Чёрмоз - история,документы,фото,видео,проза.

Мы остановились кратко на всех жанрах и подробнее — насколь ко позволял репрезентативный материал — на комических жанрах, бытовавших в XVIII веке в среде горнозаводского населения Урала, и можем констатировать относительно народной комики следующее: 1. Традиции народной демократической сатиры XVII века ощу тимы в пословицах и поговорках, записанных В. Н. Татищевым на Урале в 30-х годах XVIII века. В них предметом сатирического осмеяния оказываются представители властей, черное и белое духовенство, дворянская служба, барская мораль, причем сатири ческая критика дается с позиций человека труда. Историки отме чают, что русский абсолютизм в XVIII веке придавал большое значение законодательству как средству идеологической обработки масс. «Народу внушалось, что подчинение законам — основа его благосостояния, что политика государственной власти определяет ся законами, что она равно печется обо всех своих подданных». Но на практике все выглядело иначе. Мастеровые и работные люди, притесняемые заводчиками и местными властями, требо вали восстановления законных прав, подавали индивидуальные и коллективные челобитные — кстати сказать, даже в начале XIX века их подача на имя царя, приравнивалась к волнениям — и, как правило, челобитные оседали в архивах государственных учреждений. Поэтому в среде горнозаводского населения быто вали сатирические пословицы, присловья о несправедливом суде, о несовершенных законах, о взяточниках-судьях: «за волосы сви детеля тянут»; «за малое судится — большее приложит»; «судей ские ворота не всегда отворятся без серебра»; «где сила владеет, тут закон уступает». То же самое в XIX веке: «в земле черви, в воде черти, в лесу сучки, в суде — крючки»; «закон что дышло: куда повернул, туда и вышло»; «судья суди, а за судьей гляди»; «судья, что голодное брюхо,— молча просит». Скорее к XVIII веку относятся пословицы и поговорки о каторжных, работавших на Екатеринбургском монетном дворе. В них с едкой усмешкой обыг- рывается как «царево подаренье» клеймо «CK» на спине рабо чего — ссыльнокаторжный. Эта аббревиатура иронически «рас шифровывалась» как «сукин кот»: «сукин кот на спину сел», «сукин кот да сукин кот, а того не ведают, что царево подаренье», иногда оно иронически называлось «царским орлом»: «с монетного двора на площади царского орла получил». Разумеется, вера в царя, в силу царской власти была непоколебимой в среде мастеровых и работных людей, и тем не менее они позволяли себе насмешливо обыгрывать «царскую» тему в пословицах, имевших общерусский характер «до бога высоко, до царя далеко», «жалует царь, да не жалует псарь». 2. Бытуют комические песни, отражающие страшную жизнь работных людей, в частности, повествующие о том, как на ураль ских заводах вешают, заковывают в кандалы, бьют батожьем, морят голодом, но обо всем этом поется «по-дурацки», от лица бездельника-скомороха, который прикидывается предельно глупым и тем самым веселит честной народ. Иными словами, в фольклоре горнозаводского населения еще частично сохраняется традиция древнерусского смеха, одна из функций которого, как пишет Д. С. Лихачев, от лица глупца «обнажать, « обнаруживать правду». 3. Некоторые черты поэтики искусства «разумных дураков» присутствуют в песнях Сборника Кирши Данилова, в частности, в концовках былины «Дюк Степанович», исторической песни «Ми- хайла Скопин», в песне «Да не жаль добра молодца битого — жаль похмельного» и некоторых других. Но в целом Кирилл Данилов находится вне традиции искусства скоморохов, смеша щих как бы своей собственной глупостью. Он — эпический певец, а не скоморох-потешник. Фольклористы обычно рассматривают эпического певца как исполнителя былин, исторических песен, духовных стихов. Но подлинный носитель эпоса, если его не кор