Знак

Автор: Реми Эйвери
Все началось с того, что дядя Фрэнк сломал ногу. Вообще-то, никто не удивился – на лыжах он стоял два раза в жизни, еще до того, как отрастил себе пузо, второй подбородок и кризис среднего возраста. Стоило тащиться в Инсбрук, чтобы на второй же день въехать в сосну. Но хотя бы голова осталась на месте.
Лора, его жена, истерически рыдала, что они теперь банкроты без крыши над головой и куска хлеба, потому что все сбережения уйдут на оплату вертолета и медицинских счетов. Беременная четвертым, в своем ярко-желтом платье, натянутом на торчащий вперед овальный живот, она походила на битловскую подводную лодку, готовую утонуть в море из собственных слёз и воды, которую мама все время подливала ей в стакан – он трясся в руке и стучал о зубы, расплескивая жидкость по большой груди.
Папа в это время пытался общаться с госпиталем. Из-за слабой связи или собственного волнения он на плохом немецком выкрикивал в трубку одно и то же: «Мой брат Фрэнк лежит на склоне с травмой лодыжки, скажите, что ваши специалисты уже вылетели! Как слышно меня, прием?» – хотя в руке у него был просто мобильник, а не походная рация.
Жаль, что переполох длился недолго. Очень быстро выяснилось, что дядя Фрэнк уже в больнице, перелом несложный, без смещения, страховая покроет расходы, а значит, с банкротством можно повременить и Лоре даже не нужно бросать трёх детей на произвол судьбы – тут мама, конечно, обиделась – и мчаться в аэропорт, чтобы лететь в Австрию. Но последующих хлопот хватило, чтобы все наконец позабыли о том злосчастном дне, когда одиннадцатилетнему Сэму пришло письмо из Хогвартса.
Его принесла полярная сова. Сэм не очень хорошо разбирался в птицах, но этот экземпляр был точно не из лучших: мелкий рост, хлипкие крылья небольшого размаха, слишком пестрое, может, когда-то и бывшее белым оперение. Круглые глаза смотрели глупо и не мигая. Конверт, запечатанный темно-красным сургучом, лежал возле когтистых лап.
– Что там, Сэмми? – мамин голос звучал удивленно и взволнованно.
Сэм прекрасно знал, что внутри: письмо о зачислении в Школу Чародейства и Волшебства, список учебников и необходимых предметов, письмо из Министерства Магии об ограничении работы совиной почты и, конечно же, билет на экспресс маршрутом «Лондон – Хогвартс».
Он стоял как вкопанный, не в силах сделать ни одного шага до застеленного синей клетчатой скатертью стола, на котором сова устроилась прямо в хлебной корзинке, будто это теперь ее гнездо.
– Не хочешь посмотреть?
Сэм не хотел. Может, он бы выкрикнул это прямо в лицо родителям, и сове, и толпе гостей, застывшей где-то вне поля его зрения. Он бы сказал им всем – особенно маме с папой, – что они дураки и ничего не понимают, что тут не о чем спрашивать и уж тем более – не от чего замирать и радоваться, но зубы словно сцепило тягучей фруктовой ириской.
– Ну же, Сэмми! Открой конверт, – это уже вмешалась Лора.
Голос ее был приторным и гнусавым от насморка, которым она страдала каждую беременность.
Не то чтобы он не ждал этого письма или не хотел его. Конечно ждал, целых пять лет, с тех пор как услышал о Хогвартсе в самый первый раз. Нет, он все понимал: и что шансов мало, и что лучше вообще об этом не думать и не мечтать, – и весь последний год делал вид, что ему абсолютно все равно, но каждую ночь загадывал, чтобы в день его рождения случилось чудо. Настоящее чудо, а не это вот.
Такое письмо получил, наверное, каждый его одноклассник. Одинаково наштампованные, отличающиеся только почтовыми адресами и адресатами, они продавались по пять фунтов на «eBay», сургуч и печати можно было купить на «амазоне», а плюшевых сов он видел в сувенирном магазине на Броад-стрит в Оксфорде.
