряг лошадь и сам вывез воз. Это было не толь ко в Сысерти, про такое я слыхал и в Курганской, и в Челябинс кой областях, а фамилий не помню»,— рассказывал нам однажды сысертский краевед Φ. Ф. Васильев. В таких рассказах силачи- рабочие наделяются не только жалостью к лошади, но и скром ностью. Они, как правило, никому не рассказывают, что вывозили воз вместо лошади, иногда даже стараются сделать это скрытно, что и дает повод людям рассказывать об их скрытности с легкой, поощрительной улыбкой. Третья тематическая группа включает рассказы о шутках сила ча. Иногда он своими шутками доставлял людям неудобство, но с этим мирились и рассказывали если не с восхищением, то с долей удивления, например, о том, как силач поднял угол избы, положил туда шапку и с хозяина шапки потребовал выкуп (как правило, шкалик водки)—это стандартная шутка силача, как и нарочитое утаскивание лома с заводской плотины. На каж дом уральском заводе есть плотина и везде находился свой «похи титель» плотинного лома. Приведем лишь одну запись: «Расска зывали про силача Евгеныча. В молодости он прокатчиком работал. Пришел к хозяину, к Соломирскому, просить железа на крышу, а Соломирский: «Ты сам железо делаешь, зачем у меня просишь?». Отказал, значит. Тогда Евгеныч пошел на плотину и вагу к себе домой унес, на сеновал закинул. А вага — это рельса, которой поднимали затвор у плотины, ее человек десять поднима ли. Куда делась? Тут кто-то видел, сказали, мол, Евгеныч утащил. К нему приехали на лошади, просят: Помоги». Он снял с сеновала, положил на телегу: «Повезите!» Евгеныч был балагур, чудил»' Или силач мог шутя создать всем неудобство: например, прикатить громадный валун, положить на дороге — пусть все объезжают, пока кто-нибудь уважительно не попросит убрать камень. Но и над силачом шутили, хотя дошедшие до нас рассказы носят явно вымышленный характер. Например, силачу Якову Пономареву «в шутку гири по два пуда привяжут, чтобы он не заметил. А с другой стороны позовут: «Эй, Яков, иди сюда». Он побежит и не чувствует гири. А они только звенят, пол-то чугунный в кричной был». Инерция удивлять слушателей крепостью силача способствовала созданию образа женщины-силачки, которая побеждает мужчин, если они нарушают моральные нормы. Например, рассказывали, что в Висиме была Прасковья Ивановна, «ростом около двух мет ров», и однажды в лесу ей встретились холостяки Степан Цырков и Федор Черных, «оба первые силачи»: «Наше дело холостяцкое, а твое бабье, вот и хотим попробовать тебя». Тогда она взяла их «за шивороты, приподняла обоих над землей, развела руками, а потом стукнула лбами и спрашивает: «Ну, как попробовали?» Долго они за ней бежали, просили, чтобы она никому не говорила Дорого им это обошлось». Сюжетная ситуация, рисующая физи ческое превосходство женщины, предоставляла большие возмож ности для юмористических импровизаций, и рассказчики сознательнс вводили реальные имена, фамилии, чтобы усилить комический эффект через контраст реальных элементов с вымышленным! действиями женщины: «Рассказывают. Однажды, это было давно унесший круг победитель поднял побежденного и под общий сме поддал коленкой, что не полагалось, считалось насмешкой. Ту: назвалась жена конного пастуха Кожурина, надела чекмень, муже нины шаровары, подпоясалась опояской. Взялись. Она его повали ла. Хохот. Он: «Не согласен, давай снова». Взялись еще. Опять по бедителем стала Кожурина. Подняла его, поддала коленкой: «Боль ше так не делай». Под свист, хохот толпы опозоренный борец убежал». Таким образом, подавляющее большинство юмористических рассказов о силачах освещают реальные обстоятельства, реальных людей; в подобных рассказах создается две разновидности образа заводского силача: один любит всеобщее внимание, легко идет На спор, шутку, даже озорство, на демонстрацию силы, другой — скорее скрытен, избегает показа своей физической незаурядности, жалостлив к слабым людям и