ректируют собиратели, всегда не просто поет известные ему былины или исторические песни, а стремится создать эпическую картину мира. При этом он использует преимущественно былины, духовные стихи, исторические песни, иногда богатырские сказки, другую историческую информацию, хранящуюся в форме преда ний, -сказаний, и, конечно, комические жанры. Во время акта твор чества эпического певца смысл выражается не только исполняе мыми произведениями, но и системой реплик,- пояснений, а также тем, какому жанру отдано временное предпочтение, соотношение жанров, характером переходов от одного произведения к другому, длиной интервалов между песнями сходной тематики и одной жанровой принадлежности, то есть порядок песен и паузы между ними имеют смысловой и структурообразующий характер." В""це- лом последовательность произведений, способ их группировки, дис кретность, протяженность—сущностные свойства акта творчества. Чтобы использовать комическое при создании эпической карти ны мира, Кирилл Данилов, как и другие певцы, прибегает к закону композиционного контраста. Этот закон — всеобщий для народного лесенно-повествовательного эпоса. Он действует в пределах отдель ного эпического произведения — когда певцы «обрамляют» былины комическими запевами или концовками, а также в пределах акта творчества, когда певцами сознательно сталкиваются былины, исторические песни, баллады, духовные стихи с комическими пес нями. Со-и противопоставление порождало образность. Материалы Сборника Кирши Данилова свидетельствуют о быто вании в среде горнозаводского населения комических песен, имею щих различный тематический и жанровый облик. Тематика всех комических песен связана с торжеством ума, находчивости, спра ведливости, с торжеством радости, земного веселья, с осуждением скупости, простоватости, зависти, аскетизма. Бытовали бурлеск (типа «Старец Игренищо»), пародии, самопародии, юмористичес кие сюжетные и бессюжетные песни, шуточно-небыличные песни, насыщенные мотивами простонародной эротики. 4. Среди работных людей были критически мыслящие остро словы: вспомним еще раз рабочего Полевского завода Петра Уша кова, который в 1751 году был бит батожьем за то, что «написал углем личину и пустые враки». От таких рабочих XVIII века тянется нить к рабочим-сочинителям первой половины XIX века, о кото рых Н. Берви-Флеровский писал, основываясь на устных расска зах-воспоминаниях: «Дерзкие памфлетисты и сочинители подвер гались, как говорит молва, в особенности в прежнее время, не только наказаниям, но и жестоким истязаниям. Про одного сочинителя-памфлетиста рассказывают невероятную вещь, уверя ют, будто бы его наказывали, пока он съел свое произведение». Памфлетиста, очевидно, били, пока он не съел свое сочинение. Подчеркнем, что Н. Берви-Флеровский пишет о «памфлетистах и сочинителях» из среды уральских горнорабочих. Еще один слу чай, имевший место в 1836 году на Чермозском заводе, сообщает А. А. Савич: «Окончившие местную приходскую школу Алексей Третьяков, Иван Вас. Баканин и Федор Егор. Лодейщиков соста вили пародию на какую-то оду Державина, в которой высмеяли свирепого заводского полицмейстера Василия Наугольных, за что в свое время были биты нещадно». Разумеется, ода Державина была использована лишь для пародирования формы. Главное в том, что молодые сочинители осмеяли заводского полицмейсте ра— перед нами один из ранних примеров узколокальной сатиры. Бросается также в глаза, что и в XVIII, и в первой половине XIX века одинаково жестоко наказывали местных «сатириков». Эти факты дают основание считать, что в первой половине XIX века появляются сатирические произведения рабочих в виде письменных сочинений, «ориентированных» на литературу, иными словами, эти сочинения создаются как литературные, хотя, может быть, в них и было ощутимо влияние фольклорной