Плевать на всех других – они обычно вместе смеялись над очередным неудачником, чьи родители были слишком тупы, чтобы не понимать, что это не то же самое, что Настоящее Письмо, но ему и в голову не приходило, что он сам может оказаться в этой унизительной ситуации.
– Я не Сэмми, – рот наконец открылся. – Я Сэм! И засуньте письмо себе, например, в задницу. И сову тоже туда.
Лора ахнула, мама тоже, папа закричал: «Сэм!!» – кто-то из гостей рассмеялся, но быстро спохватился и заткнулся.
Он будто проснулся, щеки заалели, кудри над воротником нарядной рубашки взмокли и затопорщились во все стороны, кулаки сжались. Гнев внутри него, смешиваясь с обидой, зашипел и заплескался пузырями, как сода с уксусом в вулкане из раскрашенного папье маше. Корзинка с совой полетела влево, а именинный торт и стаканы с домашним лимонадом – вниз, вместе с перевернутым столом. Перемазанное шоколадным кремом письмо из Хогвартса мокло теперь в грязной луже. Буквы на конверте расползались в стороны, становясь похожими на тонких мохнатых гусениц.
Сэм разрыдался, как двухлетка.
Все, что происходило дальше, он видел словно сидя в зрительном зале их местного кинотеатра, где раз в месяц показывали немое кино. Маленькие, нелепые на вид человечки потешно двигаются в ускоренном режиме, бегают туда-сюда, трясут своими кукольными ручками и открывают рты, но не слышно ни одного слова. И мама, и папа, и дядя Фрэнк с Лорой, и школьные друзья. Все, кроме Люси.
Его младшая сестра, наряженная в пышное белое платье, стояла поодаль, держа под мышкой коробку, обернутую в подарочную бумагу с розовыми единорогами, – на каждый день рождения Сэма она получала свой подарок. Не двигаясь с места, Люси созерцала царящий бедлам.
В своем собственном зрительном зале она находилась постоянно. Ей было уже семь, а она все еще не говорила и ничего не понимала, потому что умственно отсталая. Сэм мог бы схлопотать от папы, услышь тот такое, а мама усадила бы его на диван в гостиной для долгой беседы с объяснениями, что его сестра – ребенок с особенностями развития. Но что это за особенности, если ты называешь ее Люси Деревянная Башка, а она в ответ только улыбается и вертит головой, как садовый дрозд?
Впрочем, он не был плохим старшим братом – в школе ревностно следил, чтобы ее никто не дразнил и не обижал, а дома не отказывался рассматривать ее рисунки, если ей хотелось, чтобы он их оценил. Рисовала она постоянно – цветными карандашами на маленьких, не больше трех дюймов, листах бумаги, которые мама нарезала специально для нее. Чаще всего это были каракули, но иногда Сэму казалось, что за беспорядочными штрихами и завитушками видно целую картину с настоящим сюжетом. Он всегда хвалил ее от души.
– Ты молодчина, Люси Деревянная Башка, – говорил он, и сестра счастливо улыбалась.
Но больше всего Сэм любил поболтать с ней. Люси не умела сказать ни слова, но слушателем была отменным. Он вываливал ей все новости, рассказывал о победах и поражениях, делился самыми страшными тайнами. Чёркая карандашом на очередной бумажке, Люси чуть кивала головой, будто соглашалась с каждым его словом, и на душе Сэма становилось легко.
Вот и сейчас ему очень хотелось отвести ее в сторону, где их бы никто не видел, и разразиться яростной бранью.
– Ты видела? – сказал бы он своей сестре. – Они держат меня за дурачка! Или, может, наши родители сами дураки? Что бы сказала мама, получи она на свой день рождения сережки с пластмассовыми стразами, как у твоей куклы? А папа? Если бы ему подарили пластмассовую машинку, на которой ездят малыши и нужно отталкиваться ногами? Может, они бы тогда перевернули все торты в мире?