животным. Тот и другой овеяны народной симпатией, потому что в глазах тружеников физическая сила мужчины — это в первую очередь хорошая работа в забое шахты, в цеху завода, на конных перевозках, на сплаве, затем это добрый заработок и, наконец, это достаток в семье. Сила мужчи ны — это сила кормильца семьи. Демонстрация физической силы «на народе» путем поднятия тяжестей, борьбы на поясах, в кулачном бою и т. п. всегда была увлекательным зрелищем, захватывающим спектаклем, интересным представлением со своим динамичным сюжетом, то есть эта демон страция выполняла эстетическую функцию: сила, высокий рост, могутность были, говоря словами Н. Г. Чернышевского, «выраже нием цветущего здоровья и равновесия сил в организме, выраже нием всегдашнего следствия жизни в довольстве при постоянной и нешуточной, но не чрезмерной работе», иными словами, сила считалась одним из основных признаков мужской красоты. Обратим внимание на то, что демонстрация силы непременно строилась на соревновательной основе. Соревновательность вообще характерна для народного труда и быта, а для труда и быта рабо чих— особенно. Даже на вечорках часто устраивалась пляска- соревнование нескольких парней, причем каждый должен был не только знать и уметь «выбрасывать коленца», но и иметь силу, выносливость: «Парни часто одни плясали барыню. Выйдут чело века четыре и под гармонь пляшут, пока один всех не перепляшет. У кого какие колена, а надо, чтоб разные и больше. Полчаса шуруют, как не больше. Взмылятся. Мой братик двоюродный был на славе — ух, плясал». Даже в производственных условиях могла быть веселая соревновательность — об одном таком случае вспоминают старые рабочие Нижнеуфалейского завода. В их рас сказе рабочий не только сильный, но и быстро бегающий, причем их не смущают явно преувеличенные возможности героя рассказа. «Смотритель завода Пономарев был серьезный барин, но однажды отколол смехотворное дело. Работал в прокате Панфилов Семен, по прозвищу Сема Жигаль. Этот Сема бегал так быстро, что от него не уходил ни один заяц. Обязательно поймает! И вот смотритель вызывает Сему: «Укради, Сема, колышку шинного железа на глазах у обходных: пробеги с колышкой через проход ные ворота, чтобы тебя не поймали. Если сделаешь, то колышка будет твоя и я еще тебе дам полтинник на бутылку водки». А колышка весит два с половиной пуда, но Сема говорит: «Что ж, смогу убежать!» Вот Пономарев тут же написал записку магази- неру, чтобы он отпустил колышку шинного железа, а сам пошел к воротам проходной и предупредил дозорных: «Сейчас побегут в ворота с железом, нужно поймать вора». И вот на одну сторону ворот встали стражник Ковшин и дозорный Яковлев, а на другую сторону обходные Логинов и Иванов Алексей Петрович, по проз вищу Алеша Мигалец. Сема Жигаль шел снизу и на плече нес колышку железа. К воротам он подходил как-то вприпрыжку, а потом как бросится в ворота и тут же отпрыгнул назад. Обход ные хотели ухватить Сему, а он проскользнул и пустился наутек. Все бросились за ним, но так и не смогли догнать. Убежал Сема и колышку унес. Пономарев с руганью на обходных: «Какие вы есть сторожа завода! Белым днем крадут железо, а они не ловят. К чертовой матери вас надо выгнать!». В цикле юмористических рассказов о силачах ощутима, с одной стороны, национальная традиция восхищения силой, умом, высо кими моральными свойствами крепких, богатырского типа людей — традиция, проявляющаяся во многих жанрах русского фолькло ра, начиная от эпических песен и кончая поговорками, а с другой стороны — это типично местные, узколокальные рассказы, отра жающие конкретику текущей жизни. Бросается в глаза, что нет юмористических рассказов, где герой был бы сильный, но глупый, дурной, приближающийся к типу простака. Через силу, ловкость героя всегда проявляется его ум, сообразительность, поэтому облик героя в целом оказы- вается гармоничным. Больше того, весь цикл рассказов о