поэтики. Это второе русло народной сатиры, а первое русло — устнопоэтическое, традиционное, идущее из XVIII века. Все народные «сатирики» мыслили в формах социально-нравственного опыта своей среды, поэтому их сатирическое слово находило живой отклик в этой среде. Глава II ЮМОР И ТРУДОВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ РАБОЧИХ § 1. Юмористические песни, «наговоры», присловья в трудовом процессе (спишка и сплав железных караванов) Продукция всех уральских заводов вплоть до XX века отправ лялась по рекам раз в году в специальных плоскодонных барках — коломенках и полуколоменках. Сплав барок обычно занимал до Перми — 6—10 суток, Казани — 27—30, Нижнего Новгорода — 45—48, Астрахани — 75—80, Петербурга — до 140 суток. Основной транспортной магистралью была Чусовая, которая поднимала до 70% всех отправляемых грузов, остальные 30% приходились на Косьву, Вишеру, Ай, Инзер, Уфу, Юрюзань, Катав, Сакмару, Белую. Почти все население прибрежных поселков этих рек было занято постройкой коломенок и их сплавом, кроме того, заводчики нанимали тысячи сезонных рабочих, например, только на Чусовой армия наемных рабочих достигала ежегодно в конце XIX века 20 тысяч. Такой способ транспортировки промышленной продук ции для второй половины XIX века был уже устаревшим, поэтому В. И. Ленин назвал его примитивным, подчеркнув тем самым отсталость промышленности Урала. Но для решения наших задач это благодатный материал, поскольку к концу XIX века, как отмечают историки, сплав сохранился примерно таким, каким он был столетие назад. Известно, что в промышленных городах и поселках Урала был обычай с приходом весны устраивать маевки: в воскресные дни группы жителей уходили в окрестный лес, на речку, устраивали чаепитие, игры, пели песни, иногда это были группы семейные с детьми, иногда мужские, иногда смешанные молодежные. Позже, в первые годы XX века, в связи с развитием революционного движения, маевки во многих заводах приобретают характер тай- ных сходок, социал-демократических собраний — о них пойдет речь в дальнейшем, а сейчас имеются в виду маевки, бывшие формой воскресного отдыха рабочих, их встречи с обновленной весенней природой. Эти заводские маевки не имели строго закрепленных дат и проводились в конце апреля — в мае, когда весна полностью набирала силу. Но в чусовских поселках жители вместо несколь ких апрельско-майских маевок устраивали один праздник. Еще в середине XIX века существовала традиция отмечать приход вес ны до отхода железного каравана: «Устраивались качели и ска- кульки, разбивались палатки, водились хороводы, раздавались звуки балалаек, и весь контингент пристанского населения прово дил около недели так же шумно и весело, как во время пасхи». Однако авторы, писавшие о сплаве в 70—80-е годы, не упоминают о весеннем празднестве до отхода каравана. Вероятно, в эти деся тилетия как праздник утверждается только сам день отплытия. Отбывал караван по большой воде, через 2—3 дня после ледо хода, чаще всего в Егория вешнего — 23 апреля. День был «не прес тольный» и официально не праздничный, но для рабочих приста ней— самым большим годовым праздником. Д. Н. Мамин-Сибиряк писал: «Весенний сплав для Каменки — праздников праздник, и все одеваются в самое лучшее платье и ставят последний грош ребром...». В этот день все жители вставали с четырех утра и празднично наряженные шли на берег к баркам. Процитируем дальше Д. Н. Мамина-Сибиряка: «Тысячи четыре бурлаков, как живой муравейник, облепили все кругом, и в воздухе висел глухой гул человеческих голосов, резкий лязг нагружаемого железа, удары топора, рубившего дерево, визг пил и глухое постукивание рабо чих, конопативших уже готовые барки... И над всей этой картиной широкой волной катилась бесшабашная «Дубинушка» с самыми нецензурными запевами...» Отметим