Пронзительный комариный писк врывается в уши — за мгновение до того, как купол разлетается на кусочки. Задетый волной, Гость невольно сгибается пополам: вспыхивают внутри грудной клетки ледяные иглы. Так вот что чувствует хозяин этого дома, вот почему хочет вскрыть себе грудь... Бедняга. Бедняга — а ведь какой сильный! Не всякая боль пробьёт купол, а эта не просто пробила — разломала в ничто! Его бы силу — да не на самого себя... Гость приглаживает волосы, отпирает калитку, чтобы не перелезать через забор (какая глупость, никакой настоящей защиты!), и, поднявшись по ступенькам, звонит в дверь. И готовится рассказывать, кто он такой и зачем явился; и заодно объяснять про магию не знакомым с ней людям: были бы знакомы — не орали бы во всю глотку о своих сокровенных желаниях. Пока ждёт хоть какой-нибудь реакции, пусть даже прибежавшей охраны, которая скрутит и начнёт допрашивать, — оглядывается по сторонам. Под окнами разбиты аккуратные клумбы с фиолетовыми цветами — интересно, как называются? Всю жизнь разбирался в цветах на уровне «ромашка и не-ромашка», узнать и запомнить так и не удосужился. Может, расспросить хозяина дома? Придётся же им о чём-нибудь разговаривать, не так-то просто завалить человека на лопатки и вытащить из него боль. Дверь открывает мальчишка — нет, не ребёнок, скорее юноша. Сколько ж ему, двадцать с небольшим? А живёт, кажется, один; он — и есть тот самый страдающий... Хозяин. Пускай будет Хозяином — для простоты. — Ты кто? — тихо спрашивает Хозяин, переступает босыми ногами. — Гость, — и ни капельки вранья, действительно заглянул в гости, кем ещё быть? — Чей? — уточняет Хозяин, оглядывая с ног до головы. Или всё-таки не один живёт? Нет, тогда бы уже позвал кого-нибудь из взрослых... — Очевидно, твой, — разводит руками Гость. Не надеется, что сейчас не выставят за дверь; только что же тогда делать, неужели ломиться в окно? Несложно, однако может обернуться кучей проблем... А Хозяин отступает в прихожую, и Гость осторожно, глядя ему в глаза, делает шаг вперёд. Никакой враждебности. Можно считать, пригласил. Тогда и дверь нужно захлопнуть. — Раздевайся, — Хозяин кивает на вешалку. Оправляет футболку, предлагает: — Кофе будешь? Могу сварить. — Не откажусь, — улыбается Гость, расстёгивая пальто. Кофе сейчас — отличная идея: сна ещё ни в одном глазу, но в такое время достаточно пары секунд, чтобы сознание передумало работать и начало отключаться. Сейчас такая самовольность будет, мягко говоря, некстати. Хозяин кивает, заправляет за уши чёрные волосы. Помявшись, указывает на ближайшую дверь: — Здесь ванная. А я на кухне, — и машет рукой вперёд по коридору, уходит в том же направлении, и там вспыхивает свет — одинокий свет на весь дом. Гость почти на ощупь вешает пальто, развязывает ботинки. Тапки никто не предложил — ну и ладно, он негордый, он и в носках походит, тем более что носки вполне приличные. Видимо, у Хозяина не бывает гостей... Или этим гостям не нужны тапки — потому что они молодые и скачут по всему дому, тапки в таком случае — дурацкий лишний груз, который то и дело норовит слететь на пол. «Где мои юные годы?..» — Гость с улыбкой качает головой. Честно заходит в ванную, жмурится, когда по щелчку выключателя вспыхивает над головой яркая лампа. Руки, конечно, нужно вымыть — и дело вовсе не в микробах. Впрочем, если придётся и правда работать руками, не помешает сделать это ещё раз. Никогда не бывает лишним. На кухне Хозяин колдует над джезвой — и Гость, посмеявшись своему сравнению, невольно замирает. Потому что Хозяин и правда колдует: ни щепотки магии в кофе не добавляет, но