сильных людях дает мужской идеал, поэтому смешными выглядят побеж денные и проигравшие, поскольку они в своих действиях как бы посягали на идеал. И сила насмешки могла быть, очевидно, пропорциональна несоответствию претендента и идеала. Самая резкая, осуждающая насмешка была в адрес тех, кто позволял себе хвастовство, бахвальство силой — таких в юмористических рассказах побеждали даже женщины. § 3. Типы заводских юмористов и основные темы их творчества Развитие сатиры и юмора уральских рабочих было обеспечено творчеством заводских балагуров, острословов, юмористов. Они в значительной мере формировали общественное мнение, были своеобразными катализаторами. В любой артели, в любом цехе находились рабочие с обостренным чувством социальной справед ливости и в- то же время открыто, оптимистично смотрящие на жизнь, знающие силу публичного слова и умеющие им владеть. Они мыслили в формах коллективного нравственного опыта, в формах художественного опыта своей среды, поэтому их слово находило живой отклик в этой соеде. На людях при всеобщем внимании шутники и балагуры не теря лись, скорее, наоборот, активизировались — такова натура юморис та. Хорошо зная «изнутри» думы, ожидания, настроения, запросы своей среды, они умели зло или с насмешкой сказать о наболевшем, о том, что тяготит, давит, угнетает. Едкой шуткой, каламбуром они говорили о том, что если не ν всех, то у многих было «на уме», поэтому их остроты и шутки становились в прямом смысле общественными, приобретали значение публично выраженного отношения рабочих к тому или иному социально-производствен ному или бытовому явлению. Сказал цеховой острослов на переку ре пару анекдотов про мастера, сымпровизировал небылицу про казначея, придумал прозвище полицейскому, рассказал всем известную сказку про священника — вроде ничего особенного не сделал, а настроение у людей поднялось, жизненный тонус изменился и, может быть, дан толчок к укреплению негативного отношения к тому же мастеру, полицейскому, попу. Наиболее объемную характеристику дореволюционных балагу ров и острословов из рабочей среды дал П. П. Бажов, причем сделал он это в чисто фольклористическом плане. Следует напом- нить, что П. П. Бажов принял самое деятельное участие в состав лении и комментировании известного сборника «Дореволюционный фольклор на Урале». Он не только дал в сборник «записанные по памяти» четыре сказа, но и ряд пословиц, поговорок, записи восьми дореволюционных песен, кроме того, он в течение несколь ких месяцев был официальным редактором сборника. Комментируя юмористические и сатирические песни сысертских рабочих, П. П. Бажов счел необходимым подробно развернуть характерис тику одного из острословов Сысертского завода — H. Н. Медве дева, по прозвищу Мякина. Это был «веселый заводской рабочий», «слыл на заводе за балагура и песенника». П. П. Бажов дает анализ его репертуару: «В трезвом виде он.... избегал задевать в своих остротах заводское начальство. Говорил либо о прошлом, либо «проезжался по части святых отцов»... Но мне,— вспоминает П. П. Бажов,— все-таки больше памятны его песни-импровизации. Это было творчество грубое по замыслу, яркое по обилию образов, тонкое по отделке деталей. Редкая легкость стиха была изумитель на. Песня, каждый раз новая, лилась спокойно, уверенно, как будто она давалась в давно знакомых, заученных словах... Некото рые из песен начинались общеизвестной частушкой, припевкой, порой в них вводились готовые фразы из других песен. Получив широкое хождение, эти «мякинины песенки» сокращались и допол нялись. Даже песни, посвященные своей улице Шиповке, распева лись в других концах Сысерти с соответствующей заменой названия и некоторой переделкой. В силу этого совершенно невоз можно отделить личное творчество Медведева от того, что было составлено другими, и эти песни без большой ошибки можно назвать песнями сысертской молодежи конца прошлого столетия». П. П. Бажов