праздничную атрибутику. Яркая одежда жителей, смотревших спишку и погрузку, дополнялась подчеркнуто торжест венным нарядом некоторых участников сплава. Особо щегольски одевались косные. «Самое их название,— пишет Д. Н. Мамин- Сибиряк,— произошло от «косной» лодки, в которой они разъезжа ют. На всех пристанях они одеваются в цветные рубахи и щеголя ют в шляпах с лентами. Собственно косные не исполняют никакой особой должности, а существуют по исстари заведенному порядку, как необходимая декоративная принадлежность каждого сплава». эту декоративность отмечают все, кто наблюдал сплав: «В косной сидят тринадцать смельчаков — двенадцать гребцов и рулевой. Все двенадцать человек в ярко-красных шароварах, фуражки мат росские с длинными красными лентами. На рулевом рубашка малинового цвета, тоже кашемировая, лента на фуражке голубая, шаровары красные», «у косных красные опояски и красные лен точки на шляпах, на опояске белые кисти до колен, а ленточка на шляпе долгая, до половины спины. У съемщиков — синие ленты и синие опояски или зеленые. На косных красные рубахи, на съем щиках— черные». Замыкал караван спасатель на лодке, который был обязательно в черной одежде—«на солнце блестит жуком». Праздничный облик железному каравану придавали и другие атрибуты, выполнявшие и декоративную, и отличительную функ ции: флаги, двух-трехцветные гербы, специальная окраска казенки, на которой плыл караванный и управитель завода. Нос у казенки был всегда выкрашен в цвет своего завода, например, Шайтанский завод красил нос барки в желтый цвет, Ревдинский — в черный; каюты на палубе казенки красились зеленой краской; па носу казенки — цветной флаг, рядом иногда водружался герб, например, у ревдинцев он имел «форму веера — черное с красным»; иногда посреди казенки ставилась мачта с «большим кругом, раскрашен ным разными красками, а на палубе стояли три-четыре пушки, разукрашенные лентами». Небольшие пушки местного производ ства часто стояли на каждой барке; при отходе каравана из пушек салютовали; «когда барки проходили луга и тысячная толпа при ветствовала их, снова раздавались выстрелы». Вообще надо заметить, что небольшие пушки в XIX и даже в начале XX века часто находили применение в будни и особенно часто — в праздники. Стреляли охотничьим порохом или минным, доставая его у рудничных запальщиков. Стреляли в лесу, на глу хих покосах, отпугивая от стана медведей; стрельбой у приисковых контор отмечали каждый пуд добытого золота; стреляли на имени нах состоятельного человека, стреляли даже в «христову заутре ню»... И, конечно, обязательно стреляли на народных гуляниях и празднествах. Например, в дореволюционном Нижнем Тагиле «самое главное на празднике была стрельба из пушек,— писал местный краевед И. А. Орлов.— Сколько их ставили на обоих берегах заводского пруда, точно сказать нельзя». Праздничный облик каравану был необходим еще и потому, что он шел навстречу нескольким ярмаркам: Левшинской, Лаишев- ской, Нижегородской. На чужих ярмарках уральцы также стре мились выглядеть своим караваном броско, по-праздничному нарядно. По традициям того времени праздник без вина — не праздник. И администрация шла на дополнительные расходы, угощая рабо чих тремя чарками водки. Первую чарку подносили всем участни кам спишки, после того, как последняя коломенка оказывалась в воде, вторую чарку — после загрузки барок и третью — когда все барки выходили из гавани в Чусовую. Чарка вина подчерки вала благополучную завершенность того или иного этапа работы, и каждый рабочий, выпивая чарку, ощущал себя причастным к всеобщему труду. Кроме того, вино поднимало настроение и, хотя выдавалось строго по норме, вносило в нелегкий трудовой процесс колорит праздничного пира. Спишка (спихивание, сталкивание) построенных барок в реку открывала главный