Люси бы кивала и кивала до тех пор, пока буря в его груди бы не успокоилась.
Гости ушли, а взрослые все тревожно гудели. Папа говорил, что все дело в стрессе от гаджетов и скорого перехода в среднюю школу, с ним соглашалась Лора. Мама настаивала, что нужна консультация специалиста, и лишь дядя Фрэнк не поддался всеобщим волнениям.
Он высказался в сердцах, что если Сэму что-то необходимо, так это хороший пинок под зад, что современные дети избалованы, не ценят того, что у них есть, и не уважают старших. Мама сказала, что в ее доме никто никому не дает пинков под зад, на что дядя Фрэнк хмыкнул, что это не ее дом, а его брата, и кончилось все большим скандалом. Несколько недель мама и Лора не разговаривали. Они отменили совместные обеды по воскресеньям, больше не помогали друг другу с детьми, и неизвестно, сколько бы это продолжалось, но, к счастью, дядя Фрэнк сломал ногу.
Потом Сэму снился странный сон.
Крошечный, как если бы его показывали в немом фильме, дядя Фрэнк мчит по узкой горной дорожке. Снег брызгает в стороны и красиво искрится на зимнем солнце. Вжих – дядя Фрэнк ловко объезжает дерево, вжих – другое. Он держится как заправский спортсмен – колени пружинят, спина расслаблена, в темных очках отражается голубое небо. Его цвет такой нестерпимо яркий, что на глаза находит пелена, а может, это лыжня спустилась к затянутой туманом долине. Туман плотный и душный, совсем не похожий на облака, которые часто спускаются на горы. В нем сложно дышать, и дядя Фрэнк больше не улыбается. Его ноги дрожат, и от этого лыжи расползаются в стороны, плечи поникли, а глаза, которые теперь ничего не защищает, смотрят куда-то вверх. И Сэм смотрит за ним.
Там, на границе серого тумана и таких же серых туч, виден темный силуэт размером с телебашню. Похожий на перевернутый вправо вопросительный знак, он двигается вбок, и, хоть за туманом не разглядеть, Сэм знает, что у гигантского существа есть гнущиеся во все стороны тонкие пальцы, которыми оно загребает, словно плывет. У Знака нет глаз, но он все видит, нет ушей, но он все слышит. У него нет ни души, ни сердца, одна только черная, как космическая ночь, сущность.
Его длинная, как поливальный шланг, рука выныривает над краем тумана, словно над занавесом, и тянется в сторону дяди Фрэнка. Сначала она очень далеко от него, за десять или даже двадцать миль, но постепенно приближается – медленно, неуклонно, как голодная змея к заплутавшему кролику.
– Уезжай! Уезжай оттуда! – кричит Сэм так громко, что стая сонных птиц слетает с еловых ветвей.
Пальцы Знака начинают удлиняться, пока не касаются дяди Фрэнка. Они берут его сверху, как шахматную фигурку, держат недолго в воздухе – ноги в лыжах беспомощно болтаются, – а потом бросают обратно, словно не решив, что с ним делать. Дядя Фрэнк катится кубарем, одна лыжа спадает, вторая переламывается, а он все катится и катится вниз, пока толстая сосна не останавливает его.
Знак смотрит сверху, покачивает головой, но никуда не уходит, и Сэму кажется, что это из-за него.
Как всегда помогло рассказать Люси. Правда, после пришлось восторгаться целой дюжиной ее рисунков, но это была справедливая плата за вернувшуюся безмятежность.
Сэм, может, вообще забыл бы и о своем сне, и о Знаке, если бы летом Олли Макнамара не объелся ягодами бузины.
В начала августа средняя школа имени Джона Бентли устраивала тренировочную неделю для своих новых учеников. Подразумевалось, что в теплой, гостеприимной обстановке будущие семиклассники познакомятся друг с другом, учителями, местными правилами и порядками, чтобы, вернувшись в сентябре, они чувствовали себя уверенно и спокойно.
Сэм не разделял этих надежд – Олли Макнамара, заклятый враг с детского сада, переходил вместе с ним.
Неприятности начались еще в автобусе.
– Сэмми! – орал Олли во всю глотку. – Посмотрите все, с нами едет Сэмми-Которого-Не-Взяли-В-Хогвартс-И-Он-Разнюнился.
Вряд ли бы такое длинное прозвище прилипло к Сэму, но слушать вопли удовольствия не доставляло. Хорошо, что по приезде их сразу развели по разным кабинетам.
Он пытался окунуться в новую атмосферу – школа была огромной. Два крыла разделялись длинными переходами, в большой столовой не только продавали горячие ланчи, но и варили капучино, горячий шоколад и не запрещали орехи. Кофе и отсутствие звонков давали ощущение взрослого мира, полного недостижимых ранее свобод. И Сэм бы ликовал, если бы не противное нытье под солнечным сплетением – что толку от всего этого великолепия, когда Олли раструбит всем о том позорном случае на дне рождения.
Дома Сэм в первый раз в жизни пожалел, что его сестра не говорит, – теперь, когда начиналась совсем другая жизнь, ему было мало ее коротких кивков и улыбки. Он предпочел бы услышать: «Тебе не о чем беспокоиться, братец. Все будет хорошо. Этот придурок Олли еще пожалеет о том, что он такой осел». Люси же только крутила своей деревянной башкой и рисовала каракули.
Заклятый враг и правда оказался ослом. На следующее утро Сэм случайно обнаружил его в дальнем углу школьной площадки. Уткнувшись в телефон, Олли задумчиво объедал куст бузины – ягода за ягодой исчезала в его перемазанном фиолетовым соком рту.
– Дебил, что ли? Они же ядовитые! – Сэм выбил очередную горсть из его руки.
– Еще раз подойдешь ко мне, я тебе нос разобью, – Олли даже не оторвался от экрана.
Скорая увезла его еще до первой перемены.
На этот раз сон походил на кадры ретрокиносъемки – Сэм видел такие в документальных фильмах.
Верзила Оливер Макнамара сидел в высоком деревянном стульчике, в какие сажают маленьких детей. Ноги не доставали до пола, руки спрятаны под полукруглый столик, врезающийся в живот, на шее – клеенчатый слюнявчик. Тонкие пальцы Знака держали ложку, зачерпывая из ниоткуда черные ягоды. Олли открывал рот, как очень послушный мальчик, раз за разом. Он спешил прожевать, но не успевал глотать, давился и кашлял. Знак не останавливался, методично поднося наполненную ложку к его рту. Казалось, еще немного – и Оливер лопнет, как воздушный шар.
– Хватит!!! – Сэм проснулся от собственного крика.
Он пытался отдышаться, но перед глазами все еще стояла жуткая картина: раздутая, побагровевшая физиономия Олли, вытаращенные глаза, из носа течет кровь, смешиваясь со слюнявой фиолетовой кашей, валящейся изо рта на подбородок. Сэм включил ночник. Ему захотелось умыться холодной водой, но он не решился – побоялся, что увидит в зеркале испачканное ягодами лицо.
Утром он долго не мог встать с постели: его знобило, кружилась голова, но мама все равно не разрешила остаться дома.
– Не придуривайся, – отмахнулась она от его жалоб. – Я знаю, что ты просто не хочешь в школу. Я понимаю, что это не Хогвартс, как тебе мечталось, но что поделать. Ты уже большой и должен понимать.
– А ты меня понимаешь?! – Сэм снова был готов взорваться. Та история давно осталась позади, но зачем-то его снова ткнули в нее носом.
– Может, дядя Фрэнк был прав, – мама проигнорировала его вопрос. – Одевайся. Живо!
Ночью Сэм не мог уснуть. Он ворочался до полуночи, пока не услышал странный грохот внизу. Он знал, что случилось что-то плохое – оно обязательно должно было случиться, как с дядей Фрэнком и с Олли, а теперь, наверное, и с мамой – Знак наверняка придумал что-то и для нее. Страх окатил с головы до ног, словно чья-то рука вытащила его за шиворот из кровати и сунула под холодный душ, прямо в пижаме. Сэм чувствовал, как холодные струйки ужаса стекают за воротник и бегут вниз к пижамным штанам.
«Нет, нет, нет! – взмолился он про себя. – Не трогай маму, ладно? Я тебя прошу. Только не ее».
Внизу снова что-то грохнуло. В несколько прыжков Сэм оказался в гостиной. Он думал, что увидит лужи крови или вспоротые животы родителей, но мама просто сидела на диване, а папа стоял рядом и что-то тихо говорил ей.
– Ты зачем встал? – обернулся он. – Все хорошо, просто маме немного нездоровится. Ничего серьезного, но я на всякий случай отвезу ее в больницу. Присмотришь за сестрой?
Сэм кивнул. Он смотрел, как папа осторожно ведет маму к выходу, поддерживая ее под руку, как усаживает ее в машину, пристегивает ремень и быстро, неаккуратно, задевая расставленных вдоль подъездной дорожки садовых гномов, выезжает.
Нужно было срочно разбудить Люси и все рассказать, чтобы весь этот кошмар рассеялся.
В ее комнате как всегда горел свет – спать она соглашалась только с ярким ночником. Одеяло сползло, и Люси, съежившись от холода, лежала на боку, под правой рукой неудобно торчала перевернутая вверх ногами кукла, слева, прямо на подушке, лежал тряпочный заяц. Странный: бледно-розовые полоски чередовались с ярко-желтыми, будто на него падали солнечные лучи, длинные уши понуро свешивались по бокам прямоугольной головы, на которой были вышиты белые глаза с черными, косо расставленными зрачками. Вместо рта торчала молния, настоящая, как на джинсах, – ее можно было открывать и закрывать.
Поедатель тревог. Сэм вспомнил свой злополучный день рождении, Люси в пышном платье и коробку в розовых единорогах – подарок, который она получила. Нелепый, страшноватый на вид зверёк мог съесть любые страхи и беспокойства, стоило только записать их на листочках и положить ему в рот. Он не видел, чтобы Люси хоть раз играла с ним, да и что бы она могла написать ему? Какой-то кусочек рисунка торчал возле не застегнутой до конца молнии. Сэм потянул за язычок. Заяц оказался набит бумажками.
Медленно, как во сне, Сэм доставал одну за другой. Каракули, штрихи, завитушки. Он смог различить фигуру на лыжах, куст с ягодами, сломанную куклу – волосы у нее были такого же цвета, как у мамы.
В красной, распахнутой пасти оставался еще один листок. Скомканный, он лежал в самой глубине. Осторожно, будто в нем могла находиться бомба или ядовитый паук, Сэм развернул его. Та невидимая рука, что выдернула его из-под одеяла и сунула под ледяной душ ужаса, теперь вывернула кран на полную. Его заливало с головы до ног непрерывным потоком. Он заскулил. Темный силуэт Знака смотрел на него безглазым лицом.
– Что ты наделала, Люси? Что ты…
Черная тень скользнула вдоль незашторенного окна. Гигантское выгнутое тело плыло в свете уличного фонаря. Изгибистые, похожие на поливальные шланги руки колыхались, как мертвые водоросли в морской воде.
– Люси!!! – Сэм взвизгнул. – Люси, проснись! Я хочу тебе что-то рассказать! Что-то хорошее! Люси!!!
Длинные пальцы осторожно постучали во входную дверь. Звук вышел мягкий и еле слышный.
Проснувшаяся Люси улыбалась и крутила головой, как садовый дрозд.