пишет также о классовой направленности творчества H. Н. Медведева: «Революционером его едва ли можно назвать. Скорее это был юморист, смеявшийся и над собой, и над ближай шим окружением, но все же его творчество было классово направ ленным. Правда, иногда импровизатора просто тешили смешные положения, в которые он ставил героев своей песни... Порой в -песнях слышались политические МОТИВЫ, И надо сказать, что именно эти песни быстро и широко распространялись по всей Сысерти». Позднее, в очерке «У старого рудника» П. П. Бажов еще раз вернулся к этому заводскому острослову и подчеркнул сознатель ную грубость его песен: «Обычно скромный в быту и воздержанный на язык, он всегда был нарочито грубым в своих песенных импро визациях, посвященных барину, заводскому начальству или попам». Будучи в веселом состоянии, Мякина открывал окна своего домишки и устраивал настоящее представление для соседей: «Показываются отопки сапогов, рваные рубахи жены и детей, покровитель дома Микола милостивый. Все это сопровождается прибаутками завзятого раешника. Хохочет толпа...» Когда Мякина видел, что интерес к его «выставке» пропадает и толпа расходится, он объявлял, что все закрывается до великого четверга святого Полштофа». К числу заводских юмористов П. П. Бажов относил также известного В. А. Хмелинина, от которого в 90-е годы XIX. века слышал старинные предания, сказы. В. А. Хмелинин рассказывал про старое-бывалое только детям, которые приходили к нему вечерами на караулку у Думной горы, где он сторожил дровяной склад. А днем его место чаще всего было у поселкового магазина в кругу взрослых. «Реальный Хмелинин был просто краснобай, он умел ярко, хорошо рассказывать»,— писал П. П. Бажов и отме чал едкую иронию, задиристость его реплик, ответов, баек, рас сказов. В кругу взрослых он был часто насмешник, острослов. При всех он мог, например, обыграть прозвище расходчика — Собака. Однажды при выдаче получки расходчик пренебрежитель но крикнул В. А. Хмелинину, чтобы он получил свою пятерку за охрану дровяного склада на Думной горе: — «Эй, Протча, огребай бабки! Ставь крест — получай пятерку. Не убежала у тебя гора-то? — Гора, Иван Андреич, не собака, зря метаться не станет. Среди ожидающих получки — смех. Расходчик делает вид, что не понял ответной насмешки, и продолжает подшучивать: — Сказки там сказываешь. Только у тебя и дела! — Кому ведь это дано, Иван Андреич. Иному вон сказать охота, а только тявкать умеет. Опять смех. Расходчик откровенно сердится: — Ты у меня гляди! — На то и в караулке держат. На людей не кидаемся, а глядеть — глядим. Недаром пятерку-то платишь. — Отходи, говорю. Не задерживай! — Вот это верное слово сказал. Когда старик отходит, в толпе одобрительные замечания... Таким бывальцем, знатоком всех наших песков, ловким балагуром и «подковырой» слыл Хмелинин среди взрослых»,— заключает П. П. Бажов, а в другом месте добавляет, что даже сюжеты сказов он излагал взрослым с грубым комизмом, особенно если в числе слушателей был кто-нибудь из администрации: «Раз мне удалось, притаившись за углом, у заводских магазинов, слышать, как ста рик рассказывал в присутствии начальства, и я рад, что это больше не повторилось. Сказ о Хозяйке Медной горы превратился в такую грубую похабщину, что мне до слез было обидно...». Когда П. П. Бажова спрашивали, кого из известных ему в детстве стариков он мог бы поставить рядом с В. А. Хмелини- ным, писатель называл несколько имен. Один из них — А. Е. Клюк ва, «очень интересный человек». У него «было больше злободнев ности», чем у В. А. Хмелинина. Даже в старости «он немножко озоровал. Скажем, к нему приезжают охотники, а ему не хочется возиться с ними, но в то же время нельзя и отказать. Он высмолит избушку — и, пожалуйста, милости просим! А объяснение есть: высмолил от блох». Клюква был «балалаечник, веселый, кудря вый старик. Недружелюбен он был только по отношению к начальству».