этап празднично-трудового дня, и сразу звуча ла артельная песня сплавщиков. В 1960 году автору этих строк пришлось беседовать в г. Усть-Катаве Челябинской области с 83-летним Т. Т. Кувайцевым, который сам в молодости был сплавщиком. Он рассказывал, что в Катаве последними запевала ми были братья Шатовы. Один из них, чаще Иона Шатов, залезал на нос барки и, дождавшись тишины, запевал: Эй! Давай, давай сюда, Размещайся кто куда, Барку на воду посадим И в поход ее снарядим. Чтоб счастливым был поход, Чтоб вернулся весь народ И за праздничным столом Встречали брагой и вином! Наша сила двинет и нажмет, Барка на воду скакнет, А караванному и лоцманам Поднести по чарке нам. Эй, старушка, божья мать, Помоги нам барку снять, Эй, вы, други, иди плотней, За шесты берись дружней! Подготовься, подловчись, Кто шестом, а кто плечом, Эй, давай, давай, давай, По-ти-хонь-ку на-чи-най Да ухнем! Эта песня была своеобразным призывом и благопожеланием. В ней звучала уверенность в силе рабочих — иронически выражен ная просьба о помощи, обращенная к богородице: молодая краси вая женщина именуется старушкой. Таков был торжественно-ко мический «запев» праздника. Затем в течение нескольких часов, пока шла спишка и загрузка барок, звучали артельно-трудовые песни. Эти песни звучали не только на сплаве, но и в заводских скла дах, цехах, на строительных площадках — везде, где требовались подъем, перемещение габаритных или тяжеловесных деталей, кон струкций. Широкое бытование артельно-трудовых песен на Урале в конечном итоге было обусловлено избытком рабочей силы и низ кой технической оснащенностью предприятий. «На работе сила нужна, ведь механизмов раньше никаких не было. Под «Дубинуш ку» все робили. Потом, в советское время, начали вводить-вводить механизмы. А то 70 миллиметров толщину зубилом рубили — легко сказать! Лебедки да ваги были — попробуй-ка с ними! Вал из цеха в цех 6—7 человек катили, а гурты острые, чуть — и соскочит. Один раз закатили в канаву нечаянно, так сколько народу собрали, чтобы вытащить. И тащили под песню. Старички были, они знали. Который-то из них запоет: «Дубинушка, ухнем, ух берем! Ух, зеленая, сама пойдет!» А тут еще и матерщину под ложит. Для смеха. Я молодой еще был, не запевал, это — дело стариков. Все под «Дубинушку». Как без нее?». Это недавно рассказывал нам старый рабочий, пришедший в прокатный цех в середине 20-х годов и еще заставший техническую оснащенность производства такой, какой она была в конце XIX — начале XX ве ка. И главное он выделяет точно: роль песни (той же «Дубинуш ки» в ее комическом варианте) в организации трудового процесса. «Дубинушка» была основной артельной песней сплавщиков не случайно Д. Н. Мамин-Сибиряк поставил припев-возглас из этой песни эпиграфом к своим «Бойцам», имеющим подзаголо* вок «Очерки весеннего сплава по реке Чусовой», как не случайно Φ. М. Решетников в «Подлиповцах» цитирует ее, описывая спищ* ку: «Дернем-подернем, да раз! ха!»—и двигается барка, а не запо ет бурлак этой простой песни — и силы нет». Кстати сказать, Φ. М. Решетников первый отметил организующую функцию «Дуби' нушки» в трудовом процессе сплавщиков. Песня задавала и поддерживала рабочий ритм, определяла динамику трудовых усилий артели. Песня приближалась к речи тативу, а часто и была им — отсюда уральские названия артель- ных песен, их исполнителей и исполнения: наговоры, заговоры, наговорщики, приговаривали... «А на барке наговорщики стояли, наговаривали — они заставляли вместе дернуть: Вот зоренька занялась, да, Я, младенька, собралась, Грянем вдруг, да ходом! Такой приговор требовался... А там вверх по воде вели, так тоже приговаривали: Караванный-господин Нам на водку посулил, Грянем вдруг да ходом!» Иногда «наговаривали» три-четыре человека, а все молча или с кратким восклицанием в нужный момент напрягали силы, но чаще запевал один, а припев-восклицание, состоящий из трех — пяти слов, подхватывали все остальные. Запевала (или наговор щик, распорядчик) — обычно рядовой рабочий, «не обязательно голосистый, но знающий много припевок или складывающий их на ходу». Иными словами, знание производственной ситуации, конкретных способов решения производственной задачи, знание возможностей артели у «распорядчика» сочетались с хорошей памятью, чувством поэтической традиции, способностью к импро визации; это был чуткий организатор, умеющий создать и выдер жать ритм трудового процесса. «...Через свой ритм и интонацию, через веками сложившуюся форму-структуру (запев — хоровой подхват) артельная песня позволяет работающим легко регули ровать напряжения мышц как по известной каждому команде. Эффективность такой команды-песни чрезвычайно велика: каждый командует и сам себе, и одновременно всем остальным, командует даже в том случае, если в данный момент не поет, так как «участвует» в песне своими рабочими мускулами,— пишет д. А. Банин, специально изучавший трудовые артельные песни. ^-Организующая функция песни во время артельных работ имела и другую не менее важную сторону: через характерность музы кальных интонаций и с помощью поэтического текста артельная песня эмоционально воздействовала, вдохновляла людей на нелег кий труд, заражала трудовым задором. Таким образом, артельная песня включалась в процесс работы как необходимая составная часть». Соглашаясь с этими справедливыми суждениями, подчеркнем, что эмоциональное воздействие достигалось через повтор команд- восклицаний: многократный повтор становился постепенно эмо цией и, кроме того, эмоционально-эстетическое воздействие песни если не всегда, то в подавляющем большинстве случаев было обеспечено комическим началом. Артельные трудовые песни — преимущество юмористические, причем приемы создания комического в них примерно те же, что и в обычных шуточных песнях, частушках. В трудовых песнях, хотя и встречаются устойчивые куплеты, общие места, однообраз ные припевы-команды, все-таки основную роль играла импровиза ция, от которой в значительной мере зависел комический эффект. И поскольку артельную песню вел импровизатор-мужчина, то впол не естественно, что он, ради достижения комического результата, опирался на народно-поэтическую традицию, допускавшую эро тическую тематику. У Татьяны душечки Груди, как подушечки, Эх, ра-аз! Это, пожалуй, один из самых скромных куплетов. Обычно импро визатор обыгрывал фаллические мотивы. Именно это имел в виду Д. Н. Мамин-Сибиряк, когда говорил о бесшабашной «Дубинуш ке» с «самыми нецензурными запевами». Хотя следует сказать, что в целом, конечно, артельные трудовые песни эротичны, но не сексуальны. И рядом с неприличными комическими песнями были и эвфемистические, смягчавшие прямой смысл грубого или интимного высказывания. В них фигурируют мотивы копра с дви жущейся чугунной бабой, толстого бревна, забивания сваи и т. п. Тематического ограничения для импровизаций фактически не существовало. Предметом шутки могли стать все, начиная от члена артели до лица духовного звания или управителя. Более того, поэтика комических артельных песен предполагает обраще ние именно к местному факту, к конкретному лицу, будь то кара* ванный, местный богач, кто-нибудь из участников сплава или даже из зрителей. И. А. Широков, работавший в молодости на сплаве, вспоминал: «В припевках пели про подрядчиков, про хозяев, про артельщиков, про проходящих мимо, про попа, попадью. На при певки не обижались». Например, на Чусовой пели про косного Агапа: У Агапа в шапке вши, Возьми гребень, расчеши. Спеть про всем известного человека, оттенив какую-нибудь его черту, реальную или выдуманную «для смеха» (и все понимали, что черта именно выдуманная), — все равно