Я работаю охранником на строительной фирме. Обычная работа — сидишь в будке, проверяешь пропуска, делаешь обход территории раз в два часа. Скучно, но платят стабильно. Мне тридцать восемь, жена, двое детей, ипотека. Не до романтики.

В прошлом месяце нас перебросили на новый объект — старая больница на окраине города. Здание закрыли лет десять назад, построили новую больницу в центре, а эту бросили. Наша фирма выкупила участок под снос, планируют построить жилой комплекс. Нам поставили задачу: охранять периметр, чтобы бомжи не лезли, металл не воровали.

Здание огромное, пятиэтажное, старой постройки. Окна выбиты, стены облупились, крыша местами провалилась. Я приехал туда первого сентября, вечером. Поставил раскладушку в бытовке у ворот, заварил чай, приготовился к долгой ночи.

Часов в одиннадцать пошёл на обход. Взял фонарик, прошёл вдоль забора, проверил калитки. Всё на месте, тихо. Обернулся посмотреть на здание больницы — и замер.

На четвёртом этаже горел свет. В одном окне. Тусклый, жёлтый, мерцающий.

Я достал рацию, вызвал напарника Витю, который должен был заступить утром:

— Витя, ты на объекте?

— Нет, приеду в шесть. Что случилось?

— На четвёртом этаже свет горит.

Пауза.

— Серёг, там давно электричество отключили. Может, фонарь бомжа?

— Не знаю. Пойду проверю.

— Один не ходи. Подожди до утра.

Я не мог ждать. Это был мой первый месяц на новой работе, я хотел показать себя ответственным. К тому же, если там бомжи разведут костёр, здание может сгореть — и я отвечу. Поэтому взял фонарик и пошёл.

Подошёл к главному входу. Дверь полуоткрыта, внутри темнота, пахнет сыростью и плесенью. Включил фонарик, зашёл. Коридор длинный, пустой. Стены ободраны, на полу битое стекло, мусор. Слева и справа двери в палаты, все открыты. Я заглянул в первую — пусто. Старые кровати, перевёрнутые, матрацы сгнили.

Поднялся по лестнице на четвёртый этаж. Ступени скрипят, перила шатаются. Руки тряслись так, что фонарик дрожал в пальцах. Вышел в коридор. Темно, только мой фонарик освещает стены. Пошёл вдоль палат, считал двери. Свет горел в окне примерно посередине коридора.

Дошёл до нужной палаты. Дверь закрыта. Я прислушался. Тишина. Приоткрыл дверь, заглянул внутрь.

Палата пустая. Две старые кровати у стен, разбитый шкаф, облупленные стены. Никого. Но свет действительно есть — слабое жёлтое мерцание исходит от лампы под потолком. Старая лампа накаливания, болтается на проводе. Мерцает, будто вот-вот потухнет.

Я вошёл, посветил фонариком по углам. Пусто. Подошёл ближе к лампе. Она не была горячей. Я коснулся её пальцами — холодная, как лёд. Это был не настоящий свет. Это было что-то другое. Свечение. Призрачное.

Я отступил к двери. Лампа погасла. Темнота.

Я замер, слушал. Тишина. Потом услышал звук. Тихий, еле различимый. Стон. Человеческий стон, долгий, мучительный.

Шёл откуда-то справа, с кровати у окна.

Я направил фонарик туда. Кровать пустая, старый продавленный матрас. Но стон продолжался. Теперь громче. Будто кто-то лежит и стонет от боли.

— Эй, кто здесь? — спросил я. Голос дрожал.

Стон прекратился. Тишина.

Я вышел из палаты, быстро спустился на первый этаж, вернулся в бытовку. Сел, налил чай дрожащими руками. Решил, что это ветер. Или акустика старого здания. Что-то такое.

Но на следующую ночь повторилось. Я сидел в бытовке, смотрел в окно на здание больницы. Около полуночи снова зажёгся свет на четвёртом этаже. В той же палате.

Я взял фонарик, пошёл проверять. Поднялся на четвёртый этаж, открыл дверь палаты. Лампа горела. Мерцала призрачным холодным светом. Я вошёл, осмотрел комнату. Пусто.

Потом услышал стон. Теперь он шёл не просто с кровати, а будто изнутри стен. Протяжный, надрывный, будто человек умирает.

Я присел у двери, заставляя себя не убегать. Сердце колотилось. Стон продолжался несколько минут. Потом лампа погасла. Стон смолк.

Я выскочил в коридор, спустился по лестнице, вышел из здания. Вернулся в бытовку, закрылся изнутри, сидел до утра, не выходил.