боль его болтается рядом с тенью, не сидит внутри тела, не грызёт грудную клетку. И веет безграничным спокойствием, как от учителя в моменты колдовства; рухнуть бы на колени, подползти ближе, подставить макушку под опущенную ладонь... Засмотревшись, Гость опоминается десяток секунд спустя, занимает место на табуретке, старой и скрипучей. Хозяин, привлечённый скрипом, оборачивается, улыбается вымученно: — Могу предложить что-нибудь из холодильника. Честно говоря, давно не проверял запасы, но что-то съестное должно было остаться, — а вот говорит вполне искренне. Неужели боль так истощила, что на улыбку сил не хватает? Гость улыбается в ответ — со всем теплом, которое только может в себе найти, — пожимает плечами: ты хозяин, ты устанавливаешь правила игры, а я под них подстроюсь. И Хозяин, заглянув в холодильник, вводит в игру хлеб, сыр, ветчину и шоколадные конфеты; и, вернувшись к джезве, расслабленно опускает плечи. Рассудив, что изменением в правилах игры стоит немедленно воспользоваться, Гость сооружает бутерброд: кладёт на хлеб и сыр, и ветчину, как делал в далёком-далёком детстве. Вгрызается жадно, еле успевает жевать, прежде чем глотать, — слишком голоден. Не сейчас, нет; будет голоден потом — а возможность перекусить вряд ли предоставится. Поэтому надо успеть — теряя образ приличного человека, внушая самому себе и жадность, и переполняющую сытость. Хозяин поводит плечами, и за его спиной на мгновение возникают полупрозрачные крылья. «Почаще бы ты варил кофе!» — хочется попросить Гостю. Но говорить с набитым ещё ртом неприлично — да и не поймёт Хозяин, к чему эти слова, решит: заявился тут кофейный маньяк, просит себе по чашке каждые пять минут. И ладно бы решит — а вдруг и правда варить начнёт? А Хозяин меж тем переливает кофе в чашку, добавляет молока и осторожно ставит на стол. — Вот, держи. И... ложка, если нужна. И... и сахар, если нужно ещё, вот, — и торопливо переставляет на стол сахарницу. — Спасибо, — кивает Гость, за секунду до этого проглотивший последний кусочек бутерброда и снова превратившийся в самого себя, а не в голодное чудовище. Помешивает кофе, жадно вдыхая запах — по-настоящему жадно, не на будущее, а сейчас, — и делает небольшой глоток. И умирает, не вставая с табуретки; и тут же воскресает обратно. С таким богатым опытом, думал, ничто не способно удивить — но гляди-ка ж! Гость прикрывает глаза, готовый мычать от удовольствия; но только позволяет внутреннему свету гореть под веками. Интересно, заметит его Хозяин? Или в этом плане он совершенно слеп? Сделав ещё один глоток, Гость унимает внутренний свет и улыбается, глядя в растерянные Хозяиновы глаза, удивительно голубые, особенно на контрасте со смуглой кожей: — Замечательный кофе. Никогда такого не пил. Попросил бы рассказать секрет, но, полагаю, у тебя его нет? — Нет, — мотает головой Хозяин. — Я просто беру и варю, ничего особенного, — а сам сияет, тускло, нерешительно, но ведь сияет же. Всё ещё живой, несмотря на жуткую свою боль. Несмотря на то, что всё внутри — запутанный клубок, такой и за десяток лет не разберёшь — если клубок сам распутываться не пожелает. — Садись, — предлагает Гость, открывая упаковку с конфетами, — чего ты мнёшься? Я больше ничего не попрошу, не думай. Просто посидим, поговорим... Неловко почесав небритый подбородок, Хозяин и правда садится напротив. Боль, до этого колыхавшаяся рядом, вползает в тело, устраивается внутри, обретая цвета, и Хозяин сгибается невольно к столу, глаза у него гаснут, а рука тянется к груди: согреть, облегчить или прогнать. Гость грызёт конфету, не отводя взгляд. Хозяин понимает это по-своему: облизывает губы, выдавливает усмешку: — Я... немножко выпил. Если вдруг засну — оставь там, куда упаду... «Это ж какое немножко надо выпить, чтобы вдруг заснуть?» — приподнимает брови Гость. А Хозяин прячет лицо в ладонях: — Такой вымотанный, такой выжатый... Словно половая тряпка; и сколько ни стирай, как ни выкручивай, — лучше она не станет. И ей не станет... Гость едва не подскакивает: он падает на стол, кажется — потеряв сознание. Но нет, глядит снизу вверх, из-под чёлки: — Не обидишься, если буду не развлекать, а жаловаться? Обязанность случайного гостя — выслушивать жалобы... хозяина, — и улыбку из себя давит, показывает: шутка, не воспринимай всерьёз. — Жалуйся, — кивает Гость, отпивая ещё кофе. — С радостью выслушаю. Нет, я правда готов, не стесняйся. Хозяин царапает ногтем стол и вздыхает: — Мне сегодня отказали. В плане... любви. Я долго решался, думал — всё взаимно, а мне... Да, — он нервно посмеивается, — ты скажешь: чего такого? Сколько ещё в жизни будет людей? Но ты не видел это лицо, эти глаза; и эти слова, они... не протыкали тебя насквозь. Не тебя они протыкали. — И тебе больно, — даже не спрашивает Гость. Кто б мог подумать, что этот густеющий мрак, эта темнота, обвившая дом, эти громкие крики на всю округу — это всё из-за дурацкого отказа. Гость не помнит, признавался ли кому-нибудь в любви, не помнит, что ему отвечали. Бедный мальчик, вся жизнь впереди — а он так отчаянно просит смерти. Но ещё бы не просить, с этим-то ало-чёрным комом в груди... — Конечно! — фыркает Хозяин, отводит с лица чёлку. — Мне очень больно. Я, знаешь, думал: вот бы кто-нибудь пришёл, вытащил нож, разрезал... — Замолкнув, он разглядывает Гостя, будто в первый раз увидев, шепчет заворожённо: — Может, ты за этим и явился? Сейчас вытащишь из... из рукава, например, как фокусник, что-то очень острое, подходящее для разрезания моей бедной груди... Ничего в жизни не боящийся, Гость едва не давится кофе. Он... видит? Он правда видит или всё-таки?.. Нет, погодите, он сказал: «Вытащишь из рукава», — но в рукаве-то ничего нет! Значит... И Хозяин, развеивая остатки сомнений, смеётся, вытирает слёзы: — Да ладно, ты чего! Я ж шучу — или ты правда маньяк, а я тебя раскрыл, да? — его глаза горят, как у ребёнка. — Теперь маньяки приходят к своим жертвам выпить кофе и поесть бутерброды, прежде чем убить? Все тридцать три удовольствия? Боль съёживается, шипит — Хозяин не слышит и не чувствует, а Гость видит и едва заметно кивает: смейся погромче, веселись. Быть может, мне и не понадобится ничего делать — ничего сверхчеловеческого. Хозяин, отхохотавшись, даже выпрямляется, подпирает голову кулаком, щурится самодовольно: видишь, я умею не только жаловаться! И, стоит порадоваться — тут же выцветает, снова сгибается, водит взглядом по столу. — Мы остались друзьями — но теперь всё будет не то. А если остальные узнают? Я не должен был... Я же... крутой... А это — не круто. Гость потирает лоб: только стереотипов не хватало. А впрочем... Это ведь из-за них, кажется, Хозяин выглядит спутанным клубком. Избавиться — и сколько там работы останется? Небось на один щелчок пальцами. Но это — не сейчас. Это — если всё у них сложится. — А мы ведь почти целовались! — несчастно шепчет Хозяин, заглядывает в глаза: «почти целовались» — это же гарантия дальнейших отношений, это же не я такой неправильный и глупый? — Во время игры в «бутылочку»! Жаль, что не продолжили... Протянуть бы руку, погладить его по голове, шепнуть: «Всё у тебя будет хорошо, всё наладится, я вижу, верь мне». Поверит ли? Не оттолкнёт, не увернётся от протянутой руки? — Я сразу, почти с первого взгляда... Увидел — и пропал. Не верил, сомневался, а... а потом... Потом понял, — Хозяин кусает губы, ёрзает на табуретке. Гость слушает вполуха, глотая кофе, кивает в нужных местах: опыт давно научил эти места распознавать. А сам наблюдает за болью, глаз не сводит. Боль... тоже ёрзает, не на табуретке, правда, а внутри Хозяина; некомфортно ей, дурно, тает потихоньку. Стоит Хозяину залиться слезами — усыхает раза в два; и Гость изо всех сил удерживает свою радость: не поймут. — И вот я признался — а меня почти послали, представляешь? — шумно делится Хозяин, раскачивается вместе с табуреткой. — А я... А я и сам видеть никого не рад! И общение продолжать не хочу, так и скажу, если заявятся завтра всей компанией! — Так и скажи, — соглашается Гость, любуясь гаснущей болью. — Гони тех, кто делает тебе плохо. — И прогоню! — хорохорится Хозяин. Вытаскивает из кармана джинсов пачку и зажигалку, оглядывается. Гость думает — спросит, не помешает ли; а он вздыхает: — Только тепла всё равно хочется. Чтобы обняли, чтобы спать рядом, чтобы голову класть на колени... — и откладывает сигареты, снова подпирает подбородок кулаком, водит по столу пальцем. Боль слаба, но остатки её клубятся внутри, терзают — несильно, как... наждачная бумага? Пару раз провести — ничего страшно, а вот сидеть и скоблить собственную руку... Нет, не пойдёт. Гость встаёт с табуретки, медленно приближается, прислушиваясь к себе; и, засучив рукава свитера, сжимает Хозяиновы плечи. — А сейчас я сделаю то, ради чего пришёл. Только не бойся. Хозяин молча хлопает глазами — и открывается навстречу, обнажает всего себя. Ничего не остаётся, кроме как принять. Принять — и делать то, что собирался с самого начала. *** Гость просыпается даже не в полдень — оно и неудивительно, после такой-то ночки... Ну и ладно, никуда не спешил, никуда не опоздал, никуда и вовсе не собирался. Машину разве что забрать: как бросил на одной из стоянок, чтобы пешком прогуляться, так она и стоит. Хозяин обнимает за руку, носом уткнулся в плечо, фыркает сквозь сон. Гость отводит с его лица растрепавшиеся волосы, спугивая нечаянного солнечного зайчика, осторожно разжимает пальцы и выбирается из постели. Потягивается, оправляет джинсы, массирует веки — но здесь, конечно, только капли помогут, так что надо поскорее в машину, в бардачке оставались запасные, как раз для подобных случаев. Хозяиновы джинсы валяются на полу, золотятся на них пятна света: никто не удосужился подобрать, не до того было. Гость аккуратно складывает их на стул, поднимает свой серый свитер и на цыпочках выходит из залитой солнцем комнаты. Ванная — рядом; Гость умывается холодной водой, приглаживает седоватые усы, всматриваясь в красные глаза. Чувствовал вчера, как лопаются сосуды, но остановиться, конечно, не мог, не имел права: зря, что ли, Хозяин стонал сквозь закушенную губу? Стонал, извивался — и ни разу не закрылся. Его бы силу — да не во вред себе... Гость натягивает свитер, щёлкает выключателем и уходит в прихожую. Телефон так и оставил в кармане пальто — интересно, кто-нибудь звонил? А, ничего, подождёт, сначала себя в порядок привести, а уж потом делами заниматься. Гость шнурует ботинки, застёгивает пальто, проверяет ключи. Прислушивается: Хозяин ещё спит — или выбежит, скажет... Что? Остаться вряд ли попросит. Попрощается только — но без его прощания можно прожить, пускай лучше отдыхает, намучившийся ребёнок. Гость отпирает дверь, шагает за порог... И, не оборачиваясь, мысленно кидает монетку через плечо. На возвращение. #АвторскиеРассказы #19