что где-нибудь в дру гой, не рабочей ситуации, но обязательно «на народе» пошутить над ним. Такие припевки по смыслу не отличались от обыденной подначки, бытовой шутки, но поскольку они были рифмованными и пелись, да еще в атмосфере всеобщего весенне-праздничного настроения, то, очевидно, имели заметный успех. Другое дело, что некоторые припевки типа «У нас Ванюшка не весел, что-то голову повесил» кажутся лишенными комизма, но, вероятно, импрови затор и все другие знали, что у этого Ванюши вовсе не горе, а совсем другая причина его пасмурного настроения (может быть, болит голова с похмелья, или накануне ввязался в драку и понес ощутимые даже сегодня потери, или что-нибудь в этом роде) — причина, над которой можно публично пошутить. Или, например, сейчас редуцировался комизм припевки «Золотая наша рота тянет черта из болота». На самом деле, здесь рабочая артель иронично уподоблена «золотой роте»—так на тагильских заводах именовали компании праздно шатающихся пьяниц (а совершенно опустив шихся пьяниц звали «золоторотыми»). Запевала обращался к так называемым прозвищным частуш кам, причем брал опять-таки местные частушки, и тогда в «наго ворах» появлялись тексты, несущие ироническую хвалу: «А за Аничкой березки, тамо девки недоростки» или «Во деревне-то Пшеница по семи рублей девица». Он использовал также шуточ ные частушки, бытующие в данной местности. При этом частушка разбивалась припевом-восклицанием: В Александровском на рынке Утонул Иуда в крынке. Ой, дубинушка, ухнем! Раззеленая сама пойдет! Звали, звали на поминки Добывать Иуду с крынки. Ой, дубинушка, ухнем! Раззеленая и т. п. Трудно сказать, местные духовные лица упоминаются в артель ных песнях или нет, но поп, дьякон и члены их семей постоянно являются предметом народной насмешки: А у батюшки Вавила Попадья шибко ленива. Раз еще, берем еще! В тех местах, где на сплаве трудились люди разных националь ностей, в числе артельных песен были пародии на песни мордвы, чуваш, татар, башкир. С. Пономарев приводит примеры подобных песен, но неверно их объясняет. К примеру, он пишет: «Про баш кир, работающих на сплаве, про их начальное положение и про тоску о родной хате поется такая песня: Сакмарик — река болиыа бистра, Тащить бревна болина толста. Ай, беревнышко, беревнышко! Ты скажи моей отца-матерям, Что я царский служба знаим, Лопатам землям ковыряем...» Конечно, здесь русские сплавщики пародировали не содержание башкирской песни, а ее форму, неумение правильно говорить по-русски. Такие пародии бытовали лишь в двуязычной среде. Какой-либо тематической последовательности в исполнении комических припевок не было, наоборот, комизм усиливался через тематические перебивы, через неожиданные переходы. Тематико- композиционный контраст был средством выражения комического. Импровизатор мог спеть про подрядчика и сразу про какую-нибудь девушку, пришедшую издалека посмотреть артельную работу: «Приходила гостья дальна из Романова Наталья», или про «мод ную» девушку: «Ой, у девки платье длинно: из-под платья ноги видно!», и тут же про местного мужика, бывшего капрала, у кото- рого «панталоны с ног упали»... Но после каждого куплета непре, менно следовала команда-припев про дубинушку. Куплетом, предваряющим команду-возглас, могли быть фраг менты шуточных небылиц. В них комизм кроется в несоответствии качеств и действий: «Из-за моря кума в решете приплыла, вере- тешком правила, юбкой парусила» или «На печи собака лает, на гнезде петух поет, под шестком баран ревет». В качестве артельной юмористической песни могла бытовать шуточная лирическая. Например, известная песня про бабу-неуме ху, которая квасила квашню три недели, а потом стала булки катать, прикреплялась в малоизмененном виде к местному парню Мите Щербаку. В такой же функции бытовала комическая песня о похождениях зайца. Наконец, функцию трудовой песни выпол няли частушки. Тот же П. А. Некрасов в разделе «Песни шутливо го свойства, поющиеся при артельных работах» приводит четыре частушечных спева, каждый из которых скреплен одной темой, юмористическим настроением и припевом. Это обычные частушки о веселой девушке, которая прямо заявляет: «Я гуляю, веселюсь, тятьки с мамкой не боюсь», или о бравирующих парнях, о смыш леном солдате, преуспевающем в любовных похождениях. Иногда в таких частушках встречаются конкретные имена, вероятно, мест ных парней и девушек. Отметим также юмористические песни, в которых иронически обыгрывались неудачные действия, оплош ности отдельных сплавщиков, ведь каждое лето при сплаве сади лось на мель или разбивалось о прибрежные скалы несколько барок. В этих произведениях также называются конкретные имена и нет ничего выдуманного, у них строгая фактическая основа. По крайней мере, так утверждают информанты. И поскольку событие передано в песенной или раешной форме, оно сохранялось в памяти сплавщиков несколько поколений. Например, в Старой Утке в 1902 году «во время отвала... барка Фомы Болонина турить ся начала: задела передней частью, мели хватила, пошла на отур (начала на месте крутиться)...» — этот промах сплавщика коми чески обрисован в местной песне: ...Не хватило Фомке толку: Фомка голосом воет, А барка носом землю роет. «Батюшки, кисло молоко Не утопите...» В селе Чусовском бытовала песня, сложенная В. Н. Пантеле евым, где шла речь о том, как опытный сплавщик Сидор Степано вич Крюков «барку убил об Волегов боевой камень»: К Волеговке подплывали, В воде камень не видали, Руль направо своротили, Тут и барку проломили. Далее сообщается, как к севшей на мель барке подплыл на казенке подрядчик Софрон Павлович и дал сплавщику «по уху»: Вот, глядим, плывет Софрон, Больно был горячий он. И кричит он: «Где сплавщик?» И по уху его — чик! Сидор под гору свалился И за шапку ухватился. Про ученика сплавщика Савву Макурина: У Саввы голос тонкой, Собират свои котомки... Спишку, погрузку и выход барок из гавани смотрели сотни, даже тысячи людей. Они реагировали на все шумно и весело, хотя работа шла тяжелая и порой опасная. Словесное общение в это время допускало разного рода вольные шутки, юмористичес кие реплики, присловья. «Публика переживает, если не больше, чем рабочие на барках, то, по крайней мере, столько же. Вот в одном месте кучка взорвалась хохотом, в другом ахнули и замер ли в беспокойстве за судьбу барки, за рабочих...» Если при спишке кто-то из рабочих по нерасторопности, неопытности оказы вался в воде, одни кричали: «Утонет!», другие: «Черт его утопит!» Наконец, отметим чусовские присловья, «речения-побаски», в которых отражен сплав. Они хотя и не связаны с праздником, но имеют юмористический колорит. На них обратил внимание П. П. Бажов еще в дореволюционное время, когда работал учите лем, а летом путешествовал на велосипеде по чусовскому побе- режью. «...Речения-побаски я записывал в летние вакаты... Я думал: соберу их побольше и когда-нибудь издам. В частности, думал, что это будет интересно для филологического отделения Академии наук. Но эта моя работа погибла. Записи были утрачены во время гражданской войны». Несколько речений П. П. Бажов все-таки помнил и цитировал разным литераторам. К. Рождественской он приводил один пример: «Весело жи&ём: кабак на горе, со всех сторон видно и спускаться легко». М. Батину — два примера: «Живем весело: кабак на горе, Серьги далеко видно и спускаться ловко», «Где сеют да веют да молотят, да всяко канителят, а у нас снял штаны, полезай в воду и тащи полным кулем». Последнее речение в письме к Л. Скорино он передает несколько иначе: «У них пашут да боронят, сеют да жнут, молотят да веют, а у нас снимай штаны, полезай в воду и тащи полным кулем».