Утром приехал Витя. Я рассказал ему про свет и стоны. Он посмеялся:

— Серёг, ты что, испугался? Это старое здание, вот и скрипит. А свет — наверное, проводка замыкает.

— Но электричество же отключено.

— Ну может, где-то осталось. Или отражение от фонарей с улицы.

Я не стал спорить. Но следующей ночью взял с собой камеру. Старую камеру наблюдения с термодатчиком, которая валялась на складе. Поднялся на четвёртый этаж, вошёл в ту палату, поставил камеру на подоконник, направил на комнату. Включил запись. Вышел, закрыл дверь, спустился вниз.

Сидел в бытовке, смотрел на здание. В полночь зажёгся свет. Я ждал час. Свет погас. Я поднялся, забрал камеру, вернулся в бытовку. Подключил к ноутбуку, открыл запись.

Первые минуты — пустая палата, мерцающее свечение. Потом свет гаснет. Темнота. Камера переключается в инфракрасный режим.

На записи — пустая кровать. Но термодатчик камеры показывал аномалию: на правой кровати температура резко упала до минус 12 градусов. Будто кто-то ледяной лежал там. И звук. Стоны. Отчётливые, мучительные.

Потом температура выровнялась. Стоны прекратились.

Запись заканчивается.

Я сидел, смотрел на экран, не мог пошевелиться. Кто это был? Призрак? Больной, умерший в этой палате?

Утром я открыл ноутбук, начал искать информацию в интернете. Вбил запрос: "смерть в городской больнице 2013 год". Нашёл информацию на местном новостном форуме. Дочь некого Николая Сомова писала там пост в 2013 году, обвиняла больницу в халатности. Описывала, как отец лежал один в палате №412 на четвёртом этаже, звал на помощь несколько часов после операции, но медсёстры не пришли. Умер от внутреннего кровотечения.

Имя — Николай Григорьевич Сомов. Возраст — 62 года. Дата смерти — 1 сентября 2013 года.

Я посмотрел на календарь — сегодня 1 сентября 2025. Прошло ровно двенадцать лет.

Я вернулся на объект. Сидел в бытовке, думал. Что делать? Что он хочет?

Ночью снова зажёгся свет. Я взял фонарик, поднялся на четвёртый этаж. Вошёл в палату. Призрачная лампа светилась. Я сел на старый стул в углу. Руки тряслись. Сердце колотилось. Каждый звук казался оглушительным. Я выключил фонарик, сидел в темноте, заставляя себя не убегать, ждал.

Свет погас. Стон начался. Я сидел неподвижно, слушал. Стон шёл с кровати справа. Долгий, мучительный, полный боли.

— Николай Григорьевич, — сказал я вслух. — Это вы?

Стон прекратился. Тишина. Потом — голос. Хриплый, слабый, повторяющий одно и то же:

— Помогите... больно... никто не идёт... помогите... больно...

Я понял: он застрял в моменте смерти, повторяет свои последние слова снова и снова.

— Я слышу вас. Я здесь. Вы не одни. Но я сделаю больше. Я найду вашу дочь. Расскажу ей, что вы не были одни в конце. Что кто-то пришёл. Что вы думали о ней.

Голос замолчал. Потом, тише, спокойнее:

— Кто-то... пришёл... наконец... передайте дочери... что я любил её... скажите...

— Скажу. Обещаю.

Я почувствовал, как воздух в палате изменился. Стало легче дышать. Холод отступил. Призрачное свечение лампы мигнуло один раз и погасло окончательно.

Я спустился вниз, вернулся в бытовку. Утром нашёл дочь Николая через соцсети. Позвонил ей, представился охранником с объекта, рассказал. Она слушала молча, потом расплакалась:

— Спасибо вам. Я столько лет мучилась виной — не успела к отцу в больницу в тот день. Думала, он умер один, никто не пришёл...

— Теперь он знает, что о нём помнят. Что его не забыли.

Она поблагодарила, попросила адрес больницы. Сказала, что приедет, помолится.

С тех пор прошло три недели. Свет на четвёртом этаже больше не загорается. Стонов нет. Я делаю обходы спокойно, больше ничего странного не происходит.

Через полгода начнут сносить здание. Сейчас готовят документы, отключают последние коммуникации. Но я знаю, что когда придёт время, Николая Григорьевича здесь уже не будет. Он ушёл.

Иногда мёртвым нужно совсем немного — чтобы кто-то услышал их и пришёл. Даже если уже поздно. Даже если они давно ушли.

Просто услышать, прийти и помнить. Этого достаточно, чтобы они обрели покой.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник